Джейк
Снег бьет мне в лицо. Мопед с трудом преодолевает снежные заторы на проселочной дороге. Я выехал из дому уже когда стемнело. Из-за снега почти ничего не видно, и я еду тихо, боясь, что меня занесет на повороте. Не хочу даже думать о том, что произойдет, если я попаду в аварию. Здесь мне никто не поможет.
Впрочем, не то чтобы это было важно.
Я думаю о папе под арестом в Эребру. И о Мелинде, о выражении ее лица, когда она увидела меня на кровати в женском платье с накрашенными помадой губами. Об удивлении и ужасе в ее глазах, ставшими жестоким напоминанием о том, кто я, или, точнее, какой я.
Противоестественный.
Как только Мелинда уехала, я переоделся и отправился в путь.
Рюкзак запихнул в багажник. Там дневник Ханне, мобильный, замороженный хлеб и две банки колы.
Доехав до шоссе, я сворачиваю в сторону места, которое все упрямо называют центром, хотя речь идет о кучке полуразвалившихся домов посреди поля.
Во всяком случае, так считает Ханне.
Я выезжаю на узкую дорожку, ведущую к дому Саги. Ставлю мопед возле крыльца и звоню. Из дома доносятся громкие голоса.
Открывает мама Саги, одетая в розовую домашнюю одежду. Черные волосы собраны в узел на голове. В руках – мокрая тряпка.
– Джейк? В такую погоду? Входи скорей.
Она открывает дверь, и я оказываюсь в тепле. Снимаю ботинки, вешаю куртку на крючок в прихожей.
Мама Саги считает, что в доме всегда должны царить чистота и порядок. Уборка – ее главное хобби. В ее семье под каждым крючком именная табличка, у каждого члена семьи свое место на обувной полке. Есть место и для гостей тоже. Туда я и ставлю ботинки.
В гостиной работает телевизор.
Беа, младшая сестренка Саги, которой двенадцать лет, выбегает из кухни с «Айпадом» в руке. Видно, что она в бешенстве. Очевидно, я помешал семейной ссоре.
– Это он меня ударил! – кричит она.
Мама поворачивается к ней и скрещивает руки на груди.
– Ну и что? Нельзя отвечать насилием на насилие. И я не хочу, чтобы твоя учительница снова звонила мне с жалобами. Поняла? Мне было неловко. Ты девочка, Беа, ты должна быть мудрее.
– Но он ударил меня! Со всей силы!
– Любовь часто начинается с ссоры. Наверняка он ударил тебя только потому, что ты ему нравишься. С мальчиками так бывает. Они не способны по-другому выражать свои чувства. Поймешь, когда вырастешь.
Сага появляется в дверях.
Волосы приобрели новый оттенок розового, темнее, почти лиловый. Из драных черных джинсов торчат нитки. Белая нежная кожа виднеется в дырках на бедрах и коленях.
При виде меня ее лицо расплывается в улыбке.
– Привет! – спешит она ко мне.
– Привет, – здороваюсь я, внезапно осознав, что не знаю, зачем я сюда приехал.
Но Сага только улыбается, берет меня за руку и тянет в гостиную. Усаживает на диван рядом с кошкой Муссе.
– Как дела? – спрашивает она, садясь рядом по-турецки.
– Хорошо, – лгу я. – Из-за чего они ссорились?
– Ерунда. Беа опять кому-то тумаков надавала.
Я думаю о словах мамы Саги, что мальчики дерутся, потому что не могут по-другому выразить свои чувства. Словно парни – больные монстры, которые умеют говорить только языком кулака. Удар по лицу – «ты милая». Удар в живот – «ты мне нравишься». Тычок в спину – «хочешь со мной встречаться?».
Сага с улыбкой проводит рукой по волосам:
– Я покрасила их в оттенок потемнее. Что думаешь?
– Красота!
– Спасибо, а то мама думает, я выгляжу как шлюха.
Раздаются шаги, и в гостиную заглядывает мама Саги.
– Барышня! – возмущается она. – Я ничего такого не говорила. В этом доме мы не употребляем такие слова. Ты не видела мои черные джинсы?
– Не знаю. А должна была?
Сага закатывает глаза.
– Это мои джинсы. И я хочу надеть их сегодня на ужин у Бьерна. Так что тебе придется их поискать.
Она уходит.
Сага вздыхает, а мне становится не по себе.
Бьёрн Фальк. Новый парень мамы Саги, осужденный за избиение. Швырнувший свою подругу прямо в раскаленную печку в сауне, после чего той пришлось перенести множество операций по пересадке кожи. А я не могу рассказать Саге об этом, хотя должен был бы.
– Красиво, – искренне повторяю я.
Цвет напоминает мне о цветах, растущих летом вдоль канав. Маме они очень нравились.
– Он гораздо выразительнее, – добавляю я.
– Именно так, – остается довольной Сага.
Я поеживаюсь от холода. Сага трогает меня за рукав.
– Ты весь мокрый. Погоди – я одолжу тебе кофту.
– Не нужно, – шепчу я.
Но Сага уже убежала в прихожую. Она возвращается через несколько минут с футболкой и толстой ярко-розовой шерстяной кофтой грубой вязки почти того же цвета, что и ее волосы. На одном рукаве образовалась петля. Сага сует палец в петлю и приподнимает брови.
– Эта кофта за все цепляется.
Я беру кофту, и после коротких раздумий решаю, что не хочу разочаровывать Сагу, и надеваю ее. Кофта длинная, достает до середины бедер.
– Шикарно. Тебе идет розовый.
Я не отвечаю. Мне всегда нравился розовый, но я не могу в этом признаться.
В доме тихо. Ссора прекратилась. Слышно только голос диктора из выпуска новостей по телевизору. За окном в бесконечном танце кружатся снежинки.
Муссе поворачивается на спинку. Сага гладит ее по брюшку. Браслет у нее на руке слегка позвякивает.
– Хочешь посмотреть ужастик?
– Конечно.
Сага включает старый фильм о подростках, отправившихся в лес на поиск ведьмы по имени Ведьма из Блэра и заблудившихся. Фильм похож на любительские съемки, но Сага пояснила, что так сделано специально. Это такой маркетинговый ход.
Весь смысл в том, что зрители должны поверить, что подростки сами сняли этот фильм. И раньше люди в это верили. Ее мама сказала, что, когда смотрела его вскоре после выхода, ей было очень страшно.
– Ты серьезно?
– Серьезно, – кивает Сага, и мы оба хихикаем.
Она кладет руку в мою, ладонь теплая и влажная, и, несмотря на то, что моя рука онемела, я не хочу шевелиться, чтобы не испортить этот прекрасный момент. Я хочу растянуть это ощущение теплоты внутри и порхающих бабочек в животе настолько, насколько это возможно.
– Ты только подумай. Урмберг стал самым опасным местом на земле, хотя обычно тут можно умереть со скуки. Мама рассказала, что телерепортеры хотели взять у нее интервью. Но она была ненакрашенная и отказалась. А еще сюда приехали поглазеть черные туристы.
– Черные туристы?
– Люди, которые любят смотреть на места преступления. В центре маму спросили, как пройти к захоронению.
Я хмурюсь и думаю о недочитанном дневнике Ханне в рюкзаке.
– Это ужасно, – говорю я. – Эта женщина в захоронении. Она была живым человеком, жила, дышала, ходила, как мы… Может, смотрела этот фильм, может, у нее была семья, а теперь она туристическая достопримечательность, как аутлеты в Вингокере.
Я замолкаю.
– Хм… Ужасно, – соглашается Сага. – Но им так не кажется. Это только мы переживаем, потому что у нас есть моральные стандарты.
Снова хихиканье.
– Помнишь девушку из полиции в Эребру, о которой я рассказывала? – спрашивает Сага.
– Твою кузину?
Сага закатывает глаза.
– Нет, ту, что встречается с сыном бывшего мужа маминой сестры из Кумлы. Не важно. Она говорит, что убийство скоро будет раскрыто. У полиции есть подозреваемый.
Меня охватывает страх при мысли, что речь идет о папе.
Сага разглядывает свои ногти.
– Она говорит, что надеется, что его упекут за решетку на веки вечные.
От этих слов что-то лопается у меня внутри. Во рту появляется горечь.
Папа. Заперт в тесной темной камере на веки вечные.
– Интересно, опознает ли его та старуха, которую они нашли в лесу, – продолжает Сага, не заметив моей реакции. – Та, что потеряла память. Кстати, странно, что они поселили ее у Берит, за церковью. Одна старая старуха заботится о другой. Мама говорит, что это плохо кончится. Хотя вроде у Берит есть в этом опыт. Она раньше работала с инвалидами и психами.
– Я таких слов не употребляла!
Это снова мама Саги. Но на этот раз она не сердится, скорее, веселится. Стоит в дверях, перекидывая тряпку из руки в руку.
– Джейк, тебе домой не пора? – спрашивает она.
Я сижу, уставившись в ковер. Мне страшно от одной мысли о возвращении домой. Мама Саги разглядывает меня и хмурит лоб.
– Можешь остаться на ночь и спать на диване, если хочешь, – предлагает она.
Сага смотрит на меня, но ничего не говорит. Вытягивает нитку из драных джинсов, тянет и тянет, пока та не отрывается и не остается у нее в руках.
Я лежу на диване под старым влажным одеялом, которое мама Саги достала из кладовки. Очень мило с ее стороны позволить мне переночевать у них на диване.
Я думаю о том, что часто говорит папа: в Урмберге люди помогают друг другу. Это одно из преимуществ жизни в деревне. Может, он прав.
Я достаю дневник. Поколебавшись, включаю ночник и принимаюсь за чтение.
У нас с Ханне размолвка, но все равно я должен прочитать все до конца и узнать, что случилось на самом деле. И если я найду настоящего убийцу, они отпустят папу.
Возможно, я единственный, кто может его спасти.
Урмберг, 30 ноября
В участке.
Сегодня плохая погода. Похоже, начинается буря.
Дождь стеной, ветер сотрясает дом. Внутри адски холодно. С потолка капает, несмотря на включенный на полную мощность обогреватель.
У нас только что было утреннее собрание. Мы обсудили имеющуюся у нас на данный момент информацию, прошлись по датам, гипотезам, уликам, показаниям свидетелей. Боснийская полиция прислала нам фотографии Нермины. Мы увеличили их, распечатали и повесили на стену. Смерть смотрит на нас со стены. Я смотрю на нее.
Манфред был не в духе. Спросил, с каким типом преступника мы имеем дело.
Я сказала, что вижу три возможных варианта: 1) кто-то убил Нермину случайно (например, автомобильная авария) и спрятал тело в захоронении. 2) Азра убила свою дочь, что объясняет ее исчезновение. 3) Неизвестный человек убил Нермину. Мотив может быть сексуальным.
После мы прошлись по списку людей, работавших в приюте для беженцев в начале девяностых. У большинства криминального прошлого не обнаружилось. Только двое из них по-прежнему живут в Урмберге: Рут Стен, бывшая директриса, и Берит Сунд, пожилая дама, чей дом стоит за церковью на пути к заводу.
По словам Малин, Берит вне подозрений.
Она и мухи не обидит.
Я просыпаюсь от холода.
Одеяло сползло на пол. В гостиную просачивается свет из кухни. Что-то хрустит на полу, когда я шарю там в поисках одеяла. Может, чипсы.
Мама Саги ненавидит чипсы в гостиной. Если бы она знала, что под диваном чипсы, уже примчалась бы посреди ночи с пылесосом в руках.
Я втаскиваю обратно одеяло, но внезапно застываю, охваченный ужасом. Смотрю на пол.
Дневника нет.
Вскакиваю с дивана, опускаюсь на колени и заглядываю под диван. Но ни там, ни между подушками его нет.
Она сидит в постели с дневником в руках. Щеки мокрые от слез. Розовая прядь спадает на глаз.
– Сага, – начинаю я.
Она качает головой, словно не желает со мной говорить.
– Послушай…
– Это ее дневник, да? Той, что заблудилась в лесу?
Я киваю в ответ.
– Ты должен был мне все рассказать, – шепчет Сага.
Я стою на холодном полу, чувствуя, как холод проникает в каждую клеточку тела. Окна сотрясаются от сильного ветра.
Да, я должен был рассказать. Но не рассказал. И я даже не могу объяснить ей, почему не сделал этого.
– Ты должен был сказать, что нашел дневник и что Бьёрн Фальк преступник. Что, если он попытается убить маму? Бросить ее в печку в сауне? Или тебе это в голову не пришло?
– Я…
– Почему ты ничего не сказал? Я думала, мы доверяем друг другу.
Ее голос похож на шепот.
Сага качает головой и утирает слезу.
– Потому что твой папа, возможно, кого-то убил?
– Нет! Нет!
– Потому что у тебя не осталось бы родителей, если бы его посадили…
– Папа никогда бы…
– Откуда ты знаешь… – сухо усмехается Сага. – Этого никто не знает. И что ты собирался делать? Ты же не собирался туда поехать?
– Куда?
Сага хмыкает.
– Ты даже не дочитал до конца?
Я молчу. Сага покачивается взад-вперед в кровати, уставившись на стену.
– Сага, – умоляю я, – только не рассказывай никому, прошу тебя!
Сага поворачивается ко мне. Глаза у нее словно черные дыры. Костяшки пальцев, сжимающих дневник, побелели.
– Это все, что тебя беспокоит? Что я могу кому-то рассказать?
– Нет, я…
– Я хочу, чтобы ты пошел туда, – кричит она и швыряет в меня дневником.
Дрожа листами, он пролетает через комнату и приземляется мне на левую ногу. Но я не чувствую боли, только ужасную пустоту внутри, потому что понимаю, что, скорее всего, потерял ее.
– Убирайся! – кричит она. – И никогда больше не возвращайся.
Сага отворачивается и прячет лицо в подушку.
