Первая беседа с доктором Таутцем была назначена на пятницу, 8 марта. Он, выслушав наш рассказ, полностью одобрил отказ от «американского пути» и принятый нами в Союзе ход лечения и пользование травами, фитопрепаратами, психологическую и духовную помощь. Это одобрение было для нас необыкновенно важным. Несмотря на принятое решение выбрать именно такой путь, мы, конечно же, в душе сомневались и мучились — правильно ли это, надо ли было отвергать щедрое предложение американского доктора, не загубили ли мы своего ребенка?

Кроме того, за одобрением наших действий лежало и другое. Это означало, как мы чувствовали, что Божьей волей мы попали не в случайное, а именно нам уготованное место, где выбранный нами путь понимают, поддерживают. Помню, еще в той беседе меня тронули слова Таутца о том, что своего ребенка он бы тоже не отправил на «американский путь». Сказано было искренно, от души, что тоже было не похоже на беседы с советскими врачами, смотрящими на тебя и твое горе формально и отстраненно. Если же ты начинаешь говорить о личных мотивах и чувствах, то вызываешь лишь раздражение. И совсем невозможно, или по крайней мере маловероятно, чтобы о своих личных мотивах и чувствах начал говорить в беседе с пациентом советский врач, чтобы он сравнивал, ставил на место вашего ребенка своего.

И тем не менее нельзя сказать, что мы были удовлетворены этой беседой. Да, Таутц похвалил наш путь и, более того, предложил продолжить его. Он сказал, что следует начать так называемую мистель-терапию — инъекции препарата «Искадор», полученного из растений, а затем дней через 10–12, запасясь ампулами «Искадора», возвращаться в Москву и там продолжать курс. Химиотерапию же больше проводить не следует. При этом он вынимал книги, показывал таблицы, фотографии растений, из которых производят лекарство «Искадор». Вообще всячески старался убедить нас в этом направлении.

Однако в случае его принятия положение наше становилось довольно бессмысленным. Значит, мы преодолевали такие трудности и сложности, чудом и усилиями многих людей выбрались сюда, чтобы получить несколько уколов, взять лекарство и улететь обратно в Москву? Болезнь прогрессировала на глазах, ее надо было остановить, что можно было сделать, как мы думали, лишь срочным фармакологическим, химиотерапевтическим вмешательством, а уже потом возвращаться к более щадящим терапиям. То, что Саша перенесет «химию», пусть даже жесткую, мы были уверены. Поэтому, хотя Таутц говорил очень убедительно, мы после этого разговора пребывали в некотором смятении, смущении относительно нашего будущего.

Смущало и то, что я не мог тогда точно выразить и назвать, но ощущал как некоторую не то что неискренность, но, сказать мягче, недоговоренность в рассуждениях доктора Таутца. Лишь много позже, спустя четыре с половиной месяца, в конце июля, когда Саша ушла уже в другой мир, я узнал причину тогдашних ощущений. Это открылось в частной беседе с доктором Таутцем 26 июля. Я спросил его: когда он почувствовал, что Сашенька может погибнуть? Таутц ответил, что при первой же встрече с ней внутренний голос его многолетней врачебной интуиции сказал, что этот ребенок обречен. И потому лучше, чтобы он мирно окончил жизнь у себя дома. Но одновременно был и другой внутренний голос, голос врачебного долга и надежды, который призывал действовать вопреки первому. Эта двойственность и улавливалась, наверное, тогда, в начальном мартовском разговоре.

Второй разговор состоялся через три дня, в понедельник, 11 марта. В этом разговоре, сколько помню, Таутц согласился начать химиотерапию. Мы были в больнице уже неделю, драгоценное время, на наш взгляд, уходило зря. Однако через два дня, в среду, решение Таутца как будто вновь переменилось. Утром того дня пришла сочувствующая нам врач из Грузии Тамара и сказала, что Таутц и весь персонал сочли нецелесообразным делать сейчас «химию», потому что большинство сестер уходят в отпуск на пасхальные каникулы, в отпуск уходит и сам Таутц, так что сложный процесс «химии» не может быть обеспечен должным образом. Таутц позвонил поэтому в другую клинику, в Кёльн, и там дали согласие на госпитализацию и проведение лечения при условии, однако, предоставления гарантий на 40 тысяч долларов (плата за один день пребывания там была почти в два раза больше здешней).

Вечером должен был состояться окончательный разговор с Таутцем. Помню напряженные часы ожидания. Мы уже привыкли к больнице, ее персоналу без халатов, услышали от других и поняли, что эта больница совершенно необычная даже для Германии, что в других царит совсем другая — манипулятивная медицина. Привыкла и Саша, впервые видя от персонала подлинные заботу и внимание. Кроме того, где взять 40 тысяч? «Юридические» деньги (19 тыс.) уже начали тратиться на лечение, но я надеялся на сборы зарубежных коллег, тем более что издатель из США еще несколько месяцев назад с большим оптимизмом говорил о перспективе заполнения открытого им благотворительного счета, а по некоторым данным от третьих лиц, на этот счет начали уже поступать существенные суммы. Правда, жена, как человек более трезвый, останавливала меня, говорила, что нет пока никаких достоверных сведений о содержании этого счета, но я все же надеялся, что смогу получить требуемые Кёльном гарантии на оплату.

Разговор с Таутцем в тот вечер был долгим и трудным. В конечном итоге Таутц предложил остаться в Хердеке и начать с «легкой» химиотерапии, а затем, когда вернутся из пасхального отпуска основные врачи и сестры, приступить к «тяжелой» химиотерапии, сочетая это с регулярными инъекциями «Искадора». Такого рода лечение займет от полугода до 9 месяцев. Примерно 20 недель в больнице и 20 недель вне ее стен. Это означало, однако, поворот всей нашей жизни — надо искать работу, средства на дальнейшее лечение и жизнь здесь («юридических» безналичных денег хватало на 2–3 месяца лечения; на жизнь, повседневные покупки нужны были другие, наличные деньги). Все это, конечно, требовалось при одном условии и условии главном, что Господь отпустит эти сроки, выведет через них к выздоровлению. Это была, пожалуй, первая ночь в Хердеке, когда мы заснули если не спокойно, то по крайней мере опустошенно, как принявшие важное решение.

На следующий день, в четверг, Саше сделали переливание крови, в пятницу под наркозом ввели специальный катетер для химиотерапии.