Ровно через месяц после похорон, в августе 1991 года, я сделал следующую запись в дневнике:

«В чем суть мученичества — подражание, сораспятие Христу, свидетельство верное. Дружочек мой Сашенька чувствовала это и соотносила себя Спасителю. „Христос три дня мучился, а я целый год. Христос был взрослый, а я ребенок“, — недоумевала она. „Иисусе, милый, золотой, свет, возьми меня, я не могу“, — кричала она во время мучительных процедур. „Знаю я — Христос управляет моей болезнью, Он запер меня в темнице и не оставил мне ни щелочки, ни форточки для проветривания“. „Это я не с вами говорю, а с Господом. Пусть Он либо исцелит меня, либо возьмет на небо“. И, наконец, в песне своей: „Не плачь, ведь Иисус не плакал, а жизнию Своей гордился“. Ночью перед средой она это пела, смирялась со своей чашей, равнялась, брала пример с Самого Господа. И отошла, покинула Землю в один с Ним день — в пятницу. Да, она, маленькая, сораспялась Христу. Она, маленькая, пролила кровь свою за всех нас, за облик человека, за победу над смертью. Ибо не смерть ее победила, а она смерть. Она попрала смерть смертию, как Христос, и в тот момент как умерла, ожила к жизни вечной. И я видел это, я свидетельствую. Ее лицо сияло навстречу свету, ее лицо было свет и жизнь. Ангел Христов взял ее, и Христос объяснил ей смысл ее страданий, ее испытания, ее пребывания на земле и дал ей вечную награду на небе.

Я люблю тебя, Саша, и буду любить тебя вечно. Буду любить тебя в обители света, если сподоблюсь твоими молитвами попасть туда; буду любить тебя в обители тьмы, куда попаду по грехам моим, если не вымолишь меня. Буду любить тебя на этой земле денно и нощно. Прости меня, дружок мой, нет и не будет мне земной любви, кроме тебя. Благодарю Господа, что ты была, что ты явилась и явила мне. Прости мне грехи мои по отношению к тебе, дружок, но главное — я знал и имел свидетельства тому, что ты любила меня, ты любила меня, и через тебя познал я, что есть любовь. И я вижу тебя в обителях горних, слышу смех твой звонкий и веселый, радостный и открытый, смех тот разносится по всей обители света, он доходит и до земли самой, проносится над ее стонами, он зовет ко спасению, к подлинности, к пониманию того, что истинно — ребенок, человек, смех, открытая ладонь, теплая ладошка, желание, плач, жалость, любовь. Все, что мимо, все, что извращает это, — оскорбляет и ведет во тьму. Тьма — легче, свет — сложнее. Однако если свет во тьме светит, тма его не объят (Ин. 1: 5). Маленьким огоньком светит моя доченька, но огонек этот достаточен, чтобы вокруг него тьма ушла прочь. Голосок и огонек ты мой, девочка, уже нездешняя, я твой папа на земле, твой слабый молитвенник, осиротевший без тебя. И не мне уже, а тебе поддерживать меня. Я буду стареть и дряхлеть, а ты останешься огоньком во тьме. Ты останешься светом, отражающим лик самого Спасителя, ты останешься при дворах его — причастницей Света и Тайн. Ты будешь зреть с высоты.

Я люблю тебя. Прощай, мой друг. Плохое слово. Нет, со мной ты, как прощаться и куда, зачем? На миг земной жизни? Но и в ней ты со мной ежедневно и ежечасно. Какие же, с чем прощания? Прощай, ручки, которые меня не обнимут, ножки, что не побегут, голосок, что не запоет. Но душа твоя — как „прощай“? Образ твой — как „прощай“? Со мной, всеми силами души моей — со мной.

…Господь знает, зачем Он переменил ряд, сменил обычную очередь и вместо отца взял дочь. Ему видно. Мне — нет. Должно мне бодрствовать и готовиться. Слишком дорога цена заплачена, слишком дорога кровь пролита. Христа-Спасителя и Сашуры-доченьки. Недостоин сего я, не могу принять жертв сих, хоть и знаю — не за меня одного жертвованы агнцы сии, но „за вы и за многие“».