Лист 14

Оля принесла в спальню выглаженные джинсы и футболки, положила их на комод, выдвинула верхний ящик и тут же печально покачала головой. Ну конечно, мужчина, что с него взять.

Все там лежало вовсе не комьями, было свернуто более или менее, однако не в аккуратных стопочках, а кучей, как придется. Ну да, Леша вчера этот принцип точно обрисовал. «Клади наверх, на свободное место». Сразу видно, что так он все время и поступал. И куда только смотрит «Уютный дом»? Или Алексей в промежутках меж их визитами, выбирая джинсы, рубашки и футболки, все опять по-своему перекладывает? Скорее всего, так оно и происходит.

Ну, это не проблема. Оля решила, что не так уж и много времени потребуется ей на то, чтобы уложить все в порядке, теми самыми аккуратными стопочками. Причем джинсы к джинсам, рубашки к рубашкам, футболки к футболкам, а не так, как сейчас, когда они варварски перемешаны.

Оля выдвинула верхний ящик комода до конца, запустила обе руки в кучу белья, подняла ее, оказавшуюся неожиданно тяжелой, и собралась положить на постель, чтобы уж потом содержимое всех трех ящиков привести в божеский вид. Тут из этой кучи неожиданно выскользнула большая конфетная коробка и тяжело шлепнулась на постель. Крышка, два уголка которой были надорваны еще раньше, отлетела. На темно-красное покрывало посыпались фотографии, какие-то маленькие красные книжечки и награды на разноцветных ленточках.

Оля присела на постель и тихонько сказала самой себе:

– Любопытство губит кошку.

После этого она, не колеблясь, протянула руку к этой куче. Ей было чуточку стыдно, но то самое любопытство пересилило. В конце концов, она не копалась специально в чужих вещах, они сами вывалились, все равно их следует собрать назад в коробку, а сделать это можно только руками.

Крест чуточку странной формы, с закругленными концами, весь покрытый рельефными треугольными полосками, в центре – государственный герб, двуглавый орел. На обороте номер и надпись старославянскими буквами: «МУЖЕСТВО». Красная лента с белыми полосками по краям.

Медаль на серой ленте с двумя синими полосками по краям. Посередине большие, залитые красной эмалью буквы: «ЗА ОТВАГУ». Под ними какой-то странный танк с двумя башнями и еще третья пушка сбоку торчит. Над ними три самолета, мал мала меньше, тоже какие-то странные, с прямыми крыльями. На обороте только номер.

Медаль на красной ленте с зелеными полосками по краям. Профиль старика со странной прической, по бокам, полукружьями, буквы: «АЛЕКСАНДР СУВОРОВ, под барельефом две лавровые веточки. На обороте, кроме номера, две перекрещенные то ли сабли, то ли шпаги – Оля в таких вещах плохо разбиралась – остриями вниз.

Медаль на зеленей ленте с красными полосками по краям. На взгляд Оли, самая красивая. На ней… ну да, это же пограничный столб! У дедушки на медали похожий. Поверх него перекрещенные винтовка и сабля, а по бокам венок из дубовых и лавровых листов. На обороте, кроме номера, выпуклые буквы: «ЗА ОТЛИЧИЕ В ОХРАНЕ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ГРАНИЦЫ».

Красные книжечки носили одинаковые названия: «Удостоверение к государственной награде Российской Федерации» и выглядели совершенно одинаково: красная обложка, внутри две странички. Орден Мужества, медаль Суворова, медаль «За отвагу», медаль «За отличие в охране государственной границы». В каждой подпись – президент Российской Федерации Б. Н. Ельцин. И везде – Гартов Алексей Валентинович.

Все четыре награды еле уместились на Олиной ладони. Они были тяжелые и настоящие, очень убедительные.

Она ничего еще не понимала, но не сомневалась в одном. Таких наград ни за что не получил бы повар, служивший не только на безопасной и даже веселой финской границе, но и в любом другом месте. Их вообще не получил бы повар!

Оля вспомнила, что недавно говорил ей дедушка. Теперь она начинала думать, что зря ему не поверила.

Девушка отложила награды и – семь бед, один ответ – взялась за фотографии, цветные, но явно сделанные каким-то скверным аппаратом. Она собрала их в стопочку и стала разглядывать по одной.

Сюжеты разнообразием не блистали. Молодые парни, редко-редко в аккуратном камуфляже, большей частью в какой-то странной форме, выцветшей, поношенной. Большинство с автоматами, хотя кое у кого пулеметы, а у некоторых – какие-то странные громоздкие штуки. Лишь на паре-тройке снимков ребята откровенно позировали, приняв бравые позы, картинно держа оружие. На остальных – а их было десятка два – они просто стояли, сидели, лежали, глядя в объектив. Вот на заднем плане танк. Тут какая-то военная машина на высоких колесах и еще одна, с пулеметным стволом, торчащим из башенки.

В конце концов она нашла Алексея, хотя узнала его не без труда. Он, оказывается, тогда носил лихие усики, как сегодня Макс. А Макс – вот он, рядом, никакой ошибки. Алексей сидит на корточках, повесив автомат на плечо, обнимает за шею здоровенную овчарку. Она, в отличие от людей, уставилась в объектив явно настороженно, так, словно ждала от фотографа какого-то подвоха, оттопырила острые уши, видно, что слегка напряглась.

Оля положила все на покрывало и долго сидела, глядя в стену. Никаких мыслей в голове у нее просто не было. Она словно заглянула в какой-то другой мир, никогда прежде с ее привычным, обыденным, уютным не соприкасавшийся. Она в том мире никогда не была, а вот Алексей, выходит, бывал. И не просто так.

Никакая это не финская граница. Здесь сухо и жарко, сплошной песок, нет ничего, кроме корявых, едва ли не засохших кустов. На некоторых фотографиях видны горы, заросшие лесом, вроде бы такие же, как в Сибири, но как-то сразу чувствуется, что это другая земля.

– Любуемся?

Оля подняла голову, вскочила, сгорая со стыда, словно была поймана на подсматривании. Алексей стоял в дверях спальни. Лицо у него было вовсе не сердитое, отрешенное какое-то.

– Алеша, – сказала она торопливо, покаянно. – Я по ящикам не шарила, никогда не стала бы. У тебя там ужасный беспорядок, я хотела уложить белье как следует, а коробка сама выпала.

– Да не нервничай ты так. Я же тебе верю. – Алексей подошел к ней, поцеловал ее в щеку, сел рядом. – Нашла, значит. Ничего, в День пограничника мне все равно пришлось бы засветиться. Так что не переживай. Ну да, выпала. Ты все посмотреть успела?

– Ага. Так это, значит, твое.

– Да уж не чужое, – сказал он без всякой гордости, скорее устало. – Кажется, я чего-то удостоен, награжден и назван молодцом. Такие дела, Уелинка.

– А это ведь Макс, правда?

– Он самый. А Паша – вот он, красаве́ц, с гранатометом для пущей солидности, хотя никогда гранатометчиком не был. Случалось, что некоторые сугубо пехотные личности и в танк залезали, голову из люка выставляли. Мол, три танкиста, три веселых друга. Потом они посылали фотки девушкам и врали напропалую. Молодые были. – Он усмехнулся. – Один экземпляр опалил спичкой письмо со всех четырех с сторон, а оно было примерно такое: «Дорогая Маня! Пишу тебе из горящего танка, в лепешку раздавив перед тем две вражеских пушки. А третья меня таки достала, сволочь. Может, больше никогда и не увидимся, так что тебе на всякий случай мой прощальный привет. И помни, я к тебе всегда относился не так, как к другим. Теперь уж, наверное, бывший твой Ваня». Как-то так. Ты знаешь, эта дуреха поверила, совершенно не подумала, как это письмо из горящего танка могло попасть на почту. Потом она сама три письма командиру части накатала, умоляла его рассказать, как именно погиб в горящем танке ее героический Ванятка и не дадут ли ему теперь посмертно Героя России. В итоге получил этот экземпляр неделю гауптвахты за идиотские шутки, смущающие в тылу умы гражданских людей. – Алексей помрачнел и добавил: – Он, вообще-то, потом и правда погиб, не в танке, конечно, служил в обычной пехоте.

– А ведь дедушка мне говорил!.. – вырвалось у Оли.

– Что? – заинтересовался Алексей.

– Через неделю после дня рождения я у него была. Он и сказал: «Да твой парень, Олька, зуб даю, воевал». Я ему стала доказывать, что ты был поваром на финской границе, дура такая. – Оля сердито глянула на Алексея. – А он смеется. «Воевал-воевал, точно тебе говорю. И шрамы такие бывают от осколков, гранатных или мелких снарядных, и глаза у него… Я по ним как-то узнаю таких людей». Я ему тогда не поверила, а он, выходит, правильно определил.

– Старая школа, – с уважением сказал Алексей. – То-то он на меня порой как-то интересно поглядывал. Расколол меня товарищ младший сержант, надо же. Все-таки правильный у тебя дедушка, Уелинка. Уважаю!

– Я только сейчас вспомнила и сопоставила, – сказала Оля. – Там, на автобазе, они тебя назвали Рэмбо. Мне тогда показалось, что тебе это не понравилось.

– Ага. Засветили чуток. Это у меня позывной был такой. Типа клички. Макс – Гусар, Паша – Богатырь, а я сначала был Инженер, потом стал Рэмбо. Начальник отряда удружил, юморист был изрядный.

– А за что?

Алексей самую малость помолчал и неохотно признался:

– Я один раз ножик кинул и очень удачно попал в одного нехорошего человека. Как Рэмбо в которой-то серии. Армейский юмор.

– А потом они тебя никогда так уже не называли.

– Еще бы. Как только ты отошла, я им сказал, чтобы впредь ни-ни. Не может у повара быть позывной Рэмбо.

– Ты мне не рассказывал ничего.

– Да то ли случая не представилось, то ли времени не нашлось.

Оля сказала с легким сарказмом:

– Зато нашлось время байки плести о борделе на границе.

Алексей усмехнулся и проговорил:

– Знаешь, что самое смешное? Был бордель, в точности такой, как я тебе описывал. Меня тогда как раз на две недели отправили в Питер – типа курсов повышения квалификации. Так что своими глазами зрел. Понимаешь, эти козлы в конце концов заигрались. Притаранили третью люксовую девку, нарядили ее в пограничную форму всего-то навсего с парой фантазийных эмблем и знаков. Даже парадные погоны генерал-майора на нее нацепили, а они сплошь золотом шиты, если ты не знала. Ну, у каждого пограничного округа есть своя контрразведка. Узнали быстро. Командующий округом был мужик резкий и сердитый. Грохнул кулаком по столу, рявкнул: «Так это что, финики теперь думают, что могут наших погранцов трахать?» Врубил все свои связи и возможности. Не помогли бордельщикам ни крыша, ни отстегивание. Нашли какую-то прореху в документах, отобрали заведение. А чтобы они оттуда не ушли тихо-мирно, командующий туда отправил два взвода погранцов. Я тоже в карательный отряд попал. – Он рассмеялся непритворно весело. – Разнесли мы там все вдребезги и пополам. Забрали всю атрибутику, с девок мундиры содрали. Они к автобусу неслись, завернувшись в одеяла. Легонько наподдали еще паре фиников, когда они по пьяни стали возникать. Воспитывали мы их аккуратно, так, чтоб следов не осталось и международного конфликта не случилось. Ну и главному сутенеру тоже не свезло. Он парой-тройкой болевых точек наткнулся аккурат на наши рученьки. Да, вот что, Оля. Интересно мне, дедушка тебе что-нибудь о своей службе подробно рассказывал?

– А ты знаешь, нет, никогда и ничего. В восьмом классе нам к Дню Победы сочинение задали написать про живых родственников, которые воевали. У меня в Отечественную воевал только один прадедушка, он к тому времени уже умер, вот я и поехала к дедушке. Только он ничего и не рассказал. Дескать, мы стреляли, они стреляли, а потом прикатили «Грады» и так влепили, что на километр земля горела. Сочинение получилось коротенькое, мне тройку влепили. – Она взяла ту фотографию, где из песка торчали корявые кусты без листьев. – А это что, пустыня какая-то?

– Афганская граница, – сказал Алексей неохотно. – Я там первые полтора года служил. Не самое скучное было местечко. Так уж география сложилась, что именно на нашем участке то и дело перлись караваны с наркотой и разной прочей контрабандой, чтобы обойти Иран. Это у нас пограничный устав очень гуманный. Обязательно надо сначала крикнуть: «Стой, кто идет?» Нам велено было и в плен брать по возможности. А персы таким гуманизмом не заморачивались. Без всяких били ночью из пулеметов по всем, кто объявлялся в чистом поле, и пленных не брали. Своя логика тут была. Порядочный человек не станет ночью шариться в чистом поле, да еще караваном. Да, там всякое было. А война, Олечка… Еще в Отечественную такая тенденция возникла. Больше всего треплются о боевых подвигах всякие тыловые барсуки. А те, кто повидал виды, помалкивают. Ну вот как-то не тянет рассказывать, да и все тут. Что за механизм действует, я тебе объяснить не могу, потому что сам не понимаю. Да и вообще никто. Даже когда в праздник свои за бутылочкой сядут, стараются выискать хоть что-то мало-мальски смешное. Только очень мало его. Ну вот. А за полгода до дембеля попал я в сводный отряд. Кинули его на грузинскую границу, в Чечню. Разный народ шастал взад-вперед. Нам следовало это пресекать.

– Это вот здесь, да? – Оля взяла фотографию, на которой Алексей обнимал собаку. – Тут и горы, и лес.

– Ага, там.

– Собака какая красивая. Она сейчас, наверно, совеем старенькая?

– Это не она, а он. Самур. Отличный был пес, а вот до старости не дожил. Может, это и высокопарно звучит, но пал смертью храбрых. С пограничными собаками это случается, как и с людьми.

– Алеша, ну расскажи хоть что-нибудь, – попросила она прямо-таки умоляюще. – Я хочу и это про тебя знать.

– Да что рассказывать, – сказал он неохотно. – Не киношный боевик. Короче, тормознули мы близ границы, с нашей, понятно, стороны, одну бандочку. Силы получились равные. У нас семеро, если считать Самура, у них, как потом оказалось, тоже семеро. Только у нас пулемета не было, а у них был. Пулеметчик, сука, попался опытный, прижал нас к земле очень качественно. Головы не давал поднять, не то что на дистанцию гранатного броска подобраться. Вот старшой и решил пустить Самура. Когда собака несется со всех лап, да еще обучена зигзаги делать, в нее попасть гораздо труднее, чем в бегущего человека. И вообще на собаку рефлексы даже у хорошего стрелка плохо заточены. Керим как-то сумел Самуру объяснить, что брать надо именно пулеметчика. Я во всякую мистику плохо верю, но иногда создавалось впечатление, что они с помощью телепатии общаются. – Он замолчал и закурил, держа сигарету большим и средним пальцами.

– А потом? – тихо спросила Оля.

– Что потом… Когда пулемет захлебнулся, а автоматы начали бить уже не по нам, все стало ясно. Быстренько дернули мы на рывок, гранатами их зашвыряли. Чего у нас тогда было богато, так это гранат. Откровенно говоря, ребята с грузовика целый ящик скоммуниздили, и ничего, обошлось, никто не заметил. Запалы раздобыть было уже проще. – Он улыбнулся чуть вымученно. – Вот такой я весь из себя супермен с личным маленьким кладбищем. Ты из-за этого ко мне хуже относиться не станешь?

– Хуже?! – вскинулась Оля. – Дурак такой! – Она прижалась к нему, обхватила за шею, и Алексей почувствовал, как отчаянно колотится ее сердце. – Тебя же сто раз убить могли!

– Ну, если прикинуть, так и все двести, – сказал он безмятежно. – Но не убили же, я везучий.

– Ага, конечно. А это вот у тебя тоже от везучести? – Она осторожно погладила кончиками пальцев шрам на его щеке так, словно он не зажил до сих пор. – И тот, на боку, тоже ведь наверняка от осколка? Где тут везучесть?

– Имеет место быть, точно тебе говорю, – сказал он спокойно. – Во-первых, оба осколочка только чиркнули по мясу, хотя один мог и в глаз влепить, а второй – в потроха. Обидно, конечно, чуточку, что прилетело за три недели до дембеля. Но есть еще и во-вторых. Очень может быть, что как раз эти осколочки меня и спасли от пули в лоб где-нибудь пару дней спустя. Были случаи, когда парней всего-то за день-другой до дембеля… Вообще-то, таких уже старались на боевые не посылать, но мало ли как порой оборачивалось. Короче, может, это было и невезение, а может, как раз везение. А напоследок, коли уж вдруг случился вечер воспоминаний, я тебе расскажу по-настоящему смешную историю, единственную, пожалуй, за все два года. Как я к поварскому хобби пришел. Хочешь?

– Еще бы!

– А в этой сказке было так. Забросили нас пятерых на неделю на одну горушку в лесу. Задание было простое. Если придет человек и скажет пароль, немедленно связаться с базой. Басмачи там, в общем, появлялись редко, так что место было спокойное. Относительно, конечно. Совершенно спокойных мест там не бывало. И досталось нам не что-нибудь, а целый дом, практически нетронутый. Там такое бывает. Поселится человек по каким-то своим причинам в полной глухомани, далече от ближайшего села. Дом был целехонький, только вот хозяева оттуда ушли, причем давненько, судя по пыли и некоторым другим приметам. Оно и понятно. В такие времена жить одной семье в глухомани – дело опасное. Ну вот. Бардака в армии, не секрет, всегда хватало, а уж в снабжении!.. Получилось так, что вертушка нам выгрузила кучу боеприпасов, а из еды – только мешок с гречневой крупой. Большой, правда, килограммов на тридцать. И не такое бывало. Да вдобавок бортмеханик, черт косорукий, рацию уронил из двери на землю при выгрузке, и что-то важное в ней накрылось. Сема день бился, отступился все же, сказал, что это теперь не рация, а кусок дерьма в ее форме. Вот и представь расклад. Очаг в доме в полном порядке, посуды немало осталось, включая котел, вода в колодце нормальная, а из еды у нас только этот хренов мешок гречки. Ближайшие наши неблизко, аж километрах в восьмидесяти, пешком человека не пошлешь. Обшарили весь дом, нашли только кусок соли и луковку, вялую, явно прошлогоднюю. Старшой отправил двоих по окрестностям. Вдруг попадется дичина, она там водится, благо места спокойные, войной не тронутые. До темноты болтались, никто им не попался. Ну вот и пришлось обходиться тем, что есть. Потянули спички, кому кухарить, выпало мне. Неделю я с этой гречкой извращался, как голливудский маньяк с пленницей. Сначала обычную кашу сварил. Сперва она пошла в охотку, на второй день – уже плохо, хотя я луковичку туда покрошил, но сколько там ее было. Сходили мы, набрали черемши. Она там тоже растет, для нее как раз был сезон. Два дня я эту черемшу пригоршнями крошил в кашу. Потом Макс подстрелил двух дятлов типа дроздов. До сих пор не знаю, как они называются, и выяснять охоты нет. Он им аккуратно так головенки разнес, одно время снайперил. Мяса на них с гулькин хрен, но все же было чуток. Два дня я с этими дятлами варил что-то типа похлебки. Все-таки мясом пахнет, другое дело. Потом опять за черемшу взялся. В последний день нашел у хозяина в кладовке натуральные жерновки. Прокалил крупу, муки намолол, испек подобие лепешек. Парни их съели, все ж разнообразие. Ну а потом за нами вертолет прилетел. Тот человек с паролем так и не появился, поступил приказ отбыть в расположение. Как мы на базе жрали, ты бы видела! Братва сбегалась смотреть. Потом все чуть не сутки поносом маялись, из нас как из шланга лило. А на гражданке, до погон, я готовить почти и не умел – ну, яичницу поджарить, пельмени сварить. Вот тогда, в доме с этой чертовой гречкой, и решил твердо: вернусь, обязательно научусь готовить что-то вкусное и заковыристое! И ведь научился. Что-то ты особенно и не смеешься. Такой вот армейский юмор скучноватый, другого взять негде. Ну что, кончаем с боевым путем старшего сержанта Гартова? – Он аккуратно собрал в конфетную коробку фотографии, награды, удостоверения к ним, закрыл крышкой, положил на комод и заявил: – Не переживай, Ольга Петровна. В День пограничника обязательно засвечусь и тебя с собой возьму. Мы с тобой…

– В Центральный парк пойдем, – понятливо подхватила Оля. – Меня дедушка чуть ли не каждый год туда водил. – Она хмыкнула. – А когда мне стукнуло шестнадцать, настоял, чтобы я надела, как он выразился, мини поотчаяннее и блузочку позавлекательнее. Демонстрировал меня с гордостью знакомым и говорил: во, внучка выросла! Скоро замуж отдавать буду, и непременно за погранца! Меня три раза пьяные пограничники приглашали танцевать, но все было культурно, без хамства и лапанья. Значит, пойдем? Ты ведь будешь в наградах?

– Говорят «при наградах», – мягко поправил он ее. – Буду, конечно. Уж в такой-то день – святое дело.

– А фуражку свою на меня надевать будешь? Я же знаю, что так положено, столько девушек в фуражках видела.

– Обязательно, – сказал он.

Оля встала и сказала:

– Я пойду щи поставлю и пироги в духовку. Тесто, врать не буду, магазинное, но хорошее. А с луком и яйцом ты любишь, я помню. А вот потом, фыркай не фыркай, я тебе в комоде все аккуратно уложу, времени на это хватит. Хотя есть у меня подозрения, что без меня ты опять прежний раскардаш наведешь.

Вскоре после ее ухода Алексей почувствовал, что на него накатывает, и даже удивился чуточку. Слишком уж большой промежуток был между последним разом и сегодняшним днем.

Механизм был отработан за несколько лет. Он пошел в кухню, за спиной у Оли, хлопотавшей у духовки, тихонько открыл холодильник, извлек непочатую бутылку любимого «Баллантайнза», который был всего на три года младше его девушки, и на цыпочках вышел. В спальне Алексей опять-таки действовал привычно. Он откупорил бутылку, сделал добрый глоток, поставил ее на пол рядом с кроватью и положил на пузо гитару. Медленно подступал нужный настрой души. Для ускорения процесса Гартов сделал еще один глоток, поосновательнее.

Оля вошла, когда он ставил бутылку на пол, и удивленно уставилась на него.

– Леша, с тобой все в порядке? Я тебя никогда таким не видела. Чтобы ты вот так…

– Олечка, успокойся, – сказал он как мог убедительно. – Ничего страшного. Ну вот накатывает на меня два-три раза в год такое. Словами неописуемое. Ты не волнуйся, это всегда проходит мирно и благолепно. Я сам себя песнями под гитару услаждаю, вискарь посасываю, пока не вырублюсь. А завтра отопьюсь чайком и буду как огурчик. Веришь?

– Верю, конечно. Если уж тебе так нужно и ритуал отработан, то валяй. Только я кое-какие правки все же внесу. – Она вышла.

За то время, что ее не было, Алексей успел еще отхлебнуть, взял первые аккорды и начал думать, с чего бы начать концерт для самого себя.

Оля вернулась с большой тарелкой. На ней нарезанная колбаса, сыр, маринованные огурчики, сразу видно, от бабушки Веры, лучшие на базарчике. Между колбасой и сыром стояла стопка.

Оля опустила тарелку на столик у кровати, переправила туда же бутылку с пола и спросила:

– Леша, ты можешь сделать мне приятное?

– Завсегда и с превеликим удовольствием, – сказал он, уже чувствуя, как растекается по жилочкам приятное тепло крепостью в сорок пять градусов.

– Если уж иначе нельзя, то пей, но с закуской и не с полу. Потому что так ты на алкаша похож, и очень мне неприятно такое видеть. Я тебя всегда совершенно другим знала.

Начни она требовать непререкаемым тоном, словно супруга с многолетним стажем, то он, очень даже возможно, не стал бы ломать устоявшуюся традицию. Но именно такой ее голос его и взял, грустный, сожалеющий, полный совершенно искренней, неподдельной заботы. Алексей не хотел потерять хоть капельку ее уважения, потому и капитулировал.

– Есть, генерал, сэр, – сказал он и добавил нерешительно: – Но понимаешь, в завершение процесса я всегда привык отрубаться. А с закуской – кто его знает.

Оля спокойно сказала:

– Если не вырубишься, я тебе еще бутылку принесу, честное слово. Коли уж таким непременно должно быть завершение процесса.

Он ей верил, поэтому, ворча про себя, налил стопку, отправил ее по принадлежности, закусил бутербродом из колбасы с огурчиком.

– Вот и умница, – сказала Оля, улыбнулась ему, отошла к комоду, выдвинула остальные ящики. – Леша, ты, пожалуйста, ляг ногами ближе к стенке. Я все буду на кровать выкладывать, а уж потом сортировать.

Он подчинился и подумал мельком, что эта девочка непонятно каким образом ухитрилась приобрести над ним некоторую власть, но вот диво, нисколечко не возмутился, что непременно случилось бы в прошлые разы, когда очередная подружка пыталась перекроить что-то по-своему. Видимо, в том-то все и дело, что сейчас это была не очередная подружка, а его девушка.

Алексей взял еще несколько аккордов и раздумывал недолго. Он выбрал песню, которую Коля Сипягин, доморощенный бард зеленых фуражек, написал вскоре после смерти Самура.

Они похоронили пса там же. Вернее сказать, это делал один Керим, прямо-таки яростно потребовавший, чтобы никто ему не помогал. Они тут же отступились со всем пониманием и уважением.

Оля сортировала одежду, складывала ее так, как у него ни за что не получилось бы. Ящики комода быстро заполнялись. Песню она, сомнений не было, слушала.

Жизнь была прекрасна, а потому Алексей опрокинул еще стопарь, для разнообразия закусил бутербродом из колбасы и сыра и ударил по струнам.

Ну, мало ли что не положен. Когда Керим закончил свое дело, он высадил в воздух все, что оставалось в магазине, добрую половину.

Алексей отогнал воспоминания. У него не было привычки их перебирать. Он задумался совсем о другом. Мысль, родившаяся не так давно, крепла.