Тремя единственными дошедшими до нас историческими трудами, рассказывающими об Иудейской войне и ее истоках, являются три книги Иосифа Флавия: «Иудейская война», «Иудейские древности» и автобиография Иосифа. Христиане очень любили Флавия, и в Средние века его авторитет уступал лишь авторитету самого Священного Писания.

Все остальные книги, посвященные истории Иудейской войны и ее причинам – а их было множество, – до нас не дошли. Они были уничтожены или исчезли.

Это, согласитесь, представляет собой большую проблему. Это все равно, как если бы о времени Наполеона до нас дошли целых три текста и все они были бы написаны Талейраном. В осведомленности Талейрана о самых ключевых событиях правления Наполеона сомневаться не приходится, но есть некоторые сомнения в его объективности. Точно так же Иосиф был свидетель знающий, но предвзятый, и его биография служит не худшей, чем его сочинения, иллюстрацией к парадоксам тогдашней иудейской истории.

Иосиф родился в 37 г. н. э., спустя семьдесять четыре года после того, как расчленная римлянами Иудея потеряла независимость и значительное количество территории. Это было время величайшего национального унижения нации, считавшей себя избранным народом Божиим.

Господь заключил с потомством Авраама завет, избрав его семя среди всех народов земли. Он вернул свой народ из вавилонского пленения обратно и восстановил Второй Храм.

Всякий, кто покушался на избранный народ, был уничтожен: ангел Господь изрубил войска Сеннахерима, когда они осаждали Иерусалим (4 Цар. 19:35), царство Вавилонское, колосс на глиняных ногах, пало в пыль, а когда в 167 г. до н. э. Антиох IV Эпифан запретил жертвоприношения Господу Богу Израилеву и осквернил Храм, то ответом ему было восстание Маккавеев, ревнующих по Господу: они освободили Иерусалим, они уничтожили нечестивцев, и ангелы Господни сражались в их рядах (2 Мак. 11:8).

Согласитесь, было совершенно непонятно, почему на этот раз Господни ангелы объявили забастовку и почему не действуют против римлян так же решительно, как против Сеннахерима, Валтасара и Антиоха Эпифана. Возникал вопрос:

«Как получилось, что эти народы, за ничто Тобою признанные, начали владычествовать над нами и пожирать нас, Мы же, народ Твой, который Ты назвал Твоим первенцем, единородным, возлюбленным Твоим, преданы в руки их?» (3 Езд. 6:57–58).

Вопрос этот был тем более актуален, что, как мы только что сказали, предыдущие правители Иудеи – династия Хасмонеев – как раз являли собой успешный пример первого в истории человечества милленаристского восстания против неверных.

Хасмонеи не только вернули Иудее полную независимость, но и многократно преумножили ее территорию. Они завоевали Идумею и Галилею и обратили в иудаизм проживавшие там семитские племена. Они завоевали самаритян и срыли до основания ненавистный каждому еврею храм Яхве на горе Геризим.

Однако в 60-х гг. два представителя этой династии, Аристобул и Гиркан, ввязались в гражданскую войну друг с другом. Властолюбивый и бездарный Гиркан обратился за помощью сначала к идумеянам, потом к набатеям, а потом и к римлянам, – к киттим, как называли их тогдашние иудейские сектанты. Последнее оказалось совершенно роковым. В 63 г. до н. э. Иерусалим был завоеван, страна – расчленена, а Гиркан превратился в марионетку в руках даже не римлян, а их ставленника – идумеянина Антипатра, управлявшего остатками бывшего царства на правах римского наместника.

Где же ты, Господь? Куда ты смотришь?

«Почему Израиль предан на поругание язычникам? Почему народ, который Ты возлюбил, отдан нечестивым племенам?» (3 Езд. 4:23).

I в. н. э. был для Иудеи также временем религиозных экспериментов.

Ортодоксальный иудаизм периода восстановления Второго Храма утратил к I в. н. э. свою монополию. Его приверженцы были объявлены саддукеями. Это были «потомки немногих знатных родов», влияние которых было ничтожно.

Их место в качестве правящей национал-теократии заняли фарисеи – революционная партия, начавшая восстание в 167 г. до н. э. и пришедшая к власти с победой Хасмонеев. Фарисеи утверждали, что у них имеется «устная Тора», то есть сборник устных преданий, не вошедших в Пятикнижие Моисея, и первым номером в этой устной Торе шло обещание физического воскресения мертвых, отсутствующее в Торе.

Приверженцы Маккавеев обещали своим последователям физическое воскресение мертвых и построение Царства Божия во всем мире. Собственно, именно неудачи, постигшие милленаристов по независящим от них причинам в ходе реализации этой соблазнительной программы, и привели к краху династии.

Милленаристы, однако, ничуть не разочаровались в своей идеологии, и захват римлянами храма означал не конец, а, напротив, начало сопротивления.

Иудеи восстали сразу после взятия римлянами Иерусалима, сначала под предводительством Хасмонея Аристобула, а потом – под предводительством его военачальника Пифолая. В 48 г. вспыхнуло восстание атамана Иезекии, разорявшего римскую Сирию. В 40 г. до н. э. разразилось новое восстание – против сына Антипатра, будущего царя Ирода. В 4 г. до н. э., сразу после смерти Ирода Иудея вспыхнула снова, в 6 г. н. э. в ней началось восстание против переписи Квирина; в 36 г. н. э. в Иудею чуть-чуть снова не были введены войска, а через пять лет разразилось новое восстание, на этот раз связанное с намерением императора Калигулы водрузить в Иерусалимском храме гигантскую золотую статую самого себя.

В это-то время и появился на свет наш герой Иосиф. Ни в коем случае он, конечно, не был известен под позорным римским именем «Флавий» – обозначавшим, в его случае, статус раба, а потом вольноотпущенника будущего императорского дома Флавиев, победителей евреев и разрушителей Храма.

Он был Иосиф бен Мататияху – сын священника из богатейшей семьи и матери, происходившей из Хасмонеев. «Мататияху» значило «дар Яхве». Так звали старого ревностного священника, начавшего восстание Маккавеев.

Мир вокруг был удивителен и тревожен. Царство Божие стояло на пороге, и находилось множество охотников его поторопить. Когда Иосифу было девять лет, в окрестностях Иерусалима объявился пророк Феуда, который обещал своим приверженцам раздвинуть воды реки Иордан; в пустыне в это время действовал архиразбойник Елеазар бен Динай, строивший Царство Божие огнем и мечом, а когда Иосифу было пятнадцать, в Иудею снова вторглись сирийские легионы, распиная направо и налево восставших иудеев и самарян.

Тогда, после подавления восстания, на императорский суд в Рим в цепях отправился даже первосвященник Анания бен Недевей, сын которого стал потом одним из первых героев Иудейской войны. Это поразительное обстоятельство указывало на то, что неприятие римлян пропитывало все слои общества, отнюдь не ограничиваясь маргиналами и бандитами.

Иудея кипела ненавистью к киттим. Не было промаха или преступления их, которое не было бы стократ раздуто молвой и специально выделенными на то пропагандистами. Наглые солдаты киттим, стоя на стенах храма, задирали туники и показывали верующим голые задницы. Во время обысков они рвали свитки Торы. Они брали взятки от коварных самаритян и оставляли без последствия убийства мирных галилейских паломников, так что мирным верующим, чтобы вырезать самарянские села, приходилось прибегать к помощи Елеазара бен Диная.

Что значили все эти беды, – как ни то, что Господь испытывает избранный народ свой и что Царство Божие уже близко?

Вот-вот – и горы будут плясать, как овцы. Вот-вот – и Великий Святой придет с мириадами святых на облаках, чтобы совершить суд над всякой плотью; тогда верующие перережут шеи неверным без всякого сострадания к ним, и неверным будет геенна огненная, а верующим – Древо Жизни у престола Великого Царя, и земля будет давать из меры семян – десять тысяч мер, и из меры маслин – десять прессов елея.

Каждый шахид должен был воскреснуть, чтобы войти в это Царство Божие, в изобилие и жизнь вечную. Впрочем, даже если воскресение откладывалось, то шахидам все равно было хорошо: они в ожидании физического воскресения поднимались на небо, облачались там вместо смертных тел в одежды ангелов и ждали времени, когда они придут с Великим Святым на облака небесные. Каждого, кто не верил в торжество этой мирной мечты, ожидал кинжал сикария, и поэтому верилось легко и охотно.

Иосиф, раб дома Флавиев, отзывается о всем этом богостроительстве весьма скептически (что не мешает ему, кстати, практически дословно воспроизводить его антиримскую пропаганду).

Иосиф, сын Маттатияху, сын Дара Господа, вероятно, думал иначе. Во всяком случае, едва повзрослев, наш молодой аристократ отправился на учебу не в Афины и не в Александрию. Он отправился в пустыню, к некоему пророку, настоящее имя которого Флавий не осмеливается озвучить, а вместо этого просто называет его Banus, то есть купальщик, креститель: так в конце XIX в. в России золотая молодежь шла в эсеры и бомбисты.

Эту стажировку в пустыне Флавий не спешил предавать огласке. Она выплыла на свет только тогда, когда его враг, Юст Тивериадский, написал свою версию «Иудейской войны», в которой выставлял Флавия одним из ее главных виновников.

Человек, искренне разочаровавшийся в фанатической идеологии – подобно экс-коммунистам Артуру Кёстлеру или Уиттакеру Чемберсу, – обычно не жалеет ни времени, ни сил, чтобы разоблачить эту идеологию, и, зная ситуацию изнутри, делает это с убедительностью, недоступной тому, кто никогда не находился под ее обаянием. Перебежчик и оппортунист, напротив, склонен выгораживать прежние убеждения.

Иосиф Флавий принадлежит к числу выгораживающих, и его знаменитый пассаж о «мирных ессеях», которые существовали издревле, и страшной «четвертой секте», которая не имела к этим ессеям никакого отношения, вероятно, обязан своим существованием именно этой стажировке в пустыне.

В 52 г. н. э., когда Иосифу было пятнадцать, император Нерон прислал в прокураторы Иудеи Антония Феликса, брата своего любимца, вольноотпущенника Палланта.

Феликс разбил наголову очередного мирного пророка, обещавшего своим боевикам обрушить стены Иерусалима. Елеазара бен Диная, истреблявшего неверных в течение двадцати лет, он пригласил на званый обед и там и арестовал, – из чего было понятно, что Елеазар не был простым разбойником. Кроме этого Феликс произвел значительную чистку среди жрецов храма и, арестовав, послал в Рим на суд неких священников, которые питались исключительно «фигами и орехами», то есть той же пищей, которую, как мы видели, ели апостолы Фома и Филипп, а также пророки из «Вознесения Исайи».

Вслед за этими священниками отправился в Рим и молодой Иосиф, сын Дара Божьего – в качестве ходатая за них. Одна диета его подопечных намекает нам на характер претензий, которые прокуратор Феликс имел в разгар царившего в Иудее религиозного террора к этим веганам, но Иосиф не считает нужным нам их сообщить, ограничиваясь лишь сообщением о том, что причина, по которой злобный прокурор Феликс заковал их в цепи, была «мелкой и незначительной».

Поведение Иосифа в Риме как две капли воды напоминает нам поведение апостолов в многочисленных рассмотренных нами «Деяниях». Все они не теряли времени, пытаясь завербовать в число своих сторонников скучающих, влиятельных и как можно более богатых матрон. Иосиф Флавий не стал исключением. Он свел знакомство с известным актером, выходцем из евреев, по имени Алитурий, а через него втерся в доверие к Поппее, супруге Нерона, которая питала большой интерес к иудаизму, особенно, вероятно, в части вечной жизни.

Ничего удивительного в интересе Поппеи не было. За четыре года до визита Иосифа, в 57 г. н. э., победитель британцев Авл Плавций вынужден был судить свою жену, Помпонию Грецину, за пристрастие к «чужеземному суеверию». А в 95-м Домициан казнил своего двоюродного брата Климента и изгнал его супругу Домитиллу за увлечение «иудейскими суевериями». Слуга этой Домитиллы и убил Домициана, отомстив таким образом за госпожу.

Лоббистские усилия принесли успех. Священники-веганы были освобождены, на молодого и красивого Иосифа посыпался вал подарков.

В Иудее в это время уже начинались волнения. Для мирного ессея, проживавшего в Риме, логично было бы остаться от резни в стороне. Но Иосиф бен Мататияху немедленно поспешил на родину, по словам Иосифа – для того, чтобы отговорить соотечественников от участия в гибельном предприятии. По какому-то удивительному стечению обстоятельств эти проримские проповеди (о произнесении которых нам известно только со слов Иосифа) привели к тому, что Иосиф тут же занял высокое место в революционном движении и был направлен Синедрионом в составе чрезвычайной комиссии в Галилею.

В этой комиссии Иосиф главным не был. Он имел над собой начальниками двух старых и более опытных священников. Мы не знаем, что было тому причиной – молодость Иосифа, которому еще не исполнилось тридцати лет, или некоторое к нему недоверие: ведь в Иерусалиме в то время господствовала умеренная партия, и комиссия, направленная в Галилею, была направлена туда от имени иерусалимских жирондистов.

Так или иначе, комиссия попала в самое пекло. Галилея, еще со времени восстания атамана Иезекии, была вотчиной фанатиков. Само слово «галилеянин» было одним из синонимов слова «зилот».

В этих обстоятельствах Иосиф предпочел примкнуть к преобладающей стороне, тем более что – как ехидно заметил еще Роберт Айслер – переход из лагеря в лагерь немедленно повысил его в звании. Из молодого человека, подчиненного двум старым рабби, Иосиф тут же превратился в верховного политкомиссара Галилеи – пост, который он в «Иудейской войне» изображает как пост главнокомандующего, отчасти для того, чтобы преувеличить свое значение, отчасти для того, чтобы преуменьшить идеологическую составляющую своей карьеры.

Поведение Иосифа в Галилее было настолько сомнительным, что Иосиф объяснял его по меньшей мере два раза – один раз в «Иудейской войне», а другой – в автобиографии после обвинений Юста Тивериадского.

Вооруженная шайка Иосифа собирала с населения деньги под предлогом нужд Храма, устраивала суды над зажиточными горожанами (по крайней мере, Иосиф называет это судами), употребляла эти деньги на дальнейшее вооружение революционной сволочи, творила чудовищные жестокости и грабила города, подчинявшиеся другим полевым командирам – словом, делала ровно то, в чем Иосиф со знанием дела потом обвинял зилотов и архиразбойников.

Для придания законности своей власти Иосиф возил с собой семьдесят состоятельных и знатных мужей Галилеи, которые формально составляли революционный Синедрион, одобрявший все его решения, а в реальности находились на положении заложников.

Необузданная жадность быстро поссорила его с соратниками.

Встав во главе революции, Иосиф первым делом направился к Тивериаде. Подойдя к ее стенам, он объявил, что Иерусалимский Синедрион приказал ему уничтожить дворец Ирода за то, что тот был украшен запрещенными законом изображениями. Помимо языческих изображений, дворец был битком набит всяким добром, и ревность Иосифа к делу Господу предоставляла прекрасный предлог для революционного экса.

Однако, когда Иосиф явился во дворец, оказалось, что его уже опередили. Местный революционер Иисус из Сепфориса «с помощью неких галилеян поджег весь дворец в надежде нажиться на грабеже, поскольку видел, что крыша дворца была сделана частью из золота».

Негодованию Иосифа, потрясенного этим актом вандализма, не было предела, а его дальнейшие эффективные действия точь-в-точь напоминали действия кота Бегемота, успевшего спасти из сгоревшего Дома Грибоедова только халат да семгу.

«Я явился в Тивериаду, со всей энергией постаравшись спасти от грабителей все, что я мог, из дворцовой мебели, а именно – канделябры коринфской бронзы, царские столы и множество серебра в слитках», – пишет Иосиф, не забывая пояснить, что все эти богатства были отняты у грабителей исключительно с тем, чтобы вернуть их законному владельцу, а именно – царю Агриппе.

Следующая большая удача подвернулась Иосифу, когда он находился в городке Тарихея. В это время несколько молодых революционеров из города Дабаритты совершили дерзкий экс, ограбив кортеж супруги Птолемея, одного из приближенных царя Агриппы. По совершении его они явились к Иосифу «с четырьмя мулами, нагруженными убранством и другими вещами, не считая изрядного количества серебра и пяти сотен золотых монет».

Иосиф немедленно отобрал награбленное, руководствуясь, разумеется, самыми чистыми побуждениями. «Я тут же решился сохранить это имущество для Птолемея, ибо он был мой соотечественник, а закон наш запрещает нам грабить даже врага. Принесшим же я сказал, что имущество должно быть продано, а деньги обращены на починку Иерусалимских стен».

Как легко догадаться, организаторы экса были не удовлетворены таким ответом. Дом Иосифа окружила толпа. Иосиф вышел к ней, посыпав голову пеплом, и на этот раз представил другую версию событий: он-де забрал деньги затем, чтобы отстроить стены Тарихеи. Боевики были по-прежнему недовольны. Иосиф позвал их представителей к себе в дом. Когда они вошли, наш бравый политкомиссар «схватил рукой самого дерзкого из них и приказал бичевать его тело кнутами; после я отрубил ему мечом одну руку, повесил ее ему на шею и выбросил его на улицу. Толпа испугалась этого зрелища, ибо думала, что имею в доме много солдат».

На все эти тяжелые жертвы, напомним, наш герой, по его словам, шел только для того, чтобы вернуть имущество законным владельцам.

Идея с отрубанием руки понравилась Иосифу и стала одним из любимых способов воспитания населения.

Как-то, когда от Иосифа очередной раз отпала Тивериада, он под предлогом переговоров заманил к себе зачинщика – некоего Клита. Велев на глазах всего города отрубить ему обе руки, Иосиф, однако, проявил милосердие, объявив, что он удовольствуется одной рукой, при условии, что Клит отрубит ее себе сам. Клит умолял и плакал, а дело все-таки кончилось тем, что, как с удовольствием сообщает Иосиф, – Клит «правой рукой поднял свой меч и отсек себе левую – так велик был его страх пред Иосифом».

Спустя несколько дней после этого Иосиф «взял Гисхалу, отпавшую одновременно с Сепфорисом, и отдал ее солдатам на разграбление».

Жестокое обращение со вверенной ему территорией не мешало Иосифу быть уверенным, что «галилеяне были столь добры ко мне, и питали ко мне такую великую преданность, что, когда их города брались штурмом, и их жены и дети уводились в рабство, они не так глубоко сожалели о постигших их бедствиях, как беспокоились о моем сохранении».

При таких принципах боевого слаживания немудрено, что Иосиф поссорился со всеми реальными лидерами восстания в Галилее – Иоанном из Гисхалы, Юстом из Тиверии и Иисусом из Сепфориса. Войско Иосифа, привыкшее скорее грабить, нежели воевать, разбежалось при первых слухах о приближении римлян, не видя еще даже врага. Иосиф укрылся в Тивериаде, а потом сбежал в Иотапату.

Здесь политкомиссару повстанцев стали очень вовремя сниться вещие видения, в которых Бог рекомендовал Иосифу сдаться Веспасиану. «Иосиф понимал толкование снов и умел отгадывать значение того, что открывается божеством в загадочной форме; вместе же с тем он, как священник и происходивший от священнического рода, был хорошо посвящен в предсказания священных книг», – пишет Иосиф.

Понятно, что самому Иосифу и в голову бы не пришло сдаться римлянам; его побудила к тому, очевидно, явленная ему воля Бога.

К исполнению воли Бога, однако, имелось препятствие. Немногие товарищи, оставшиеся с ним в живых, совершенно не собирались к римлянам. Они собирались прямиком на небо – за тамошними венцами и эфирными телами, и, так же, как сикарии в Масаде, бросили жребий. Жребий должен был определить того, кто перебьет товарищей и покончит с собой последним. Иосиф, искусный не только в истолковании пророчеств, но и в бросании жребиев, устроил так, что жребий выпал ему.

Перебив товарищей, подставивших шею под его меч, он сдался Веспасиану и, будучи приведен к нему, смело предсказал ему господство над миром.

«Автор подобного рода, разумеется, никогда бы не заслужил нашего внимания, – замечает Роберт Айслер, – если бы не два момента. Во-первых, это тот достойный сожаления факт, что для самых важных событий описываемого им периода мы не имеем других источников вообще. Второй, еще более важный, заключается в том, что мы можем показать – и сейчас еще более отчетливо, чем когда-либо, что Иосиф, как бы ни мало достоверен он был сам, имел доступ и широко пользовался официальными источниками информации, полученными им из первых рук, прежде всего дневниками и деловой корреспонденцией римских цезарей, хранившихся в архивах императорского дворца».