– Эй? – прокричал шериф. – Я представляю управление шерифа города Милл-Гроув!

Он выждал, но из домика на дереве никто не отозвался. Там по-прежнему заходился плачем ребенок.

Достав табельное оружие, шериф продвинулся на шаг вперед. Включил рацию, чтобы вызвать патрульных, однако услышал только радиопомехи. Возможно, он слишком далеко углубился в чащу леса. Возможно, мешала сильная облачность.

А возможно, и что-то совсем другое.

Шериф подошел вплотную к дереву. Посмотрел под ноги – и увидел детские следы. Свежие. Они выдавали чье-то присутствие. Он дотронулся до ствола. И не почувствовал шершавой коры. Ощущение было, как… как от нежной кожи младенца.

Значит, младенец находился внутри этой постройки. И плакал.

– Кто здесь? – требовательно спросил шериф.

Ответа не было. Только шум ветра. Смахивающий на шипение. Плач перешел в истошный визг. Неужели кто-то затащил своего ребенка на дерево и там бросил? Ну это еще не самое страшное. На стволе белели ступени. Колобашки, приколоченные к стволу. Шериф убрал служебный пистолет в кобуру, чтобы освободить руки. Он поднялся на несколько ступенек. Ребенок исходил криком.

Шериф замер. Весь его опыт подсказывал, что надо лезть наверх, чтобы помочь ребенку. А инстинкт удерживал на месте. Шериф чувствовал себя дрессированным псом, покорным неслышному свистку. Вот зачем требовался детский плач. Он действовал, как собачий свисток. Как сигнал к ужину. Как манок.

Но такого быть не должно.

Здесь дело нечисто.

Надумай его помощники сделать то, на что решил пойти шериф, он бы решительно пресек их действия. Но шериф был не так-то прост. Он двинулся по той же лесенке, только не вверх, а вниз. Чтобы унести ноги от этого дерева. Из этого леса. Подальше от этого неизвестно откуда взявшегося собачьего свистка. И тут он услышал голос.

– Папа.

От этого звука у него кровь застыла в жилах.

С ним заговорила девочка с накрашенными ноготками.

– Папочка.

Тогда, в больнице, этот голос звучал точно так же. Накануне ее смерти. Она погладила ему руку своими пальчиками, заулыбалась, обнажив сломанные зубы, и назвала его именно так.

– Папочка.

Шериф рванулся наверх. С последней ступени заглянул в окошко. Домик на дереве пустовал. Только на половицах темнели крошечные следы.

– Папочка, на помощь.

Голосок раздавался прямо за дверью домика на дереве. Одной рукой шериф снова достал пистолет, а другой потянулся к дверной ручке.

– Папочка, умоляю, спаси меня.

Шериф распахнул дверь.

И увидел, что она прячется в углу.

Девочка с накрашенными ноготками.

Зубы у нее были целехоньки. Косточки не переломаны. Это был ангелок. С ключом на шее.

– Здравствуй, папочка. Ты не закончил сказку. Дочитаешь? – с улыбкой попросила крошка.

Со слезами на глазах шериф тоже улыбнулся.

– Конечно, дочитаю, родная, – ответил он.

– Тогда входи, – поторопила она.

И сама устремилась к нему. Подала ему свою крошечную ручку и нежно потянула внутрь.

Дверь за ним захлопнулась.

Шериф огляделся. Домик на дереве больше не пустовал. Теперь он смахивал на ее больничную палату. Девочка забралась в кровать. И до подбородка натянула одеяло.

– Книжка на тумбочке, – сказала она.

От вида этой книжки шерифу сделалось не по себе. Он вспомнил, что мать девочки никогда ей не читала. И не пускала дочь в школу. Никаких сказок, за исключением тех, что он читал ей в больнице, она не слышала. Именно эту книгу он читал ей вслух в ночь ее смерти. Девочка уснула, не дослушав сказку до конца. Она так и не узнала, чем закончилась та история.

– Хочу узнать, что там дальше, – сказала она. – Читай вот отсюда.

И указала на открытую страницу. Шериф прочистил горло и начал читать.

– «Бабушка, а почему у вас такие большие глаза?» – «Чтобы лучше видеть, дитя мое».

Глаза девочки с накрашенными ноготками закрылись. Дочитав до конца, шериф понял, что малютка спит. Она так и не узнала, что там дальше. Шериф с улыбкой погладил ее по волосам. Погасил свет. И не сводил с нее глаз, пока сам не задремал в кресле.

Очнувшись, он напрочь забыл, что домик на дереве совсем недавно выглядел, как больничная палата. Напрочь забыл, как читал вслух. Не понимал, как можно было задрыхнуть в таком месте. Смутно помнилось лишь одно: что девчушка с накрашенными ноготками говорила ему «папочка».

Когда шериф выбрался за дверь, он первым делом посмотрел вверх. Облака исчезли. День сменился ночью. В небе криво усмехалась луна. По его ощущениям, проспал он не более часа.

Однако его наручные часы показывали 02.17.

Шериф спустился по лесенке из брусков и спрыгнул на мерзлую землю. Снег под ногами хрустнул, словно косточки. Оленей и след простыл. В лунном свете стоял только он. Наедине со своими мыслями.

Путь его лежал обратно, через Лес Миссии. Он смотрел под ноги и видел многолетнее запустение. Проржавевшие пивные банки. Презервативы. Бульбуляторы из пластиковых бутылок для меда. С затвердевшей смолой каннабиса, который детки выращивали в подвалах родительских домов. На глаза попадалось и кое-что похуже. Отчего люди сходят с ума. Люди вроде нее. Вроде матери той девочки с накрашенными ноготками. Которая под влиянием этого заставляла дочь заниматься кошмарными делами.

Сунув окоченевшие руки в карманы, шериф пробивался через лес. Мороз щипал его за уши. Проникал в мозг. Если бы соседи учуяли запах днем раньше, он бы ее спас. Но почему же днем раньше ее не спас Бог? По мнению шерифа, как минимум сотня людей заслуживала смерти куда больше, чем та девочка с накрашенными ноготками. Да что там сотня – тысяча. Миллион. Семь миллиардов. Почему же вместо них Бог лишил жизни именно ее? Вскоре пришел и ответ. Холодный и бесстрастный. Бог лишил ее жизни не вместо тех людей. В конечном счете Он убивает каждого.