На следующее утро Нина встала в шесть утра и первым делом вывела Кузю на прогулку. Когда она вернулась и вошла в кухню, там уже хозяйничала Дуся.

— Доброе утро, — приветливо поздоровалась Нина. — Можно мне утюг? И гладильную доску.

— А завтракать? — строго спросила Дуся.

— Я кофе выпью.

— Ну, это вы сами. Я этих ваших штучек не понимаю. Вот кофеварка. Вот кофе.

Нина не знала, как обращаться с электрической кофеваркой, и уже хотела спросить, нет ли турки, но тут в кухню вошел Никита.

— Привет! Давай я. Доброе утро, Дуся.

— Что вы есть будете, Никита Игоревич? Может, в столовую подать?

— Да ну, позавтракать можно и в кухне. — Никита уже засыпал кофе и включил кофеварку. — Дайте нам, Дусенька, вчерашних пирожков. Я Нине обещал.

Пирожки разогрели в микроволновке, которой Дуся решительно не одобряла, но вынуждена была смириться. Нина и Никита сели у кухонного стола.

— Сейчас я платье поглажу, Кузю покормлю, и можно ехать.

— Хорошо, я вызову машину. Да, и чемоданы тебе достану.

Он приволок ей три громадных, как сундуки, VIP-чемодана на колесиках.

— Зачем так много? — ужаснулась Нина. — Мне и одного за глаза довольно. Я же не навек переезжаю!

«Навек», — хотел сказать Никита, но промолчал.

Нина съездила к себе в коммуналку и вернулась в половине одиннадцатого.

— Сейчас. Пять минут, и я готова.

— Можешь не спешить, — улыбнулся Никита. — Времени полно.

Однако она вышла из своей комнаты ровно через пять минут: в свежевыглаженном белом платье, с едва заметным безукоризненным макияжем и с элегантной кожаной папкой вместо сумки.

Никита сам отвез ее в театр, но сзади ехал шофер Леша в машине с охраной.

— Он отвезет тебя домой, — объяснил Никита. — А мне нужно кое-куда съездить. Я хочу посоветоваться по твоему делу с женой Галынина.

— С женой Галынина?

— Она экономист.

 

С Верой Васильевной Нелюбиной Никита познакомился раньше, чем с ее мужем. Она работала в банке, через который компания «РосИнтел» вела свои финансовые операции, но впервые Никита увидел ее в Высшей школе экономики, где она иногда выступала приглашенным лектором. В свободное время Вера Васильевна занималась изучением теневой экономики и написала книгу «Свободный отток капитала». Книга читалась как захватывающий детектив, но была издана первоначально смехотворным тиражом — в три тысячи экземпляров. С тех пор тираж пришлось восемь раз допечатывать. На ее лекции сбегалось множество людей, отнюдь не только студенты. Никита пошел как-то раз по совету одного из друзей и с тех пор не пропустил ни одной лекции.

Эта женщина вызывала у него безмерное восхищение и жгучее любопытство. Она была совсем молода, младше его лет на десять, но поражала глубиной своих знаний и редкостным прицельным чутьем. Она так умела анализировать самую скудную информацию и делать выводы, что у слушателей просто дух захватывало. После каждой лекции студенты окружали ее и забрасывали вопросами.

Никита наблюдал за ней издалека. Он заметил, как у нее на пальце появилось обручальное кольцо, заметил, что она ждет ребенка. К этому времени он уже был знаком с Галыниным. Они подружились, когда Галынин делал для него рекламу, и еще больше сблизились во время работы над «Онегиным». После «Онегина» Николай сделал брутальную постановку брехтовской «Карьеры Артуро Уи», а потом потрясающий по красоте и трагизму спектакль по пьесе Бабеля «Закат». Тут опять потребовались сложные световые эффекты, и программное обеспечение опять заказали Никитиной фирме. Опять Галынин пригласил Никиту на премьеру, а потом и на банкет. Вот тогда Никита впервые увидел их вместе и узнал, что они женаты.

Его всегда как магнитом притягивали счастливые семьи. Семья его родителей распалась, его собственный брак обернулся катастрофой, его партнеры уже были женаты по второму, а кто и по третьему разу. Вот и друг Павел двинулся тем же путем. А тут перед ним была настоящая счастливая семья. Николай обожал жену, это было видно сразу. Они понимали друг друга без слов, он не отпускал ее от себя, бессознательно тянулся обнять ее за плечи или положить руку ей на талию. Даже когда толпа на банкете разлучала их, они мгновенно находили друг друга глазами.

Но эта счастливая семья была полна загадок. Николай пригласил Никиту в гости к себе домой. У них была прелестная маленькая дочка, и этому Никита ничуть не удивился, но оказалось, что у них есть еще и тринадцатилетний сын! А ведь Никита видел, когда у нее появилось кольцо! Дочка вписывалась в эти сроки, а вот сын никак не вписывался. Никита подумал было, что это сын Николая от предыдущего брака, тем более что мальчик был похож на него как две капли воды, но стоило только взглянуть на Андрея и Веру, чтобы убедиться, что она его мать. Она была центром его жизни, он к ней обращался с вопросами, у нее просил разрешения по любому поводу. Никита заметил между ними большое сходство: не в чертах лица, а в мимике, в жестах, в повадке. Но как же тогда объяснить, что Вера и Николай поженились совсем недавно? Неужели они столько лет прожили в гражданском браке? Хотя… мало ли что на свете бывает.

Никите так и не суждено было узнать, что Оленькина подружка, «пресловутая Лора», — он теперь называл ее только так, Ниниными словами, — приходилась Вере Васильевне сестрой, что именно она сыграла роковую роль в жизни этой счастливой семьи. Он кратко рассказал Нине о своем знакомстве с Верой и Николаем, умолчав о вопросах, так и оставшихся без ответа.

Они подъехали к служебному входу в театр, и их впустили внутрь, но черноволосый красавец-режиссер встретил Нину неприветливо. Он был хмур, взвинчен и даже казался небритым, хотя был чисто выбрит.

— Я хочу поставить современный спектакль. Даже не современный, а вневременной. Мне не нужны корсеты и камзолы, но и современные пиджаки тоже не нужны. Эта история могла произойти в любое время — и в наше время тоже. Понимаете?

— Думаю, да. Мы можем взять за основу костюмы времен короля Лира, — предложила Нина. — Женщины начали носить корсет или шнуровку лишь ближе к концу Средневековья. До этого они носили такие балахоны — котты.

— Я же сказал, мне не нужна история, — раздраженно напомнил режиссер.

— А я хотела взять ее только за основу, — мягко возразила Нина. — Вы не позволите мне посмотреть репетицию? Я могла бы сделать наброски, но сперва мне надо составить впечатление о вашем замысле.

Эта просьба не привела режиссера в восторг. Он окинул Нину и Никиту недовольным взглядом.

— Только сидите тихо, как мышки, — предупредил он. — Мобильники отключите.

Вообще-то Никита не собирался оставаться на репетицию, но, увидев, как неласково его друг принял Нину, решил задержаться.

В зале было темно, горела одна только маленькая настольная лампа казенного вида на столике перед первым рядом кресел. Сцена была освещена выносными софитами, на ней стояла грубо сколоченная трехъярусная декорация, напоминавшая возвышение для хора. Нина жестом показала Никите, что хочет сесть поближе к столику с лампочкой, и он сел первым, оставив ей крайнее место у прохода. Сам Николай Галынин сел в проходе на стул перед столиком.

— Начали! — скомандовал он в стоявший на столике микрофон.

На ярусах декорации появились актеры. На самый верхний ярус — Нина глазам своим не поверила! — вышел Великий Актер, которого она любила и знала по многим фильмам и спектаклям.

«Разве он играет в этом театре?» — мельком пришло ей в голову, но тут Великий Актер заговорил, и она отставила все мысли в сторону.

Увы, он произносил монолог Лира, раздающего свои земли дочерям, так наигранно и неубедительно, что теперь уже она не поверила своим ушам. Это было ужасно. Нина поняла, почему режиссер так недоволен.

Вдруг Галынин громкими и редкими хлопками прервал монолог:

— Не то, не то, не то! Всеволод Максимильянович, ну мы же договаривались! Ну сколько раз мы с вами это проходили! Дайте мне Сталина, совершенно безбашенного Сталина, обезумевшего от беззакония, поверившего в свое всемогущество. Ему хочется испытать свою власть на прочность. Дайте мне старуху из пушкинской сказки на последнем этапе ее сказочной карьеры. «Уж не хочет быть она царицей, хочет быть владычицей морскою». А вы…

— Вы меня извините, Николай Александрович, я не сталинист, вы же знаете. Но в отличие от вас я видел Сталина живым. Даже вблизи, вот как вас сейчас. Так вот, Сталин никогда бы на такое не пошел. К нему можно относиться как угодно, но он был гением власти. Досконально знал ее механизм, все ее тайные пружины. И он никогда не стал бы испытывать свою власть на прочность. Сталин не мог заиграться, понимаете?

— Думаете, не мог? — переспросил режиссер. Было видно, что этот спор идет у них не в первый раз. — Да Сталин под конец жизни накуролесил не меньше, чем Павел I. Он своими руками отстранил от себя и уничтожил преданных ему людей. Сам загнал себя в ловушку.

— Это потому, что он взвалил на себя непосильную ношу. Невозможно управлять такой огромной страной в одиночку, все держать в памяти, но он никому не доверял… в отличие от короля Лира. Вот и надорвался.

— Ну как его не пожалеть! — иронически хмыкнул режиссер. — Скажите, а пытаться в одиночку управлять такой огромной страной, по-вашему, не безумие? Это не значит отрываться от реальности? Вот и Лир взвалил на себя непосильную ношу, он сам в этом признается. Конечно, он неискренен, он говорит только для того, чтобы его тут же опровергли, чтобы ему польстили, но тем не менее говорит чистую правду. Поймите, главный вопрос пьесы: как отдать власть и в то же время сохранить ее?

— По-вашему, именно так вопрос стоит для Лира? — осведомился Великий Актер.

— Для кого вопрос стоит именно так, вы знаете не хуже меня. Для Лира — безусловно, — ответил режиссер. — Это универсальный вопрос для любого тирана. В том числе и для Сталина.

— А я думал, эта пьеса — об отношениях отцов и детей.

— Верно. Отцов и детей, испорченных квартирным вопросом. — Взгляд режиссера блеснул лукавством. — Хорошо, считайте это дворцовой интригой. Лир подстраивает дочерям ловушку. Между прочим, Регана с Гонерильей сами об этом говорят в следующей сцене. Они не верят, что Лир откажется от власти, что он отдаст им земли. Они боятся его. Вся эта щедрость может обернуться провокацией. Вполне в духе Сталина.

Никита вспомнил, как они с Ниной обсуждали, мог ли Сталин испытывать угрызения совести. Он поглядел на Нину и увидел, что она тоже смотрит на него. Она кивнула. Никита понял, что она тоже об этом вспомнила.

— Еще раз вам говорю, — устало повторил между тем Великий Актер, — Сталин держался за власть всеми присосками и прекрасно знал, как она работает. Конечно, за Кремлевской стеной он был оторван от реальной жизни, но не настолько, чтобы ради эксперимента отдать то, на чем зиждется власть. А то, что вы предлагаете, — это не Сталин, это, извините, какой-то Жириновский!

— Вот! — вскричал режиссер, вскакивая с места.

Одним прыжком, как показалось Нине, он очутился на сцене. «Обезьяна с тигром», — вспомнилось ей лицейское прозвище Пушкина.

— Вот и дайте мне Жириновского! — воскликнул Галынин и вдруг, тыча пальцем в Великого Актера, заговорил с характерными, всей стране знакомыми запальчивыми интонациями человека-партии: — Вот ты! Ты мерзавец! Ты у меня попляшешь! Я тебя первого к стенке поставлю, первого! Однозначно!

Это был показ, знаменитый галынинский показ. Это было так смешно, что даже Нина и Никита, которым было велено сидеть тихо, рассмеялись в голос. Все актеры на сцене хохотали, Великий Актер сгибался пополам, хлопал себя по коленям и утирал выступившие на глазах слезы.

А повеселевший режиссер как-то сразу похорошел и стал симпатичным. С улыбкой на лице он немного походил на голливудского актера Кларка Гейбла.

— Вот и дайте мне Жириновского! — повторил он, отсмеявшись. — Я не прошу портретного сходства, но дайте мне вот этот занос, эту оторванность от действительности, легкое парение над ней. Ваш герой должен быть как будто немного под газом. Поймите, для него власть давно стала абстракцией. Ему хочется ощущать ее… осязать. Вот он и вымогает у дочерей доказательства верноподданности. Он же ни минуты не сомневается, что бразды правления останутся в его руках.

— Я понял. Это было безумно смешно, но, кажется, я понял. Дайте мне минуту, — попросил Всеволод Максимильянович.

— Я могу изобразить Жириновского, — вызвался молодой актер, сидевший на третьем ярусе сбоку, свесив одну ногу и подобрав под себя другую.

Нина его узнала — он играл роль «От автора» в «Онегине» — и догадалась, что здесь он будет играть Шута.

— Не надо, Юра, — отозвался Николай. — Не будем отбивать хлеб у Максима Галкина.

Великий Актер снова появился на третьем ярусе и начал произносить слова роли, но теперь монолог зазвучал совсем по-другому. Он не подражал Жириновскому, но еле заметное сходство все же чувствовалось. Он говорил возбужденно и слегка сглатывал слоги. Наверное, зрители на спектакле услышат что-то мучительно знакомое, но так и не поймут, в чем дело, подумала Нина. Как бы то ни было, безумный монолог Лира вдруг стал осмысленным, темные места прояснились. Сцена пошла, дочери, стоявшие ярусом ниже, начали отвечать отцу.

Нина открыла свою папку, извлекла альбом и толстый мягкий карандаш и принялась делать зарисовки.

 

Когда репетиция закончилась, Никита сказал Николаю, что хочет заехать посоветоваться с Верой Васильевной. Так уж у них повелось: с Николаем он был на «ты», с Верой — по отчеству и на «вы».

— Тебя Леша отвезет, — повернулся он к Нине.

— Поедемте с нами, — пригласил ее Николай.

— Нет, спасибо, но я лучше поеду домой, — отказалась Нина. — Есть кое-какие идеи, хочу поработать.

Никита поддержал ее:

— Мне нужно поговорить с Верой Васильевной по делу. А в гости заедем как-нибудь в другой раз.

После долгих препирательств с шофером Лешей, не желавшим отпускать хозяина одного, Никита все-таки сел в машину к Николаю.

— Олигарх, понимаешь, — подмигнул он Нине на прощанье.

— Мы можем поехать за ними, если хотите, — предложила Нина, садясь в машину.

— Есть кому за ними поехать. — Леша кивнул в сторону темного джипа, выезжавшего со стоянки следом за вишневой «Короллой» Галынина.

— Ладно, тогда домой, — вздохнула Нина и вдруг спохватилась, что уже во второй раз называет Никитину квартиру домом. — В смысле, к Скалону.

Вернувшись в квартиру, она прошла прямо в свою комнату, на ходу погладила прыгающего от радости Кузю и села к столу. В ее комнате стоял маленький антикварный столик-бюро. Нина извлекла из папки альбом и принялась за дело.

Она не чувствовала голода, работала, не замечая ничего. Впервые за долгое время она была по-настоящему счастлива, хотя давно уже, а может быть, и никогда, не мыслила подобными категориями.

 

Никита вернулся весьма довольный своей миссией.

— Ты пообедала? — спросил он, заглянув к Нине.

— Нет, я заработалась и забыла.

Его лицо окаменело.

— И что же, Дуся не предложила тебе поесть?

— Она предложила, а я отказалась, — поспешно солгала Нина. — Да ничего страшного! Мы можем вместе пообедать.

— Меня там покормили, — сказал Никита. — Подожди, я сейчас.

— Никита! — Нина вскочила и бросилась за ним. — Не надо. Все в порядке. Я не голодна.

— Нет, не все в порядке. Подожди меня здесь. Не ходи за мной.

— Я не хочу, чтобы вы из-за меня ругались.

— Мы не будем ругаться. — Он вернулся к ней, обнял, поцеловал и отвел обратно к столу. — Заканчивай свой рисунок. Ну-ка дай мне взглянуть! Что это?

— Ничего. — Нина захлопнула альбом. — Дуракам полработы не показывают. Это пока лишь наметки. А ты узнал, что хотел?

— О да. Даже более чем. Вера Васильевна дала мне ЕБЦУ.

— Что? — не поняла Нина.

— ЕБЦУ. Еще Более Ценные Указания. Это у меня в институте так шутили, и на работе прижилось. Ладно, работай.

Никита направился прямо в кухню. Дуся была там, занималась готовкой.

— Вернулись, Никита Игоревич? — приветливо улыбнулась она. — Может, проголодались?

— Да я-то в гостях поел, а вот почему вы Нину обедом не покормили? Вот что я хотел бы знать.

Дуся тут же напустила на себя воинственный вид.

— А она ничего не говорила. Хотела бы есть, попросила бы. А она ушла прямо к себе, да так и не выходила. Откуда мне знать?

— Она работала. — Никита изо всех сил старался не рассердиться. — Я тоже иногда дома работаю и поесть забываю, но меня вы всегда спрашиваете.

Дуся молчала. Ее лицо стало замкнутым и враждебным.

— Глаз у нее дурной, у вашей Нины. Я сразу поняла, — буркнула она наконец.

— Глаз дурной? — переспросил взбешенный Никита, не веря своим ушам. — Про дурной глаз это вы с мамочкой с моей поговорите. И про сглаз, и про порчу. То-то вы отказались к ней ездить! А сейчас, если хотите сохранить место, немедленно извинитесь перед Ниной и подайте ей обед.

— Да уж ужин скоро! — не сдавалась Дуся.

— Извинитесь, Евдокия Егоровна, — сурово повторил Никита. — Нина ни в чем не виновата. В тюрьму ее хотел засадить один… очень нехороший человек. Она там чудом выжила, на нее покушение было. Тоже, скажете, не зазря? Да она настоящая героиня, если хотите знать. На суде все было против нее, а она сумела вырваться. Им пришлось ее освободить. Но тот человек все еще ей угрожает, и я все сделаю, чтобы положить этому конец. А вы начинайте привыкать к тому, что она здесь хозяйка.

Он повернулся и вышел из кухни.

 

Никита прошел в кабинет: ему не терпелось проверить кое-что из ЕБЦУ, полученных от Веры Нелюбиной. А Дуся собрала поднос с едой и поднялась наверх. Она робко постучала в дверь, удерживая поднос одной рукой, и просунула голову в щель.

— Я извиняюсь, вы, может, кушать хотите?

Нина сокрушенно покачала головой:

— Я же его просила не ругать вас!

— А он выругал меня, дуру старую, и правильно сделал. Что ж вы с утра не емши? А я думаю: ну, мало ли? Может, не хочет. Может, где в городе поели.

— Нет, мы в театре были, на репетиции. Я буду костюмы делать к спектаклю. То есть я надеюсь, что буду, если режиссеру понравятся мои эскизы.

Нина убрала альбом, и Дуся поставила на стол поднос с едой.

— Так вы художница? — спросила она почтительно.

— Да ну, какая художница! Просто портниха. Хотите, вам что-нибудь сошью?

— Да мне не надо, — смутилась Дуся.

— Почему нет? Мне сегодня машинку привезли, ко мне заказчицы будут приходить. Никита Игоревич разрешил, — торопливо добавила Нина.

— А как же он говорил, что вы скрываетесь? — нахмурилась Дуся.

— Лично я ни от кого скрываться не собираюсь, — решительно объявила Нина. — Это Никита думает, что мне грозит опасность. Я так не думаю.

Дуся решила выяснить все до конца.

— А это правда, что вы в тюрьме сидели? Он мне не говорил, — тут же заторопилась она, — я сама догадалась.

— Да, я сидела в тюрьме. В следственном изоляторе. Но меня судили и выпустили. За недоказанностью.

— Как это? — не поняла Дуся.

— Это значит, что мою вину не удалось доказать. Можете считать меня преступницей, ловко избежавшей наказания.

— А в чем вас обвиняли? — продолжала расспрашивать Дуся.

— Да вы сядьте, — предложила Нина, принимаясь за еду. — Меня обвиняли в продаже наркотиков. А я… в отношении наркотиков я экстремистка. Не приемлю ни в каком виде и качестве. Для меня наркоман — это человек, добровольно отказавшийся от всех своих прав. Наркоман ведет войну со всем миром, и в этой войне он способен на все. Мир для него — всего лишь досадная помеха на пути к очередной дозе. Что с вами? — встревожилась Нина. — Почему вы плачете?

Дуся закрыла лицо руками, слезы просачивались у нее сквозь пальцы. Нина бросилась к ней, принялась гладить по голове.

— Да вы ешьте, а то простынет все. Сын у меня наркоман. С компанией спутался и пристрастился. За дурь и на кражу пошел, за нее и сел. Ему бы послушать, что вы сейчас говорили. Я так красиво объяснить не умею.

— Мне очень жаль, — посочувствовала Нина. — А где ваш сын? Я могу с ним поговорить, если хотите.

— В Тарусе он живет, и, спасибо вам большое, только говорить с ним уже поздно. Вы извините, я пойду.

— А вы не знаете, где Никита? — спросила Нина.

— Да где ж ему быть? Ясное дело, в кабинете. Хотите, позову?

— Да, пожалуйста.

— А вы ешьте, ешьте! Я позову. Я сейчас. — И Дуся вышла.

Когда пришел Никита, Нина уже ела клубнику.

— Я вижу, вы наконец поладили, — заметил он, окинув взглядом поднос.

— Она хорошая женщина.

— Да, она хорошая женщина, только упрямая… наверное, как все женщины.

— Нет, мне это нравится! — возмутилась Нина. — Можно подумать, мужчины не бывают упрямыми! А ты знал, что у нее сын наркоман?

— Это есть в ее досье, собранном начальником моей службы безопасности.

Нина нахмурилась:

— Он и на меня будет собирать досье?

— Он на всех собирает досье. Ты только отнесись, пожалуйста, спокойно, — попросил Никита. — В этом нет ничего личного.

— Вот так говорят гангстеры в «Крестном отце»: «Тут нет ничего личного». После чего начинают дырявить друг друга.

Никита рассмеялся от души:

— Ты меня уморишь.

— Что я такое сказала?

— Ничего. Просто смешно. Обязательно передам твою шутку Рымареву. Это начальник службы безопасности, — пояснил он.

— А я ничего смешного не вижу, — стояла на своем Нина. — Частная жизнь человека считается неприкосновенной по Конституции. Ты лучше об этом скажи своему начальнику службы безопасности.

— Давай не будем ссориться, — мягко заговорил Никита. — Рымареву про частную жизнь объяснять бесполезно. Он просто делает свою работу, как он ее понимает. И, надо признать, он делает ее блестяще. Давай я покажу тебе квартиру, картины…

— Ты мне зубы не заговаривай. Я не хочу, чтобы меня проверяли.

— Нина… Давай договорим на ходу.

— Нет, мне надо покормить Кузю. — Нина взяла миски, корм, бутылку с водой. — Кузя, пошли!

Она вынесла Кузино хозяйство в коридор, туда, где под окном лежал его коврик, насыпала в одну миску корм, в другую налила воду, и Кузя принялся за обед. Никита немного понаблюдал, как он аккуратно, изящно, словно птичка, склевывает мясные шарики, потом перевел взгляд на Нину.

— Вы с ним немножко похожи.

— Зубы не заговаривай, — повторила Нина.

— Ну постарайся понять, — нахмурился Никита, — у меня огромная компания. На меня работают тысячи людей… десятки тысяч. В России и в СНГ. И не только в СНГ. Они зависят от меня, понимаешь? И у всех семьи, дети… Компания должна работать как часы, без сбоев. А подставить меня можно запросто, и охотников тьма. Вот на это и нужна служба безопасности. Тебе есть что скрывать?

— За те четыре недели, что мы знакомы, я тебе рассказала всю свою жизнь. Может, твой Рымарев этим удовлетворится?

— Lost cause. В смысле, безнадега. Рымарев любит все делать основательно и всегда доводит дело до конца. Просто не обращай внимания. Считай его мухой на стене.

— Мне кажется, тут очень много лукавства. В Москве твой Рымарев держит тебя под колпаком, а по Литве ты ездишь сам, без всякой охраны.

— В Литве жизнь устроена совсем по-другому, ты же сама видела. Да я и в Москве стараюсь не светиться. Не лезу в политику, не покупаю футбольных команд и яхт размером с авианосец. Не участвую в светских тусовках. Меня мало кто знает. Безвестность — великая вещь. Защищает не хуже Рымарева.

— Но Оленька участвовала в светских тусовках. И от нее он не сумел тебя оградить.

— Он пытался меня предупредить. Я его не послушал.

— Ну и правильно сделал, — вдруг сказала Нина. — Каждый должен свои ошибки совершать сам, не ждать, пока дяденька соломки подстелет.

— Мне эта ошибка дорого обошлась. Но ты права, я ни о чем не жалею. Ты постарайся примириться с Рымаревым. Просто не думай о нем.

— Ладно. Слушай, я все думаю о Дусином сыне. Его нельзя вылечить?

— Можно было бы, если бы он захотел, но он не хочет. Я предлагал. Я готов был отправить его в швейцарскую клинику и оплатить лечение. Он и слышать не хочет. Он считает, что просто балуется, что может бросить в любую минуту. А в принудительное лечение я не верю.

— Я тоже. Дуся мне сказала, что он из-за наркотиков на кражу пошел. А если он опять…

— Нет, больше он на кражу не пойдет, ему это просто ни к чему. Я плачу Дусе большую зарплату, а она все деньги отсылает домой. У нее муж-пьяница и два сына. Младшего мне удалось пристроить на компьютерные курсы, и сейчас он худо-бедно, но все-таки работает. А вот старший вместе с папашей тратит все ее денежки на свои удовольствия. Ну что, пошли? — спросил Никита, увидев, что Кузя вылакал свою водичку.

Он провел их с Кузей по всей квартире.

Нину поразило обилие книг. Специальная комната была отведена под библиотеку, но книги в ней не умещались, полки висели и в других местах. Многие книги были на иностранных языках.

— Сколько языков ты знаешь? — спросила Нина.

— Английский, французский, немецкий — это меня бабушка научила. — Итальянский — на разговорном уровне. Ну и литовский я сам выучил. Я тебе уже говорил.

— А я неуч, — вздохнула Нина.

— Ничего, ты еще все наверстаешь.

Повсюду висели картины. Нина с восторгом узнавала акварели Фонвизина, прекрасный театральный эскиз Билибина, эффектно помешенный в узком простенке, еще один эскиз — Константина Коровина, картины Кропивницкого, Плавинского, Краснопевцева и других представителей «неофициального искусства», редкостную работу Любови Поповой, натюрморт Фалька… У нее глаза разбегались, она радостно вскрикивала, встречаясь с каждым новым шедевром.

В гостиной висел еще один великолепный портрет Никитиной бабушки работы Павла Корина.

— Идем в кабинет, — сказал Никита, — самое ценное у меня там.

Они прошли в кабинет, где висел писанный маслом портрет мужчины и женщины, сидящих за столом на летней веранде. Нина сразу узнала Никитину бабушку, только здесь она была молода. А рядом с ней на портрете сидел… Никита.

— Это же ты, — растерялась она.

— Нет, это дед. Работа Нестерова, твоего однофамильца, тридцать пятый год. Бабушка увезла ее с собой в ссылку и сохранила. А вот еще один бабушкин портрет — Зверев ее писал. А это, — он показал на скромный рисунок в рамке, — портрет Гумилева работы Ларионова. Это мы с ней вместе купили на аукционе в Париже. Да, я успел пару раз свозить ее за границу, когда стало можно. Бабушка боготворила Гумилева.

Нина перевела взгляд на компьютер.

— Тебе удалось что-нибудь найти?

— И даже очень много. Но чтобы найти настоящий компромат, нужно взламывать коды, влезать в чужие файлы. Поэтому я хочу подключить специалиста. Не беспокойся, я ему доверяю, — добавил Никита, увидев, что она нахмурилась. — Это мой самый лучший сотрудник, золотая голова, компьютерный ас.

— Это, часом, не Рымарев? — подозрительно покосилась на него Нина.

— Нет, не Рымарев. Хотя Рымарев тоже нашел бы компромат по своим каналам, если бы я его попросил. Но я не хочу его просить. На этот раз Рымарев останется в неведении. Идем, ты еще спортзал не видела.

Он показал ей свои тренажеры, пригласил пользоваться в любое время. Они вышли обратно в холл.

— Будь я на твоем месте, я бы все картины повесила здесь, — заметила Нина. — Ну, почти все.

— Холл оформлял дизайнер, он сказал, что акцент надо сделать на пол. Никаких других деталей.

— В общем-то, он прав. Хотя, с другой стороны… Вот ты говоришь, у тебя бывают приемы. Ну, представь, приходят люди и с порога видят всю эту красоту. Но потом они проходят в холл, их много, пола уже не видно, одни белые стены. Если бы тут висели картины, если бы стояли растения, было бы гораздо лучше. И стены хорошо бы оклеить обоями… Можно выбрать какие-нибудь нейтральные, без рисунка, но с обоями стены кажутся как-то теплее.

— Можно, я тебе это поручу? Делай что хочешь. Клей обои, вешай картины, разводи зеленые насаждения… Я в этом ничего не понимаю.

Нина страшно смутилась.

— Нет, что ты! Я просто так сказала. Я же здесь гостья.

«Ты можешь стать здесь хозяйкой», — хотел сказать Никита, но у него ничего не вышло. Он решил отложить разговор на потом, когда Чечеткин останется в прошлом.

— Как насчет джакузи? — спросил он вслух.

— Прости, мне что-то не хочется. Мне еще с Кузей гулять.

— Тяф! — подтвердил Кузя.

— А как одно связано с другим? Я что-то не улавливаю.

— Ну-у… — протянула Нина. — После джакузи мне не захочется выходить на улицу.

— Без проблем. Я с ним погуляю. Пойдешь со мной гулять, волкодав?

— Тяф!

— Ну вот, видишь? «Согласие есть продукт при полном непротивлении сторон». Идем, я тебе покажу. — Никита потащил ее в ванную, отвернул краны в огромной ванне, где они вполне могли поместиться вдвоем. — Попробуй, так не горячо?

— Нет, не горячо. Я пойду возьму свои вьетнамки. И банное полотенце.

— Я дам тебе купальный халат. Ты совсем не носишь халатов.

— Я их не люблю, — подтвердила Нина. — «Женщина в халате»… Я в этом жанре не выступаю.

На ней был тот самый голубой деревенский сарафанчик в розовый цветочек, который так волновал его воображение в вечер их знакомства.

— Беги давай, а то вода остынет, — улыбнулся Никита.

— А ты ее покарауль до моего прихода. Кузя, побежали!

Они дружно бросились вверх по лестнице и так же быстро вернулись. Ванна наполнилась, Никита показал Нине, как включать и выключать джакузи.

— Вот халат. Наслаждайся. Пошли, Кузнец.

 

К ужину Нина снова переоделась. На этот раз на ней было кремовое платье шелкового трикотажа с темно-коричневой полосой, идущей от одного плеча к другому, а оттуда вниз до самой талии. В том месте, где полоса делала прямой угол, помещалась единственная пуговица. «Интересно, — подумал Никита, — если расстегнуть эту пуговицу, можно отогнуть весь лиф? И почему у нее все наряды такие пикантные? Или это я такой сексуально озабоченный?»

Дуся подала закуски, они сели за стол. Никита не мог не отметить, что она держится приветливо и пододвигает жюльен из крабов поближе к Нине.

— Ты похожа на Ирэн Форсайт, — сказал он, когда Дуся вышла.

— Думаешь, это комплимент? — лукаво прищурилась Нина. — Мне никогда не нравилась Ирэн Форсайт. Скольким она жизнь поломала! А сама она, по-моему, была страшной занудой и даже в постели полный ноль.

— Я просто вспомнил, что она каждый вечер переодевалась к обеду. Даже когда жила одна.

— Я люблю переодеваться, — призналась Нина. — Французы говорят, что надеть обновку — это как бы заново родиться. Вот мне и захотелось после джакузи чего-нибудь свежего. И твоя столовая обязывает. Тут так красиво… А что, ты против?

— Я? — изумился Никита. — Да я руками и ногами за! Кстати, я просмотрел сайт Щеголькова, там есть его коллекция. И я хотел тебя спросить: почему все они шьют черт знает что?

— «Все они» — это кто?

— Ну, все эти великие модельеры. Вот у тебя платье как платье. Кстати, очень миленькое. А у Щеголькова все так накручено, что я просто не понимаю: кто может это носить? И не он один, — продолжал Никита, не давая ей возразить. — Я, конечно, за модой не слежу, но иногда, мельком, переключая каналы… В общем, на мой непросвещенный взгляд, все эти дефиле одинаковы. Все эти наряды… В них сесть невозможно, не то что делать что-нибудь.

— Коллекции высокой моды — это не то, что предлагается покупателю. Это как в поэзии: стихи для публики и стихи для поэтов. Показы высокой моды делают, чтобы проследить тенденции, что-бы было из чего выбрать. Пако Рабанн, например… Это такой французский кутюрье, — пояснила Нина. — Так вот, Пако Рабанн одевал манекенщиц в крученую проволоку, в кольчугу и прочее в этом роде. Но благодаря ему появились ткани с люрексом и возродился интерес к парче.

— Все равно мне это не нравится, — заупрямился Никита. — Ты тоже шьешь такую муру? Стихи для поэтов?

— У меня случая не было, — горько усмехнулась Нина. — Кто ж мне даст участвовать в дефиле с моими нарядами?

— А почему нет? — опешил Никита.

— Ну как ты не понимаешь? Ты же бизнесмен, ты должен понимать такие вещи. Все это стоит огромных денег: арендовать зал, нанять манекенщиц, пригласить прессу — лучше электронную. Нужно иметь имя, влияние, известность… А меня никто не знает.

Дуся принесла горячее — котлеты по-киевски. Никита все больше хмурился.

— А они откуда все это взяли? Ну, имя, влияние, известность? Деньги? Ладно, давай оставим французов в покое, но этот твой Щегольков…

— Ты же знаешь, откуда у него деньги.

Никита задумался, даже положил вилку.

— Он уже давно практикует, я на сайте смотрел. Неужели с самого начала за ним стоял Чечеткин? Ну, хорошо, допустим. Но даже если стоял, ни за какие деньги нельзя заставить публику ходить на такие шоу, а потом заказывать все эти наряды.

— Ну почему же нельзя? Можно, — пожала плечами Нина. — Я же тебе говорила про лохотрон. Публику невозможно подкупить, но ее запросто можно обмануть. Надо только убедить ее, что это модно, клево, круто, прикольно. Надо организовать кампанию в прессе, показ по телевидению… Почему публика смотрит «Аншлаги» и «Кривые зеркала»? Потому что ее убедили, что все эти шутки ниже плинтуса, все эти мужики, переряженные в женское платье, — это и есть юмор и веселье. И ничего другого публике в ощущениях не дано.

— Значит, тебе не пробиться?

Нина грустно покачала головой.

— Однажды Юля… О боже, я ей даже не позвонила!

— Ну так позвони, в чем проблема? Только потом, хорошо? Вот, возьми еще салата. Так что там «однажды Юля»?

— Как-то раз она протащила на показ мое платье. Я специально для нее сшила. Настоящее вечернее платье, скроенное по косой, но не такое навороченное, как у Щеголькова. Ладно, ты все равно не поймешь, я тебе потом фотографию покажу. А можно мне ее сюда пригласить?

— Господи, о чем ты спрашиваешь? Приглашай кого хочешь, ты тут полная хозяйка. Ну, и что же она сделала?

— Ей это платье очень понравилось. И Юлька… такая оторва! — с любовью воскликнула Нина. — Она протащила его на показ и напялила перед самым выходом на подиум. Никто не успел ее остановить. Понимаешь, манекенщицы должны выходить на подиум через равные промежутки, без задержек, чтобы это была непрерывная процессия.

— Мне уже нравится твоя Юля. И что было дальше?

Опять ироническая усмешка тронула ее губы.

— Ничего не было. Нет, конечно, Щегольков пришел в ярость, устроил страшный скандал, пригрозил, что никогда ее больше не позовет, но она плевать на него хотела. Юля — высококлассная модель, она и без него работу найдет.

— А что же все-таки было с платьем? — спросил Никита.

— Платье публике очень понравилось, можно сказать, имело успех. Ему аплодировали, его фотографировали… Но оно прошло как часть коллекции Щеголькова. На нем же не написано, что его сшила я.

— А потом? Нет, дай я угадаю. Ты подарила его Юле.

— Да, — подтвердила Нина. — А что мне еще оставалось делать? Все равно его в массовый пошив пустить нельзя. А Юля просто добрая девочка, она хотела показать мою работу, но… просчиталась.

— Интересно, она есть на сайте?

— Конечно, есть. Она мулатка. Точнее даже, квартеронка. Она очень красива. Ты не мог ее не заметить.

— Там была одна мулатка. И в самом деле красавица. Но она совсем еще девочка. Это она?

— Она, она, — кивнула Нина. — Ей девятнадцать, но она уже хлебнула горя на десять тысяч лет вперед.

— А в чем дело? Не расскажешь?

— Не могу, это не мой секрет. И мне бы очень не хотелось, чтобы твой Рымарев копался в ее прошлом. — По выражению его лица Нина поняла, что тут Никита бессилен. — Пожалуй, не стоит приглашать ее сюда.

— Приглашай обязательно. Учти, ты здесь всерьез и надолго. А Рымарев… Я же говорил, считай его мухой на стене. Она-то в любом случае не узнает.

— Я буду знать, — жестко отрезала Нина. — Юля не заслужила такого отношения. И я, между прочим, тоже. Неужели ты ему приказать не можешь? Он же твой подчиненный!

Никиту такая постановка вопроса позабавила.

— Это проблема всех спецслужб мира. И нашего КГБ — ФСБ, и ФБР — ЦРУ, и всех остальных. Да, эти люди склонны выходить из-под контроля. Они рассуждают так: «Хотите, чтобы мы вас охраняли? Мы будем это делать так, как нам удобно. Не хотите — не надо». Я могу уволить Рымарева, но проблемы это не решит. Мне придется нанять другого, а он может оказаться еще хуже. Рымарев хоть честен. Дальше его эти сведения не пойдут. Я ему доверяю. Без охраны, — добавил Никита, предвосхищая ее возражение, — я остаться не могу: меня съедят. Это я пытаюсь конкурировать честно, а мои конкуренты знаешь что вытворяют? И вышки друг у друга взрывают, и партии телефонов воруют, и, главное, доносят почем зря в правительство, в Думу… Я должен быть готов ко всему. И для этого мне нужен Рымарев.

По лицу Нины он видел, что не сумел ее убедить.

— Я все равно не понимаю, при чем тут мы с Юлей. Мы вышек не взрываем, и в правительстве у нас знакомых нет.

— Вы с Юлей… — Никита улыбнулся ей с такой нежностью, что у нее сжалось сердце. — Это называется «секьюрити риск».

— А по-русски?

— Это уже вошло в русский язык. Единственный перевод — «степень благонадежности», но он не передает смысла. — Никита сложил приборы и отодвинул пустую тарелку. — Среди прочего понятие «секьюрити риск» включает такой аспект, как уязвимость для шантажа.

— В смысле, сдам ли я тебя, если на меня надавить? — не выдержала Нина, хотя он собирался еще что-то сказать. — Сдам, можешь даже не проверять. Я думаю, Чечеткин «плохо делал домашнее задание», как говорят в американских детективах. Стоило ему пригрозить Кузе, и уже не надо было бы подбрасывать мне героин.

— Не хочу вступаться за Чечеткина, — засмеялся Никита, — но у него просто не было времени «сделать домашнее задание». Да и не верит он в такие высокие чувства. Он ухватился за первое подручное средство.

— Ты хочешь сказать, что он еще и наркоторговец? — ужаснулась Нина.

— Не знаю. Не исключено. Я это проверю.

— Ты как-то спокойно отнесся к тому, что я могу тебя сдать.

— Если ради Кузи, я тебя заранее прощаю, — улыбнулся Никита. — Но я хочу в принципе исключить такую возможность. А пока расслабься… Ой, пардон, ты этого слова не любишь…

— Ничего. Я расслабилась в джакузи. Что ты хотел сказать?

— Чечеткин не знает, где ты, это я уже проверил. Можешь спокойно звонить своей Юле.

— А тебе не кажется, что все это смахивает на шизофрению? После выхода из тюрьмы, да и в тюрьме тоже, если на то пошло, я уже могла раструбить его тайну всему свету. И даже до тюрьмы. Я могла обзвонить всех своих знакомых вечером накануне ареста. Я могла всем растрепать на работе в день ареста.

— Но ты же не растрепала, — возразил Никита. — Если бы ты его выдала, об этом уже трубила бы вся желтая пресса и весь Интернет. Но Чечеткин просчитал ситуацию и понял, что ты этого не сделаешь. А ты, если хочешь понять, что двигало Чечеткиным, должна рассуждать, как он.

— А ты откуда знаешь, что он понял, а чего не понял? — удивилась Нина.

— Очень просто. Он же думал, что ты его узнала.

— Я и правда его узнала, только фамилию вспомнить не могла.

— А вот уж этого он знать не мог. Он решил, что тебе все про него известно: и имя и должность. И он рассудил, что закладывать его тебе невыгодно. Зато имеет смысл его шантажировать.

— Но я не…

— Ну да, — перебил ее Никита, — ты не шантажистка. Но мужики-то не знают! Я же говорю, рассуждай, как он. Шантажом ты могла бы выдоить его досуха. Вот он и решил сыграть на опережение.

— Может, он теперь просто от меня отстанет? — жалобно протянула Нина.

— Мы не можем на это рассчитывать, — покачал головой Никита. — Все, это не обсуждается.

Он не стал ей говорить, что хочет поквитаться с Чечеткиным не только ради нее.

На десерт Нина поела клубники и объявила, что хочет погулять с Кузей. Кузя встретил эту новость с энтузиазмом, а Никита обиделся.

— Я же с ним гулял перед ужином!

— А я погуляю перед сном.

— Тогда пошли вместе.

— Я сперва Юле позвоню. Можно я позову ее завтра?

— Бога ради.

— Кузя, идем! — скомандовала Нина.