Наутро проснулся рано от ощущения голоса Саши: «Ты спишь, а дочка одна». Но сразу уйти не смогли — Тане стало плохо с сердцем после вчерашнего. Они с Машей остались дома, я отправился к Гюбелям, которые дали ключ от Сашиного зала. Отныне мы могли войти туда в любое время дня и ночи. Пришел — свечи горят, новые цветы, множество роз, ложе украшено — были уже люди.

Сначала, конечно, плакал и причитал. Потом начал чтение Псалтири. Мне предстояло прочесть над ней, с ней все 150 псалмов. Вскоре в зал вошла молодая женщина и с сочувствием осведомилась, что нам надо, какие есть просьбы. Я не мог понять, откуда она, думал, из какой-то церковной миссии, уж очень она просила, прямо требовала каких-то просьб, какой-то возможности для нее помочь нам. И только вечером, во второе посещение я узнал, что она просто работник этого отделения. Работник не на службе, а на служении.

Пришли Гизела Гюбель, Таня, Маша. Мы читали по очереди Псалтирь до середины дня, потом вернулись домой. Там нас посетила Сильвия со своим верным терьером Сенди, всюду ее сопровождавшим. Мы говорили о пустоте в нашей жизни после ее постоянной заполненности, о том, как странно, что с утра не идет Сильвия, не спрашивает, как самочувствие Саши. Она сказала, что для нее это тоже так, что все сестры говорят о Саше, о вчерашнем вечере прощания, его значимости. Еще о том, что у Саши такой необыкновенный вид, что она как Белоснежка (спящая царевна по-нашему) в хрустальном гробу, прекрасная и как живая. В тот день были еще у Регины Херберг, которая говорила, что впервые реально поняла слова о Самом Христе — «смертию смерть поправ» — только вчера, увидев Сашеньку, ее преображение. Регина написала этой ночью целое обращение, письмо к Сашеньке и о Сашенькиной роли в ее жизни, взяв эпиграфом эти слова. Она писала в этом послании по-русски: «Ты говорила, что дорога твоя коротка. Да, твоя земная дорога была коротка, слишком коротка. Но как долга была дорога твоих страданий от болезни, которая хотела изнутри тебя разрушить. Ты храбро боролась, преодолевала, ты показала, учила нас, что погибает только тело. Ты явила нашим глазам, что смерть — освобождение души, и душа твоя свободно возвысилась, ушла ввысь, ушла во сне и без боли. Ты претворила земное в небесное. Не забудь нас, как и мы не забудем тебя, Александра».

Да, болезнь была страшна, страшный зверь, напавший на ребенка. Но она не убила Сашеньку, ее светлую Душу, и смертию своею она отринула ту смерть. Ее смерть победила ту смерть. Господи, вознагради на небеси ее геройство и силу!

К вечеру снова пошли уже без Маши к Сашеньке, читали над ней. После ужина был я один.

В тот день я разговаривал по телефону с отцом Божидаром, рассказал о последних днях Саши, ее последней колыбельной. Услыхав о словах этой колыбельной, он умилился и воскликнул: «Какое утешение родителям!» Необыкновенно точно — утешение. Среди бездны горя. Она готовила нас к тому, что произойдет. И все слова, рассказ о том, как улыбалось, смеялось лицо ее после мук смертных, воспринял батюшка как само собой разумеющееся: «Да, ангел и есть ангел, так и есть, так и должно быть».

Стали поступать телеграммы, позже — письма. Приведу лишь некоторые отрывки из них.

«Поверьте мне, я знаю, что значит потерять близких. Они из-за прошедшей войны захоронены где-то в России… Я хочу разделить с вами вашу боль. Я молюсь за вас, и мне хочется вам сказать: ваша любимая Сашенька находится в раю ангелом возле Бога, под его присмотром и заботой, что она просит за вас, за нас всех. Мы как верующие должны это понять, что Бог ее к себе взял, что она выполняет там свою миссию. Знаем ли мы, от чего Бог уберег Сашеньку, что ее ожидало в жизни? Я убеждена, что Сашенька не хотела бы вернуться на Землю. Она находится в абсолютной радости и блаженстве, и ждет всех нас, и добрым ангелом будет сопровождать вашу жизнь… Я думаю, что ваша дочь — пшеничное зернышко, упавшее в землю, из которого вырастет новая жизнь, вера в Иисуса Христа, и что будет в России пасхальная радость.

Я очень благодарна Богу, что встретилась с вами. Если в этой жизни мы уже не увидимся, мне уже 70 лет, вы останетесь в душе моей. В молитвах моих я буду верно вас сопровождать, чтобы Он помог вам пережить эту утрату, и чтобы вы чувствовали Его любовь».

«Потрясены мы все смертью Сашеньки. Все время были какие-то надежды, сверхнадежды, и вот оказалось, что „Бог предусмотрел о ней нечто лучшее…“. Ваше письмо мы получили уже после этого известия, только что, и невозможно было читать его без слез.

О блаженном упокоении Сашеньки мы все сугубо молимся, и образ Сашеньки рядом… Она и получила на самом деле золотой венец, и в лике самых чистых, „седмерицею очищенных“ душ хвалит изумленно и благодарно Господа за дивные пути Его, и молится за всех нас и за вас прежде всего…

Дай Боже вам в этом страшном поражении увидеть и ощутить пасхальную победу Христову, причастницей которой навеки стала ваша доченька».

«С огромным огорчением приняли мы весть о вашей трагедии. Не удалось преодолеть смерть. Ты и твоя жена делали больше, чем можно было сделать в вашей обстановке, но, к сожалению, не все в наших руках.

Это другая сторона жизни, часть ее процесса, и время здесь будет лучшим терапевтом. Знаю из собственного опыта. Будь сильным! Просто нет другого выхода. К сожалению, слова здесь мало значат».

«О Вашей дочери можно сказать, что каждый, кто несет такие страдания с такой верой в Господа, разделяет Крестный путь Иисуса, участвует в спасении мира. Это касается и страдания всей Вашей семьи. Бог доверяет тяготы избранным и возблагодарит их».

«Мы знаем, сколь много сил обнаружили вы для спасения вашей дочери. Соберите и ныне все мужество, чтобы пережить это великое несчастье».

«В Саше чувствовалось не по-детски серьезное отношение к Богу, которое здоровым детям в этом возрасте еще, конечно, не дано. Если цель нашей жизни — приближение, возвращение к Богу, абсолютная преданность Его воле, то ваша Александра за свою короткую жизнь достигла этой цели, для чего большинству людей нужно гораздо больше времени или не удается достигнуть вообще…

Скажу еще о случае, бывшем в последние земные дни для вашей маленькой Саши, который просиял для меня особым светом и которому я не нахожу объяснения.

До 2 июля я была в больнице по поводу операции, связанной со зрением. Там у меня начались боли в позвоночнике, что при моей старой болезни — сколиозе — неудивительно, так как больничные койки для меня слишком мягки. Но в этот раз боли были намного острее и, главное, отдавали в ноги. Это продолжалось и после выписки из больницы, уже дома. Я при этом все время вспоминала Сашу, как она жаловалась на боль в ножках у нас в Шварцвальде. Постоянно перед глазами был ее образ, как она лежала с поднятой ножкой. Особенно это виделось со 2 по 5 июля, когда боли настолько обострились, что я, совершенно недвижимая, проводила ночи, сидя в кресле. А 5 июля мне вдруг стало совершенно ясно, что Саша ушла из этой жизни к Богу. Откуда взялась эта уверенность, до сих пор не пойму. Внезапно прекратились и мои боли. Это что, действительно совпадение?

…Я очень долго думала, написать ли вам об этом, и все же решила вам, как родителям, рассказать об этом.

Я, как учитель естественных наук (зоология, биология, химия), очень трезвомыслящий человек. И этот случай, это совпадение для меня загадка или, может, доказательство тому, что мы — верующие — связаны между собой как члены одного тела. Это я чувствовала также еще в Шварцвальде, где мы не могли общаться на одном языке, но прекрасно понимали друг друга. Все-таки существуют на свете такие вещи, которые недоступны нашему разуму».

Поздно ночью позвонили из Москвы друзья. Все уже по цепи знали о происшедшем, были потрясены. Спрашивали о срочном возвращении, погребении тела на Родине, изъявляя готовность помочь. Здесь, наверное, надо сказать, почему мы не кинулись отвозить тело.

Земля одна, а эта земля христианская была не чужая нам, а уже политая нашими слезами и мученической кровью нашего ребенка. Есть ритм и такт, мелодия и звук момента, покой, упокоение, успенье, сон и тишина, а не движенье, бег, не багажное отделение, морг, поиски места на кладбище. Мы не лечились здесь, мы жили, жили и отошли от жизни этой. Быть может, прозвучит высокопарно, но Германия заслужила это тело. Душа же уходила в небо стремительно и с каждым часом. Тревожить светлость тела было грех.

Ну, теперь о последнем, на чем заканчивают описание пути. О погребении.

Я опускаю здесь очень многое. Наши чтения в последующие дни над Сашиным телом, и постоянную помощь сестер, их дежурство у Саши, и посещение Сашеньки другими сотрудниками больницы — знакомыми нам и незнакомыми, чтение ими над ней по-немецки Евангелия, заботу друзей, все новые и новые цветы каждый день. Я опускаю и саму подготовку, не пишу о проблемах материальных: одно дело — решение остаться, другое дело — найти здесь место и немалые деньги заплатить за землю, весь обряд, последнее пристанище. Я опускаю эти хлопоты не потому, что они были просты или все легко устраивалось, а потому, что Господь непрестанно помогал нам, помогал нам через людей, через постоянно возникающие «случайные обстоятельства». В одной из церковных притч ангелы говорят монаху: «Бог усмотрел, чтобы человек учился правде у человека». Нас, грешных, и учили Божьей правде человеки. Гюбели назвали нас своими родственниками, и потому нашлось место на светлом кладбище недалеко от больницы, «Ротари-клуб» взял на себя многие расходы, сам архиепископ Дюссельдорфский Лонгин согласился отпевать ребенка, ночная дежурная фрау Витте нашла столяра, чтобы тот ко дню погребения срочно изготовил православный крест для могилы. Да разве все перечислишь и всех перечислишь — помяни их Христос. И перехожу к самому тому дню.

Сашу отпевали в небольшой кладбищенской часовне. На похороны съехалось много людей — не только из Хердеке, но и из других городов: Витена, Бохума, Дортмунда, Хагена, Исалона, Дюссельдорфа, Ахена. Был любительский струнный квартет из врачей и сотрудников больницы. Напомню, что мы никого не знали, вступая на землю Хердеке, никого. Теперь, стоя в черном — Таня, Маша, я перед гробом Саши, последний раз все вчетвером, вместе, семьей, — мы ощущали за собой наполненную часовню, людей, соединенных воедино нашей судьбой.

Отзвенели колокола. Началась панихида, которую вел владыка Лонгин, а помогали ему диакон Николай и молодой священник из Литвы отец Дмитрий. Владыка сказал, обращаясь ко всем, что по православной вере человек почитается не умершим, а усопшим, уснувшим, слышащим сказанное нами и видящим наши дела. Он говорил о невинности, чистоте Сашиной, о ее страдании. О том, что теперь она будет молиться там, на небе, за всех нас, грешных. Это все почти синхронно переводил на немецкий язык отец Николай. Потом владыка отошел в сторону и присел, а струнный квартет сыграл сочинение Баха — короткую и глубокую вещь. После началась собственно церковная служба. Она шла по-русски, однако основные ключевые места сразу переводились на немецкий язык отцом Николаем. Владыка уверенным жестом поднял присутствующих с мест (по лютеранскому и католическому обычаю они сначала сидели), и все читали «Отче наш», участвовали в службе, сопереживали ее ходу. Позже мне говорили многие, что никогда не видели подобного, что привычное для них сопровождение церковное — коротко и достаточно формально, а здесь оно развернуто, глубоко, в соприсутствии Сашеньки. Владыка отпевал Сашеньку как младенца. Как молитвенника за нас. Отец Дмитрий пел за хор, отец Николай сослуживал и переводил. Вот место из Евангелия, читаемое в тот день: Не всякая плоть такая же плоть; но иная плоть у человеков, иная плоть у скотов, иная у рыб, иная у птиц. Есть тела небесные и тела земные; но иная слава небесных, иная земных. Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе. Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело и духовное (1 Кор. 15: 39–44).

Закончили службу, пропели «Вечную память». Владыка поцеловал иконки на Сашиной груди: одну — которую он сам принес для Саши, другую — Богоматерь Тихвинскую, подаренную Саше в Москве священником отцом Борисом, и дал нам знак прощаться с ней. Простился я первый, поцеловал ее головку, ручки, иконы на груди. Видел последний раз ее родной, до каждой мелочи знакомый облик, ее ручки, ее маленькую в большом и глубоком, как лодка, гробу, с иконами на груди, венчиком на голове и плюшевым щенком Пусей в ногах. Потом подошла Таня, потом Машенька. Владыка посыпал освященной землей в гроб, окропил Сашеньку освященной водой и отошел. Подошли шесть человек. Пожилые, но крепкие, седые, благообразные. В черных костюмах и белых перчатках. Они зашли с двух сторон, установили крышку, поклонились гробу (да, поклонились), затем взялись за каждую из трех с каждой стороны ручек, подняли гроб, вынесли из капеллы и, установив на низкий катафалк, медленно повезли по аллеям кладбища.

Мы шли. Впереди гроба, высоко подняв деревянный, свежевыструганный православный крест, Вольфхард Матеус — тот самый, кто был первым человеком, которого Саша увидела на немецкой земле. Он встречал, он провожал ее. За гробом шли священнослужители: в середине владыка Лонгин, слева отец Николай, справа отец Дмитрий — и пели по пути Трисвятое: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас». За ними шли мы, семья, за нами, растянувшись по узкой аллее, люди, которых мы не видели, но чувствовали все время их благодатное присутствие. Так дошли до места. На высоте, сухое, светлое, с видом на дальнюю дорогу…