Глава 13

Кряжистый рослый мужик, похожий на скалу, подплывал к берегу острова на суденышке. Лицо его, хоть и грубое, словно вырезанное из красного дерева затупившейся стамеской, да к тому же еще и пьяным подростком, не выражало ничего, кроме решительности и внутренней неиссякаемой силы. Руки, сжимавшие единственное весло, которое одновременно служило и правилом, и средством для гребли, были покрыты узлами мышц: крепкие даже на вид, они переплетались между собой в замысловатый узор, и становилось понятным, что природа при всей своей фантазии сама сотворить такое не способна – это результат долгих тренировок и накачки. Все кругом чувствовало эту недюжинную силу и покорно отступало под ее натиском. Казалось, даже сверчки стали петь на полтона ниже, а трава под его ногами становилась мягче и сама укладывалась в удобный ковер и даже стряхивала с себя росу, чтобы, не дай Боги, не промочить этих ног и не позволить им поскользнуться. Только Полкан остался верен себе: он не собирался ни уступать, ни, тем более, бежать. Мрякул встретил гостя яростным шипением, всем своим видом показывая, что он будет стоять на защите до последнего мига, но поведение ворона изменило его боевой настрой.

– Кр-ра! – ворон вспорхнул с ветви и привычно уселся на плечо мужчины, потоптался немного там и, слетев, приземлился прямо у входа в логово. – Крра! Крра! Крра! – разорался он, прыгая рядом со входом и поторапливая человека.

Тот неспешно пришвартовался к острову и вытянул плоскодонку на берег.

– Да иду, иду уже. Не ори ты так, – пробасил путник, быстро шагая наверх пригорка.

Мрякул юркнул в логово и, выгнув спину, встал у изголовья мальчика.

– Да что тут у вас? – согнувшись вдвое, чуть ли не на карачках мужчина пролез в недра старого дуба.

Из сумрака догорающего вечера оказавшимся во тьме дупла глазам требовалось время для привыкания, чтобы хоть что-то разглядеть, но этого не понадобилось, гостю достаточно было и слуха – судя по стонам и бормотанию, там лежал больной человек. Подросток.

– Не шипи, зверь, не со злом я. Помочь хочу, – буркнул человек мрякулу и аккуратно вынул из укрытия тело мальчика наружу.

Закат давно прошел, и ночь постепенно подбиралась с восточной стороны, зажигая в высоком небе звезды. Пришедший на лодке человек прижал тощее тело к своей груди, с сосредоточенным видом ощупал позвоночник, бережно положил мальчика на траву, задрал рубаху, осмотрел набухшие раны, негодующе качая головой и цокая языком. Принюхался, глянул на перевязанную ногу, развернув грязные бинты.

– Ох, же-е, черт! Ну, малой, как же тебя так-то, а? Ну, ничего, ничего, потерпи еще немного, – при этих словах он подхватил мальчика на руки, словно пушинку, и понес к лодке.

Мрякул, круживший поблизости, тут же заскочил в плоскодонку и улегся рядом с ребенком. Положил свою голову другу на грудь, замурчал. Весло опустилось в воду, оттолкнулось от суши. Лодка шла быстро. Потом мальчика долго несли, что-то приговаривали, но он плохо понимал происходящее и не мог отличить явь от бреда.

Калину казалось, что он говорит то с Лешим, то с Лютом, то убегает от грузной поварихи, которая перекинулась в зомби и теперь хочет его сожрать… То вдруг эта повариха превращается в Базиля, сожалеющего о том, что его не оказалось рядом, и подхватившего Калина на руки, уносящего его в неизвестном направлении. Потом привиделись жуткие личины и призраки, один из них, очень страшный, поил его животворным напитком, раздевал и клал в естественный, природный колодец, но вода в нем не была ледяной, как ожидалось, она была теплой и даже приятной по ощущениям. Боль, грызущая все тело, утихала, отступала, и становилось так хорошо и спокойно, что хотелось петь, но из горла раздавалось лишь мурчание, схожее с кошачьим. Калин не успел расслабиться, как вновь увидел толстую повариху. Она, глядя белесыми глазами в пространство перед собой, резала морковь, не замечая, как та закончилась, и в ход пошли уже собственные пальцы. Мрякул вдруг запрыгнул на стол, ухватил кругляш и приступил к трапезе, мурча.

– Не ешь это! Выплюнь! Плюнь, говорю! – орал Калин Полкаше, который с аппетитом уплетал фаланги женщины-зомби.

Мрякул повернулся к мальчику и вполне человеческим голосом, мужским таким, с хрипотцой, ответил:

– Не кричи, малой, успокойся. Это кошмары, скоро они тебя отпустят. Все будет хорошо. Потерпи…

И в груди вновь замурчало, сладко так, приятной, согревающей вибрацией разливаясь по всему телу. Стало хорошо, солнечно… И правда, кошмары больше не приходили на ум. Калин видел сестер и своего друга Митька, они весело резвились в реке, а отец стоял на берегу, обняв со спины маму, поглаживая ее круглый, как шар, живот. Они оба счастливо улыбались. Улыбался и Калин. И вновь он почувствовал прикосновение рук к своему затылку, и край кружки на губах. Отец зачем-то поил его горьким отваром, приговаривая не своим голосом, а тем же, что и ранее Полкан, грубым, хриплым, будто простывшим, о том, что страшное уже все позади.

* * *

Странные пищащие звуки резали, терзали слух, будто кто-то нещадно изгалялся над резиновым утенком со свистком. Эти-то звуки и разбудили Калина впервые в полном сознании, без ментального бреда, но мальчик все еще не понимал, где он, и кто мучает утку.

«Почему именно утку? – подумал он, явственно представив себе яркую желтую игрушку с оранжевым клювиком. – Почему утенок, а не собака резиновая, к примеру?»

Нет, именно желтая игрушка стояла перед глазами. Стало любопытно: – «Что это? Откуда?»

Он помнил, что находится в мире, где подобных вещей не существует, а значит, либо он снова перенесся в новый мир, либо это все же чертовы галлюцинации. Но тогда ведь ничего страшного не произойдет, если он сходит и посмотрит?

Калин попытался подняться.

Он сидел на кровати и разглядывал помещение: очаг, стол, единственная лавка, на стене висели рога, подобные тем, какие были у напавшего на острове зверя. Одежда тоже развешена по стенам, никаких шкафов или сундуков, как у мальчика дома, на глаза не попалось. На полу – спальное место из сена и тряпок, а еще кровать, которую он и занимал. На этом – все убранство. Обстановка более чем аскетична. Калин машинально пощупал бедро – почти не болит. Ребра – тоже чуть-чуть. Посмотрел на раненую ногу: забинтована чистой тканью, сквозь которую просочилось темно-зеленое пятно от мази. В голове чуть шумело, но без кружения, и Калин рискнул встать на ноги. Тихонько, боясь снова укола дикой боли. Было как-то неприятно, больно, но вполне терпимо и совершенно ни в какое сравнение не шло с тем, что пришлось испытать ему на острове с дубом.

Не спеша, прихрамывая на обе ноги и держась двумя руками за бабкину клюку, которая услужливо ожидала его у кровати, прислоненная к стене, мальчик доковылял до двери. Открыл ее. Крохотные оконца, затянутые полупрозрачным, желтоватым пузырем, держали комнату в полумраке. После болезни такое освещение было вполне нормальным, но вот яркий, дневной свет даже и в пасмурную погоду больно резанул по глазам. Калин зажмурился, словив солнечных зайчиков, проморгался быстро и сквозь прищуренные веки попытался рассмотреть, что же там такое происходит и откуда эти душераздирающие, пищащие звуки.

А происходило следующее: ворон своей когтистой лапой прижал к земле странное бронированное существо, размером не больше обычного ежа, и методично тюкал того клювом, внимательно рассматривая и вслушиваясь после каждого удара в жертву.

– Пи! Пи! Пи! – пронзительно раздавалось каждый раз, когда броню испытывали на прочность клювом.

После нескольких подобных нападений ворон выпустил из плена и пнул существо клювом, то немного прокатилось и, встав на маленькие лапки, проворно рвануло в сторону кустов. Тут среагировал мрякул – прыгнул, прямо как барс на добычу, схватил и принялся гонять лапами по земле, подбрасывая в воздух и тут же хватая зубами снова скрутившегося в шар животного. Пыль стояла столбом.

– Пи-и-и! Пи-и! – истерично заливался костяной мячик, пытаясь вывернуться, выскрестись из когтей игривого мрякула.

Ворон же скакал следом за мрякулом, щелкая клювом в попытке отобрать «игрушку».

– Гамлет, ты показываешь дурной пример нашему гостю. Твои вредные привычки должны остаться с тобой. Если еще раз я увижу тебя с бронекрысом, свяжу крылья и положу перед его норой, пусть он с тобой позабавится, а я погляжу.

Прозвучало это так, что даже Калин поверил: свяжет ворону крылья и будет смотреть.

Мальчик повернул голову в сторону говорившего. Перед ним стоял мужчина из его видений, и голос был тот самый, низкий, простуженный и хриплый. Стало как-то не по себе, неуютно, что ли, и очень неловко. От ощущения исходящей от этого человека силы у мальчишки по спине пробежали мурашки. Судорожно сглотнув, он выдавил:

– Здрасьте…

– Здравствуй, здравствуй… Здоров же ты спать, парень, семь дней кряду. Я уже подумал, ежели не проснешься сегодня, сам тебя будить стану.

– Нет, не надо, я, кажется, уже проснулся.

– Угу, вижу. Молодца. Пошли в хату, а то ногу натопчешь, и все мое лечение мрякулу твоему под хвост пойдет. А ты, – посмотрел он строго на Полкана, – отпусти бронекрыса сейчас же.

Котомыш во время беседы людей стоял на одном месте с зажатым в пасти животным и внимательно слушал их разговор, не обращая внимания на барахтающегося в зубах зверька. После приказа грозного человека челюсти мрякула сами разомкнулись, и Полкаша буквально выплюнул несчастного бронекрыса на землю.

К великому изумлению мальчика тот не рванул сейчас же наутек, как следовало ожидать, а уселся на месте, где шлепнулся, и принялся поправлять зубами и лапками сбившиеся чешуйки своей брони, при этом раздраженно фыркая и тихонько попискивая от процедуры.

Калин приподнял брови, глядя на такое странное, безрассудное и даже, в какой-то мере, наглое поведение бронекрыса.

– Его же чуть не сожрали только что, почему же он не убегает? – спросил Калин все с тем же дурацким выражением на лице.

Мужчина усмехнулся, пожав плечами:

– Вот и я думаю, зачем это он приходит каждый день и дразнит птицу? Наверное, мазохист.

– А разве они его не съесть пытались?

– Нет, это уже давнишняя забава Гамлета – изловить бронекрыса и довести до истерики. Нравятся ему звуки эти, видите ли, вот и мучает, чтобы тот пищал бесконечно. А как наиграется, выпускает. Ну, ты проходи, не стой на пороге, иди вон, присядь, пока я поесть сготовлю.

Калин дохромал до лавки, неспешно сел.

– Давайте, я картофлю почищу, – предложил он после недолгого молчания, наблюдая за спорой работой мужчины.

– Держи, – не стал тот отказываться от предложенной помощи, тут же поставил перед мальчиком наполненный туес из бересты и глиняную объемную миску.

– А нож? – спросил Калин.

– На, – протянул ему хозяин самодельный, грубо сработанный небольшой ножик. – В твои годы каждый приличный мальчишка имеет свой «скребок». Пальцы не порежь только.

Калину стало немного обидно. Нож-то у него был и отличный, да только, видимо, на острове остался вместе со всеми вещами, потому как походного мешка своего он так и не нашел, а вот кукри картофлю чистить, значит, оскорбить боевое оружие. Не для того оно создано. Покрутил он самоделку в руках, скривился, но промолчал. Да и вообще, все тут было каким-то неопрятным, неухоженным, без любви, хоть и сделано добротно, но выглядело мрачно, сурово. Посмотришь на дом и не ошибешься, сказав, что место это в болотах, и никак иначе. В доме у Калина каждая ложка носила затейливую резьбу, узор в виде птички или цветочка какого-нибудь. А про ножи да прихваты и вовсе говорить-то не стоило – произведения искусства настоящие, хоть, прямо на выставку, красота… Но у этого хозяина все строго и скромно, да и сам он был угрюм, не особо разговорчив. Так и приготовили обед в полном молчании, поели тоже без слов.

– Спасибо, – поблагодарил Калин за еду. – Давно так вкусно не ел.

Мужчина, глянув на мальчишку одним глазом, скептически усмехнулся. Парень ему нравился. Спокойный, вдумчивый, не болтлив и не ленив, не задает лишних вопросов и, взяв в руки тупой ножик, не попросил другой, а молча наточил этот. Молодец.

– Откуда же ты такой, в стряпне не искушенный, взялся в наших местах гиблых? – глядя из-под густых бровей и продолжая доедать обед, поинтересовался мужчина. – Вот до сих пор удивляюсь, как вообще дойти-то умудрился и не утоп по пути. Места-то непроходимые, если тропки узенькой не знать, а ты, верно, знал проход? Не так ли? – продолжая жевать, уставился на ребенка, с любопытством разглядывая его лицо. – Интересный ты фрукт, малой, вот и Гамлет всполошенный примчался да давай панику тут разводить, с охоты меня сорвал, повел черт-те куда… Зачем, спрашивается? Не помню я за ним раньше подобного поведения.

Мальчик хотел сказать, что ему легко с живностью общий язык находить потому, как чувства их улавливает. Мурайка научила. Но вспомнив строгий наказ отца с дедом да страхи Митька, сразу же прикусил себе язык. Хороший человек или плохой, а мутантов тут все на дух не переносят, потому что боятся гнева Богов, и если ты не такой, как все, то, значит, проклят. Калин вздохнул, потупил взгляд, уткнувшись им в пошарпанную, грубо выскобленную столешницу.

– Ну, чего молчишь? Сказывай, как пройти умудрился и какого лешего тебе в этих Богами забытых местах понадобилось?

– Взора меня привела в болота. Ведунья наша, – начал мальчик свой длинный рассказ.

Он поведал и про воинов имперских, которые сестер его и друга увели насильно, тем самым законы нарушив, и про смерть деда, и о желании мстить, и про видения, бабке приходящие, что она воина в болотах узрела и сказывала, что Боги желают встречи этой. Вот он и пришел.

– А бабка, в таком случае, куда подевалась? Утопла, что ли?

– Нет, она обратно в деревню ушла. Сказала, что привиделась ей беда какая-то жуткая, и что предупредить срочно о том надобно всех, в особенности врачевательницу нашу.

– Хм… Боги, значит… Ну, встретились мы. И что дальше?

– Не знаю, – пожал Калин тощими, еще больше похудевшими за дни болезни плечами.

Рубаха на нем теперь висела, словно на колу, косточки остро выпирали, вычерчиваясь на ткани, щеки впали, и под глазами залегли темные овалы, а подбородок стал острым, хоть дыры в холсте коли не хуже, чем носом деревянным.

– Ну, оклемаешься немного, да так уж и быть, провожу тебя до леса, а там, уж извини, малой, сам до дому потопаешь. Я в тех краях не ходок. Не люблю людей, – последнюю фразу хозяин жилища буркнул еле слышно, уже больше себе, чем мальчишке, сгребая пустую посуду со стола. – Ты, это, отдыхай, давай. Ногу береги, а я дела свои пойду доделаю. Угу.

И вышел, а Калин так и остался сидеть за сиротливо пустующим столом со следами недавней трапезы. На душе сразу стало тоскливо и очень обидно.

– Неужели все зря было?

* * *

Прошла зима, да и большая часть весны пролетела незаметно, и солнце припекало уже почти по-летнему. Птицы щебетали на разные голоса, пением своим встречая новый день. Калин, зачерпнув из ручья два ведра воды, нес их на вытянутых руках, хотя, до дому было не менее пятидесяти метров. Так он забавлялся каждое утро уже вторую неделю к ряду. Если бы ему кто-то еще полгода назад сказал, что он с такой вот легкостью сможет проделать подобный трюк, то Калин бы точно рассмеялся этому человеку в лицо. Но теперь руки его стали похожи на руки Борга – такие же жилистые, подобные скрученному канату. Натаскав воды, мальчик принялся колоть дрова – тоже своего рода развлечение. С недавних пор он не рассматривал это как работу – легкая разминка перед тренировками.

Борг стоял рядом с колодой для разделки туш и методично точил короткий клинок, наблюдая за мальчиком.

– Ну, что, долго там тебе еще до нормы? – поинтересовался Борг, придирчиво оценивая остроту лезвия.

Оно не должно быть слишком острым, но и тупым, как учебный, тоже не должно быть. Сегодня он собирался показать Калину новый урок – бой с коротким, широким мечом и доработать хитрый удар ворона.

– Нет. Закончил уже, – ответил мальчишка, крутя и подбрасывая в воздух топор на длинной ручке. – Борг, а Борг, так ты мне ответишь, все-таки, чего видел тогда про меня?

– А че, ответь да ответь… Что видел – то и видел. Узнаешь, когда тому время придет. Не нравится чего, так я не держу.

Калин уже повторял приемы боя с топором: шаг, уклон, удар, разворот, блок, шаг, удар, при этом он разговаривал с учителем, не сбивая дыхания:

– Все мне нравится, просто, вопрос этот гложет, покоя не дает.

– Ну-ка стой! Ну, что ты творишь?! Вправо бери и снизу. Тьфу ты, идиот! Чтоб тебя! Давай, наступай, смотри сюда, – отложив меч, он встал напротив мальчика, показывая тому раскрытые пустые ладони.

Калин пошел в наступление. Так они тренировались до обеда, после обеда, а иногда и среди ночи. Борг гонял мальчишку по лесам и по болотам, обучал хитростям боя и работе с арбалетом и холодным оружием. Многое рассказывал о луке: как и из чего его изготавливают, и даже несколько раз дал подержать в руках.

– Боевой лук, малой, это тебе не твоя охотничья тренькалка. Этому искусству годами обучаются, а у нас ускоренный курс, потому это оружие мы с тобой пропустим. На, лучше, вот эту штуку опробуй, – протянул он изумленному мальчику большой боевой арбалет.

Калин пыхтел, краснел, но взвести в тот раз его так и не сумел. Теперь же это не составляло ни малейшего труда.

Под домом оказалась настоящая оружейная комната. Вот где все было сделано с любовью и заботой, каждая стрела, каждый нож или кинжал, несколько луков и арбалетов – все сияло, и было готово к применению прямо сейчас, сию минуту.

– Ого! – восхищенно выдохнул тогда мальчишка, впервые спустившись в «святилище» воина. – Ты все это сам сделал?

Борг криво усмехнулся:

– Нет, далеко не все. Но люди часто делятся со мной своим добром.

Заметив на себе набыченный взгляд мальчишки, Борг искренне расхохотался.

– Неужто ты подумал, что старый вояка промышляет грязным разбоем? – смеялся он, хлопая парня по спине. – Не, малой, не из тех я, а вот бандитов погонять, что б на дорогах не шалили да людей мирных не обижали, это да, это я завсегда рад развлечься. Оттуда и накопилось столько. Жаль, перевелись разбойники на моем пути, а далеко куда-то ходить – лень. Дальше пятидневного перехода не гуляю, неохота мне. Старею, наверное, – Борг хитро подмигнул мальчишке, заметив, как смягчился и заблестел его взгляд. – Нравится мой арсенал, да? А ты вот на это глянь, – показывал он одно оружие за другим, словно гордый отец – своих сыновей.

Вечером того же дня мальчишка сидел у очага с крайне угрюмым видом. Борг подбросил в огонь чурку, спросил:

– Чего нос повесил? Передумал оставаться?

– Нет, что ты, – тут же встрепенулся Калин. – Просто дом вспомнил, родителей. Переживают, наверное, нервничают… особенно отец. Нам с ним пришлось маму обмануть, сказать, что к князю нашему на обучение пошел, а батя-то не хотел меня одного пускать с пророчицей нашей, думал вместе идти, но болезнь его свалила, и лекарка строго-настрого запретила любые нагрузки. Боюсь, он Взору придушил, наверно, когда та без меня в деревню вернулась. Я только сейчас об этом подумал. Не поверит же старой батя, что я жив.

– Кхм… – Борг поскреб ногтем лоб свой. – А писать ты умеешь?

– Умею, – тут же ожил мальчик и с надеждой посмотрел на воина.

– Ну, тогда думай, на чем записку накарябать, – взяв кочергу, Борг пошевелил угли в очаге. – Бумаги-то у меня нет. А я, так уж и быть, – широко зевнув, он потянулся, хрустнув суставами, – Гамлета попрошу, отнесет он отцу твоему известие, – и, вытянув ноги, вновь невидящим взглядом уставился на огонь.

– Но как? Он же не знает, где я живу и кто мой отец.

– Он не знает, а твой мрякул на что? – лениво промямлил Борг на грани между сном и бодрствованием. – Вот вместе пусть и слетают. Им-то не пешими через болота шлепать, быстро по небу обернутся.

Спустя несколько дней «посыльные» вернулись и принесли обратные известия о том, что родители были крайне счастливы, получив от сына весточку. Отец и вправду думал о плохом и чуть не убил старуху, но после получения письма вымолил у нее прощение и обещал впредь относиться с доверием к ее словам. К тому же Взора по возвращении из болот всем наказала воду без кипячения не пить. Страшная болезнь поселилась в их реках и колодцах, и те, кто ослушался, сильно маялись животом, рвало их и лихорадило. Многие в округе померли. Вымирали целыми семьями, дворами, как люди, так и домашняя живность. Но в их деревне только троих схоронили, остальные же все прислушались к наказам Веды и Взоры, исполняли все указания лекарки и ведуньи в точности. Мыли руки алкогольными настойками, особо при купании младенцев добавляли, и даже живности воду давали только с огня, остудив.

Теперь же Взора пророчила новую беду, грядущую с юга: голод. Юр с этим известием пошел к князю.

«… так что мать даже рада, что не дома ты, сынок… – писал отец. – Учись прилежно, старательно и спроси Учителя своего, чем я могу его отблагодарить», – дочитал Калин вслух полученное письмо и вопросительно посмотрел на Борга.

– Ничего мне не надо, – пробурчал тот в ответ и, поднявшись с лавки, вышел из комнаты.

Борг явно обиделся, задели его эти слова за живое. Калину стало не по себе, стыдно. Больше к этой теме не возвращались никогда.

Почтальоны теперь летали в деревню каждый месяц, и весной Калин узнал, что у него родился братик. Назвали в честь деда Лютом. Появление младенца окончательно выдернуло мать из лап болезни. Она стала почти прежней, только волосы поседели.

Как-то Калин спросил у Борга, почему тот предложил ему остаться, если изначально хотел проводить восвояси.

Борг нахмурился, собираясь с мыслями.

– Да знал я, что ты придешь. Это я так, проверял тебя просто. Еще задолго до твоего прихода сны мне снились интересные, и когда Гамлет прилетел после долгой отлучки весь всполошенный и чуть ли не волоком меня потянул с охоты в дорогу, не дав даже домой завернуть, я так и подумал, что к тебе. Только, я видел тебя не таким… постарше ты был в моих снах. И при встрече я сильно удивился. Потому и проверял: ты ли то, а, может, и не ты вовсе, потому как юношу я ждал, а не ребенка… – Борг с задумчивым видом смотрел себе под ноги, почесывал небритую щеку с глубоким шрамом до самой скулы.

Калин бездумно потянулся к своей щеке – подобная отметина теперь красовалась и на его лице.

– Борг, ну, расскажи, что ты видел?

– Нет! – отрезал воин. – Не надо тебе этого знать. Одно только скажу, гонять я тебя буду нещадно и заранее предупреждаю, что нытья не потерплю. Хочешь исполнить задуманное – тренируйся, а нет – проваливай к чертовой матери и не трепли мне нервы.

Вот и тренировался Калин и день, и ночь, и в дождь, и в мороз, не зная ни отдыха, ни послаблений уже более, чем полгода кряду.

– Слева, слева заходи, афелок криворукий. В колено бей. Подсекай… – звучало уже на закате.

Солнечный диск лениво заползал за линию горизонта, окрашивая все вокруг в багряные тона, резко очерчивая контуры пейзажа. С пригорка, на котором сегодня проходили занятия, перед глазами раскинулся унылый вид бескрайнего болота, к тому же окрасившийся в кровавый тон мох придавал ему сходство с поверхностью Марса. День умирал, чтобы завтра, подобно Фениксу, возродиться вновь.