Глава шестая
ПОЛЕ МЁРТВЫХ
Путь, на который Ний отводил месяц, осилили за двадцать два дня. Всё-таки рукавичка, позволявшая сберегать время и силы на обустройстве ночёвки, оказалась ценнейшим приобретением. Да и Колобок ухитрялся находить самую короткую и лёгкую дорогу…
Он стал уже опытным проводником, убегал далеко, зная, что след его на снегу остаётся надолго, а когда петлял и возвращался, делал ясные пометки, куда надо идти. Так что двигались без вынужденных остановок, никогда не возвращались и не блуждали.
Шли по безлюдным местам, хотя Ний догадывался, что под снегом вокруг расстилаются возделываемые поля. На это указывали то межевые вешки, то высокие скирды соломы, то голые остовы хозяйственных строений — весной их забросают лапником или рогозом, и будет крыша… Сами деревни изредка угадывались вдали по дымкам. Странная дорога, думал Ний, очень странная, обычно же дорога приводит к жилью. Потом он догадался — это был похоронный путь, ведущий в таины, и таины эти были уже позади, потому что где-то впереди и скоро должна быть Царская дорога. Ехать по похоронному пути ему было зябко, и он решил не делиться своей догадкой со спутниками — и так все устали до невозможности, ещё начать беспокоиться из-за чужих покойников…
Но себя он поймал на том, что ночами стал пристальнее прислушиваться к шорохам.
Погода держалась ровная, с лёгким морозцем, почти без ветров. Ний, конечно, не имел под рукой календаря, но счёт дней в уме вёл и знал, что уже должна бы начаться весна. На это же намекал и ставший довольно длинным день. Фриян же говорил — и Ний с ним не спорил, — что для здешних мест такое — редкость и что и под лето случаются окрест бураны, убивающие даже опытных караванщиков; но пока везло.
Ний не очень любил, когда везёт слишком уж долго. Он предпочёл бы переждать пару буранов и метелей. А так — обязательно случится что-то совсем плохое.
Оно и случилось.
Как раз поравнялись с каменной башней. Она была не очень высока, где-то в пять-шесть человеческих ростов. Вокруг неё винтом шли выщербленные ступени, а на самом верху имелась площадка для разжигания огня. Менелай сказал, что такие башни возводили вдоль старой караванной тропы и что Царская дорога должна проходить совсем близко, в нескольких парсунгах южнее. Вокруг, сколько мог видеть глаз, не было не то что деревца, но и куста. Так и есть, сказал Менелай, за сотни лет спалили всё, что могло гореть, — потому-то и стали мостить дорогу и ставить путевые столбы. Дорога прямее, чем тропа, оттого они не совпадают…
Пока стояли и разговаривали, появился Колобок. Он нёсся так, что за ним вихрилась снежная пыль. В паре шагов от Ния он отчаянно подпрыгнул — тот едва успел его поймать — и полез Нию за пазуху. Ний прижал его к себе; Колобок дрожал и бился.
— Что-то есть впереди, — глядя на них, медленно сказал Фриян. — Что-то есть… Поехали.
— Может, обойдём? — предложил Менелай.
— Был бы обход, Колобок бы нас по нему и повёл, — сказал Ний. — Не лучше ли переждать?
Фриян долго смотрел вдаль.
— А что говорит твоя дальнозоркая шапка? — спросил он Ния, не оборачиваясь.
— Ничего не вижу, — сказал Ний. — Степь. Слева, похоже, овраг. Совершенно пусто.
— Что-то здесь страшное творилось, — сказал молчавший доселе колдун Пуня, — а сейчас вроде как ничего нет. Вроде как ушло оно отсюда… так мне чуется…
— Тогда вперёд, — сказал Фриян. — Разберёмся…
Они тронулись медленно и осмотрительно, временами останавливались, вслушивались. Ничего не шевелилось в этом белом безмолвии…
След Колобка тянулся прямой и ровный — туда и обратно. Только там, где начинался овраг, он запетлял. Дальше Колобок не пошёл, а бросился назад.
— Я посмотрю, — сказал Равжа и повернул к оврагу. — Ждите здесь.
Фриян хотел что-то сказать, но промолчал, только усмехнулся в отросшую бороду.
Равжа доехал до оврага, постоял, проехал немного вдоль него, потом поворотил обратно. Он странно горбился — будто вёз тяжеленный мешок за плечами.
Когда, подъехав, он поднял голову, Ний вспомнил забытое, откуда-то из прежней жизни, выражение: «перевёрнутое лицо».
— Что там? — спросил Фриян.
— Там… господин… — похоже, Равжа забыл, как обращаться к начальнику. — Там мёртвые. Весь овраг полон мёртвыми. Воины. Наши.
В парсунге от страшного оврага обнаружилось и поле сражения, припорошённое снегом. Много убитых осталось здесь, ещё больше лошадей, сколько-то верблюдов. Валялись щиты и копья, разбитые колесницы, станины непонятных орудий. Рядом со станинами Фриян постоял в задумчивости, ничего не сказал, поехал дальше. Всё это расстилалось и вправо, и влево, и вперёд — насколько видел глаз. Ничего нельзя было понять о ходе сражения: кто где стоял, откуда шёл враг…
Потом нашли большой алый растерзанный, растоптанный шатёр — и рядом с ним знамя.
Фриян спешился, знамя поднял — бережно, как раненого. Долго на него смотрел. Огляделся — будто только сейчас очнулся и увидел окружающее.
— Это Саручан, — сказал он. — Младший сын царя…
И снова стал озираться, будто надеялся найти его — ещё живого.
— Забирайте знамя, диперан, — сказал Ний. — Нам надо убираться отсюда. Что-то мне тревожно.
— Уходить надобно, — поддержал его колдун. — Лошадки наши сильно испуганные. Как будто волков чуют.
Какое-то время Фриян стоял неподвижно, потом аккуратно отрезал полотнище от древка, свернул его и сунул за пазуху.
— Теперь нам тем более надо попасть в Цареград, — сказал он. — Как можно скорее.
— Нам бы выйти на дорогу, — сказал Ний. — Там хоть что-то поймём. Может быть…
Через час они вышли на дорогу, обозначенную каменными столбами. Сама дорога не была видна под снегом — разве что сильно присматриваться. По ней уже давно никто не ездил…
К сумеркам доехали до большого, дворов в сто, длинного придорожного села и постоялого двора при нём. Местами над крышами домов поднимались дымки от печей, доносился собачий лай. Люди там были…
— А не объехать ли нам кругом? — задумчиво сказал колдун. — Что-то неладное там… ну, или горе большое. Вот не могу сказать, не различаются они у меня…
— Прямо, — сказал Фриян. — Равжа, езжай первым, если что плохое — успей просигналить.
— Понял, начальник, — кивнул Равжа, проверил лук — не отсырела ли тетива, потрогал стрелы. Извлёк до половины и снова вернул в ножны кривой персидский шамшир — давний свой трофей и тайную гордость. Тронул коленями лошадиные бока и быстрой рысцой направился к селу.
Ний смотрел, как он приближается к строениям, останавливается, стоит долго, скрывается за домами… через дюжину лепт появляется снова, призывно машет рукой.
— Всё нормально с ним? — спросил напряжённо Фриян.
— Да, — сказал Ний. — Похоже, что с ним всё нормально. Как с остальным… скоро узнаем.
В каждом доме плакали по покойнику, а где и по двум. Непонятно чей летучий отряд пронёсся по селу; рубили мечами и пускали стрелы. Но укрывшихся и спрятавшихся не выискивали — как налетели, так и исчезли. Никто не мог сказать, чьи это были воины…
Смотритель постоялого двора, безбородый и лысый, с бабьим лицом и оплывшим телом, молча растопил баню; кухарка готовила нехитрую придорожную снедь. Пока баня грелась, Равжа раздобыл где-то вина. Позвали смотрителя — помянуть мёртвых. Тот сел на край скамьи, долго вертел чашу в руках. Потом молча выпил со всеми. Сказал:
— Как хорошо, что мои уже умерли… Жена, дети — все. Один я почему-то остался. Но мне себя не жалко. За землю страшно. Зло поднялось и бродит…
— Как давно проходила армия Саручана? — спросил Фриян.
— С полмесяца как… или больше. Они несколько дней шли, по частям. Когда двести человек пройдёт, когда пятьсот. Хорошо шли, злого не делали, бесчинств не чинили. Я человек царёв, было бы что — сразу бы депешу отправил…
— Останавливались здесь?
— Нет, дальше лагерем стали. Мимо нас быстро прошли, торопились. А вы, я вижу, тоже человек не простой, правильно же?
— Правильно, — сказал Фриян. — Вот, посмотри…
Он протянул ему левую руку с диперанским оручем.
Смотритель долго, прищурясь, всматривался в письмена.
— Да, господин поручный, вижу, вижу… Что ж вы сразу не сказали, я бы велел палату протопить.
— Не стоит. И не говори никому, что мы тут были. Лошади для эстафеты есть?
— Есть-то есть, да только скверные они. Не знаю, что и делать. Будто кто порчу навёл…
— Пойду посмотрю, — Пуня встал. — Пока баня топится да ужин преет. В порчах я толк понимаю… Проводишь?
Они со смотрителем вышли, через пару лепт смотритель вернулся.
— Он что, колдун? — тихо спросил, присаживаясь.
— Колдун, — подтвердил Фриян. — И не последний.
— А наша бабка померла летом, наследников не оставила. Я уже депешу посылал, да без толку. А лошади как притравленные — дурные на голову и едят плохо.
— А среди людей такого не было? — спросил Фриян.
— Было, — сказал смотритель. — Человек семь по осени чем-то прихватило: бредили да есть не могли. Но отпоили их понемногу, все живые… были. Теперь уже не все.
— А чем отпаивали?
— Да по простому — вино в рот лили, молоко, яичную болтушку. Постепенно в ум вошли.
— Ясно… — Фриян кивнул Равже, тот снова всем налил вина. — Запиши, — сказал он Менелаю.
Менелай кивнул и полез в мешок; потом спохватился:
— Тушь же замёрзла.
— А я дам, — сказал смотритель. — Не тушь, а дубовые чернила. Подойдут же?
— Всё подойдёт, — сказал Менелай. — Всё, что оставляет след.
Скоро он разложил на полстола свои записи и, часто макая перо в склянку, стал быстро покрывать чистые ещё места пергамента бисерными буковками.
— А пергамента нет? — спросил он смотрителя.
— Пергамента нет, — сказал тот. — Цересская бумага есть — полдюжины листков. Только она сырости боится.
— Дадите? — с надеждой спросил Менелай. — Я заплачу.
— Царёвым людям положено даром выдавать, — сказал смотритель. — Дам, конечно. Только, говорю, сырости она боится, расползается. В дороге тяжело с ней будет.
— Сохраню, — сказал Менелай. — Есть у меня футляр с притёртой крышкой…
— Ну и что ты думаешь про всё это? — потягивая вино, спросил Фриян Ния.
— Пока я могу думать только про одно — как мне поскорее вернуться… Я понимаю, о чём ты спрашиваешь. И я не знаю, что ответить. Да, Черномор где-то очень далеко, но вполне возможно, что он расплескал свой яд по всей Ойкумене. Да, кто-то — не он — воззвал к самым древним богам, которые вообще чужды всему человеческому… Пойми, я действительно простой купец, я много где был и много чего видел, но я не учёный, не философ, у меня ум иначе устроен. А это область, где нужен особый ум и особые знания — их у меня нет. Возможно, когда Ягмара оживит отца, мы что-то узнаем… если он не вернётся к жизни младенцем. И вот что: Акболат говорил, что таких, как он, есть в царстве ещё несколько человек. Он не назвал имён… но, я думаю, царь должен их знать. Встретишься — задай ему этот вопрос. Живы ли ещё те, кто судит богов?
— Судит богов… — повторил Фриян медленно, словно пробуя слова на вкус.
— Да, так он называл себя… Они живут среди людей, тайно, но всё же служат царю. Возможно, только он их знает по именам. Впрочем, даже в этом я не уверен… но попробуй.
Фриян молча кивнул.
— Что касается поля боя… Это не поле боя. Их я видел. Ты наверняка тоже. Это поле побоища. Я не знаю точно, что там могло произойти, но… Ты видел хоть кого-то из врагов? Словно все просто взбесились и поубивали друг друга… И ещё мне почему-то кажется, что те, кто в овраге, — их туда привели живыми. И там уже убили. Но они с оружием. Как такое могло быть?
— Не знаю, — сказал Фриян. — Да, наверное, ты прав… но тогда это много страшнее того, что мы видели на севере… Что скажешь ты, воин?
Равжа ответил не сразу.
— Моё дело — стоять и бить, пока меч в руках, — сказал он. — Просто стоять и бить. Да и твоё, начальник…
— Моё — ещё и думать немного… Но в общем ты прав. Стоять и бить. Пока живы.
Вернулся колдун Пуня. Сел за стол, выпил чашу до дна одним глотком, вытер рот.
— Дело сделано, — сказал он. — Отойдут лошадки…
— Отойдут — в каком смысле? — с испугом спросил смотритель.
— В смысле — поправятся. Уже так едят, что крыша подскакивает… Кто-то чёрных перьев под застреху напихал и знаков начертил. Конечно, жрать не будешь при таких знаках… Равжа, плесни-ка мне ещё, вымотался я… Баня-то скоро?
— Сейчас проверю…
Смотритель убежал, быстро вернулся.
— Готова баня. Мойтесь, ужинайте — и спать. Я во двор собак пущу, никто не потревожит…
Уже засыпая, Ний написал Ягмаре: «Завтра в обратный путь. Здесь всё непонятно, вернусь — расскажу».
Ягмара почему-то не ответила.
Дни тянулись однообразно. Отца Ягмара старалась держать в состоянии постоянного глубокого сна, лишь изредка выводя в полусон, чтобы накормить и обиходить. Цеца взяла на себя все хлопоты по хозяйству, врач Атул сильно помогал с Акболатом, а с Пичаем Ягмара ходила на охоту — если можно назвать охотой добычу зверья, которое само приходило на зов. Ягмара по этому поводу не испытывала никаких угрызений совести, поскольку теперь всё зверьё в окрестных лесах было её собственностью — ну, наподобие табунов лошадей или отар овец. Лисы ходили для неё в разведку и следили, не появится ли кто посторонний; совы, филины, сычи и неясыти ночами высматривали, нет ли на земле новых следов и не светится ли где огонёк; несколько старых тетеревятников, оставшихся зимовать, днём подымались высоко и заглядывали за окоём…
Но было тихо и пока что безопасно.
Пичай был очень недоволен такой охотой. Ему хотелось красться, таиться, выслеживать, добывать. То же и Шеру, который часто на Ягмару ворчал. Впрочем, от свежей печёнки он не отказывался никогда.
Помимо разведки и наблюдения, Ягмара поставила в разных местах отводящие чары: случайный человек должен был просто понять, что дороги тут нет, и поискать обход; лошадь бы начала упираться. Ничего более сложного она решила пока не использовать.
Огородик разросся, дала первый урожай пшеница; грибы можно было просто косить; запасливая Цеца солила их и сушила. С её же наущения Ягмара загнала в холм трёх коз и заставила их давать молоко. Теперь каждый день было и молоко, и творог. И даже пироги с творогом…
Жизнь налаживалась.
Но тяжесть на сердце не отпускала, а наоборот — усиливалась.
Хоть поблизости всё было спокойно, но вдали со всех сторон сгущалась тьма. Давило, как перед грозой.
Короткие записки, которые присылал ей ленивый Ний, успокоения не приносили. Она видела, что он со спутниками приближается к черте, где тьма бродила и ползла через край, как перестоявшее тесто, но его глазами она видеть не могла и не могла понимать его умом. И на многие вопросы, которые следовало бы задать, он просто не мог ответить…
В тот день ястребы показали ей, что с севера на юг летит непрерывная череда чёрных птиц. Они летели по две-три в ряд, но ни начала, ни конца этой цепочки видно не было.
Вечером она испытала страшный удар — как бы неслышный нескончаемый гром, вминающий, вдавливающий в землю, заставляющий закрывать глаза и уши… Ягмара не сумела подавить вскрик. Даже когда прибежал Атул, захлопотал над нею, она никак не могла заставить себя разжаться, распрямиться, хоть что-то сказать — из горла вырывался только хрип.
Так длилось несколько часов. Потом она провалилась в беспамятство.
Атул сказал, что она проспала целые сутки.
Это испугало её. Где-то — она не знала, где, — в её защите зияла дыра. И через эту дыру её чуть не убили. И не убили лишь потому, что не целились… просто не знали, что она тут есть.
Отец!.. Но с ним всё было в порядке, он не почувствовал ничего. Она уже научилась понимать, что он думает и чего хочет. И другие обитатели холма тоже ничего такого не почувствовали, хотя за неё они испереживались.
Но что же, что?..
Собравшись с силами, она послала двух ястребов на юг, посмотреть, что там произошло. Потом, ночью, приснилась Нию, но он в ответ сказал только, что они идут за Колобком, все живы и здоровы. Она велела ему быть настороже, он ответил, что они и так настороже, более уже невозможно.
Прошло два дня, и ястребы показали ей поле побоища. Она смотрела на него и плакала. Потом отправила ястребов искать другую армию, вражескую.
Больше она их не слышала. Ястребы пропали, словно канули в воду. Впрочем, Ягмара почему-то была уверена, что они не погибли, а просто нырнули под какой-то непроницаемый полог…
Нужно было что-то решать. Ягмара покопалась в себе и нашла способ защищаться от таких ударов. Опять придётся проходить через всё это: раскалённую иглу в лоб, пламя внутри черепа…
Пошептав немного над отцом, она попросила Атула давать ей воды, если ему покажется, что она в жару, свернулась в шалаше — и задержала дыхание.
На этот раз всё прошло немного легче. Когда она смогла открыть глаза — под веки словно насыпали горячего песка, — то уже знала, что нужно делать. Со стороны могло показаться, что это очень легко — взять и накинуть на себя невидимый другим башлык. Ну да, сначала его надо сделать, а потом накидывать, но и сделать просто… вот таким движением, потом таким. И носить на плечах, не снимая.
Заодно Ягмара узнала, как самой изготовить волшебную безрукавку, которая может превращаться в любую одежду. Прежняя сгорела вместе с Бекторо, остался только неуничтожимый гребень… Что ж, эти умения стоили нескольких часов огня в голове.
Милостивый и всеблагий Ахура Мазда, подумала она, а ведь я освоила едва одну сотую умений мамы. И там дальше есть такое, что будет стоить мне… неужели мама через всё это проходила — и не озлобилась на весь мир за эти мучения? Я бы озлобилась…
Не проходила, сказал внутри голос Бекторо, я носила это в себе, но не решалась взять в руки. Я боялась — наверное, того же, что и ты, доченька. Озлобиться. Но на мою долю пришлось спокойное время, мне не нужно было сражаться с теми, кто стократ сильнее меня. А тебе придётся — иначе конец всему, что ты любишь. И всем, кого любишь. Бери, осваивай, умей, используй — но не озлобляйся, пожалуйста. Злость — только инструмент, она помогает собраться и высвободить силы. Потом её нужно протирать и убирать обратно в ящик.
Мама?
Я здесь. Я всегда с тобой. Мне нечем тебе больше помочь, но я иногда могу с тобой поговорить.
Мне страшно.
Мне тоже. Мир сползает в бездну — подобно городу Киш. Надо придумать, как его остановить. Я не знаю пока, я буду советоваться с мёртвыми, а ты советуйся с живыми. Может быть, мы что-то и придумаем вместе…
Прошло ещё несколько дней, и Ний не откликнулся на её зов. Он ждала одну ночь, другую, третью… Да, Ний ушёл под тот же полог, что и ястребы, и пока что не было никакой возможности понять, кто этот полог держит. То есть понятно, что наличие полога, а значит, присутствие где-то не так далеко могущественного колдуна или волшебника, прямо связано с гибелью целой армии… и это всё, что Ягмара могла сказать себе. И она не знала пока, что с этим делать. Она искала в своих дремлющих, нереализованных умениях нужное, но не находила…
Меж тем Атул — возможно, просто от скуки — принялся учить Пичая грамоте и знаниям. Время от времени Ягмара проходила мимо и смотрела, как Пичай повторяет за учителем названия выведенных на песке букв — и ничего не понимает. Что-то глубоко в нём противилось восприятию и запоминанию… это чем-то напоминало то, что происходило с нею самой, только в совсем уменьшенном размере. Естество его (и её) боялось нового…
Однажды на охоте она спросила Пичая:
— А ты правда совсем не хочешь научиться хотя бы грамоте? Если ты будешь знать буквы и научишься читать, то сможешь потом стать и врачом. Или учителем. Да хотя бы писарем. Умная работа и неплохие деньги.
— Я колдуном хочу, — мрачно сказал Пичай. — Как дед. А там не книги надо читать…
— Ошибаешься, — сказала Ягмара. — Ну да, можно без книг стать деревенским колдуном, лечить скот, вызывать дождь. Но сильным колдуном без книг не стать.
— Не хочу быть сильным, — сказал Пичай. — Дед говорил… в общем, он тоже не захотел, а мог. Хочу быть полезным. Добрым. Именно лечить скот и вызывать дождь. Разве плохо?
— Нет, хорошо. Но если ты заодно научишься ещё и обычному врачеванию, от тебя будет много больше пользы. Атул бы взял тебя в ученики…
Пичай задумался. Когда он задумывался, он начинал грызть кулачок.
— Это значит, нам надо будет жить в городе? — спросил он.
— Наверное, да. А что?
— Я не хочу. Да и мама не захочет. Что она там будет делать?
— Да то же, что и в деревне. Вести хозяйство. А в городе это немного проще. Хотя я тоже всегда старалась убежать в кочевья — в том числе и от учителей…
— А ты сильно грамотная?
— Средне. Ну, так получилось — когда отец пропал, мне пришлось много заниматься хозяйством, на учёбу времени особо не оставалось. Отец бы, конечно, не одобрил, он всегда говорил, что лишних знаний не бывает. И вот видишь — а он же совсем не колдун, просто много знает, — он сумел одолеть Черномора. В одиночку. А Черномор настолько сильный колдун, что почти бог.
— А с твоим отцом можно будет поговорить?
— Конечно. Когда проснётся.
— А когда?
Ягмара помедлила с ответом.
— Ещё точно не знаю. Может, через месяц. Может, через три. Я же первый раз это делаю, поэтому… ну, ты понимаешь.
— А ты его правда оживила? — со сладким ужасом в голосе спросил Пичай.
— Правда.
— Вот он совсем-совсем-совсем мёртвый был?
Ягмара кивнула.
— Я хочу как ты, — сказал Пичай.
— Это женское волшебство, — сказала Ягмара. — Я никогда не слышала, чтобы мужчины могли так. Только шаманы-камневеры, но и то… в общем, там всё делают сами Камни, надо просто правильно положить тело.
Она вспомнила Овтая, и ей стало грустно. Потом вспомнила маму Вальду, и стало ещё грустнее.
— Я могу тебе немного помочь, — сказала Ягмара. — На следующем уроке, когда будете учить буквы, возьми себя вот так двумя пальцами за ухо, — она показала, как, — и ты сразу всё запомнишь. Моментально, без труда. Сделаешь?
— Что, так просто? — не поверил Пичай.
— На свете так много совсем простых вещей, которые люди не умеют делать… Я тебе потом ещё кое-что покажу, а пока начнём с этого? Договорились?
Пичай пожал плечами, потом пожамкал мочку уха, прислушался к ощущениям.
— Я попробую, — сказал он. — А что ты мне ещё покажешь?
— Научу, как не потеряться в лесу и выйти из любой чащи.
— Ага! А если лесовик водить начнёт?
— Говорю же — из любой. Никакой лесовик страшен не будет.
— Договорились! — сказал Пичай. — Тогда я сегодня выучу все буквы!
И они пошли дальше — вынимать зайцев из силков.
Вечером к ней подошёл врач Атул.
— Госпожа Ягмара, вы наложили на мальчика какую-то чару?
— Нет, — усмехнулась Ягмара. — Просто он перестал бояться букв. Учите его как следует, ваше мудрейшество, я не знаю, сколько у нас будет впереди спокойного времени.
— Если пойдёт как сегодня… — Атул покачал головой.
— Возьмёте его в ученики?
— Ещё рано говорить об этом, но сегодня он проявил невероятные способности. Настолько же невероятные, насколько прежде проявлял невероятную тупость. Потому я и спросил про чару.
— Нет-нет, никаких чар. Это другие умения, в чём-то сходные с вашими. Нужные слова, нужные жесты… Если хотите, могу и вас научить.
— Старого пса лучше не учить новым трюкам. Я подумаю про то, что вы сказали, — взять его учеником. Ведь, как я понимаю, никаких шансов вернуться домой у него с матерью нет?
— Сейчас, конечно, нет. В будущем… кто знает.
— Если мы выпутаемся из всего этого и вернёмся в Цареград, то да — я мог бы взять мать помощницей по дому, а мальчика в ученики. У меня жилище хоть и скромное, но требует женских рук… которых нет. Я рассказывал, как лишился жены?
— Да, — сказала Ягмара. — Это печальная история.
— Как говорит мой друг Менелай, «аксиописта гинаика поу еленксикан, отан енас антропос ден ейнаи типота», что означает…
— …«надёжность женщины поверятся тогда, когда у мужчины ничего нет». Это была едва ли не первая фраза на греческом, которую я заучила.
— Не знаю, что Мага во мне нашла. Я был нищий студент без рода и племени. Мы прожили двадцать пять лет, вырастили детей, а потом откуда-то появился этот бродячий проповедник. Я было отнёсся к нему по-человечески, но сначала он выманил у Маги все деньги и украшения, потом я узнал, что она заложила дом… Потом они исчезли, а мне было даже не на что организовать поиски. Я больше не получал от неё никаких вестей… Да, госпожа, вы подали мне хорошую мысль. Теперь — только бы добраться до дома…
Засыпая, Ягмара попыталась ещё раз присниться Нию. На этот раз что-то получилось, но невнятно. Во всяком случае, он ей что-то написал, но она не смогла прочитать — как будто смотрела на записку сквозь рябь на воде. Но даже это успокоило её, и она уснула, и крепко спала до утра.
