Глава пятнадцатая
ДОМАШНИЕ ХЛОПОТЫ И БЛИЗКИЙ БОЙ

Каким образом Вальда оказалась ар-хаимом, она и сама не понимала. Нет, потом её выкрикнули на сходе, её одну, но и раньше, все первые дни она была той, к кому люди шли, бежали, ползли со своими бедами и просьбами — и кого беспрекословно слушалась стража и ополченцы, превратившиеся сейчас в главных спасителей города. Казалось бы, ей следовало заняться достойными похоронами мужа и сидеть рядом с тяжело раненым Исааком — и она это делала! — но всё равно городские заботы поглощали её целиком. В первую очередь требовалось добыть пропитание для двадцати тысяч горожан, и конные отряды понеслись по ближним и дальним сёлам, раздавая грамоты, в которых недавним мятежникам предписывалось внести виру пилёным лесом, зерном, маслом, рыбой и мясом, за что им даровалось частичное прощение и дозволение торговать с городом за малую пошлину; кто же не внесёт виру в недельный срок, того дома будут разорены, а сами они обращены в рабство. На словах же было сказано, что семьи убитых бунтовщиков могут приехать и забрать мёртвых, чтобы похоронить по обычаям, — но сделать это надо быстро, пока не отеплило.

И так пребывающие в ужасе и недоумении от содеянного, бунтовщики грузили сани и скорыми обозами неслись к городу. Торжища организовали в подгороде и прямо на дорогах — городской рынок сгорел дотла, а больше расположить такое множество народу было негде; да и опасения кой-какие оставались…

Не было возможности наладить нормальную раздачу хлеба неимущим, потерявшим всё — и Вальда просто издала указ, призывающий тех, кто способен прокормить себя, кормить и тех, кто не способен; тем же, кто приютит обездомевших, выражалась отдельная признательность. Сирот разобрали сразу, это она знала; теперь же никто не остался на улице, и люди даже специально обходили храмы и общественные дома, приглашая погорельцев к себе.

Мёртвых мятежников стаскивали в поле у Царской дороги и выкладывали длинными рядами. Занимались этим жители из камневеров и буддистов, которым вера не запрещала прикасаться к мёртвой плоти. Вальда следующим своим указом освободила от этой повинности маздаитов, направив их на разбор завалов и пожарищ, дабы находили несгоревшие вещи и деньги и сносили их в общую казну.

Фриян отрядил три сотни солдат-строителей помочь в восстановлении стены. Долбили неподатливую землю, вкапывали первый ряд брёвен. Пока же, встав лагерем в половине парсунга от незащищённой стороны города, он своей военной силой обеспечивал городу сохранность.

…На прощание с Гамлиэлем собралось несколько тысяч. Отсечённую голову похоронщики из еврейской общины пришили так, что и видно не было, но вот выражение лица изменить не смогли: в весёлой, отчаянной ярости умер Гамлиэль, старый воин, прошедший многое и сумевший в последний миг бытия пересилить злое волшебство; суровый бог его оказался сильнее грёз, наполнивших целый край…

С дюжиной пленных успела поговорить Вальда, и все в один голос твердили, что видели, видели, именно видели Тикр гнойной язвой на теле цветущей земли, язвой, которую можно только выжечь, иначе она расползётся повсюду, и вот тогда — каждому смерть или что-то хуже смерти. Об этом говорил и пел и пророк Ашер, но ведь они не просто верили ему — они видели всё своими глазами… Сейчас, когда чары пали и глаза открылись, люди были потрясены и подавлены, и кто-то повесился в застенках, не выдержав чувства вины, а кто-то сошёл с ума и грыз себе руки. Ягмара велела всех простить и отправить на работы — прежде всего, копать могилы для погибших горожан.

Много их было, страшно много, гораздо больше, чем казалось поначалу. Слишком крепок оказался колдовской сон… Уже четыре с половиной тысячи насчитали, и список всё пополнялся…

Гамлиэля, Иакова, жён и детей Иакова и Исаака похоронили в одной могиле на пригорке. Исаака принесли на носилках, но он, кажется, так и не очнулся и не понял, где он и что происходит. Рана его, серьёзная сама по себе, воспалилась, и врач Сердар, пользовавший всё семейство Гамлиэля, шепнул Вальде на ухо, чтобы на могильном камне оставили место… Она промолчала.

Спала ли она все эти дни? Трудно сказать. Возможно, урывками. Прошла неделя или больше. Срубило её, как деревце, когда приехали Фриян с Сюмерге, пришлось звать их в дом, а больше Вальда ничего не помнила.

Проснулась она от непонятного тепла и тяжести. Кто-то большой и мягкий прижимался к её животу. Вальда вздрогнула и быстро протянула руку. Рука уткнулась в мех и тут же была накрыта когтистой лапой.

— Уррра…

Вальда приподнялась, с трудом разлепила глаза. Было то ли утро, то ли вечер. Поверх одеяла лежал, свернувшись, Шеру. Он тоже поднял голову, длинно зевнул, показав огромные клыки, зажмурился — и боднул Вальдину руку лбом. Потом обхватил её обеими лапами, прижал к пузу и заурчал.

— Шеру…

— Верррр…

— Шеру! Как ты?..

И тут она всё поняла.

Не чувствуя ног, она встала с лежанки. Распрямляясь, не удержалась от стона. Болело всё, а особенно поясница. Тут же колыхнулся занавес, и появилась девочка Айрат. Она подскочила к Вальде и помогла ей удержаться. Потом подвинула к ногам домашние овчинные туфли, тёплые и мягкие, подсобила накинуть халат. Придерживая, довела до умывальни.

— Всё, я сама.

— Госпожа, но…

— Иди. Будь поблизости, но пока иди.

Приводя себя в порядок перед тусклым серебряным зеркалом — давно надо было отдать на полировку, всё руки не доходили, — Вальда размышляла почти панически, как себя вести с бывшим мужем. И ничего не придумала. Просто расчесала волосы и повязала вдовью повязку на лоб. Ещё раз посмотрела на себя — измождённая старуха, одни глаза остались… С трудом повернулась и пошла. Наверное, так идут на казнь, подумалось ей.

Шеру подошёл, снова боднул лбом, теперь в колено, потёрся мордой и боком. Поднял голову, посмотрел в глаза.

— Хочешь сказать, что в обиду не дашь?

— Вырррву…

— Ничего себе. Тогда пойдём.

Всё-таки в дверях она пошатнулась и охнула, но Айрат оказалась рядом, подхватила под локоть. Шеру прошёл немного вперёд, как бы показывая дорогу…

Они сидели на подушках и пили что-то горячее: Фриян, Сюмерге, Ягмара и Акболат. Увидев Вальду, Акболат приподнялся — и одним движением оказался рядом, подхватил, повёл. Вскочила и Ягмара, бросилась навстречу, неловко обняла. Айрат уже волокла тяжёлый стул с глубокой откинутой спинкой, клала не него подушки, покрывала мягкой шкурой. Акболат и Ягмара осторожно усадили Вальду на стул, Ягмара мигом прикрыла ей ноги тёплым платком, Айрат стояла наготове с дымящейся чашей…

— Как я рад тебя видеть, — сказал Акболат. — Мне рассказали. Ты всё правильно сделала. Всё правильно. Я соболезную твоей утрате и скорблю по моему брату Гамлиэлю, но я восхищаюсь тобой.

— Что с Исааком? — спросила Вальда.

— Всё будет в порядке, мама, — сказала Ягмара, чуть запнувшись на последнем слове. — Я знаю. Не волнуйся.

Вальда посмотрела неё пристально. Сколько же прошло?.. восемь месяцев. Ягмара повзрослела на десять лет. И стала как две капли воды похожа на Бекторо. На ту молодую Бекторо… Потом она перевела взгляд на Акболата. Акболат был очень серьёзен, и в глазах его стояла печаль. Что бы он ни говорил…

— С ним врач, — сказал Акболат. — Очень хороший врач. Да и Яга постаралась… Так что Исаак просто спит, набирается сил.

— Боги мои родные и приёмные, — сказала Вальда и вдруг заплакала — впервые за все эти дни. — Наконец-то вы дома… дома… дома… И вы живы. Но почему же тогда?.. — и она посмотрела на своё левое запястье, где так и оставался многовитой шёлковый шнурок, с которого осыпались пылью жемчужины.

— Я был мёртв довольно долгое время, — сказал Акболат. — Ягмара меня собрала по косточкам и отпела… А Бекторо погибла. Спасла нас всех.

— Бекторо… Как же так? Она же такая сильная…

— Мы тебе потом всё расскажем, — сказал Акболат.

— Вот же… вернулся домой, называется. Одна жена умерла, вторая ушла… А не пропадай так надолго! — Вальда нервно хохотнула и зажала себе рот. — Прости, я… не в себе. Столько всех умерло… А этот мальчик, который?.. Ний? Он тоже?..

— Нет, он жив и здоров. Просто далеко отсюда. В Персии. Его забрали в солдаты.

— Это моя вина, — сказал Фриян. — Надо было отпустить его раньше, не тащить до самой дороги. Дошли бы, там уже с пути и слепому не сбиться. Но кто мог знать, что так получится.

Почему-то речь Фрияна Вальду успокоила. Не сказанные слова, а именно голос. Голос человека, имеющего право повелевать. Она протянула руки к Айрат, и та осторожно вложила в них чашу. В чаше было горячее вино с травами и мёдом. После нескольких глотков что-то отпустило внутри, а потом постепенно ушла и стыдная трусливая дрожь…

— Что сейчас в городе? — спросила она Фрияна.

— Всё нормально, ар-хаим, — сказал Фриян. — Я велел, чтобы по важным вопросам не стеснялись беспокоить, но пока никто не приходил.

— Это хорошо, — сказала Вальда. — Своим появлением я прервала ваш разговор? Вы можете продолжать при мне, если хотите.

Фриян с Акболатом переглянулись. Акболат неуверенно вернулся на своё место, Ягмара умостилась у ног Вальды. Тут же откуда-то возник Шеру, лёг в позе льва, гордо поднял голову, стал смотреть на всех по очереди — хоть и снизу, но свысока. Вальда непроизвольно погладила Ягмару по голове. Волосы у той были совсем жёсткие и как будто подрагивали под рукой.

— Матушка, — подала голос Сюмерге, — просто чтобы вы знали: то, что мы с вами видели рядом с таинами, — оно по всему царству…

Вот что поведал Фриян. Ему удалось встретиться с царём на второй день по возвращении. Это было даже хорошо, что не сразу, — у него наконец появилась возможность запереться от всех, разложить свои короткие записи и подумать. Ничего утешительного думы не принесли, скорее наоборот, но сейчас он искал не утешения, а смысла.

Додон принял его в маленькой жарко натопленной комнате в задней части дворца, рядом с библиотекой. Никого при встрече не было, лишь ближайший телохранитель, немой чернокожий Маул, привезённый в незапамятные времена из-за морей ещё мальчиком. На него была наложена неснимаемая чара: обладая кошачьим слухом, собачьим нюхом и орлиным зрением, Маул не понимал ни одного языка и не мог говорить; объясняться с ним можно было только жестами. Сейчас он стоял неподвижно в углу, напоминая статую из полированного чёрного камня…

Фриян уже знал, что он — единственный диперан из отправленных ранней осенью на север, которому удалось вернуться, и не просто вернуться, а многое разузнать и даже привезти ценного свидетеля. Другое дело, что уже произошли и другие события, хоть и не полностью обесценившие его труд, но кое-что сделавшие понятным и без привезённых им сведений; и новые беды нависли, и непонятно было, что делать с этими бедами.

Про то, что произошло с Саручаном, Додон уже знал — и даже больше, чем Фриян. Царь взял привезённое порванное знамя, погладил его, сложил и рассказал, что один из дозоров, высланных Саручаном, вернулся как раз тогда, когда бойня заканчивалась. Тот же волокнистый туман, что уничтожил отряд самого Фрияна, пал на войско, и люди сошли с ума, видя врагов в товарищах и сражаясь с ними; с полдюжины помешавшихся дозорные сумели захватить и связать, и через несколько дней пути воины начали понемногу приходить в себя, вспоминать произошедшее и ужасаться. Тогда, на поле близ дороги, они бились с какими-то чудовищами, напоминавшими гигантскую медную саранчу, прыгавшую на задних ногах… Армию Додон двинул тогда поспешно, получив множество сообщений о приближающемся неизвестном неприятеле, о конных ордах, набегающих из степей Турана; никого Саручан не встретил и уже готов был возвращаться в Аркаим, в зимние казармы — но тут пал тот самый волокнистый туман. И меньше пятисот человек из ушедших семи тысяч уцелело…

Рассказ о том, что найдено было в северных областях, Додон слушал очень внимательно, изредка переспрашивал, уточнял. Узнав о том, что Фрияна спасла дочь Акболата, выхаживающая раненого отца, оживился: Акболат был известен ему ещё до того, как сам он стал царём, — и тому, что Додон стал царём, Акболат весьма поспособствовал, и вот теперь Акболат жив, и это хорошо, хоть что-то хорошо в этом мире, который вдруг вспыхнул со всех сторон, и никто не понимает, что делать с этим пожаром… Почти три часа длилась неторопливая беседа, а на исходе её их побеспокоил секретарь, передавший царю записку, и Додон, прочитав её, переменился в лице и сказал, что вот теперь точно война — большая армия Сутеха миновала Железные Ворота, и донесение это прислал очень надёжный человек…

Болен был царь — ноги отказывались ходить. Свадьбу Фрияна и Сюмерге он посетил, не выбираясь из носилок: благословил, выпил чашу вина на счастье и вручил подарки. А через день прислал предписание Фрияну — возглавить армию и выдвигаться в междуречье Доны и Инелея, дабы перекрыть Сутеху путь на Тикр и Цареград.

Знал Фриян уже, что к киммерийскому царю готовится богатое посольство — просить о помощи. Втайне Фриян даже невнятно пожалел, что вот не с посольством его отправляют, но ничем этого не выдал.

Семь дней спустя армия выступила от Цареграда…

Тихо ступая, вошла Ягмара, подлила масло в лампы. Акболат, словно очнувшись, отложил свиток, посмотрел вокруг себя. Он весь был обложен трудами древних мудрецов: листами пергамента; сшитыми или разрозненно хранящимися между двух дощечек; свитками папирусными и шёлковыми; бумагой рисовой и бумагой речной, из специальной тины, которая не распадается, а с годами становится только плотнее и крепче; шкатулками из дорогого дерева, где хранятся тончайшие серебряные листы, на которых крошечные буквы выдавлены и зачернены; отожжёнными в огне глиняными пластинами; ткаными полотнами, изображающими невиданных птиц и зверей, где буквы и слова надо находить в извивах орнамента…

— Ты не спишь? — глупо спросил Акболат.

Ягмара помотала головой и села перед ним, сдвинув несколько свитков.

— Не могу уснуть, — сказала она. — Здесь всё так пропитано колдовством, а я ещё не научилась от него избавляться. Не могу себя заставить, сил нет… Ты нашёл что-нибудь?

— Пока ничего конкретного, хотя какие-то обрывки мыслей, какие-то намёки есть. Правда, ещё в голове не сложилось, поэтому объяснить не могу…

— Но это дела не Черномора, — не столько спросила, сколько утвердительно сказала Ягмара.

— Нет, конечно. С Черномором ты расправилась знатно. Не знаю, выберется ли он когда-нибудь оттуда, куда ты его загнала. Это другое, совсем другое, и оно… нечеловеческое, что ли. Дочеловеческое. Совсем древнее. Но я пока не могу найти никаких упоминаний о тех богах — хотя помню, что когда-то что-то читал… правда, ничего не понял и почти не запомнил. Возможно, где-то здесь, — он показал на открытые и закрытые ящики, — и лежат нужные книги, но что-то я почти потерял надежду их найти. Главное, я не могу вспомнить, где, когда и по какому поводу знакомился с этими трудами…

— Может быть, Атул…

— Нет, он рассказал всё, что помнит. Конечно, найти бы его собеседника… Тарсида, Тарсида. Я точно помню, что держал в руках книгу о Тарсиде, но вот где это было?

— А ты не можешь сам себя провести в прошлое — ну, как это у тебя получается с другими?

— Пробовал уже. Но что-то меня останавливает на краю и подсказывает, что это будет как прыжок в бездонный колодец — только в одну сторону…

Ягмара задумалась.

— И я не могу держать тебя здесь, в этом времени, потому что просто не понимаю колдовства, которым ты пользуешься. Это даже не колдовство, это какие-то твои собственные дремавшие способности, которые вдруг проснулись. Но я, наверное, могу погадать на находку… Да, это может сработать. Но только давай сделаем это на свежую голову, когда отдохнём.

— Я тоже не могу спать, — сказал Акболат. — Всё вокруг словно дрожит…

— Могу принести вина, — сказала Ягмара.

— Да, наверное… Сейчас я это уберу.

— Можно проще, — сказала Ягмара.

Она повела рукой, и все разбросанные книги вдруг оказались сложенными под стеной; листы сами собой оказались между дощечками, а свитки — в футлярах.

— Всё, что тебе показалось важным — сверху, — сказала она и вышла.

Акболат некоторое время смотрел ей вслед, потом рассмеялся. Из глаз вдруг покатились слёзы. Пока он вытирал лицо, Ягмара вернулась с кувшином и чашами.

— По-моему, ты откладывал это вино до каких-то лучших времён, — сказала она. — Будем считать, что они пришли.

Акболат изучил печать на воске.

— Да, — сказал он. — Это было на твою свадьбу.

— Вряд ли доживёт, — сказала Ягмара. — Открывай.

— Лишь бы мы дожили, — сказал Акболат.

— Тоже большой вопрос…

Акболат сковырнул воск, не без труда выдернул засмолённую пробку. Сразу растёкся запах сосны и корицы.

— Совсем лето, — сказал он.

Вино, почти чёрное, лилось тягуче, как мёд.

— Как там твой? — спросил Акболат. — Совсем не рассказываешь.

— Да пока нечего рассказывать, — пожала плечами Ягмара и пригубила вино. — Едут где-то по горам. Вазила немного очухался…

— Надо понимать так, что этот Главк и кто его послал — они прекрасно понимали, за кем охотятся?

— Тогда получается какая-то ерунда. Что они заранее знали, что Ний попадётся разбойникам… ну и так далее. Хотя, с другой стороны… — Ягмара задумалась. — Ний говорил, что его в какой-то момент что-то поманило в Железные Ворота. Не сильно, но… он запомнил. И потом всё складывалось так, что он стремился вернуться, а всё равно, шаг за шагом…

— Есть такое колдунство, — сказал Акболат. — Лесовики им владеют, это ты знаешь. Тут, надо полагать, сеть была разбросана значительно шире.

— То есть охотились именно за ним — и за Вазилой?

— Или за любыми детьми богов. Кто попадётся.

— Интересно, зачем?

— Вот и я об этом думаю. Царь Александр — сам сын какого-то бога. Одни говорят, что Зевса, другие — что Амона. Третьи говорят, что Зевс и Амон — это просто разные имена и личины одного бога… Тут трудно разобраться. Жрецы очень часто специально всё путают, искажают — ведь считается, что тот, кто знает истинное имя бога, может им повелевать… какое-то время.

— Это правда?

— Правда, что искажают, — или правда, что повелевать?

— Повелевать.

— Вряд ли. Мечтания у одних и надувание щёк у прочих. Богу можно противопоставить только другого бога. Да, иногда можно защититься от гнева или отвести его от себя… Я уже говорил тебе — боги, даже те, которые произошли из людей, — не люди. Они совсем другие. Считай их стихией. Нельзя унять бурю, нельзя умолить её о снисхождении, нельзя направить. Иногда можно чуть снизить волну, вылив за борт масло… но и то ненадолго. Понимаешь меня?

— Что тут не понять… Но зачем всё-таки Александр прибирает под крыло детей богов?

— Узнаем, когда Ний достигнет цели. Уже скоро.

— Ты так говоришь…

— Да, дочь моя. Что поделать, такая вот нам досталась доля. Война. Мы слишком привыкли жить без войны, трудно отвыкать. И не хотелось бы, конечно, но придётся. Посмотри на город. Посмотри на близких. Скольких уж нет… Я понимаю, ты думала — победим Черномора и заживём.

— Ты ведь и сам так думал… тогда?

— Не совсем. Нас учили иначе. Что эта война — там, наверху — никогда не затихает, и нас в любой момент может зацепить. И надо просто вот тут, — он положил руку на сердце, — быть готовым в любой момент и к битве, и к смерти. Налей ещё…

Он отпил глоток и улыбнулся.

— Когда-то я об этом мечтал как о счастье и покое: сесть со взрослой дочерью и выпить с ней вина, разговаривая о её женихе… Ничто не сбывается в полноте своей. Ничто.

Они помолчали.

— Отец, — начала Ягмара неуверенно, — а вот то, что мама… Вальда… так поступила… Тебя это совсем не задело? Ты как-то совсем спокойно… отнёсся.

Акболат посмотрел на чашу в своих руках, на Ягмару, потом почему-то на потолок.

— Не знаю, — сказал он. — Вернее, сам не пойму. Наверное, когда я оставлял её, вас — я уже внутренне попрощался. В конце концов, я сам просил Гамлиэля об этом… не прямо, но он меня понял. И вот ещё что интересно: я посчитал, и получается, что жемчуга стали распадаться в те дни, когда я начал приходить в себя. Не тогда, когда Лютобог вморозил меня в лёд. И не тогда, когда Черномор испепелил. А именно тогда, когда у тебя всё получилось… Так что думай, дочка — кого ты оживила на самом деле?

— Ты меня пугаешь.

— Вовсе нет. Я вроде бы в своём теле, я помню всё, что со мною было… но вот эта способность видеть прошлое глазами других людей — такого у меня точно не было. И я даже никогда не слышал ни о чём подобном… И я точно знаю, что это не единственная моя способность — просто другими я ещё не умею пользоваться. Что-то подобное и с тобой творится, правильно?

— Ну… да. Но я понемногу начинаю разбираться. Наверное, перестала бояться.

— Знаешь что? А попробуй всё-таки погадать на находку. Ну, устали, ну, не спим… и не уснётся в такую ночь.

— Хорошо, — согласилась Ягмара. — Не получится сейчас — тогда завтра. Так, мне надо что-то…

Она огляделась. Легко встала, взяла первый попавшийся свиток, сняла шёлковый шнурок, которым тот был перевязан.

— Дай перстень. Любой. Из твоих старых.

Акболат снял с большого пальца железное кольцо.

— Железо не годится.

— Тогда возьми из шкатулки.

Ягмара открыла шкатулку с драгоценностями, поводила над ней ладонью, выбрала простое серебряное кольцо без печатки и камня. Оно было маленькое — разве что на мизинец. Полустёртая надпись едва угадывалась.

— Подержи в руках, согрей.

Акболат покрутил его в пальцах, потом сжал в ладонях.

— Это времён моего воспитания, — сказал он тихо. — Считалось, что по таким кольцам мы будем узнавать друг друга…

— Никого не встретил потом?

Он молча покачал головой.

Ягмара продела сквозь кольцо шнурок, взяла концы шнурка в обе руки, натянула, потом ослабила; кольцо закачалось свободно. Закрыв глаза, она тихонько запела без слов, стараясь, чтобы мелодия сначала текла через кольцо, от кольца к рукам — и уже после изливалась из губ. Так, с закрытыми глазами, она неторопливо закружилась по комнате, ни на что не натыкаясь. В какой-то момент в закрытых глазах возник сложный узор, напоминающий те, что жёлтые монахи в своих храмах выкладывают из песка. Одна из песчинок начала светиться — всё сильнее и сильнее. Ягмара поворачивалась, и поворачивался узор, и вот эта песчинка оказалась прямо перед ней. Открыв глаза, она свела и резко развела руки, и кольцо слетело с натянутого шнурка — и медленно поплыло по воздуху, сначала вверх, зависло, вниз, вниз, вниз… Коснувшись ковра, кольцо снова подлетело, коснулось одного из ящиков — и после этого скатилось вниз и легло. Ягмара подобрала его — казалось, что кольцо чуть подрагивает в руке, — и показала отцу на ящик:

— Здесь.

Он подошёл. Ягмара подала ему кольцо. Акболат взял, подумал, надел на мизинец. Действительно, подошло. Наклонился к ящику, вынул, поставил на пол, открыл. В ящике лежали свитки — и толстый кодекс в серебряном окладе.

— Да, наверное, эта…

Он с трудом вынул кодекс — в нём было, наверное, с пол-билту веса, присел. Раскрыл книгу, держа её на коленях. Страницы представляли собой почти белые дощечки, как будто бы вырезанные из верблюжьих лопаток… но нет, таких больших лопаток нет у верблюдов, а у кого тогда?.. очень тонкие, чуть прозрачные, прошитые по краям красной нитью и соединённые ремешками. Строки, как показалось Ягмаре, не выводили пером или кисточкой, а выжигали чем-то очень горячим. Буквы были смутно знакомыми, но язык оказался совершенно неизвестен ей…

Акболат перевернул несколько страниц, закрыл.

— Это она, — сказал он. — Спасибо, дочь.

Ягмара кивнула. Она поняла вдруг, что во время поисков её что-то очень беспокоило — далёкое и непонятное.

— Подожди, отец, — сказала она. — Мне нужно ещё посмотреть…

Она стянула с пальца бронзовый наперстень, продела шнурок, закрыла глаза… Мелодия полилась сразу, сильно, ей даже пришлось сдерживаться, чтобы не кричать. Узор просто ворвался под закрытые веки. Теперь он был огненный, тревожный, страшный. С одного края в узоре как будто зияла прогоревшая дыра, Ягмара сосредоточилась на этой дыре, развернулась так, чтобы она была впереди, шагнула, ещё шагнула… и вдруг поняла, что дыра далеко, не дойти и не доехать, а ещё через миг ей стало ясно, что это такое.

Она опустилась на ковёр.

— Что? — спросил отец.

— Плохо, — сказала Ягмара. — Всё плохо. Помнишь, что рассказывал Фриян про армию Сутеха?

— Конечно.

— Так вот… Эти корабли. Это не вместо обоза, и не плыть они собирались после ледохода… Там сотворили такое же волшебство с ветром, как и я, — только мужское. Очень сильное. И как мы ехали на санях под парусом… В общем, они поставили корабли на полозья и сейчас поднимаются по Инелею. Я думаю, они будут напротив волока дней через пять.

Прекрати эти муки, прошу тебя! Ты роешься во мне холодными руками, трогаешь мои глаза, уши, язык, селезёнку и оба сердца, а ведь я ещё жив, хоть и желаю умереть и уйти на Запад; но не дано мне, я весь в твоей беспощадной власти. Мои уста открыты Птахом; узы, которые замыкали мои уста, открыты Богом моего города. Приходит Тот, наделённый чарами. Он открывает узы Сэтха, замыкавшие мои уста. Атум дает мне мои руки, которые он охранял. Мои уста даны мне; мои уста раздвинуты Птахом его металлическим клинком, которым он раздвигает уста богов.

Я поместил моё имя в Пер-Ур. Я сделал так, что моё имя помнят в Пер-Ну в эту ночь счета лет исчисления месяцев. Я — Этот Обитатель, сидящий в восточной части неба. Каждому Богу, который придёт позади меня, я после скажу его имя.

Я обладаю своим сердцем-иб в доме сердец-иб. Я владею моим сердцем-хат в доме сердец-хат. Принадлежит мне сердце моё; оно довольно мною и тем, что я не ел хлеба, принадлежащего Осирису…

Мой побег из армии Александра прошёл успешно. Нас не преследовали. Сам царь был в это время в Египте, куда отправился, чтобы принести жертвы в храме Амона. По пути он задержался, чтобы раздавить укреплённый город Газу. Здесь он был дважды ранен и пришёл в такой гнев, что велел вырезать всех мужчин города, включая военачальника Бастоса. Однако, в отличие от Тира, в Газе ему удалось взять огромную добычу… Говорили, что в Египте его встретили радушно, как законного правителя и ниспровержца угнетателей-персов. Думаю, так и было — египтяне устали от бесконечных войн каждого против всех, им хотелось долгого и прочного мира, ибо только в мирное время вызревает сладкий виноград и растёт тучная пшеница с десятью колосками; стада белоснежных овец множатся, а не тают.

Говорили также, что в Газе его догнало посольство Дария, который обращался к нему как к царю Азии и предлагал руку своей дочери Статиры и в приданое все сатрапии западнее Армении. Александр отправил посольство обратно, не дав ответа. Он понимал, что эти земли и так уже принадлежат ему, а скоро он приобретёт и остальное царство.

Я прошёл через пустыню, когда она цвела, через горы, когда ещё лежал снег, и по долинам, изобильным пищей. Тысяча воинов была у меня в первый день похода и восемь тысяч, когда поход закончился. Мои колдуны умели убеждать…

Мазей, один из виднейших военачальников Дария, охранял переправы через Евфрат. У него было всего пять тысяч войска, и он хотел оставить моих воинов себе — часть, а лучше бы всех. Пришлось опять прибегать к колдовской силе, и Мазей передумал. Мы направились на север и через месяц оказались на месте сбора огромной армии в поле под крепостью Арбел. Сюда стекались воины со всех краёв империи. Ночами небо светилось от огня многих тысяч костров. И это был только один сборный лагерь из шести. Говорили, что численность войск достигает трёхсот тысяч, что в восемь раз больше, чем у Двурогого — так здесь называли Александра. Одних боевых колесниц с косами на колёсах было не меньше двухсот пятидесяти, и вот-вот должны были подойти боевые слоны.

Тщательно выбранное поле боя возле холмов, называемых Верблюжьей спиной, и одноимённым селением, два месяца тщательно выравнивалось — срывались возвышенности, засыпались сухие русла и впадины. К шестнадцатому дню месяца Праздничных подношений вся долина напоминала туго натянутое полотнище…

Далеко не всё войска Дария собрались в тот день на поле. Часть оставалась в тылу, прикрывая дороги, ведущие на закат и на полдень — разведка доносила, что там замечены были конные отряды Александра; позже стало известно, что никаких отрядов нет, а ложные донесения были отправлены лазутчиками Таис, пробравшимися в самые верха нескольких сатрапий. Часть же просто не вышла из лагерей — особенно это касалось скифов и массагетов. Но и без них без малого двухсоттысячное войско, выстроенное в глубину по восемьдесят, сто, а местами по сто пятьдесят человек, производило огромное впечатление. Казалось, одним общим вздохом они сметут любого противника.

Я с моим отрядом занимал место в первой линии, чуть правее центра. Слева от нас стояла тонкая линия иранцев с огромным количеством знамён и значков в руках — их задачей было не дать увидеть врагу, как подходят и разворачиваются за их спинами боевые колесницы. Справа в блестящих доспехах с длинными мечами в руках стояли ровными рядами десять тысяч Бессмертных — личная гвардия Дария. Сам он на высокой колеснице, позволявшей видеть всё поле боя, возвышался среди них. Ещё правее выстроились в несколько рядов боевые слоны с башенками на спинах…

Колонны македонцев возникли вдали и стали медленно приближаться, на ходу разворачиваясь веером и выстраиваясь в длинную фалангу. Конница уходила на фланги. Шагах в двухстах фаланга остановилась. Небольшой конный отряд медленно проследовал вдоль неё; я узнал Александра по белым перьям на шлеме и огромному вороному коню, и Клита Чёрного по фигуре, напоминающей медведя. Ветер дул в нашу сторону, и, наверное, можно было бы услышать слова, обращенные царём к его воинам, если бы не неистовое «Алалалай!!!» — так в крике звучало имя Эниалоиса, македонского бога войны, которого греки называли Аресом.

Когда царь проехал, сквозь строй прошли и встали впереди воинов несколько групп жрецов. Они принесли в жертву коз и баранов, и скоро наших ноздрей коснулся запах горящей шерсти и горящего мяса. Совсем далеко жрецы-гадальщики проводили свои исследования воли богов, время тянулось… Наконец я увидел, как Александр вскочил на коня и воздел высоко вверх копьё.

— Алалалай!!! Алалалай!!! — прокатилось по рядам. Воины потрясали копьями, били в щиты, обнимались. Предсказания были получены, и они были благоприятны для македонцев.

Но строй всё ещё оставался на месте. Александр со своими людьми проскакал обратно и занял своё место на стыке пехотной фаланги и конницы. Несколько лепт ничего не происходило, а потом заворчали невидимые барабаны и запели флейты. Шеренги шелохнулись, но поначалу казалось, что воины переступают на месте. Потом барабаны поймали общий ритм, и начальники махнули флажками. Вот теперь стало видно, что фаланга пошла — лес копий колыхался над головами. Барабаны били всё быстрее…

И тут запели медные трубы персов. Звук их был громоподобен и настолько ужасен, что даже у меня по спине побежали мурашки и шевельнулись под шлемом волосы. Дарий махнул алым платком, и его войско двинулось навстречу македонцам. Пошли и мы, сначала медленно, потом наращивая шаг. Когда расстояние между армиями сократилось почти до броска копья, иранцы слева от нас бросились в стороны, и из-за их строя вылетели десятки боевых колесниц — и почти сразу, громко трубя, далеко справа двинулись вперёд боевые слоны. Казалось, нет такой силы, которая могла бы противостоять им, и фаланга будет неизбежно рассечена на три части, смята и вытоптана, а потом дорублена массивными кривыми мечами и боевыми топорами подоспевшей тяжёлой пехоты.

Скажу сразу — я не видел, как македонцы защитились от атаки слонов: Бессмертные вышли немного вперёд, строясь клином, и закрыли от меня обзор в ту сторону. Потом говорили, что в слонов метали горящие стрелы и бросали корзины с живыми мышами, которых слоны-де панически боялись. Я в это не верю — хотя бы потому, что видел, как дрессировали боевых слонов. Они не боялись вообще ничего, а тут перед боем их ещё накормили вымоченным в вине хлебом.

Зато я видел, как отбили атаку колесниц. Сделали это очень просто: фаланга разом остановилась, те, кто стоял в передних рядах, припали на одно колено и упёрли древка своих длинных, в пятнадцать локтей, копий-сарисс в землю. За их спинами оказались метатели дротиков, которые осыпали налетающие колесницы дождём своих коротких снарядов, поражая и коней, и колесничих. Стоило одному коню упасть, как колесница переворачивалась, задевая другие, и образовывался непреодолимый затор из дерева, бронзы и раненых животных. Те же колесницы, что достигали частокола из выставленных копий, сминали первые ряды македонцев, но неизбежно погибали при этом — опять же образуя завал для колесниц, несущихся следом… Может быть, если бы вплотную за колесницами бежала пехота, она смогла бы врубиться в сплочённые ряды фаланги, пользуясь тем, что македонцам было невозможно использовать свои длинные тяжёлые копья в ближнем бою — но нет, пехота лишь только нагоняла колесницы, а многие колесничие из уцелевших уже разворачивались под смертоносным градом дротиков, цепляясь колёсами, опрокидываясь… Наконец они обратились в бегство, и тут уже персидской пехоте пришлось разбегаться, чтобы не попасть под копыта и под вращающиеся на колёсах косы; не многим это удалось.

Тем временем в самом центре Бессмертные врезались в фалангу и застряли по той же самой причине: македонцы упёрли концы копий в землю, не допуская персидскую гвардию на удар меча, и из третьих-четвёртых-пятых рядов поражали врага дротиками, целя в незащищённые лица. Впрочем, и из-за спин Бессмертных стреляли сотни лучников с такого расстояния, с которого вообще нельзя было промахнуться. Гора тел росла… Нам приказано было ждать, когда Бессмертные прорвут фронт, и тогда уже вливаться в этот прорыв, используя наше преимущество в ближнем бою. Поэтому мы стояли буквально шагах в пятидесяти от строя македонцев — которые тоже застыли в ожидании исхода.

Поднявшаяся пыль мешала видеть, что происходит на нашем фланге. Слышалось только ржание коней и звук ударов металла об металл.

Потом из облака пыли вырвались всадники. По посадке и доспехам я сразу узнал македонскую конницу. Они неслись по пространству, которое раньше занимали колесницы, косо к фронту, и целились в наш незащищённый фланг.

Я приказал трубить отход, мы развернулись и побежали, открывая тем самым фланг и тыл Бессмертных… Нам пришлось прорубаться через шеренги тех, кто стоял во второй линии. Мы кричали: «Двурогий прорвался! Двурогий окружает!» Теперь уже многие бежали вместе с нами.

В какой-то момент я остановился и оглянулся. Тучи красновато-серой пыли закрывали всё вокруг. Облака над головой прихотливо пропускали яркие солнечные лучи, образующие подобие треноги жертвенника. А поверх этой треноги вздымалось и изгибалось тело огромной змеи с треугольной головой. Потом змея наклонила голову к колеснице Дария, видимой даже отсюда, и раскрыла громадную пасть. Луч света вышел из пасти и упал на Дария и его окружение, и всё засверкало…

Я понял, что это конец.

За нами не было погони — просто уже никому не стало дела до бежавших с поля боя, потому что бежали все. Мы два дня шли, обливаясь потом, в сторону Армении, где меня приняли бы — так сказал Александр. На третий день пришлось сделать большой привал, потому что люди уже начали умирать, и даже искусство колдунов не всегда помогало, колдуны и сами выбились из сил.

Известия опережали нас. Дарий с меньшей частью войска и немногими верными сатрапами ушёл в горы. Александру досталась богатая добыча, но не только: почти пятая часть его воинов полегла на поле боя и после, тесня тех, кто не побежал. Ему некем было восполнить потери, поэтому он не стал преследовать Дария. А ночью ко мне пришёл жрец Ахерб и показал письмо, подписанное Александром. Он не сказал, как получил его.

В письме Александр благодарил меня за оказанную помощи и предписывал после отдыха войска и его пополнения отправляться в город Железные Ворота, лежащий в узком проходе между берегом моря Варгана и горами, занять его и там ждать дальнейших распоряжений.

Александр не знал и не мог знать, но мне известно — что именно интересует его в городе Железные Ворота.

Дело в том, что я сам спрятал там эту драгоценность…

Что ж, я сделаю так, как того хочет царь. А потом поступлю по-своему.

О Бог высокий на своём пьедестале, владыка короны Атеф, взявший себе имя Владыка Дыхания! Избавь меня от твоих вестников, которые причиняют зло и приносят бедствия, чьи лица не выражают сострадания, ибо я творил правду для Владыки Правды. Я чист, моя грудь чиста, моя спина чиста, моя середина — место правды, нет ни одного моего члена, лишённого правды. Я омылся в южном водоёме. Я упокоился в Северном городе на полях кузнечиков, где я омылся в этот час ночи или дня, чтобы успокоить сердца богов, когда я прохожу по полям ночью или днём.

— Пусть он войдёт, — говорят они мне.

— Кто ты? — говорят они мне.

— Как имя твоё? — говорят они мне.

— Я владыка побегов зарослей папируса. Тот-Кто-В- Маслине — имя моё.

— Через что ты прошёл? — говорят они мне.

— Я прошёл через северный город зарослей.

— Что ты видел там?

— Бедро и голень.

— Что ты сказал им?

— «Я видел ликование в землях азиатов».

— Что они дали тебе?

— Пламя огня и кристалл.

— Что ты с ними сделал?

— Я похоронил их на берегу Озера Правды как вечерние вещи.

— Что ты нашёл там, на берегу Озера Правды?

— Жезл из кремня. Податель Дыхания — имя его.

— Что ты сделал с огнём и кристаллом после того, как ты похоронил их?

— Я оплакал их. Я вырыл их. Я загасил огонь, я сокрушил кристалл. Я бросил их в озеро.

— Иди! Войди через эти врата Зала двух истин, ты знаешь нас.

— Мы не дадим тебе пройти мимо нас, — говорят косяки этих врат, — пока ты не скажешь наше имя.

— Гиря Точного Отвеса — ваше имя.

— Я не дам тебе пройти мимо меня, — говорит правая створка этой двери, — пока ты не назовёшь моё имя.

— Чаша Весов Для Взвешивания Правды — твоё имя.

— Я не дам тебе пройти мимо меня, — говорит левая створка этой двери, — пока ты не назовёшь моё имя.

— Приношение Вином — имя твоё.

— Я не дам тебе пройти мимо меня, — говорит порог этой двери, — пока ты не назовёшь моё имя.

— Бык Геба — имя твоё.

— Я не открою тебе, — говорит задвижка этой двери, — пока ты не скажешь моего имени.

— Плоть Матери Его — твоё имя.

— Я не открою тебе, — говорит засов этой двери, — пока ты не скажешь моего имени.

— Живое Око Собека Владыки Баху — твоё имя.

— Я не открою тебе, я не дам тебе пройти мимо меня, — говорит привратник этой двери, — пока ты не назовёшь моего имени.

— Хат Шу, Которое Он Дал Как Защиту Осириса, — твоё имя.

— Мы не дадим тебе пройти мимо нас, — говорят притолоки этой двери, — пока ты не назовешь наших имён.

— Имена эти — Отродья Кобр.

— Ты знаешь нас. Проходи.

— Ты не ступишь на меня, — говорит пол этого зала.

— Но почему? Я чист.

— Потому, что я не знаю имён твоих ног, которыми ты ступаешь по мне. Скажи мне.

— Тайный образ Мина — имя моей правой ноги, Унпет Хатхор — имя моей левой ноги.

— Пройди по нам. Ты знаешь нас, — говорят они.

— Я не доложу о тебе, — говорит привратник зала, — пока ты не скажешь моего имени.

— Ведаюший Сердца, Испытующий Утробы — имя твоё.

— Кому я должен доложить о тебе из богов, которые на своих постах?

— Скажи это Проводнику Обеих Земель.

— Кто это Проводник Обеих Земель?

— Это Тот.

— Входи! — говорит Тот. — Зачем ты пришёл?

— Я пришёл держать ответ.

— Каков ты?

— Я чист от всякого греха и пороков тех, кто пребывает в своём дне. Я не нахожусь среди них.

— Кому доложить о тебе?

— Тому, у кого потолок — огонь, стены — живые кобры, пол его дома — вода.

— Кто это?

— Это Осирис.

— Иди, о тебе доложили. Твой хлеб — Цельное Око, твоё пиво — Цельное Око, смертные жертвы тебе на Земле — Цельное Око.

Так говорит он Сутеху, говорит при входе в Зал Двух Истин, когда он чист и омыт, после того как он облачился в свои одеяния, обут в белые сандалии, и умащён миррой, и преподнёс молодого бычка, курицу, ладан, хлеб, пиво и овощи.

Говорит Сутех:

— О вы, боги, обитающие в Абидосе, весь Суд во всей его полноте! Ликуйте при моём приближении. Вы увидите моего отца Осириса. Я был испытан и вышел перед ним. Я его Хор, владыка Чёрной страны и Красной страны. Я захватил всё, будучи непобедимым, чьё Око преобладает над врагами его, кто спас своего Отца, унесённого потоком, и спас свою мать; кто сокрушил своих врагов и изгнал грабителей отсюда, кто заставил замолчать мощь Вредного. Я правитель толпы, Владыка Обеих земель, взявший лучшее в царстве своего Отца. Я был судим, я был оправдан. Я преобладаю над своими врагами. Произойдет с ними то, что они делали против меня. Моя сила — это моя защита. Я сын Осириса. О мой отец Осирис, сделай для меня то, что сделал для тебя твой отец Ра! Пусть я продолжусь на земле; пусть я воздвигну мой трон. Пусть мой наследник будет здоров; пусть моя гробница будет прочной и пусть моя челядь будет на земле. Пусть мои враги будут, как плоды сикоморы, и пусть богиня Селкет стережёт их оковы. Я твой сын, отец.