В 1951 году журнал «Доклады вашингтонского энтомологического общества» опубликовал научную статью одной даровитой исследовательницы из Университета Массачусетса по имени Джей Трэвер. Она обрела славу благодаря своей революционной работе, посвященной бабочкам-однодневкам, однако в этой новой статье Трэвер необычайно технически и крайне подробно описывает, как ее собственный организм оказался неизлечимо заражен обычным пылевым клещом. Она сообщает, что обычные методы, применяемые для борьбы с клещами – шампуни, например, – не извели арахнид, а всего лишь вынудили мигрировать на другие части ее тела. Трэвер излагает, как, в попытке избавиться от этого нашествия, она под присмотром нескольких специалистов по паразитам применила к себе двадцать два смертоносных химических средства – от порошка ДДТ до «Лизола». Ничто не возымело действия.

Примечательным этот случай сделало то, что домашние пылевые клещи обычно на человеке не живут. Они селятся в постельном белье, где питаются чешуйками отслоившейся кожи. Из-за их присутствия у людей возникают аллергические реакции, но сами эти клещи – не паразиты. Да и не сверхинфекты они – ДДТ и другие препараты, которые Джей Трэвер применяла ежедневно, неизбежно должны были уничтожить клещей. Не менее загадочно и то, что во взятых с ее кожи соскобов клещи, вопреки ожиданиям, не обнаружились.

Хотя статья увидела свет, ученые в конце концов заключили, что Джей Трэвер от пылевых клещей не страдала. Один исследователь позднее назвал ее «настоящим безумным ученым», будто все прочие безумные ученые, с какими ему доводилось иметь дело, прикидывались. В действительности же настоящие безумные ученые – всюду.

И речь не только об ученых. Среди людей, занятых там, где у эластичного мышления приоритет, таких, кто ведет себя странно, больше, чем в других областях человеческой деятельности. Вспомним всего нескольких таких эксцентриков из наиболее прославленных: поэт и художник Уильям Блейк, считавший, что многие его работы внушили ему бестелесные духи; миллиардер-предприниматель Хауард Хьюз, имевший привычку часы напролет сидеть нагишом в своей «безмикробной» комнате в гостинице «Беверли-Хиллз» – в белом кожаном кресле, укрыв себе розовой салфеткой гениталии; архитектор Бакминстер Фуллер, создатель геодезических куполов, несколько лет питавшийся исключительно черносливом, желе, стейками и чаем и ведший дневник, где делал записи каждую четверть часа с 1920-го по 1983 год; певец и композитор Дэвид Боуи, кормившийся молоком с красными и зелеными перцами-чили все свои самые плодовитые 1970-е годы.

А еще – гениальный изобретатель Никола Тесла. Тесла маялся галлюцинациями и неприятными для себя виде́ниями. (Свою самую знаменитую идею – переменный электрический ток – он приписывает такому вот мороку.) В позднейшие годы он пылко полюбил голубей. В те дни, когда Тесла не успевал покормить этих птиц в нью-йоркском Брайент-парке, рядом с которым жил, он нанимал для этого курьера из «Вестерн Юнион». Постепенно Тесла особенно привязался к одному конкретному голубю. По его словам, то была «прелестная птица, совершенно белая, на кончиках крыльев – серое… самочка». Ведущему научно-популярной колонки в «Нью-Йорк Таймз» он сказал, что та голубка «понимала меня, а я понимал ее. Я любил ее. Да, я любил ее, как мужчина – женщину, а она любила меня… Та голубка была радостью моей жизни. Пока я был ей нужен, ничто другое не имело значения». Такой любви ищет каждый из нас – за вычетом клюва и перьев.

Сорокалетний Никола Тесла (1856–1943)

Подобные истории о людях знаменитых и не очень – обычное дело. Потешные ли это анекдоты и не более – или же между склонностью к эксцентричному поведению и способностью эластично мыслить есть некая значимая связь?

Первые шаги к ответу на этот вопрос были сделаны в работе психогенетика Леонарда Хестона в 1960-е. Разбираясь с наследственным компонентом шизофрении, Хестон изучал детей матери-шизофренички, которых отдали на усыновление. К его удивлению, он обнаружил, что половина здоровых детей таких матерей были одновременно и необычайно одарены творчески, и чрезвычайно эксцентричны. Шизофрениками они не были, но у них «имелись творческие таланты, и они выказывали изобретательную приспособляемость к жизни, какая в контрольной группе попадалась редко», писал он. Это означало, что разбавленная шизофрения наделяла этих детей склонностью и к эластичному мышлению, и к фрондерскому поведению. Если всё так, что же означает эта «доза» шизофрении – и как ее измерить?

Психологи придумали понятие «шизотипия», чтобы описывать целый набор личностных черт, подобных тем, какие, судя по всему, унаследовали те дети шизофреников. Шизотипическая личность может занимать любое место в спектре между маленькой «дозой» шизофренических черт и полновесной шизофренией. Для оценки этой самой дозы психологи составили за многие годы всевозможные опросники, чтобы можно было оценивать, какое место в этом спектре опрашиваемый занимает. Если желаете – можете сами пройти такой опрос, для этого нужно просто ответить на следующие двадцать два вопроса или утверждения односложно, «да» или «нет», а затем подсчитать, сколько раз вы ответили утвердительно.

1. ______ Я иногда кажусь окружающим замкнутым и отстраненным.

2. ______ Бывало ли у вас ощущение, что некий человек или сила – где-то рядом, хотя вы ничего такого не видите?

3. ______ Люди иногда комментируют мои необычные манеры и привычки.

4. ______ Кажется ли вам иногда, что другим людям известно, о чем вы думаете?

5. ______ Замечали ли вы, что какой-нибудь обычный предмет или событие – словно бы особый знак вам лично?

6. ______ Некоторые люди считают, что я очень странный человек.

7. ______ Я чувствую, что настороже мне стоит быть даже в кругу друзей.

8. ______ Некоторые люди считают, что я в разговоре несколько расплывчат и уклончив.

9. ______ Часто ли вы улавливаете скрытую угрозу или издевку в том, что люди говорят или делают?

10. ______ Когда совершаете покупки в магазине, кажется ли вам, что люди обращают на вас внимание?

11. ______ Мне очень неуютно в ситуациях общения, связанных с незнакомыми людьми.

12. ______ Есть ли у вас какой-нибудь опыт, связанный с астрологией, видением будущего, НЛО, сверхчувственным восприятием или шестым чувством?

13. ______ Я иногда употребляю слова необычно.

14. ______ Казалось ли вам когда-нибудь, что лучше пусть другие люди не знают о вас слишком много?

15. ______ В обществе я предпочитаю оставаться в тени.

16. ______ Бываете ли так, что вас внезапно отвлекают далекие звуки, которые вы обычно не замечаете?

17. ______ Часто ли вам приходится быть начеку, чтобы не позволять другим людям пользоваться вами?

18. ______ Кажется ли вам, что вы не способны сближаться с людьми?

19. ______ Я странный, необычный человек.

20. ______ Внятно доносить до людей то, что я хочу им сказать, мне бывает трудно.

21. ______ Мне очень непросто разговаривать с людьми, с которыми я не знаком близко.

22. ______ Я предпочитаю держать свои чувства при себе.

Количество ответов «да»: ______

В одном исследовании с примерно 1700 участниками, которым предложили этот опросник, среднее количество баллов – число утвердительных ответов – получилось равным шести. Если вы ответили «да» на два или меньше из этих утверждений и вопросов, вы примерно в нижней четверти населения. Если утвердительных ответов у вас получилось тринадцать или больше, вы в верхнем конце шкалы, это, грубо говоря, 10 %. Опросники показали, что ученые на верном пути. С годами накопились наблюдения, что те, у кого высокий балл в таких анкетах, и склонны к эксцентричному поведению, и наделены навыками эластичного мышления – особенно дивергентного.

Когда исследования в 1960–1970-е установили связь между шизотипическим вариантом личности, с одной стороны, и эластичностью и эксцентричностью – с другой, психологи занялись определением областей мозга, отвечающих за эти качества. Не одно десятилетие развивались методы получения снимков мозга, чтобы удалось наконец пролить свет на эту тайну. Но и тогда задача оказалась мудреной, поскольку, пусть идеи и поведение людей с высокими показателями шизотипии и может казаться явно причудливым, в самой деятельности их мозга особенности сильной шизотипии нередко проявляются малозаметно. Впрочем, недавно ученым удалось поточнее настроить исследования, и вердикт, который они вынесли, вас, вероятно, не удивит: связь эксцентричность/эластичность возникает из ослабленной активности системы когнитивных фильтров, о которых шла речь в предыдущей главе.

Нестрогие когнитивные фильтры способствуют повышению уровня шизотипии, тенденции к оригинальному мышлению и необычному поведению, тогда как сильнодействующие фильтры обусловливают то, что психологи называют когнитивным торможением, а оно ведет к общепринятым мыслям и действиям. Если по шкале шизотипии у вас получилось много баллов, вам в эту лихорадочную эпоху придется, возможно, проще, чем преобладающему большинству людей. Это потому, что люди с высоким баллом по шкале шизотипии особенно хорошо приспосабливаются к новым или меняющимся условиям. Вместе с тем на самом высоком краю этого спектра людям бывает непросто мыслить связно.

Вспомним математика Джона Нэша, о котором написана книга «Прекрасный разум» («Игры разума»). У Нэша была шизотипическая личность, а когнитивные фильтры заглушены достаточно, чтобы ему удалось породить множество необычайно изобретательных идей – в том числе и относящихся к теории игр: они принесли Нэшу Нобелевскую премию. К сожалению, завершив свое революционное исследование, Нэш пережил долгий период полномасштабной шизофрении, когда был не способен не просто работать, но и толком справляться с повседневностью. Какие бы блестящие математические замыслы ни посещали его в то время, они потерялись в потоке сумасбродных.

Иллюстрация тому, что у блистательного и блажного зачастую один и тот же источник, – разговор, в котором Нэш участвовал после того, когда наконец оправился. Во время болезни он считал, что инопланетяне из глубокого космоса призвали его спасать наш мир. Когда Нэш выздоровел, один его друг, пытливый математик, спросил, как ему удавалось соглашаться с подобной «безумной» мыслью. «Потому что мысли о сверхъестественных существах являлись мне так же, как мои математические идеи, – ответил Нэш. – Вот я и относился к ним серьезно».

Нэш – случай крайний, но изучение снимков мозга показывает, что у людей, верящих во всякое странное – в телепатию, магические ритуалы или амулеты на удачу, например, необычайно низкая активность латеральной префронтальной коры и других фильтрующих систем. Мы даже отыскали корреляцию в усилении и ослаблении этой склонности в мозге в течение человеческой жизни: вера в сверхъестественное угасает в ребенке по мере его взросления, когда латеральная префронтальная кора созревает полностью; к старости же живость латеральной префронтальной коры ослабевает, когнитивное торможение тоже – и крепнет вера в сверхъестественное.

Многие наши величайшие мыслители, судя по всему, были наделены умами с высоким баллом по шкале шизотипии. Те, кто постоянно производил оригинальные идеи, зачастую вели себя неожиданно, а иногда и диковинно – и в том, как выглядели, и в своих отношениях с другими. Вплоть до того, чтобы влюбляться в голубей или беседовать с пришельцами. У таких людей уровень когнитивного торможения вполне высок, чтобы им удавалось справляться с повседневными делами, но при этом достаточно низок, чтобы рассматривать идеи, которые большинству окружающих показались бы несуразными, – в том числе и идеи, меняющие наш мир.

Различные творческие стези требуют разной мощи бессознательного эластичного мышления в сочетании с разной степенью сознательной способности модулировать его и вылепливать его аналитическим мышлением. В музыке, например, на одном конце творческого спектра находятся творцы-импровизаторы – джазовые исполнители, скажем. Им необходим особый дар гасить у себя торможение и выпускать на волю бессознательно производимые идеи. И хотя процесс обучения основам джаза может потребовать сильного аналитического мышления, при игре этот образ мыслей – фактор не самый значимый. На другом конце спектра – например, те, кто сочиняет сложные музыкальные формы, симфонии или концерты; для таких форм одного воображения недостаточно, тут нужно тщательное планирование и жесткая редактура. По письмам Моцарта и рассказам о нем, скажем, нам известно, что даже его творения не возникали спонтанно, полностью сложившимися у него в сознании, как преподносят нам мифы об этом музыканте. На самом деле он посвящал долгие изнурительные часы анализу и переработке идей, возникавших у него в бессознательном, – очень похоже на то, как трудится ученый, когда создает ту или иную теорию из зародыша инсайта. Сам Моцарт писал: «Я погружаюсь в музыку… Думаю о ней весь день напролет – мне нравится пробовать… изучать… размышлять…»

Между типами мышления, необходимых для достижения успехов в различных творческих областях, и типами личностей, которые в этих творческих областях воплощают свои таланты, точной параллели нет, но, как в байках, на которые я ссылался в начале этой главы, в некоторой мере проверяемая корреляция все же имеется. В одном исследовании Джеффри Уиллз, психолог, а в прошлом – профессиональный музыкант из Большого Манчестера, изучал биографии сорока всемирно известных пионеров «золотой эры» импровизационного джаза (1945–1960).

Уиллз обнаружил, что пионеры джаза были не просто фрондерами в музыке – они в личной жизни оказались сорвиголовами куда более чокнутыми, чем даже их собратья в других творческих областях. Например, Чет Бейкер был наркоманом, а его любимый наркотический опыт – «такой улет, какой других людей пугает до смерти», тот же самый улет по «скорости», смеси кокаина с героином, который любили Тимоти Тредуэлл и Джон Белуши. Чарли Паркер потреблял несусветное количество еды и славился тем, что за два часа мог закинуть в себя шестнадцать двойных порций виски. Майлз Дэвис злоупотреблял самыми разными веществами, имел много половых связей и тяготел к оргиям и вуайеризму. Несколько других великих обожали быстрые спортивные машины, а Скотт Лафаро, обретший дурную славу как бесшабашный лихач, погиб в автокатастрофе всего в двадцать пять лет. Чрезмерное стремление к острым ощущениям настолько обычное дело среди тех людей, что чтение трактата Уиллза делается скучными – он подробно описывает жизни героев, которых я уже перечислил, а также Арта Пеппера, Стэна Гетца, Сержа Халоффа и Декстера Гордона, помимо некоторых других.

Первопроходцы джаза были совсем уж безрассудными, а вот среди профессий, требующих эластичного мышления, наука – поле на противоположном конце того же спектра. В науке возникающие идеи обязаны быть не просто красивыми или необычными. Они должны согласоваться с результатами экспериментов.

Музыкант может исполнять аншлаговые концерты в каком-нибудь подвале в нижнем Манхэттене невзирая на то, что некоторым слушателям его произведения – все равно что енотий скрежет по грифельной доске. А вот у ученого рецепт превращения ртути в золото либо действен, либо нет. В результате эластичное мышление в науке важно, однако по меньшей мере так же значим и другой навык: столь же развитая способность укрощать необузданное производство идей, проверять и развивать их методами аналитического мышления.

В науке с подходом «вали кулем» – таким, как у титанов джаза, – успеха добиться трудно. А потому люди, преуспевающие в науке, может, и бывают эксцентричными или «сумасшедшими», но они обычно чудят менее радикально и опасно. Среди ученых, с кем я знаком лично, был экспериментальный физик, обедавший в университетском кафетерии каждый день, но употреблявший только соусы и приправы, пожилой профессор нейробиологии с оранжевыми волосами и татуированным логотипом «Эппл», профессор физики, обожавший снежинки, и нобелевский лауреат, одержимый банджо. Есть и более знаменитые примеры – Альберт Эйнштейн, например, подбиравший на улице сигаретные окурки, чтобы их нюхать, после того как его врач запретил ему курить трубку, а также Исаак Ньютон, проведший математический анализ Библии в поисках зашифрованных намеков на конец света. Эти великие ученые были эластичными мыслителями, но и в профессиональной жизни, и в личной подключали исполнительный мозг, чтобы умерять свое поведение пожестче, нежели музыканты-новаторы, о которых я рассказал выше.

Хотя для каждой профессии нужен особый стиль мышления, будь вы музыкант, ученый или оригинальный мыслитель в какой-нибудь еще области, есть необходимость в толике упорядоченной аналитической мысли, чтобы новаторские идеи превращались в творческий продукт – полезный, приятный, гармоничный или как-то еще притягательный. Психологи считают, что ключевая разница между людьми с шизотипической личностью и теми, кто страдает острой шизофренией, состоит как раз в способности сосредоточиваться и, если брать шире, применять такой вот упорядоченный аналитический ум. Люди с повышенным коэффициентом интеллекта, судя по всему, более способны удерживать в уме шквал странных мыслей, какой обычно возникает, если снизить когнитивное торможение, но при этом такие люди не теряют способности действовать в человеческом обществе. Вылепливать и развивать те или иные идеи трудно, и потому, если не считать Нэша, в искусствах и науке не очень-то много шизофреников и других страдающих от тяжелых психиатрических недугов.

Джудит Сассмен росла в 1940-е и всегда искала, к чему бы приложить свое воображение. Иногда на это годилась игра в куклы, иногда – танцы, а иногда достаточно было просто гулять по округе часы напролет с воздушным шариком и выдумывать истории и персонажей. В 1950-е девочка с воздушным шариком стала студенткой Нью-Йоркского университета, где познакомилась с мужчиной с другим складом ума и склонностью мыслить аналитически – с будущим адвокатом. К 1960-м она остепенилась и стала домохозяйкой с двумя детьми. Вскоре у нее уже был дом с множеством комнат, но без всякого свободного места для идей, которые вечно бурлили в ее эластичном уме. Часть ее мира цвела – Джудит обожала свое материнство, – а вот другая усыхала. «Моя роль делала меня несчастной, – рассказала она мне. – Ни на что не находилось у меня горячего желания, я просто понимала, что жажду творчества. Расстаться с той частью себя я просто не могла». Вот тогда-то она и решила начать писать.

Свободного времени было немного, но Сассмен сделала писательство приоритетным для себя занятием – почти так же высоко по шкале приоритетов, как стирка или приготовление запеканки с тунцом на ужин. Она заметила, что мужу ее новое увлечение показалось бунтом. Он женился на разумной женщине, а та теперь его предавала. Друзья тоже не поддержали – не наступила еще тогда эпоха терпимости к разочарованным домохозяйкам. Да и редакторы, которым она слала написанное, не торопились подбадривать ее. «Когда пришло первое письмо с отказом, я расплакалась, – призналась она. – И два года мне продолжали отказывать».

Но Сассмен не прекращала писать и опубликовала свою первую книгу в 1969 году под фамилией мужа – Джуди Блум. (Они с юристом Джоном Блумом разведутся в 1976 году.) В последующие десятилетия ее молодежная проза и четыре романа для взрослых стали шумными бестселлерами, несколько из них побывали на первом месте рейтинга «Нью-Йорк Таймз». Ее книги ныне проданы тиражами более десяти миллионов экземпляров, получили десятки литературных премий и принесли Сассмен редкое сочетание коммерческого и критического успеха.

Как Блум удалось не сдаться, невзирая на трудности, отсутствие поддержки и угрозу браку? «Как начала писать, – объяснила она, – так мне опять захотелось просыпаться по утрам. Письмо спасало меня все те годы. Потому что воображение мне в жизни необходимо. Оно мне нужно, чтобы оставаться здоровой. Мне оно нужно, чтобы выживать. Это часть меня».

Уильям Джеймз и Зигмунд Фрейд поняли бы Джуди Блум. Пусть и не зная ничего о соперничестве нисходящего и восходящего мышления у нас в головах, Джеймз с Фрейдом считали, что и жестко аналитический, и изобретательный эластичный режим мышления необходимы нам всем. Мы все в некотором смысле – два мыслителя в одном.

Рассмотрим вот такой эксперимент. Исследователи попросили испытуемых проанализировать истинность различных силлогизмов, покуда исследователи делают участникам фМРТ-сканирование мозга. Некоторые предложенные силлогизмы были абстрактными, например: «Все А суть В. Все В суть С. Следовательно все А суть С». У других был повседневный смысл: «Все собаки – домашние питомцы. Все домашние питомцы покрыты шерстью. Следовательно, все собаки покрыты шерстью».

С точки зрения чистой логики эти построения идентичны. Разница только в том, что во втором буква «А» заменена последовательностью букв («собаки»), и эта разница не имеет значения. Но для нашего ассоциативного ума «А» – это просто буква «А», зато к слову «собаки» присобачен целый каталог значений и чувств, и все они зависят от того, что мы лично за люди.

Компьютер оценил бы истинность обоих приведенных силлогизмов, применив одно и то же аналитическое мышление, поскольку именно на такое мышление и способен. Можно было б предположить, что его же применил бы и человек, раз у этих силлогизмов тождественное логическое устройство. Но на деле человеческий мозг подходит к этим логическим последовательностям очень по-разному. Когда участники эксперимента оценивали истинность цепочек, сформулированных исключительно в абстрактных буквах, они применяли одну сеть нейронных структур – и совсем другую, когда разбирались с последовательностями, составленными из осмысленных слов. Точный состав этих сетей для нас сейчас не важен. Важно то, что они были разными.

В каждом из нас есть два разных мыслителя – логик и поэт, они состязаются, и из их противоборства у нас возникают мысли и идеи. Мы все способны переключаться с режима, в котором спонтанно производим идеи, на режим, где рационально их рассматриваем, и наш успех в некоторой мере зависит от нашего умения, когда это нужно, менять режимы.

Разговаривая с Блум, я уловил, что есть по крайней мере одна особенность ее жизни, которую она отчетливо осознает: способность переключаться между режимами мышления. В повседневности она обычно мыслит строго и упорядоченно. А вот когда пишет романы, по ее же словам, «это все равно что быть другим человеком. Я пишу, потому что есть во мне этот другой. И ему нужно выражать себя. Но когда я читаю какую-нибудь свою книгу после ее издания, мне часто думается: “Это действительно я написала?”». Мне понятно, что она имеет в виду.