Никита поднялся наверх следом за ней. Он не собирался подслушивать, но Нина оставила дверь своей комнаты открытой, и до него донесся ее голос, ставший вдруг ласковым и веселым. «Со мной она никогда так не говорила», — подумал он с горечью.

— Юленька? Привет, я вернулась. Нет, еще вчера. Да, тебе не позвонила, скотина такая. Ну прости. Столько всего случилось… Нет, я не дома. Потом объясню. Ты можешь ко мне завтра приехать? Записывай адрес. И скажи мне номер своей машины, я охрану предупрежу. Да, тут все очень круто. Кузя? Со мной, где ж ему еще быть! Передает тебе привет. Я тебе подарок купила. Нет, не скажу, приедешь, увидишь. И маме шаль связала. И еще кое-что. Да, у меня работа есть. В театре! Все расскажу при встрече. Слушай, а ты можешь захватить то платье? Ну то, в полоску. Есть у меня одна идея. Хорошо? Давай в одиннадцать. Жду. Маму поцелуй.

Нина вышла из комнаты, держа на поводке Кузю и накинув жакет на одно плечо.

— Ты ее очень любишь, эту Юлю? — ревниво спросил Никита.

— Знал бы ты, какая она классная! Ей, между прочим, светила поездка в Париж, а она ради меня отказалась, когда меня арестовали. Ладно, завтра сам увидишь. Ты будешь дома? Она придет в одиннадцать.

— Я буду дома.

Опять они прошлись по всему громадному двору, пес справил свои нужды и сам потащил их домой.

— Место, — скомандовала Нина, и он умчался в конец коридора.

На пороге комнаты Никита обнял Нину и попытался поцеловать, но она отвернулась.

— Послушай… Давай объявим мораторий, пока все не прояснится. Знаю, я обещала…

— Ничего ты не обещала. И ничего ты мне не должна. — Никита страшно расстроился, даже сам не ожидал. — Спокойной ночи.

— Подожди. — Нина обвила руками его шею. — Мне нужно только немного времени… сообразить, на каком я свете. Все происходит слишком быстро.

— А в Литве тебе тоже казалось, что слишком быстро? Хотя… о чем я спрашиваю? Я же на тебя набросился, как дикарь. Ладно, извини. Тебе надо отдохнуть.

— Да погоди же! Я же вижу, ты злишься. Не надо. Когда все кончится…

— Когда все кончится, ты опять улизнешь. Засядешь в своей коммуналке и будешь претворять идеи Чучхе.

— Что ты имеешь в виду? — не поняла Нина.

— Великую идею товарища Ким Ир Сена об опоре на собственные силы. Чучхе означает «самобытность». По-научному: «автаркия». Или, как говорит герой фильма «Вокзал для двоих», «Все сама, сама, сама», — насмешливо процитировал Никита.

— Перестань, — досадливо поморщилась Нина. — Не напоминай. Мне ужасно не нравится этот фильм.

— Аналогично.

— Ладно, давай сейчас.

— Нет, ты права. Объявляем мораторий.

Он поцеловал ее в губы и отпустил, ушел к себе. Ему страшно было прочесть облегчение в ее лице.

 

На следующее утро в одиннадцать, как и обещала, приехала Юля. В жизни она оказалась еще красивее, чем на фотографиях в Интернете, но никогда раньше Никите не доводилось видеть такой мрачной красавицы. «Она уже хлебнула горя на десять тысяч лет вперед», — вспомнились ему слова Нины. Но Юля искренне бросилась на шею Нине и очень обрадовалась Кузе, а он встретил ее восторженно. Впрочем, больше всего Никите понравилось, что на него, Никиту, Юля не обратила никакого внимания. Эта ослепительно красивая девушка явно не искала женихов, покровителей или, как выражалась его бывшая жена, «папиков». Он вспомнил, как вела себя «пресловутая Лора», преследовавшая его своим вниманием прямо у него дома, на глазах у лучшей подруги, и даже порадовался, что Юля его не замечает. Как будто невидимые стальные шторки смыкались в ее лице, когда взгляд случайно падал на него.

Никите вдруг вспомнилась книжка про динозавров, которой он зачитывался в детстве. Он тогда буквально бредил динозаврами и мечтал стать палеонтологом, когда вырастет. Эта детская мечта растворилась без следа, но сейчас он кое-что припомнил. В книжке говорилось, что растительноядные динозавры тянулись туда, где зелень была гуще. Там они размножались и увеличивались до гигантских размеров. Но природа все устроила так, чтобы этим безобидным великанам — всяким там диплодокам, бронтозаврам и прочим — жизнь медом не казалась. Вслед за ними эволюционировали динозавры-хищники, огромные, страшные тираннозавры, так поразившие в детстве воображение Никиты.

Теперь он вырос, стал преуспевающим бизнесменом, и — это получалось как-то само собой, как у динозавров, — его окружали двухметровые девушки, в основном блондинки, красивые, но несимпатичные. Все как в книге: диплодоки питались зеленью, тираннозавры питались диплодоками. Поначалу Никита не чувствовал себя дичью, но после своей печальной женитьбы и знакомства с «пресловутой Лорой» осознал, как был наивен. Он стал с подозрением относиться ко всем высоким девушкам и сейчас, глядя на Юлю, понял, что был несправедлив.

Книга о динозаврах оказалась Книгой Мудрости. В ней говорилось, что диплодоки и бронтозавры тоже не сидели сложа руки. Их жизнь и без того не была медом. Они затрачивали массу усилий на поддержание жизнедеятельности в своих огромных телах. Им приходилось беспрерывно поедать жесткую, грубую зелень тогдашних лесов. Они обдирали хвойные деревья, щипали хвощи и папоротники. Они почти не спали. И все это только для того, чтобы, в свою очередь, стать чьим-то обедом? Им такая перспектива совсем не улыбалась, и они отрастили себе броню.

Самыми «продвинутыми» динозаврами были броненосцы. Один из них в детстве казался Никите особенно страшным. Он был бронирован так, что напоминал живой танк, даже глаз не было видно. Он весь щетинился костяными плашками с острыми шипами. Назывался он анкилозавром. Никиту потрясло, что броневые пластины были у него даже на веках, а хвост венчала массивная костяная булава. На самом деле он тоже щипал травку и никого не трогал, но был готов в любую минуту отразить нападение этой жуткой булавой на хвосте. И никто не назвал бы его безобидным.

Юля почему-то напомнила Никите именно анкилозавра, хотя фигура у нее была точеная и она вовсе не походила на танк. Она появилась в обтягивающих белых брючках капри, в босоножках на высоченных каблуках и в просторной шелковой блузе цвета лососины. Пуговицы были небрежно расстегнуты чуть не до пупа, но всем своим видом она как будто говорила: «Парень, это не про тебя». Она несла перекинутый через плечо огромный картонный пакет на витых веревочных ручках с надписью «МаксМара» на боку. Из него Юля вынула и протянула Кузе игрушечную сахарную косточку. Кузя тотчас же принялся точить об нее зубы, а Никита мысленно обозвал себя болваном. Он мог бы запросто купить такую же. Знал же, что они существуют! Не сообразил.

Никита провел девушек в гостиную, усадил, предложил кофе… Подруги его не слышали и, кажется, даже не замечали. Они выстреливали друг в друга залпами вопросов, не успевали отвечать, но им это нисколько не мешало, они все понимали с полуслова. Никита уже видел такое в Вильнюсе, когда Нина общалась с Нийоле. И сейчас ему опять, как тогда, вместе с Бронюсом, оставалось лишь наблюдать за ними со стороны, зная, что никогда ему не быть допущенным внутрь этого магического круга женской дружбы.

— Ну что, накрылся Париж? — спросила Нина.

— Ни фига подобного! Только ты уехала, мне прислали повторное приглашение. Между прочим, твое платье туда свозила.

— Ну и как?

— Фурор! Я назвала дизайнера, ты не думай. Я с собой фотки захватила, потом покажу. А что ты мне привезла? Что у тебя за работа?

— Ты платье привезла?

— А то! Ты же просила.

— Я хочу его Никите показать. И есть у меня одна идея… Идем ко мне наверх, ты переоденешься, заодно и подарки посмотрим.

— Я тоже хочу посмотреть подарки, — подал голос Никита. — И вообще, спасибо, что вспомнили обо мне.

— Мы сейчас вернемся, — пообещала Нина. — Включи пока музыку, хорошо? Что-нибудь ритмичное и небыстрое. Тебе предстоит эксклюзивное зрелище. Жалко, нельзя сделать затемнение.

— Почему нельзя? Можно. Идемте в холл.

Никита проводил их до холла, а сам, пока они поднимались наверх, забывшись в сладостном щебетанье, опустил жалюзи на окнах, задернул тяжелые бархатные шторы и включил компакт-диск. Нина вернулась довольно быстро, нагруженная альбомом для эскизов, какими-то свертками и обувной коробкой.

— Включай свет, — сказала она. — Если можно, постепенно.

— Можно.

Он выбрал «Болеро» Равеля — безотказный вариант! — и поставил свет на постепенное увеличение интенсивности. Пока скрытые светильники медленно накалялись и в холле становилось все светлее, по лестнице, словно в такт музыке и разгорающемуся свету, стала спускаться Юля.

На ней было длинное платье без рукавов, со скромным вырезом «под горлышко», сшитое из полосок черной и светлой кожи. Никита впервые понял, что означает «скроено по косой». Полоски располагались не вертикально и не горизонтально, а с наклоном. Юля не шла, а плыла сказочной походкой манекенщицы, автоматически поворачиваясь то одним, то другим боком, ни на кого особенно не глядя. Только когда она спустилась с лестницы и подошла ближе, Никита разглядел, что платье сшито из полосок черной кожи, а проглядывающая между ними золотистая кожа — это кожа самой Юли. Полоски были скреплены тонюсенькими ремешками. Никита пригляделся внимательнее. Тысячи и тысячи крошечных дырочек, тысячи ремешков, переплетенных друг с другом. У него зарябило в глазах.

— Это ты сама плела? Вручную? — повернулся он к Нине.

— От-кутюр всегда шьется вручную. До последнего стежка.

Никита промолчал. Это не укладывалось у него в голове. А Нина объявила, что начинается «раздача слонов», и принялась разворачивать подарки.

Ошеломленный и подавленный Никита пошел раздергивать шторы и гасить свет.

— Вот, я связала маме шаль, как она просила.

Никита помнил, как Нина вязала эту шаль из какой-то странной, то и дело расползающейся пряжи, которую все время приходилось скручивать. Но шаль вышла очень красивая: стального цвета с лиловатым отливом.

— Я тоже такую хочу! — воскликнула Юля.

Никита заметил, что у нее какой-то странный, глуховатый и как будто спотыкающийся голос. Она схватила шаль и завернулась в нее.

— «Я, Вань, такую же хочу», — передразнила ее Нина. — Окстись, Юлька, тебе что, шалей мало? Это маме. И вот это тоже ей. Как раз по сезону. Она жаловалась, что бывают такие летние дни, когда в шерстяном жарко, а без рукавов холодно.

Нина развернула второй сверток и вынула из него черный ажурный жакет льняного трикотажа.

— Супер! — одобрила Юля. — А мне ничего?

— Ну конечно. Тебе ничего. — Нина открыла обувную коробку. — Вот, примерь.

Сбросив босоножки, Юля всунула ноги в мокасины и затанцевала по роскошному инкрустированному полу. Потом подбежала к Нине и обняла ее. Нине для этого пришлось подняться на цыпочки, а Юле — наклониться.

— Нравятся?

— Спать в них буду!

— И вот это тоже тебе.

Нина протянула ей коробку размером поменьше и квадратной формы. Юля извлекла из коробки узкий вечерний пояс, усеянный стразами, и тут же нацепила его на себя, хотя он не шел к полосатому кожаному платью.

— Бриллианты от Сваровски, но настоящие пусть тебе кто-нибудь другой покупает.

— А на кой они мне, эти бриллианты? — беспечно отмахнулась Юля. — Холли Голайтли говорила, что носить бриллианты, пока не стукнет сорок, — это пошлость.

«И почему я не вспомнил о Холли Голайтли, когда Оленька требовала все новых и новых бриллиантов? — подумал Никита. — Хотя… она бы не поняла. Она же не читала Трумэна Капоте». Оленька вообще ничего не читала, кроме глянцевых журналов, да и в тех в основном разглядывала картинки.

Юля бережно расстегнула пояс, свернула его и спрятала обратно в коробочку.

— Отпад, — сказала она. — Ну давай, показывай, что там у тебя за идея.

Нина открыла альбом с зарисовками.

— Мне предложили сделать костюмы к «Королю Лиру». Не знаю, понравится ли им, но я решила применить эту же идею — шнуровку. Как ты думаешь?

«Мне не показала, а ей показала», — ревниво подумал Никита.

— Супер! Мегасупер! Если им не понравится, будут иметь дело со мной, — отчеканила Юля. — Нет, это полный балдеж! А это кто? Это для кого?

— Давай не будем загадывать, — мягко остановила ее Нина. — Расскажи лучше про Париж.

— Ну что, ну была фотосессия. Тамошние гримеры — полный мрак! Извозюкали мне всю физию тональным кремом, заштукатурили так, что я была как в темнице замурованная. А потом подвели глаза черным, как у Джека Воробья, синие веки, красные скулы — цирк! Я была в шоке. Ну, я все это быстренько смыла и говорю: «Буду сниматься в своем гриме или никак!» А у них профсоюз, представляешь? Они должны отработать свое. Я говорю: «Все, вы свое уже отработали». Так нет же, у них договор с какой-то фирмой: пользоваться только их косметикой. Еле уломала. Говорю: «Фирма ничего не узнает. Скажете им, что это их косметика». В общем, я им дала жару. Последнее слово осталось за мной.

— Юлька, я тебя сейчас пристукну! Из завещания вычеркну! Давай про Париж, а эти твои заморочки никого не интересуют. Расскажи, где ты была, что видела.

— Везде была. Все видела.

«Я прекрасна, но мне скучно», — расшифровал это Никита.

— Неужели тебе ничего не понравилось?

— Понравились химеры на соборе Парижской Богоматери.

— Да ну тебя! — с досадой отмахнулась Нина, но Никита поддержал гостью.

— Мне тоже очень нравятся химеры собора Парижской Богоматери, — вступил он в разговор. — Они напоминают нам о том, чем кончаются утопии.

— Прости, какая связь? — удивилась Нина.

— В сущности, «химера» и «утопия» — это одно и то же, — пустился в объяснения Никита. — Несбыточная мечта, фантазия. Только утопия представляется прекрасной — ну вот как коммунизм, светлое будущее человечества, — а как начнешь воплощать ее в жизнь, она оборачивается химерой. Чудовищем.

Улыбнувшись девушкам, Никита поднялся и ушел на кухню предупредить Дусю, что у них гостья.

— Дусенька, нам бы чего-нибудь легкого.

— Вот, уху варю.

— А расстегаи будут?

— А как же! Уже в печке сидят.

— Отставить! — шутливо скомандовал он.

Дуся прищурилась и воинственно подбоченилась.

— Кто захочет, поест, а кто не захочет, значит, сыт.

 

За обедом Юля своим глуховатым голосом продолжила рассказ:

— В общем, фотосессия — это ерунда. Но в сентябре пригласили на дефиле.

— Поедешь? — спросила Нина.

— Не знаю, там видно будет.

Нина выдержала паузу:

— А ты не хотела бы уехать туда насовсем?

— Без мамы я никуда не поеду. А ты что, хочешь меня сплавить? — прищурилась Юля.

— Не пори чушь. Просто я иногда думаю, что тебе там будет лучше.

— Мне и здесь хорошо. Давай не будем об этом.

Никита был страшно заинтригован, но решил ни о чем не спрашивать. Он заметил, что Юля ест как птичка. К расстегаям она не притронулась, но взяла немного осетрины с рисом. От вина отказалась:

— Спасибо, но я на машине.

— Никаких проблем. Я попрошу кого-нибудь из охраны, и вас прямо на вашей машине отвезут домой.

— А как назад вернутся? Я живу в Беляеве.

— Эти парни — Рэмбо. Они с Гималаев назад вернутся, если надо, не то что из Беляева… Проголосуют за развитие автотранспорта. Давайте выпьем за знакомство.

Он налил девушкам шабли — того самого вина, что они с Ниной пили в вильнюсском ресторане.

— Попробуй, — посоветовала Нина, — это сказочное вино. Я его в Вильнюсе пробовала. Ой, я тебе расскажу, что там было!

— Мне, пожалуй, пора. В другой раз. Хочу маме подарки отдать. Спасибо тебе за все. Спасибо, Никита, — повернулась к нему Юля. Она уже сменила платье от-кутюр на тот легкомысленный наряд, в котором прибыла в гости, не сняла только белые мокасины. — Это правда, что вы можете прижучить того гада, который подбросил Нине героин?

— Мухтар постарается, — дипломатично ответил Никита.

— Да уж постарайтесь, — со сдержанной яростью заговорила Юля. — Нам не будет покоя, пока он гуляет на свободе.

— Мне нравится, как вы говорите «нам», Юля, — одобрительно улыбнулся Никита. — Включите и меня в вашу компанию, хорошо? А этим гадом я займусь прямо завтра, с утра пораньше.

 

С утра пораньше ничего не вышло. Его не было на работе месяц, и стоило ему появиться, как навалились дела. Софья Михайловна Ямпольская давно уже ему говорила: «Никита, учитесь распределять обязанности. Не пытайтесь все делать сами, так вы долго не протянете». Он честно пытался. Уезжая в отпуск, распределил обязанности. Но, едва завидев его, сотрудники побежали к нему с бумагами: все хотели ввести его в курс дела, всем требовалось его одобрение. Он знал, что нельзя от них отмахнуться, нельзя сказать: «Принимайте решение сами». В общем-то, это было бы правильно, но, если так сказать, они обидятся и не поймут. Обнаружилась и одна по-настоящему серьезная проблема: его итальянский партнер самовольно поменял условия контракта, уже готового к подписанию.

Никита ничуть не удивился: такое случалось уже не раз. Томмазо Коминьяни перестал бы себя уважать, если бы не попытался в последний момент выжать из сделки какую-нибудь дополнительную выгоду для себя. Видимо, таков уж был итальянский характер.

До полудня Никита провозился с бумагами, которыми засыпали его подчиненные, что-то одобряя, что-то отклоняя, и наконец попросил секретаршу соединить его с коварным итальянцем. С учетом разницы во времени тот уже должен был появиться на работе.

Томмазо оказался на месте, но разговор затянулся. Битый час он убеждал Никиту, что никакого нарушения договора нет и можно выплатить ему, Томмазо, «роялти» — лицензионные отчисления за оборудование сети интернет-кафе — аккордно, а не поэтапно, как было условлено. Голос у него был мягкий, как у любящего папаши, уговаривающего свое малое чадо, что не нужно бояться темноты. Ко всему прочему он говорил по-английски не то чтобы плохо, но с ужасным итальянским акцентом, и Никита половины слов не мог разобрать. Впрочем, главное он понял. «Цена вопроса» составляла пятьсот тысяч евро.

Никита представил себе свой будущий разговор с Чечеткиным и поежился.

— Томмазо, vaffanculo! — перешел он на итальянский, вконец потеряв терпение. — Иди ты в задницу! Тебе что, деньги нужны? Так возьми ссуду в банке. Я открою пятьдесят точек за пять лет, по десять в год, и буду переводить по десять тысяч за каждую в день открытия. Как записано в договоре. И не говори мне, что полмиллиона вперед — это то же самое, что в рассрочку.

Итальянским он владел не шибко, «в пределах разговорной лексики», как пишут в анкетах, но волшебное слово «vaffanculo» оказало свое магическое действие. Томмазо еще пытался что-то лепетать, но, когда Никита пригрозил найти другого поставщика, увял и согласился придерживаться условий контракта.

Покончив с итальянцем, который после целого часа препирательств и ругани распрощался с ним самым задушевным образом, Никита отправился к Рымареву. Он не вызвал начальника службы безопасности к себе, а сам пошел к нему, давая понять, что разговор неофициальный. Рымарев встретил босса настороженно, впрочем, как обычно. Он всегда как будто ожидал подвоха. Никита с юмором пересказал только что состоявшийся разговор с Томмазо Коминьяни. Рымарев ни разу не улыбнулся.

— Проверить его? — спросил он на полном серьезе.

— Да ну вас, Геннадий Борисыч! — отмахнулся Никита. — Я его сто лет знаю. И он знает, что не поддамся я на его штучки. Но попытаться он должен, иначе ему жизнь не мила. Я что хотел спросить… Что слышно о Чечеткине?

— А что ему сделается? — поморщился Рымарев. — Сегодня из больницы выписывается.

— Сегодня выписывается, а вы уже в курсе? — притворно изумился Никита.

Лесть на Рымарева никогда не действовала.

— Работа у меня такая — быть в курсе, — угрюмо буркнул он. — Вы бы завязывали с ним, Никита Игоревич. Под монастырь подведет как пить дать.

— Завяжу, Геннадий Борисыч, непременно завяжу. Ну, раз он выписывается, значит, в самом скором времени мы с ним побеседуем.

— Такую беседу готовить надо, — бурчал Рымарев.

Это был скользкий момент.

— Непременно, — согласился Никита. — Но время у нас есть. Скоро Дума разойдется на каникулы. Пусть он уедет в отпуск, тогда и начнем готовить. «Человека легче всего съесть, когда он болен или уехал отдыхать», как сказал один великий писатель.

По лицу Рымарева было видно, что он этого писателя не знает, а если бы и знал, ни за что не назвал бы его великим. Для Рымарева великим писателем был Максим Горький.

— Пастернак небось? — спросил он сквозь зубы.

— Нет, Шварц, — рассмеялся Никита. — Евгений Львович Шварц. Вы что ж, Геннадий Борисыч, «Обыкновенное чудо» по телевизору не видели? Это по его пьесе снято.

— Некогда мне телевизор смотреть, — отрезал Рымарев. — И вы мне зубы не заговаривайте. Что за кралю вы с собой привезли?

Никита сделал вид, что страшно обиделся.

— Побойтесь бога, Геннадий Борисыч! Она порядочная женщина! Подруга жены Павла Понизовского. Художник-модельер. Мировая знаменитость! — приврал он. — Вот только что ее костюмы в Париже выставлялись.

— А почему она живет у вас? — придирчиво расспрашивал Рымарев.

— Потому что я ее пригласил, — ответил Никита. — Потому что она мне нравится. Еще вопросы есть?

— Париж, — бухтел Рымарев, — костюмы… Порядочной женщине дома полагается сидеть, а не по Парижам шастать!

— Она не была в Париже, она всего лишь отдыхала в Литве. А с вашими домостроевскими взглядами, Геннадий Борисыч, у нас бы не было ни Маргарет Тэтчер, ни Хиллари Клинтон.

— Ну и на кой ляд они нам сдались?

— Ну, вам, может, и не сдались, а мне бы не помешали. Между прочим, Ольга не работала, дома сидела. — Это был расчетливо жестокий удар. Никитину неудачную женитьбу Рымарев считал своим личным провалом. — И давайте не будем отклоняться от темы, — продолжал Никита, окрыленный успехом. — Подготовьте мне досье на Чечеткина. Только аккуратненько, чтобы не спугнуть.

Тут уж обиделся Рымарев. Правда, Никита на это и рассчитывал.

— Молоды вы еще меня учить, — проворчал начальник охраны. — А досье на Чечеткина у меня давно готово.

— Вот и отлично. — Никита поднялся на ноги, давая понять, что разговор окончен. — Сбросьте мне его на сервер, я на досуге просмотрю.

Он вышел из кабинета и вернулся к себе — просмотреть досье, присланное Рымаревым. Начальник охранной службы был, как всегда, педантичен, дотошен и скрупулезен до отвращения. В материалах была даже газетная статья, набранная, но еще не напечатанная, о давнем скандале с поставками вооружений в Малайзию, которые некогда курировал Чечеткин, работавший в то время в правительстве. Деньги куда-то утекли. Чечеткин ссылался на пальмовое масло, которым Малайзия всегда оплачивала часть стоимости своего импорта: якобы его цена была завышена. Словом, Россия недополучила кругленькую сумму в долларах США. Автор статьи с выкладками и документами уверял, что эту сумму Чечеткин положил к себе в карман. Именно после этой истории он ушел из правительства в депутаты, как говорили, «на иммунитет». Рымарев добавил еще несколько документов, не попавших в статью.

Но Никита, просмотрев материалы, решил, что они ему не понадобятся. Это официальное дело, пусть с ним разбирается государство. В успехе Никита сомневался. Дело о пальмовом масле уже всплывало несколько лет назад, скандал был громкий, но все кончилось пшиком. Скорее всего, точно так же оно закончится и на этот раз. Чечеткин обладал фантастической непотопляемостью. Нет, надо найти на него такой компромат, чтобы действовать не через государство, а разбираться, как любил выражаться сам Чечеткин, «по понятиям».

Никита бросил взгляд на часы. Время обеденное. Есть хотелось безумно. Он отправился в столовую, оборудованную по последнему слову техники фирмой Томмазо Коминьяни. Может, Даня там? Но его любимого сотрудника в столовой не было. Тогда Никита пошел к нему в кабинет.

 

Должность Даниила Ямпольского называлась скромно, даже скучно: системный администратор. Но за этим прозаическим названием скрывался электронщик экстра-класса, гениальный программист и, в случае необходимости, убойный хакер.

Восемь лет назад он пришел к Никите шестнадцатилетним мальчишкой и попросил взять его на работу. Просто подошел на улице и попросил. Никита помнил, как напряглись охранники, как заходили желваки у них на скулах, когда к нему подбежал этот длинный нескладный подросток. Уже тогда он вымахивал далеко за метр восемьдесят. Никита их остановил. Мальчик сказал, что готов работать бесплатно, только бы его взяли.

— Про «бесплатно» сразу забудь, — строго одернул его Никита, — у нас тут не богадельня. А что ты умеешь?

Что Даня умел уже в шестнадцать лет, не поддавалось осмыслению. Никита позволил ему работать по два часа после школы, проследил, чтобы он поступил в институт. Теперь Даня работал на полной ставке. Они с Никитой стали друзьями и перешли на «ты». Как-то раз Никита полюбопытствовал, почему в тот первый день Даня обратился именно к нему, ведь у фирмы было несколько совладельцев-компаньонов. «У тебя лицо доброе, — простодушно ответил Даня. — И ты из них самый молодой».

Втайне Никита питал к мальчику отцовские чувства. Даня был сиротой, его воспитали дедушка с бабушкой. Это его бабушка, Софья Михайловна Ямпольская, два года назад советовала Никите спасаться бегством от Оленьки.

Даня сидел за компьютером спиной к двери и строчил как пулемет.

— Можно тебя на минутку? — спросил Никита.

— А? Ноль секунд, — ответил Даня, не оборачиваясь, — у меня тут одна схемка глючит. Ща я ее прикончу… — Он все-таки бросил мельком взгляд на Никиту и, заметив выражение его лица, оторвался от компьютера. — Что случилось?

— Мне нужна твоя помощь, Данила-мастер. — Никита плотно притворил дверь. — Дело очень серьезное и опасное. Надо прищемить хвост одной крысе. А для этого придется влезать в систему и взламывать файлы.

— Вау! — издал боевой клич Даня и повернулся волчком в кресле.

Ему уже исполнилось двадцать четыре года, но было в его внешности что-то злостно мальчишеское: темно-рыжие вихры, горящие энтузиазмом зеленые глаза, россыпь веснушек на носу…

— Даня, — нахмурился Никита, — я тебя очень прошу, отнесись к этому серьезно. Во-первых, это совершенно секретно…

— Само собой! — Даня большим пальцем показал, как вынимает зуб изо рта, а потом тем же пальцем плавно, не прерывая жеста, чиркнул по горлу. — Могила! Век воли не видать!

— Кончай строить из себя приблатненного. — Никита все больше хмурился. — Мне не нравится твое отношение. Пошли пообедаем. Тебе надо немного остыть.

— Да я не голодный, — заверил его Даня. — Я лучше булочку съем.

— Булочку съешь потом, с чаем. Нам тут, может, до ночи сидеть. А может, и не только сегодня. Ты даже не представляешь, сколько материала нам придется перелопатить. А может, у тебя есть планы на вечер? — вдруг спохватился Никита.

— Да какие планы! Пошли работать. Раньше сядешь, раньше выйдешь.

— Все-таки давай сперва заправимся. И запомни: за дверью о деле ни слова.

— Что ж я — лох какой-нибудь? — возмутился Даня.

— Сопляк — вот ты кто, — ответил Никита, и друзья вместе отправились в столовую.

— У тебя или у меня? — спросил Даня, когда они поели.

— У меня, — решил Никита. — У меня комп мощнее.

Даня моментально обиделся.

— Это мы еще поглядим, у кого комп мощнее!

— Не шуми, — предупредил Никита. — Все материалы у меня.

— А у меня проги есть. — Так Даня для краткости называл компьютерные программы. — Я тут недавно такую крутую мульку залудил! — мечтательно протянул он и прищелкнул языком.

— А зачем ты эту хакерскую мульку залудил? — вдруг насторожился Никита. — Я тебе тысячу раз говорил…

— Знаю-знаю, — перебил его Даня. — Лучше бы я смотрел порносайты. Но порносайты, чтоб ты знал, это для старых импотентов. А я, между прочим, ради тебя старался. Ради фирмы. Совершенствовал нашу защиту. Ковал, так сказать, щит родной компании. А как его ковать, этот щит? Надо исследовать все слабые места. То есть создавать контрпрограмму.

Даня смотрел так бесхитростно, так простодушно, что у Никиты руки зачесались отвесить ему подзатыльник.

— Ладно, тащи свою мульку, — вздохнул он. — Потом сотрешь.

— Ноль секунд! — воскликнул гордый собой Даня.

— Нет, погоди, — остановил его Никита. — Надо все как следует подготовить. Подключим ноутбук, будем через «стрим» работать в одно касание.

— Ладно, — пожал плечами Даня. — Скажи хоть, кого мочим?

— Чечеткина.

— Офигеть! Погоди, он же твоя «крыша»!

— Все, «крыша» съехала. Между прочим, Рымарев меня поддерживает. Но главная причина в другом, и Рымарев о ней знать не должен. Чечеткин наехал на одну женщину, которую… которая мне очень нравится. Ни о чем не спрашивай, — предупредил Никита. — Твое дело помочь мне нарыть компромат. Такой компромат, чтобы закатать в него Чечеткина по самое темечко.

— Так чего мы ждем? Я мигом.

Даня сбегал к себе и вернулся, захватив ноутбук и лазерный диск с программой.

— Есть еще проблема, — предупредил Никита, пока Даня подсоединял ноутбук к его компьютеру. — Ты давай загружай, а я пока подумаю.

— Давай вместе думать. — Даня сунул диск в прорезь дисковода. — В чем проблема?

— Нам придется залезать в системы многих государственных контор и частных фирм. Надо, чтобы нас никто не застукал.

— Элементарно, Ватсон. Я зайду с ай-пи через прокси-сервер, а мобильник клонирую.

— А потом какой-то лох получит ломовой счет, — констатировал Никита.

— А мы ему возместим, — беспечно парировал Даня, — он и не заметит. У тебя телефонная база есть или мне опять к себе бегать?

— Есть, — буркнул Никита.

— Это, между прочим, тоже незаконно, — ехидно напомнил Даня.

— Почему? У меня есть клиентская база наших абонентов.

— Не пойдет, — отрезал Даня. — Тоже мне конспиратор хренов! Надо взять номер у конкурентов. Сейчас я к себе сгоняю.

Он снова скрылся за дверью и вернулся с новым диском. Сунул его в дисковод и начал просматривать.

— Кого выбрать: фифу-тусовщицу или старого инвалида?

— Фифу-тусовщицу, без вариантов, — ответил Никита. — Она сама не знает, кому и когда звонила. Главное, чтоб деньги на счету были.

— А я думаю, лучше инвалида. Фифа может в любой момент сама снять трубку, а там трафик идет. А инвалид деньги бережет, звонит редко. Так, вот есть подходящий. Мальков Евгений Григорьевич. Интересно, это не комендант Кремля?

— Да какая разница, как его звать? И откуда ты знаешь, что он инвалид?

— Обижа-аешь… — протянул Даня. — Год рождения 1920-й. Ясное дело, инвалид. Мобилку ему внуки сгоношили, это как пить дать… Денег на счету маловато. Но мы ведь можем сами внести, так?

— Погоди, — сказал Никита. — Погоди. — Он оттер Даню плечом, вывел на экране отдельное окно и быстро пробежал глазами данные. — Вот с этого счета. Вряд ли потом кто-то будет проверять, но на всякий случай лучше перестраховаться. Вот этот самый нейтральный.

Даня послушно кивнул и мгновенно перевел на счет ни о чем не подозревающего Малькова Евгения Григорьевича солидную сумму. Потом он начал производить манипуляции, на которые Никите даже не хотелось смотреть, напевая себе под нос блатную песню, так густо замешенную на «фене», что Никита улавливал в основном союзы и предлоги.

— Все, — объявил Даня, нацепив наушник блютус, — готово. Куда входим?

— Кошмар, — вздохнул Никита. — Чувствую себя детоубийцей. Слушай, давай лучше я сам, а ты иди глючь свою схемку.

— А вот хренушки вам! И вообще, хватит меня кошмарить. Считай, что я уже испугался. Ты в моей проге все равно ни черта не поймешь.

— Если мы погорим, твоя бабушка мне секир-башка устроит.

— Не, — широко улыбнулся Даня, — бабушка тебя любит. Ну говори, куда входить?

— Ну давай начнем вот отсюда.

— Да наше дело солдатское, — пожал плечами Даня. — Отсюда так отсюда. Ха! Солидная контора. Ну, вздрогнули. — И он опять запел:

— Данька, что ты несешь?

— Да это меня дед научил! И, между прочим, это Высоцкий.

Данин дед был знаменитым на всю страну адвокатом. Он знал множество блатных песен и на досуге под гитару в хорошей компании мастерски их исполнял. И сейчас Даня напевал блатную песню раннего Высоцкого, а его пальцы между тем летали по клавишам, он лупил мышкой по иконкам так, что казалось, вот-вот искры полетят.

— Тебя надо за деньги показывать, — невольно вырвалось у Никиты. — Мог бы на этом зарабатывать.

Даня весело подмигнул ему и запел следующий куплет:

— Данька, кончай урканить!

— Ага, — счастливо кивнул Даня.

— Ну сейчас ты у меня получишь… — начал было Никита.

— Между прочим, я вошел, — с видом оскорбленной невинности ответил Даня.

— Где? Как?..

— А вот так! Что ищем?

— Дай теперь мне, я лучше знаю, что искать. — Никита сел за компьютер, а Даня пересел за ноутбук.

— Ну и жук, — протянул он, когда они проработали часа четыре.

— Давай шабашить, — предложил Никита. — На сегодня хватит. Завтра еще посидим.

— Как скажешь.

Они простились по-фирменному, с размаху хлопнувшись ладонями.

 

Вернувшись домой, Никита услышал за дверью квартиры знакомый лай.

— Привет, — поздоровался он с Кузей. — Ты уже поел?

— И поел, и погулял, — сказала за него Нина, спускаясь по лестнице. — Что ты так поздно?

— Да так, дела навалились. Вы с Дусей поужинали?

— Нет, тебя ждали.

— Я же звонил! Просил не ждать.

— А мы все-таки дождались. Иди руки мой, все уже готово.

Она показалась Никите усталой и в то же время возбужденной и нервной.

— Как у тебя дела? — спросил он, когда они сели за стол.

— Нервничаю, — призналась Нина. — Я завтра еду в театр показывать Галынину эскизы.

— Не волнуйся, все пройдет на ура. Покажи эскизы.

— Лучше завтра, когда он примет. Или не примет. А то ты начнешь хвалить, а потом окажется…

Никите не нравилось ее настроение.

— Хочешь, я с тобой поеду? — предложил он.

— Боже упаси! Ты будешь на него давить своим присутствием, вы же друзья. Нет, я хочу услышать объективное мнение. Если ему не понравится, начну искать работу.

— Почему ему должно не понравиться? Я видел пока только один твой эскиз, но он был гениален. Кстати, где он?

— Остался в Литве. Я его забыла в коттедже Павла Понизовского, — ответила Нина.

— Я попрошу Бронюса, он перешлет сюда.

— Да не надо. Мне больше не нужно напоминание. А тебе — тем более. Там же твоя Оленька.

— Ну и пусть, — беспечно улыбнулся Никита. — Меня это больше не колышет. Просто эскиз красивый. Я его на стенку повешу. В холле. Ты же сама говорила: там важно платье, а не женщина.

— Ладно, как знаешь, — улыбнулась Нина ему в ответ.