Глава 12
Разбудили меня голоса.
– Похоже, что этот дан опился пивом и упал со своего корабля в море, – произнес сипловатый голос.
– Теперь его ждет веселенькое похмелье, – ответил другой.
– К счастью для него, оно будет недолгим, – со смехом ответил сиплый.
Я открыл глаза и увидел над собой двух рассматривающих меня крестьян. Прямо в грудь мне были нацелены железные острия вил.
– Проснулся, – сказал левый крестьянин. – Что ж, так будет даже лучше. Он должен увидеть, как саксы платят свои долги.
Крестьянин замахнулся вилами, собираясь пригвоздить меня к песку. Я хотел повернуться на бок, увернувшись от удара, но почувствовал, что мое тело не слушает меня. В голове, как рой пчел, мелькали мысли. После того, как меня изгнали из войска, лишили дома и чести, возможно, смерть была бы лучшим выходом. Но разве для этого я вчера изо всех сил греб к берегу, борясь с волнами и отливом? Разве не позорно умереть на пустынном берегу от руки какого-то крестьянина с его заржавленными вилами?
Я разлепил губы и негромко проговорил:
– Ордульф… У меня дело к элдормену Ордульфу…
Вилы ударили в песок сбоку от меня.
– Гляди-ка, – сказал сиплый, – он говорит по-нашему…
– Да, я говорю по-вашему… – Я спешил, потому что сиплый снова начал замахиваться. – И у меня дело к элдормену Ордульфу. Вы получите награду, если отведете меня к нему.
Сиплый замедлил свой замах.
– Этот дан думает, что он обхитрит нас, – сказал он с сомнением. Потом он рассмеялся и снова замахнулся. – Лучший дан – мертвый дан.
Но другой остановил его руку.
– Может, нам и правда дадут награду. Пара серебряных монет нам бы не помешала, – сказал он. – А отправить его в ад никогда не поздно. Да и вилы – слишком легкая смерть для дана. За сожженные дома он должен гореть на костре, а за разграбленные церкви ему отрубят руки.
Сиплый нехотя кивнул. Он перехватил вилы черенком вниз и ударил меня ими в голову.
В следующий раз я очнулся посреди толпы. Нас окружали дома, и я понял, что крестьяне привезли меня в город. Я лежал на боку со связанными за спиной руками. Мой лоб жгло, словно к нему приложили раскаленные клещи. Голова гудела. Я едва смог открыть глаза, которые были чем-то склеены. Видно, моей засохшей кровью. Люди вокруг смотрели на меня с ненавистью. Время от времени из толпы ко мне подбегали мальчишки. Кто-то просто плевал мне в лицо, а те, кто посмелее, пинали меня ногами.
Я застонал и снова попросил отвести меня к элдормену Ордульфу. В ответ раздался смех. Невысокий воин ударил меня древком копья в живот и сказал с издевкой:
– Да ведь элдормен у вас в плену. Ты, может, хочешь, чтобы мы отвезли тебя к своим?
Я собрался с силами и проговорил:
– Ордульф уже на свободе и скоро будет здесь. – Я догадался, что слухи о побеге ярла еще не дошли сюда. – И он даст вам награду за меня.
Среди толпы послышались выкрики. Кто-то предложил начинать складывать костер, а воин с копьем снова ударил меня и сказал:
– Даже если ты говоришь правду, тебе это не поможет. У нас тут не милуют данов. Так что молись своим поганым богам, а мы тут проследим, чтобы ты отправился к ним хорошо прожаренным.
В это время сквозь толпу, раздвигая людей лошадьми, протиснулись несколько всадников. Один из них, в кольчуге и шлеме спросил у кого-то, что тут происходит. Ему ответил воин с копьем:
– Мы поймали дана, господин, сейчас устроим для него добрый костерок, чтобы он согрелся. А то, вишь, замерзает.
Ударивший меня черенком вил на берегу крестьянин выступил вперед.
– Этого дана поймали мы с братом. Он говорит, что у него дело к элдормену Ордульфу. Говорит, что нам за него дадут награду.
Я попытался улыбнуться крестьянину. Видно, он не хотел, чтобы меня сожгли бесплатно.
Всадник в шлеме, видно, тан, покачал головой.
– Наш досточтимый элдормен в плену у данов. А даже если он освободится, не верится мне, что станет он давать серебро за такого жалкого пленника. Скорее уж наградит вас, если вы принесете ему его голову.
– Подожди отец, дай мне взглянуть, – произнес всадник в сером плаще за спиной тана.
Этот голос был знаком мне, но я не мог поверить, что снова его слышу.
Всадник в плаще тронул коня и выехал чуть вперед. Он сдвинул с головы свою накидку, чтобы лучше рассмотреть меня, и рыжие волосы упали ему на лицо. Вернее, ей, потому что это была Бриана.
Она посмотрела мне в лицо и спросила:
– Какое дело у тебя, дан, к элдормену Ордульфу?
Я попытался улыбнуться ей, но потом сообразил, что она не назвала меня по имени. Видно было, что ей не хочется, чтобы в толпе узнали, что мы знакомы.
– У элдормена долг передо мной, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. – Многие скажут, что долг, не отданный вовремя, – урон чести.
– Не тебе тут говорить о чести, дан, – сурово сказал тан Эльфгар, отец Брианы, чье имя я хорошо помнил по ее рассказам.
Потом он обернулся к дочери:
– Ты знаешь его? – Он обвел глазами толпу и объяснил им:
– Моя дочь была в плену у данов, и ей удалось сбежать. Не зря мы так долго молили господа о милосердии.
Я едва не рассмеялся, но сумел удержаться. Что ж, господь или я, но Бриана действительно вернулась домой. А мне мои боги что-то не очень помогали в последнее время.
Бриана еще раз внимательно посмотрела на меня и сказала:
– Я несколько раз видела этого дана. Он у них был хёвдингом – вождем над кораблем – человеком не из последних. – Она замолчала, а затем продолжила. – Потому грехов на нем больше, чем на простом дане, и смерть на костре была бы для него слишком легкой. Он заслуживает суда и смерти более мучительной. Надеюсь, что суд элдормена Ордульфа удостоит его четвертования или смерти на колесе. То будет достойной карой за все его злодеяния. Она повернула коня и стала выбираться из толпы. Народ одобрительно заголосил. Я хотел крикнуть вслед Бриане что-нибудь про месть отвергнутых жен, но промолчал. К чему все это теперь? Костер, четвертование или смерть на колесе – какая разница? Я не доставлю ей радости и не покажу, что испугался.
Тан Эльфгар подал знак, из толпы вышли несколько воинов и, подняв меня за связанные руки, поволокли куда-то. Мои ноги волочились по земле, а вывернутые плечи болели, однако я был приучен терпеть боль. И это было еще не самое страшное.
Попетляв между домами, воины втащили меня на большую площадь перед каменной церковью. Из дома с высоким крыльцом вышел какой-то знатный господин, судя по его толстой золотой цепи на груди. Он подошел к нам, и воины растолковали ему, что меня ждет суд элдормена, когда он вернется.
Человек с золотой цепью посмотрел на меня и с издевкой произнес:
– Добро пожаловать в Эсканкастер, Сигурд сын Харальда. Надеюсь, тебя достойно встретили?
Я всмотрелся в его лицо и узнал тана Годреда. Когда мы в последний раз виделись, мои люди связанным везли его к ярлу Паллигу. Это его людей мы убили на постоялом дворе несколько недель назад.
Я покачал головой:
– Гостей у вас здесь принимают без почета. Никто не усадил меня у огня и не налил полный рог пива. Надеюсь, у ярла Паллига прием был получше.
Тан Годред поморщился. Не стоило мне упоминать о его плене, однако я не удержался. Тан еще раз посмотрел на меня сверху вниз и сказал:
– Ярл Паллиг получил за меня сотню марок серебра. Достойный выкуп. Но слегка больше, чем я собирался заплатить. Ничего, теперь пришло время мне возместить часть убытка. Если не серебром, так хотя бы свершившейся местью.
Тан Годред повернулся к сопровождавшим его воинам.
– Властью данной мне элдорменом Ордульфом на время его отсутствия я объявляю, что суд состоится здесь же и сейчас же. Я знаю этого человека – он соглядатай данов и враг всех саксов. За наши разоренные церкви и сожженные деревни его ждет смерть. Есть ли кто-нибудь среди вас, – он посмотрел по сторонам, – кто скажет слово в его защиту?
Все рассмеялись, но я, свисая между двумя воинами, все же произнес, хотя и без особой надежды:
– Я не разорял деревни и не сжигал церкви. Везде я бился честно, и ярл Ордульф и его ближние дружинники могут подтвердить мои слова.
Тан Годред ударил меня кулаком в лицо.
– Не смей произносить имя нашего элдормена, ты, датский ублюдок!
Я сплюнул кровь, и все же выговорил разбитыми губами:
– Я спас жизнь вашему ярлу и его ближним людям. У него передо мной долг.
Тан Годред рассмеялся.
– Наш ярл у вас в плену и вряд ли замолвит за тебя слово. Так что не отнимай понапрасну мое время.
Я начал говорить, что элдормен Ордульф теперь на свободе и прикажет сохранить мне жизнь, чтобы вернуть долг, однако Годред махнул рукой. Воины, что держали меня, разжали руки, и я упал лицом в утоптанную землю.
– Властью, данной мне элдорменом Ордульфом, я приговариваю Сигурда сына Харальда к четвертованию. Завтра в полдень четыре лошади разорвут его на части за все те злодеяния, что учинили даны на нашей земле.
Я понял, что если буду дальше пытаться оправдаться, то только уроню свою честь. И еще я понял, что тан Годред не слишком сильно хочет, чтобы я говорил с Ордульфом. Ведь это от него мы узнали, что элдормен Ордульф с войском выступил в поход против нас, а свои земли оставил почти без защиты. Зная это, Вилобородый ударил на юг. Так что и сам тан Годред был в ответе за наши злодеяния на этих землях. А мне пощады ждать не стоило. И смерть надлежало встречать достойно. Я лежал молча. Годред развернулся и пошел к своим палатам. Однако подняться на крыльцо ему не дали – подбежал какой-то священник и начал что-то говорить. Тан кивнул и снова повернулся ко мне.
– Завтра воскресенье – светлый день нашего господа, потому Сигурд сын Харальда не будет четвертован завтра. Приготовьте коней к понедельнику, – приказал Годред, – а его пока бросьте в яму. Пусть там он молит своих поганых богов о быстрой смерти.
Годред ушел, а меня снова потащили, вывернув руки. Скоро я оказался один с цепью на ноге на дне глубокой вонючей ямы, где держали пленников. Небо над моей головой закрыла решетка. Еды и воды мне не дали. Я уселся в угол и попытался уснуть. Однако, несмотря на усталость, сон не шел.
Я думал о том, как за два дня потерял все, что у меня было: славу, богатство, товарищей по оружию, свободу, наконец. И всему виной была моя страсть к Гунхильд, на которую она даже не и не думала отвечать. Время от времени я вспоминал разворачивающую коня Бриану, ее последний взгляд и слова о четвертовании. Жестокие слова, которые я сам заслужил своей глупостью и верой в несбыточное.
Так прошел остаток дня. Рана на лбу саднила, голова болела, горло пересохло. Время от времени сверху летели камни – это стражники заставляли меня подняться и дать себя разглядеть любопытным. Каждому хотелось увидеть хёвдинга данов, врага всех саксов, перед тем, как четверка лошадей разорвет его на части.
Опустилась ночь, и на черном небе появились звезды. Я встал к южному краю ямы, стараясь разглядеть Путеводную звезду. Только оттуда ее и можно было увидеть. Она висела там, где был мой дом, которого я лишился, где жили моя мать, брат и сестры. Куда скоро вернется мой второй брат Рагнар, который теперь получит мою долю добычи и сможет сам набирать команду на свой корабль.
Сверху послышались голоса. И я подумал, что в этот раз стражники потревожат меня напрасно – в темноте ямы меня все равно нельзя будет разглядеть. Я стоял и ждал, когда сверху прилетит камень, однако вместо этого на веревке мне спустили сушеную тыкву с водой. Я начал жадно пить, когда услышал молитву на латыни, которую кто-то едва слышно бормотал наверху. Я не стал вслушиваться – у саксов свои обычаи. Если благодаря молитвам лошади разорвут меня без долгих мучений, что ж, пусть молятся.
Однако внезапно среди всей этой непонятной латыни я разобрал слова:
– Сигурдус ответис Брианус…
Потом снова послышалась латынь. Я решил, что мне померещилось. Однако через некоторое время слова повторились. Я судорожно вздохнул. Я не знал, радоваться мне или грустить, но теперь в бормотании я, казалось, узнал голос Брианы. Теперь я слушал во все уши.
Наконец, сверху снова донеслось:
– Сигурдус ответис Брианус…
В этот раз слова звучали чуть громче, чем обычно. Я догадался, что Бриана стоит и молится около решетки, закрывающей яму, а недалеко от нее стоят стражники. Потому она не решается позвать меня. Но звуки из глубины ямы вряд ли долетят до ушей стражников. Я ответил едва слышно:
– Я слышу тебя, Бриана. – Я грустно рассмеялся. – Благодарю тебя за выбранную казнь. Целых четыре лошади – большая честь для простого морехода. Ты пришла попрощаться?
Латынь стихла, а потом Бриана начала говорить на языке саксов:
– Обрати свои помыслы к господу нашему Иисусу Христу, прими его в свое сердце, ибо только в вере христовой путь к спасению.
Потом она снова забормотала на латыни. Я крикнул вверх:
– Не трать свои слова понапрасну. Мне все равно не понять их. Я не откажусь от веры отцов, чтобы перед смертью мне повязали на шею деревянный крестик. Или ты думаешь, что от молитв кони совсем ослабеют.
Бриана замолчала, а потом снова сказала на саксонском:
– Господь милостив к заблудшим, и только в его силах даровать спасение.
Наверху наступило молчание. Я хотел крикнуть еще что-то, но внезапно мои мысли натолкнулись на препятствие, как корабль налетает на подводную скалу. Я понял. Сегодня днем, когда я лежал связанный среди толпы, только слова Брианы о суде элдормена помогли мне избежать костра, который уже начинали складывать. Теперь она говорила о том, что я должен принять веру в Белого Христа. «В вере христовой путь к спасению». И она не добавила «спасению души», о котором так часто молила у меня в постели после любовных ласк. Сменить веру значило просто сохранить жизнь. Бриана пыталась спасти меня?
Я в первый с самого рассвета почувствовал, как боги благосклонно посмотрели в мою сторону. Бриана давала мне надежду. Однако зачем мне жизнь? Я опозорен и лишен всего. Конечно, умереть на берегу с вилами в груди – смерть недостойная хёвдинга. Но теперь мне выпала почетная смерть на виду у сотен людей. Обо мне могут спеть скальды, как о Рагнаре Кожаные Штаны, который на своем корабле сел на мель у здешних берегов и которого восточные англы бросили в яму с гадюками. Четыре лошади – почетная смерть, которая завершит мою короткую жизнь и, может, вернет мне славу. Это ли не конец, о котором мечтает каждый? И даже Токе не сможет мне в этом помешать.
Токе! Почему я раньше не вспомнил о том, кто меня предал? Из-за того ли, что я и сам чувствовал вину? Или боль в голове и жажда лишили меня на время способности ясно мыслить? Но ведь Токе знал, что между мной и Гунхильд никогда ничего не было. Даже тогда на пиру в палатах ярла Паллига я вернулся на свое место гораздо быстрее, чем нужно, даже чтобы просто расстегнуть и застегнуть пояс. Токе всегда мне завидовал и пытался оправдаться, представив свои поступки правильными, придумав им причины, которых не было. И на корабле ярла Паллига во время скорого суда он вел себя так же. Ухватился за соломинку, чтобы вывернуться. И при этом чуть не замарал честь самого ярла Паллига при всей команде «Красного змея». Чего еще от него можно было ждать? Ему удалось очернить меня и спасти свою шкуру, однако мое преступление против чести ярла, и правда, было суровым. Или не было?
Я стоял и думал и очень скоро понял, что произошло. Токе вовсе не хватался за соломинку. Он размышлял и готовился. И мой нож на пиру пропал не случайно. Ведь Токе сидел тогда рядом со мной, подливая пива! А то, что он рассказал о моей любви к Гунхильд перед воинами, было вовсе не последней надеждой в попытке оправдаться. Он сделал так нарочно – он хотел посеять слухи о том, что сын Гунхильд, быть может, рожден не от ярла Паллига, а от меня! Конечно, пока ярл жив и силен, никто не стал бы повторять подобные сплетни во весь голос. Но случись что – прилетевшая из ниоткуда стрела или внезапно налетевшая буря – и можно было бы сказать, что сын Гунхильд, которого ярл все чаще называл своим наследником вместо самого Токе, мог быть объявлен незаконнорожденным!
Понятно, когда стали шептаться, что ярл подумывает о том, чтобы сделать своего младшего сына моим фостри, Токе крепко задумался. И придумал, как сбить одной стрелой двух воронов. И теперь он радовался, потому что был уверен, что со мной покончено. И уже наверняка строил новые козни.
Я вдохнул полной грудью смрадный воздух ямы и расправил плечи. Я снова хотел жить! Жить, чтобы отомстить предателю! Но чтобы выжить, был только один путь – пусть даже не по правде, но надо было отказаться от веры в своих богов и назвать своим единственным богом Белого Христа. Я снова вспомнил пророчества отца Асгрима, жреца в Оденсе. Предательство, которое похоронит под собой мои богатство и славу. Страшнее такого предательства нет! Но то же пророчество говорило о том, что и после предательства снова будет удача в бою и снова будет богатство. Непонятно только для кого: для меня, который вряд ли выйдет отсюда живым, или для моего брата Рагнара, который теперь стал хозяином «Летящего».
Но Рагнар, даже если он отвел от меня удар ярла Паллига, не станет мстить за меня Токе. Ведь Токе его друг, а меня все равно уже нет. И если «Летящий» не пришел ко мне на помощь, это значило, что все в войске, даже моя команда, приняли на веру слова сына ярла.
Я представил лицо Гунхильд. Что ждет ее? Даже если ярл не осмелится поднять руку на сестру своего конунга, слухи станут расти, а Токе будет их вкладывать в нужные уши. И никто его не остановит. Кроме меня…
Я опустился на колени, забормотал какие-то бессвязные слова, а потом крикнул наверх стражникам:
– Я хочу перед смертью принять веру в Белого Христа! Позовите священника!
Конечно, никакой священник не пришел ко мне ночью. Но наутро я услышал голоса. Над решеткой склонились головы в накидках и меня спросили, правда ли я готов стать христианином. Я подтвердил, стоя на коленях и продолжая делать вид, что молю их бога о прощении. Наверху началась суматоха. Кто-то с кем-то спорил. Наконец, уже ближе к полудню, решетку открыли, а вниз спустили лестницу. По лестнице спустился кузнец, который расковал мою цепь, и я поднялся наверх.
Там меня уже ждали несколько священников. Один из них, с золотым крестом на груди, сказал:
– Я аббат Эдгар из монастыря Эсканкастера. Правду ли мне говорят, что ты хочешь принять святое крещение?
Я зажмурился, словно от яркого света, и громко произнес:
– Этой ночью я услышал голос бога. И бог сказал мне, что, только приняв веру в него, я смогу спокойно умереть. И теперь я хочу, чтобы меня крестили священники Белого Христа.
Священники отвернулись от меня и стали совещаться. Наконец аббат Эдгар повернулся ко мне.
– Странно слышать подобные слова от человека, погрязшего в язычестве и причинившего немало вреда христианам и слугам господним. Однако Иисус милостив, и мы не вправе отказать в такой просьбе даже кровавому язычнику. Ибо каждая спасенная душа на Страшном суде вопиет перед господом о прощении всех людских грехов.
После этого он подал знак стражникам, и меня снова спустили в яму. Однако на этот раз цепи на меня не одевали. Я сидел на дне ямы и думал о том, как отнесутся мои боги к такому предательству. В это время наверху были слышны споры и разговоры. Несколько раз мне кричали, чтобы я встал во весь рост, потому что жители города хотят увидеть кающегося грешника. Я послушно вставал во весь рост, а потом опускался на колени и изображал молитву. Слышно было, как кто-то изумляется, а кто-то недоверчиво возражает.
Потом мне снова спустили лестницу. Поднявшись наверх, я увидел тана Годреда с воинами и аббата Эдгара со своими священниками. Годред зло спросил меня:
– Что тут несут о крещении? Ты, поганый язычник, который готов был бы ограбить сам Святой престол в Риме, хочешь креститься? Ты надеешься, что я в это поверю?! Я же знаю твою изворотливость! Ты хочешь избежать смерти!
Я, опустив глаза к земле, повторил, что ночью услышал голос, который велел мне очиститься, приняв веру в Белого Христа. И что я хочу умереть христианином.
Годред некоторое время молчал, раздумывая. Потом сказал:
– Знай, никакое крещение не спасет тебя от четвертования. И я не верю ни одному твоему слову.
Тут за меня вступился аббат Эдгар. Он сказал, что никто не должен отказывать в крещении заблудшему, и что крещение язычника – богоугодное дело. К тому же молва о крещении закоренелого язычника и к тому же дана, привлечет в монастырь многих богомольцев, а с ними – немалые дары.
Услыхав про дары, Годред пристально посмотрел на аббата. Тот ответил ему таким же внимательным взглядом. Казалось, они о чем-то молчаливо сговаривались. Годред сказал:
– Я не верю в то, что у него чистые намерения.
Он повернулся к воинам и спросил, не разговаривал ли кто с пленником вечером и ночью. Стражники ответили, что никаких разговоров не было, а к яме приходила только монахиня из монастыря сестер-августинок и молилась за спасение моей души. Годред начал расспрашивать дальше, но стражники только мотали головами: они назвали имя Брианы, но сказали, что никаких разговоров меж нами не было, и сестра говорила в основном на латыни, так что они разобрали только несколько слов о милосердии христовом.
Годред недоверчиво покачал головой, но тут снова начал говорить аббат Эдгар. Он сказал, что это чудо, что невеста христова, избавленная милосердием божьим от языческого плена, своим словом теперь может обращать язычников в истинную веру. Он снова заговорил о богомольцах и дарах.
Годред снова пристально посмотрел на аббата, и тот ответил ему таким же пристальным взглядом. Годред сдался.
– Пускай его крестят, но завтра его ждет казнь. И никакое крещение этому не помешает! – сказал он.
Аббат закивал и сказал, что четвертование – это дело владык земных, и владыки небесные не будут ему мешать. Он только попросил, чтобы казнь отложили на несколько дней: меня не могли крестить, пока я не выучу божьи заповеди, а на это потребуется время. К тому же многие богомольцы захотят воочию увидеть мое покаяние, а это будет сложно сделать, когда лошади уже разорвут меня на части.
Годред снова возразил, но аббат не сдавался. Он снова заговорил о вере и сказал немало слов, которые я не понял – Бриана никогда их при мне не произносила. Похоже, что и Годред понял не все, но в конце концов они уговорились о том, что казнь будет отложена до следующей пятницы. А если до того времени я не смогу запомнить все божьи заповеди, то так тому и быть. В конце концов, и среди добрых христиан немало таких, что не могут повторить их без подсказки. Но Иисус все равно принимает их в свои владения. После этого меня снова посадили в яму.
Я был зол: только что я отказался от веры в моих богов, но это не принесло спасения, о котором говорила Бриана. Или она настолько ослабела умом, вернувшись в родные края, что и вправду решила, будто умереть христианином будет для меня лучше? Или думала, что таким образом искупает свои грехи? Но зачем мне перед смертью снова позорить себя? Так саги обо мне не сложат.
Я уже думал отказаться от своих слов, когда над моей головой голос Брианы снова зачитал молитву на латыни. Я тихо крикнул:
– Крещение или не крещение, а спасения не будет. Ты зря стараешься, Бриана, хотя я благодарен тебе за помощь и за то, что ты забыла старые обиды.
Молитва внезапно прервалась, и я услышал вздох или сдавленный смешок. Потом Бриана заговорила по-саксонски:
– Только вера – путь к спасению. Только уверовав в господа, спастись можно.
Потом она снова стала молиться на латыни, но в конце одной из молитв я четко услышал:
– Верус Брианус. Амен.
– Амен, – крикнул я со дна ямы. Хотя веры в Бриану у меня не было. И я снова думал о том, что крещение будет свидетельством моего предательства для всех моих товарищей, для братьев и матери: предал своего ярла, а теперь предал и богов. Голова моя по-прежнему болела, рана на лбу жгла, будто загноилась, пить мне давали очень мало, а от голода начались рези в желудке. Меня трясло, и сил, чтобы бороться, оставалось все меньше.
Но я снова вспоминал о Токе. Я должен жить, чтобы отомстить и расстроить его козни. И если, подобно лучу солнца между грозовых туч, оставался хоть проблеск надежды, то надо было слушать Бриану.
На следующее утро, когда по первому приказу тана Годреда меня должны были казнить, у ямы снова появились люди. Мне спустили лестницу, и я с трудом по ней поднялся. Меня качало. Наверху я увидел аббата Эдгара, Бриану и еще несколько монахов и монахинь. Вокруг толпились люди. Аббат спросил:
– Готов ли ты, Сигурд сын Харальда, покаяться?
Я понял, чего от меня ждут. Я упал на колени – ноги совсем не держали меня – и стал молить Белого Христа простить мне мои прегрешения. Люди вокруг загомонили. Многие крестились, а кто-то поднимал над толпой детей, чтобы они могли увидеть кающегося дана. Украдкой я оглянулся. Воинов было немного, и стояли они расслабившись. Видно, Годред, и правда, перенес казнь.
Ударяясь головой о землю, чтобы боль от раны на лбу вернула мне ясность ума, я подумал о побеге, но решил, что из города мне все равно не выбраться без чьей-либо помощи. А кто будет укрывать дана? Даже Бриана вряд ли стала бы помогать, зная, что ее не простят ни отец, ни ее священники. Да и куда мне бежать? На острове Вект меня, наверное, объявили вне закона, а до родных мест добраться можно, только если встретить какой-нибудь наш корабль, занимающийся грабежом. Но как угадать, куда он придет? Я продолжал кланяться.
Потом ко мне подошел аббат Эдгар и указал на двух монахов. Он сказал, что они будут учить меня божьим заповедям. Я решил, что меня отведут в какую-нибудь церковь, однако вместо этого один из монахов, худой и высокий, спустился со мной в яму. Он назвался отцом Осборном и сказал, что вместе с отцом Вилфредом будет нести мне слово божье. До пятницы я должен выучить несколько молитв, и чем прилежнее я буду учиться, тем больше гирек будет на весах с праведной стороны, когда в преддверии рая будут взвешивать мои грехи. Может быть, я даже ухитрюсь избежать вечных мук в аду, добавил он, и через какую-нибудь тысячу лет, пройдя очищение, попаду в рай. После этого он принялся рассказывать мне о Белом Христе.
Жизнь на дне ямы скупа на развлечения, и стоит радоваться любому скальду, даже если время от времени его сага напоминает бред умирающего от лихорадки. Сначала я молча слушал брата Осборна, не задавая вопросов, но потом все-таки решил спросить, хотя с детства меня учили, что невежливо прерывать рассказчика, если он только совсем не завирается:
– Если твой бог такой могучий, то почему послал на смерть своего сына, а не пошел сам и не убил всех грешников?
Брат Осборн прямо подскочил и начал мне объяснять про жертву, которую надо принести, стал рассказывать про какого-то бонда со странным именем, жившего давно, кому бог приказал принести в жертву своего сына, а потом заменил его ягненком. Тогда я спросил, зачем нужна была жертва, и брат Осборн ответил, что бог решил проверить, насколько сильна вера того бонда.
– Просто проверить веру? – переспросил я. – Какой жестокий у вас бог! Да, конечно, у нас тоже приносят жертвы. Говорят, что в битве с данами Хакон ярл победил только потому, что принес в жертву Одину своего младшего сына. Но тогда он должен был отстоять свои владения, и боги приняли его жертву и даровали победу. И это была настоящая жертва без хитростей с баранами. У нас жертвы не приносят просто так. Ведь только живая жертвенная кровь заставляет богов слышать нас, – повторил я слова, которые когда-то услышал от отца Асгрима.
Брат Осборн вскочил на ноги и начал бранить меня за то, что я слишком привержен поганым языческим богам. Он даже сказал, что сам он никогда не поверит, будто я могу стать христианином. И я сказал ему:
– Мне неведомо, отчего ты злишься, ведь я задаю вопросы, чтобы лучше понимать Белого Христа, а вовсе не для того, чтобы тебя обидеть.
Брат Осборн кое-как успокоился, присел и стал объяснять дальше. Он говорил, что его бог, в отличие от Одина, милосерден, и потому, испытав веру, не принял жертву. А сын божий явился в этот мир нарочно, чтобы принести себя в жертву за все людские грехи, коих немало. И искупил их, став жертвой собственному отцу. Потом отец Осборн добавил, что, видно, мне этого никогда не понять, на что я честно ответил:
– Как раз в этом ты ошибаешься, отец Осборн. Здесь мне все понятно, ведь я с детства слышал, как Один принес себя самого в жертву себе, чтобы обрести мудрость. Так что тут твой бог, возможно, поступил разумно.
Отец Осборн, несмотря на то, что я перестал с ним спорить, снова разозлился на мои слова и крикнул наверх, чтобы спускали лестницу. На прощание он сказал, что я умру язычником, глухим к словам господа.
Я думал, что мое крещение сорвалось, когда в яму спустился второй монах – отец Вилфред. Был он невысоким и коренастым, а над веревкой, подпоясывающей его, нависало небольшое брюшко. Мне он понравился больше отца Осборна, потому как сразу было видно, что люди его уважают. Плохому священнику никто не станет приносить хорошую еду и питье.
Отец Вилфред сел прямо на землю и спросил:
– Брат Осборн сказал, что ты не принимаешь подвига христова и все время бормочешь про каких-то языческих богов. Так ли это?
Я ответил, что, наоборот, хочу лучше разобраться с верой в Белого Христа, а старых богов поминаю только для того, чтобы было понятнее. Брат Вилфред кивнул.
– Я так и сказал отцу Осборну, но он еще молод и нетерпелив. К тому же у него нет опыта разговора с язычниками, ведь он никогда не выезжал из Уэссекса.
– А ты, брат Вилфред, часто разговаривал с язычниками? – спросил я.
– Достаточно, чтобы понять вас, бесовское отродье, – кивнул священник. – Я два года был в плену на острове Мэн, пока меня не выкупили братья.
– Значит, ты знаешь про наших богов? – задал я новый вопрос.
– Да уж, пришлось кое-что о них узнать, – нехотя согласился брат Вилфред.
– Тогда расскажи мне, брат, без утайки, чем же Белый Христос лучше, чем они?
Брат Вилфред кивнул:
– Немало язычников уже обратил я к вере христовой, и не в первый раз меня спрашивают о том же. Потому знаю я, как говорить с вами. Скажи мне, Сигурд сын Харальда, кому охотнее помогают ваши боги: ярлу или рабу?
Это был странный вопрос:
– Наши боги помогают тому, кто приносит большую жертву. А какую жертву может принести раб? Козленка?
– Выходит, ваши боги будут помогать ярлу, даже если он творит несправедливость, коли жертва хороша?
Здесь я задумался, но ненадолго.
– Коли ярл творит несправедливость, против него восстанут свободные люди.
Но брата Вилфреда не так легко было переспорить:
– Выходит, если у ярла есть большая дружина, чтобы заставить свободных людей повиноваться, то никто ему не указ?
– Как никто? А конунг, что стоит над ярлом, – я не сдавался.
Тут брат Вилфред привстал, словно готовился к бою.
– А кому поможет конунг, ярлу, что пришлет ему богатые дары, или свободным людям или тем более рабам?
Мне пришлось согласиться, что конунг скорее польстится на серебро, чем станет защищать простых бондов от их ярла. Священник словно нанес какой-то хитрый удар.
– А надо конунгом ни у кого нет власти?
– Над нашим конунгом Свейном никого нет, он потомок самого Одина, и его предки получили свою власть из рук богов, еще когда боги жили промеж людей.
Брат Вилфред продолжал спрашивать:
– А боги?
Тут я задумался. Потом ответил:
– Конечно, боги над конунгом, но он может умилостивить их щедрыми дарами. Да и нет им дела до простых людей. – Я подумал, что и до меня им нет дела, если только я не принесу Одину большую жертву.
Брат Вилфред поднялся надо мной, словно побеждая в схватке.
– А Христу есть дело до всех, даже слабых и убогих. И он велит, чтобы с ними обращались по справедливости. И для него нет различия между рабом и ярлом. А несправедливость ярла для Христа стократ горше, чем несправедливость простого бонда. И готов он карать ярлов и конунгов, коли не чтут они его заповедей, а на простых людей обращает свое милосердие. Потому каждый раб и каждый бонд чувствуют на себе милосердие божье.
Он достал что-то из холщовой сумки, что весела у него на плече.
– А сейчас ты увидишь милосердие божье своими глазами. Дай мне осмотреть твои раны.
Пока священник врачевал мою рану я молчал, а он говорил без умолку. Но вот он закончил и дал мне воды из кожаной фляги.
– Христос милосерден ко всем, даже к врагам и рабам. Потому простые люди готовы идти на смерть за него.
Я почувствовал, что начинаю понимать, почему саксы в этих краях предали веру в старых богов и повернулись к Белому Христу. Про себя я также решил, что будь я ярлом, я никогда не позволил бы священникам появляться в своих землях. Но вслух я задал более простой вопрос:
– Брат Осборн говорил, и ты сейчас повторил, что Белый Христос велит быть милосердным ко всем. Даже к врагам. Мало кто в моих краях назвал бы пощаду для врагов разумной.
Брат Вилфред кивнул.
– Да, это то, что волнует всех язычников. Никто не понимает, как можно щадить врагов. Вы ведь привыкли чуть что вспороть брюхо ближнему своему. Но Христос учит миловать кающихся, тех, кто признал свои грехи и принял Христа в свое сердце. И ты еще, возможно, увидишь милосердие господне.
Я сказал, что все равно не понимаю, зачем щадить врагов. Священник вздохнул и объяснил еще раз:
– Ты можешь отнять жизнь, но не можешь оживить мертвого. Даже вчерашний враг может сослужить службу сегодня, если он искренне раскаялся. Что будет лучше для нашего тана: убить тебя или взять в свое войско, чтобы ты защищал нас?
– Взять в свое войско, – сказал я, а про себя подумал: «Если я искренне раскаялся».
Брат Вилфред, видно, понял, о чем я подумал.
– Коли ты действительно раскаялся, то взять в войско, коли нет, то четвертовать. Таков правильный ответ. И Христос не велит нам щадить тех, кто упорствует в своих грехах.
Я кивнул и сказал, что теперь намного лучше понимаю заповеди Белого Христа, и просил продолжать.
Так прошло три дня. Я много говорил с братом Вилфредом и с братом Осборном, который все же решил набраться мудрости обращения у более опытного человека. Священники принесли мне немного еды, так что мой жар прошел, и я стал крепче стоять на ногах. Время от времени мне приказывали вылезти из ямы, и я показывал свое покаяние, стоя на коленях и произнося молитвы, которым меня научили. Вокруг собиралось все больше народа, и дети, что раньше плевали в меня, теперь подбегали, просто чтобы дотронуться до моей руки. Люди показывали на мою заживающую рану на лбу и говорили, что я получил ее, в своем рвении кающегося от ударов лбом о землю. По разговорам я понимал, что зрелище кающегося дана привлекает людей со всего Девона, а некоторые даже приходят с северо-востока, из тех мест, что мы недавно грабили.
На мою рубаху я теперь надевал колючую шерстяную одежду, которую брат Осборн называл власяницей. Кроме того, мне даже дали ночной горшок, чтобы священники могли спокойно ступать на дно ямы.
Однако приближался день казни, а ничего в моей судьбе не менялось. Я несколько раз видел Бриану, но каждый раз она была окружена другими монахинями, и ничего не могла мне сказать. В четверг в полдень меня торжественно крестили в большой каменной церкви. Когда с мокрой головой я вышел наружу, у церкви собралось несколько сотен человек, и все они дивились увиденному «чуду», как они его называли.
Я же злился, что терплю весь этот позор, возможно, зазря. Годред ни разу не пришел, чтобы на меня посмотреть, и, проходя из церкви обратно к своей яме, я увидел, что на площади ставят высокий помост. Когда я спросил стражника, для чего он, тот усмехнулся и сказал, что с помоста тан Горед сможет лучше увидеть мою казнь.
В ночь на пятницу я снова не смыкал глаз. Я вспоминал отца, мать, братьев и сестер. И еще я думал о Токе. Если я умру, то никто не помешает ему стать ярлом, и тогда нашу землю будут ждать беды: вряд ли Токе станет мудрым и справедливым правителем. И я уже знал, с какой подлости он начнет, чуть только его отец выпустит меч из своих рук. Я также думал о Паллиге и о том, что в чем-то предал его. Ведь он доверял мне больше, чем своему старшему сыну. Я вспоминал о своей команде: что они подумали, когда узнали, что ярл чуть не зарубил меня за шашни с его женой и за то, что я тайно помогал саксам? И что подумают, когда узнают, как я на коленях выпрашивал прощение у Белого Христа?
Я решил, что если казнь все же состоится, то перед смертью я успею выхватить меч у одного из воинов, уж очень они расслабились, видя меня на коленях. Так что я вернусь в Валхаллу и там поведаю Высокому, что лишь ради мести Токе я согласился склонить голову под воду, что лили на меня в церкви.
Наступило утро. Мне спустили лестницу, и веселящиеся воины повели меня на площадь. По дороге я гадал, у кого из этих шестерых смеющихся надо мной людей будет проще раздобыть оружие. Я выбрал невысокого светловолосого стражника в коротком красном плаще без кольчуги. Я заметил, с каким высокомерием он смотрит на меня. Такой ни за что не подумает, будто избитый пленник может быть для него угрозой. Наоборот, он подойдет ближе и постарается пнуть меня напоследок, ничего не опасаясь.
На площади собралась толпа, и стражникам пришлось расталкивать людей, прокладывая себе путь. Наконец мы пробились сквозь толпу и вышли на свободное место прямо напротив помоста, на котором уже ждал меня тан Годред. В середине площади были вбиты четыре столба, к которым были привязаны сильные кони. Там же стояли конюхи. Слева от них я увидел большую толпу монахов и монахинь. И среди них в первом ряду я заметил Бриану. Она, не отрываясь, смотрела на меня. Я сделал вид, что не заметил ее. Если она решила полюбоваться на мою казнь, я не подам вида, что меня это занимает.
Годред посмотрел по сторонам и поднял руку. Я понял, что сейчас стражники отведут меня на мое место между столбов. Там меня повалят на землю и по очереди привяжут руки и ноги к болтающимся у ног коней ремням. Медлить было нельзя, однако тут я заметил, что тан Годред хочет что-то сказать. Я решил, что своей речью он сможет отвлечь внимание стражников, и подождал, пока он начнет. Невысокий стражник толкнул меня в спину, чтобы я поклонился тану. Теперь я знал, что мой меч ждет меня сзади и правее.
Тан Годред начал говорить о злодеяниях данов и о том, как я убил его людей. Он говорил, что каждый дан должен будет узнать о моей смерти, и эта смерть должна устрашить всех северян. Я перестал слушать, потому что в словах тана не было ничего, кроме глупости. Как смерть одного может устрашить других, кто счастливо вернулся из похода с серебром?
Вместо этого я стал представлять, как буду сейчас биться: как ударю низкорослого локтем в челюсть, и пока он будет падать, лезвием вниз вытащу меч из его ножен. Как круговым движением рассеку горло второму стражнику, стоящему у меня за спиной левее. Как перехвачу меч и нападу на воина слева от меня. У них не было щитов, и их можно было бить в незащищенную руку. Как быстрым движением прикончу пытающегося подняться низкорослого.
Тан Годред заканчивал говорить. Сейчас он должен был отдать приказ. И для меня тоже пришло время. Я начал медленно поднимать правую руку, выставляя локоть. И в это мгновение в толпе послышались крики. Годред замолк на полуслове, а с краю толпы появились всадники. И я узнал первого из них – то был элдормен Ордульф.
Люди расступились перед своим повелителем, и всадники подъехали к помосту. Ордульф вытер пот со лба – было жарко – и спросил:
– Это к моему приезду ты приготовил веселое зрелище, тан Годред.
Годред поклонился на своем помосте и ответил:
– Я надеюсь, что вид разрываемого конями дана доставит тебе удовольствие, господин, и позволит показать, как мы рады твоему счастливому возвращению из плена.
– Зрелище мертвого дана веселит мое сердце, но скажи, откуда он тут взялся? – Ордульф развернул коня и посмотрел на меня.
Годред хохотнул и сказал:
– Этот дан, что называет себя Сигурдом сыном Харальда, свалился за борт, опившись пивом. И теперь его ждет тяжелое похмелье.
Ордульф посмотрел на меня.
– Что ж. Я видел одного дана, что называл себя таким именем. И когда я впервые это имя услыхал, то и сам молил господа, чтобы этого дана разорвало дикими лошадьми.
Годред перекрестился.
– Видать, господь внял твоим молитвам, господин, – сказал он.
Ордульф подъехал ко мне.
– Скажи, Сигурд сын Харальда, ты, правда, упал за борт, опившись пивом? Если это так, то это было опрометчиво с твоей стороны. Нынче волны высоки, и корабли сильно качает, чтобы без опаски пьяным мочиться с кормы.
Я разлепил губы.
– Нет, ярл Ордульф. Меня бросили за борт, решив, что я помог тебе сбежать.
Ордульф усмехнулся.
– Видно, тебя не очень любили в вашем войске, коли поверили в такое обвинение.
Я ответил, опустив голову:
– Не все любили меня, ярл.
Затем я поднял взгляд и посмотрел ему в глаза.
– Но думаю я, что все же помог тебе и твоим людям достаточно, не умаляя своей чести и не нарушая своих клятв. А за тобой – долг.
Ордульф встретил мой взгляд.
– Согласен, ты помог мне, как велела тебе честь. Но долга у меня перед тобой нет, ведь не вы отпустили меня, а я сам ушел от вас. А перед тем ты убил моего поединщика и помог взять мой город. Так что все равно тебя стоит казнить, хотя ты, возможно, и не так плох, как твои товарищи.
Годред почувствовал сомнение в голосе ярла.
– Он и моего лучшего дружинника убил в поединке. Так что казнь эта – богоугодное дело.
Я смотрел на Ордульфа и Годреда.
– Разве я не честно бился в поединках, о которых вы говорите? Разве ваши поединщики вышли против меня безоружными? Или у них за спиной стояли стражники, как сейчас у меня?
Годред зло засмеялся.
– Тебе не разжалобить элдормена. И не думай, что тебе дадут еще с кем-нибудь тут сразиться.
Как раз на это я и надеялся, но по взгляду Ордульфа понял, что такому не бывать. Элдормен покачал головой, а потом дал знак стражникам схватить меня. Они сделали это так быстро, что я не успел даже дернуться, отвлеченный разговором.
Ордульф сказал:
– Ты, может быть, и не плох для дана. Однако мы не из тех, кто оставляет врагов в живых. Слишком много вреда ты принес нашей земле. Потому я подтверждаю твой приговор. – Он посмотрел по сторонам и крикнул стражникам: – Тащите его! Кони уже застоялись.
Меня оторвали от земли и понесли. Я вырывался, но меня ударили в живот так, что я несколько мгновений ловил ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. В толпе раздался вздох, и тут же я услышал крик:
– Мы молим о милосердии, господин!
Я узнал голос Брианы. Пока мои руки и ноги привязывали к ремням, Бриана говорила Ордульфу о том, что я стал христианином и раскаялся в своих прегрешениях. Я не видел ее, но догадывался, что она стоит на коленях. Ордульф сначала молча слушал, а потом велел поднять меня.
– Ты, и правда, стал христианином? – спросил он.
– Меня крестили вчера, – ответил я, уже ни на что не надеясь.
– И ты покаялся в своих грехах?
– Да, ярл, – снова ответил я, думая о том, какой позор ждет всю мою родню, когда слухи о моей жалкой попытке спасти жизнь, отказавшись от своих богов, дойдут до Дании.
Ярл улыбнулся:
– Бриана дочь Эльфгара, вижу я, что твое пребывание среди данов, сделало тебя слишком мягкосердечной к этим грабителям. Однако у нас с данами свои счеты. Так что, коли он теперь христианин, то ему же лучше. Он может спасти свою душу, и Христос, возможно, простит его. Однако я его прощать не намерен.
Бриана, стоя на коленях, сказала:
– Я не одна прошу милосердия.
И тут же все монахи и монахини, стоявшие рядом с ней, тоже опустились на колени. Я увидел, что о милосердии молят и отец Осборн, и отец Вилфред, и даже сам аббат Эдгар. Я понял, что в этом и был замысел Брианы – сделать так, чтобы все священники Эсканкастера просили о моем прощении. Вот на что она надеялась!
Однако по лицу Ордульфа я видел, что он все еще колеблется. Он почесал подбородок, но потом как бы в разговоре с самим собой покачал голой. Ответ был: нет. И тут произошло то, чего я никак не ожидал. Вслед за священниками, один за другим, на колени начали опускаться горожане. Те самые люди, которые в первый день кидали в меня камнями, теперь просили сохранить мне жизнь! И вскоре вся толпа словно вросла в землю: все, и мужчины, и женщины, и дети, стоя на коленях в пыли, молили ярла даровать мне жизнь.
Ордульф недовольно покрутил головой, но сказал:
– Ты, видно, и вправду, раскаялся, Сигурд сын Харальда, раз за тебя просит весь город. Что ж, я сделаю так, как хотят люди. Но от тебя я жду клятвы.
Стражники отпустили мои руки. Я выпрямился во весь рост и обвел глазами всю площадь. Я был поражен и не сразу смог заговорить. Я убивал саксов и захватывал их крепости. Благодаря мне сотни соплеменников этих людей попадут на невольничьи рынки далекого Юга. Мои вчерашние товарищи на острове Вект готовились зимовать, чтобы следующей весной прийти снова. Но я принял крещение от священников Белого Христа и сказал слова о раскаянии. И теперь саксы просили своего элдормена сохранить мне жизнь. Будь на моем месте Токе, он бы посмеялся над их наивностью и легко дал бы какую угодно клятву. А потом бы добрался до острова Вект и вернулся бы сюда с кораблями голодных до поживы викингов. Но мне было не смешно. Я чувствовал, что понимаю, почему Белый Христос побеждает старых богов. Иногда прощение значит больше, чем сила оружия. Эти люди поверили мне, и теперь я не мог их обмануть, не запятнав свою честь. И я заговорил, обращаясь ко всем людям на площади:
– Вы знаете меня только неделю. Но вы упросили вашего элдормена отменить мою казнь. И теперь моя жизнь принадлежит вам. И я клянусь, что в следующий раз, когда враги подойдут к воротам вашего города, я буду защищать вас, пока мы не победим, или пока я не умру, или пока вы сами не разрешите меня от моей клятвы. Так сказал я, Сигурд сын Харальда.
Я увидел, как Бриана поднимается с колен. За ней вставали монахи, а за ними – и все остальные. И аббат Эдгар крикнул:
– Да здравствует элдормен Ордульф! С молитвой и божьей помощью мы победим язычников!
И народ разразился приветствиями: они славили Ордульфа и кричали о том, что бог на их стороне. Только тан Годред стоял молча, с ненавистью глядя на меня. Но я ответил ему торжествующим взглядом. Я сохранил жизнь и, значит, я сумею отомстить Токе и доказать, что ярл Паллиг напал на меня без вины. Даже если для этого мне придется идти на службу элдормену саксов – что ж, быть по сему!
Пророчество сбылось – Сигурд Гроза Саксов умер. На площади стоял Сигурд Щит Саксов. И это его ждали слава и богатство.
