Дом оказался меньше, чем ему помнилось.

После переезда в «Тенистые сосны» Эмброуз здесь не бывал, но, проснувшись утром, почувствовал непреодолимую тягу зайти. Это было нечто большее, чем просто интуиция. Большее, чем тоска. Он просто хотел, пока окончательно не потерял зрение, еще раз увидеть свой старый дом.

Причем сегодня.

И отправился бы с самого утра, если бы не похороны. Естественно, он волновался. Эмброуз провел в приготовлениях всю неделю. Не имея наследников, он не экономил на ритуальных услугах. Нельзя сказать, чтобы его брату доставалось все самое лучшее при жизни, поэтому Эмброуз сделал все возможное, чтобы уж в смерти у брата все точно прошло по первому разряду. Приобрел настолько роскошные гроб и могильную плиту, насколько можно себе позволить, не впадая в безвкусицу – этого его мать чуралась пуще всего остального.

– Хороший тон за деньги не купишь, – говаривала она.

– Да и жизнь тоже, – подумал он вслух.

На похороны пришли только Кейт Риз и шериф. Тот по доброте душевной лично заезжал к Эмброузу, чтобы сообщить о стопроцентном совпадении ДНК. Когда шериф достал из кармана пакет с прядью волос Дэвида, Эмброуз только покосился на него и замотал головой. Они посмотрели друг на друга. Солдат и полицейский.

– Пусть хранится у вас, шериф. Мы раскроем это преступление.

И все. Шериф кивнул и убрал вещественное доказательство в карман.

– Шериф, – собрался с духом Эмброуз. – Вы не против прийти на похороны моего брата?

– Почту за честь, сэр.

На похоронах Эмброуз изо всех сил старался выглядеть примерным католиком. Внимательно слушал мессу отца Тома о покое и прощении. Вкусил просфоры за упокой, хотя по вкусу она напоминала пересушенный пенопласт. Вызвался нести гроб, даром что мучился поясницей и негнущимися коленями. Но лучше сломать себе хребет, чем устраниться от участия в похоронах Дэвида. Над могилой отец Том сказал прощальное слово. Эмброуз положил на могильный камень розу.

Но умиротворения не было. И слез тоже.

Только смутное беспокойство.

Ведь точка еще не поставлена.

Его брат не обрел покоя.

А его самого так и тянуло в их старый дом. Безотлагательно.

За ним по-прежнему числилась машина, но из-за слабого зрения его, согласно законодательству штата, лишили водительских прав. К счастью, Кейт Риз предложила его подвезти – она жила буквально напротив. Эмброуз был рад ее компании, потому как по мере приближения к дому в нем нарастало еще одно чувство.

Очень похожее на ужас.

Эмброуз ступил на крыльцо. Нажал кнопку звонка. В ожидании покосился на то место, где когда-то обнаружил детскую коляску. Детский плач до сих пор звенел у него в ушах. Память сохранила беседу полицейских с отцом.

И вопросы матери.

Чтобы избавиться от неприятного чувства, Эмброуз стал разглядывать улицу. На миг вспомнил то последнее лето, после которого с Дэвидом стало твориться неладное. В ту пору на подъездных площадках все отцы с сыновьями занимались своими автомобилями. Барри Хопкинс колдовал над своим «Доджем» сорок второго года. Эта улица считалась благополучной. Все проявляли взаимовыручку. Пока мужчины слушали радиотрансляции матчей питтсбургских «Пиратов», женщины в гостиных играли в бридж, потягивая белое вино или джин. На следующее лето после исчезновения Дэвида соседи стали проводить на улице гораздо меньше времени. Детей, за редкими исключениями, не отпускали со двора. Что же до карточных игр, Олсонов никто больше не звал на партию в бридж. Мать очень обижалась, хотя Эмброуз понимал: люди боятся, что горе заразно. Но все-таки несправедливо, что вместе с сыном мать потеряла еще и друзей.

– Здравствуйте! Чем могу быть полезна?

Обернувшись ко входу, Эмброуз увидел молодую женщину. На вид лет тридцати. Симпатичную, приветливую. Он машинально снял шляпу и почувствовал, как зимний воздух холодит его лысый затылок.

– Да, мэм. Простите за беспокойство. В этом доме когда-то жила моя семья. Так вот, э-э…

Эмброуз осекся. Он хотел попросить разрешения зайти, но сейчас уже был далеко не уверен, действительно ли ему этого хочется. В груди росло напряжение. Что-то не так. Но тут вмешалась Кейт Риз.

– Мистер Олсон хотел спросить, нельзя ли ему зайти. Я Кейт Риз. Живу на этой улице, – сказала она, указав в соответствующем направлении.

– Конечно. Пожалуйста, мистер Олсон. Мой дом – ваш дом. Или наоборот? – пошутила хозяйка.

С натянутой улыбкой Эмброуз переступил через порог. Когда дверь захлопнулась, он машинально повернулся к вешалке, чтобы оставить пальто и шляпу. Но, конечно, материнской вешалки уже не было. И обоев тоже. Да и ее самой.

– Сварить вам кофе, сэр? – предложила женщина.

Эмброуза совершенно не тянуло пить кофе; ему хотелось поскорее остаться в одиночестве, наедине со своими мыслями. Без лишних слов он согласился на чашку какого-то «ванильного ореха» и поблагодарил женщину за радушие. Миссис Риз осталась с хозяйкой – Джилл, как та представилась – на кухне и завела оживленную дискуссию о ценах на недвижимость в этом районе.

Эмброуз прошел через гостиную. Камин сохранился, но ковровое покрытие с пола убрали, чтобы открыть паркет. Ковролин, насколько ему помнилось, некогда был признаком статуса. Как гордилась мать, когда отцу подняли зарплату и они смогли себе это позволить. А Джилл наверняка так же гордилась своим паркетом, потому что все новое – это хорошо забытое старое. Быть может, когда Джилл состарится и продаст дом, в моду опять войдет ковролин, и какая-нибудь молодая парочка будет потешаться над устаревшими паркетными дощечками.

У него за спиной скрипнула половица.

Он быстро обернулся, ожидая увидеть Джилл с чашкой кофе. Но рядом никого не было. Только пустая комната и звук его собственного дыхания. Эмброуз заметил, что Джилл поставила диван в западный угол. Его мать предпочитала восточный – из-за вечернего света. В те годы гостиная использовалась как жилая комната. А не как просмотровый зал. Ему вспомнилось, как отец купил первый черно-белый телевизор. Мать решила, что настал конец света.

Его брат приносил программу передач. Тогда детям не разрешалось смотреть что угодно и когда угодно. Просмотр нужно было заслужить, и каждый фильм окружался каким-то священным ореолом. Чтобы угодить старшему брату, Дэвид изучал программу от первой до последней строчки. Так Эмброуз Олсон посмотрел «Дракулу», «Человека-волка», «Мумию» и, конечно, любимый фильм Дэвида – «Франкенштейн». Дэвид ни разу не пропустил «Франкенштейна». Библиотечную книгу зачитал до дыр. В конце концов Эмброуз не выдержал и предложил купить ему такую же на Рождество, но почему-то Дэвид предпочитал именно библиотечную.

Взамен Эмброуз решил подарить ему бейсбольную перчатку.

К концу фильма Дэвид обычно засыпал. Эмброуз на руках относил его наверх и укладывал в кровать. Но потом Дэвиду начали сниться кошмары похлеще чудовища Франкенштейна.

Теперь Эмброуз услышал скрип половиц наверху. Подниматься не хотелось. Но ему нужно было снова увидеть ту комнату. Он и глазом моргнуть не успел, как ноги сами понесли его к лестнице. Взявшись за перила, он приказал коленям забыть о возрасте.

И начал подниматься по ступенькам.

Студийный фотопортрет семьи, заказанный матерью в рассрочку, исчез. Его место занимали фотографии Джилл с мужем на отдыхе.

Взобравшись по лестнице, Эмброуз двинулся по коридору. При каждом шаге паркет поскрипывал. Эмброуз остановился у комнаты Дэвида. Дверь была закрыта. Воспоминания нахлынули волной. Как Дэвид кричал и бился за этой дверью.

Эмброуз отворил дверь в спальню брата. Комната пустовала. И не пропускала звуков. Как видно, здесь планировалась детская. Эмброуз втянул носом оставшийся после ремонта запах свежей желтой краски. Увидел обрезки дерева и гипсокартона. Посмотрел на колыбельку, стоящую у стены. На этой стене Дэвид любил рисовать. Теперь обоев не было. Не было жутких рисунков, изображавших его кошмары. Не было причитаний и бреда душевнобольного ребенка. Только симпатичная детская, которую Джилл с мужем обустроили для еще не родившегося малыша (чтобы им всей семьей жить долго и счастливо), а не спальня, отмеченная каракулями и безумием.

Эмброуз посмотрел в угол, где когда-то стоял небольшой книжный шкаф Дэвида. Именно там хранились библиотечные «Франкенштейн» и «Остров сокровищ». Он вспомнил, как тяжело на первых порах давалось его брату чтение. Тогда в обиходе еще не было термина «дислексия». Таких, как Дэвид, называли попросту «заторможенными». Но Дэвид очень старался и постепенно научился прекрасно читать.

Когда Эмброуз съезжал из этого дома, он не нашел в себе сил забрать шкафчик с собой и сдал его в антикварную лавку. Сейчас он готов был отдать любые деньги, только бы его вернуть. Поставил бы у себя в комнате в «Тенистых соснах», а на самый верх – детский фотоальбом Дэвида.

Скр-р-р-р-р-рииип.

Эмброуз замер. Половица скрипнула прямо за ним. Он резко обернулся. Дверь оказалась закрытой. Но он точно оставил ее нараспашку.

– Джилл? Миссис Риз?

Никого. Но внезапно Эмброуз почувствовал чье-то присутствие. Ветерок по коже. Шепот по волоскам на затылке.

– Дэвид? – прошептал он. – Ты здесь?

В комнате вдруг резко похолодало. Запахло старой бейсбольной перчаткой. Эмброуз силился хоть что-нибудь рассмотреть сквозь облака в глазах. Как через растрескавшееся лобовое стекло. Слепота была теперь только вопросом времени. Ему недолго оставалось разглядывать колер масляной краски, заменившей обои. Паркет, заменивший ковролин. Люльку, заменившую старый шкаф. Новых обитателей дома, заменивших его семью. И будущего младенца, который заменит Дэвида. На крыльце родительского дома плакал младенец.

Эмброуз чувствовал, что брат здесь, в комнате.

– Прости, – шепнул он.

– Прости меня, Дэвид, – повторил он шепотом.

Эмброуз почувствовал, как в комнате дует по ногам. За окном, через которое вылез Дэвид, чтобы никогда не вернуться, завывал ветер. Эмброуз проследил, куда улетает сквозняк. Оказалось, в угол комнаты. Где раньше стояла кровать Дэвида. Где он читал «Франкенштейна» и рисовал на стене жуткие образы, поверх которых мать клеила новые обои, убеждая себя: «Он нормальный ребенок. Совершенно нормальный». С трудом согнув вывихнутые артритом колени, Эмброуз опустился на пол. И тогда понял.

Одна дощечка прилегала неплотно.

Вытащив свой армейский нож, Эмброуз вставил лезвие в щель. Подергал туда-сюда, постепенно расшатывая паркетину. Наконец ее удалось поддеть. Он отодвинул дощечку в сторону и замер от изумления. Увидев нечто. Спрятанное в тайнике.

Старую бейсбольную перчатку Дэвида.

Он прижал ее к груди, как ребенка-потеряшку. Глубоко вдохнул. Запах кожи потек сквозь него, принося с собой воспоминания. И тут он заметил, что перчатка слишком уж пухлая.

В ней что-то хранилось.

Сделав резкий вдох, Эмброуз раскрыл перчатку, как раковину моллюска. Внутри оказалась книжечка, аккуратно завернутая в пакет. Маленькая книжечка в кожаном переплете. Обвязанная шнурком с навесным замочком. Такой вещицы Эмброуз никогда раньше не видел, но вспомнил: брат упоминал. Это была его сокровенная тайна.

Перед Эмброузом лежал дневник младшего брата.