Глава 19

Док бодро прохватил по МКАДу километров пятнадцать. Не хамил, не нарушал, не превышал, в левый ряд не лез. В России он не появлялся почти два года, и езда по забытым маршрутам доставляла ему ощутимое удовольствие. Давний приятель, владелец автосервиса по «олдтаймерам», за время отсутствия восстановил Доку его старый заслуженный «мерс» в сто сороковом кузове. Машина-то и раньше была хороша, а теперь стала еще роднее, еще мягче, плавней и солиднее на ходу. Оба мы теперь – ты и я – незаметно перекатились в разряд олдтаймеров, подумал Док. Но вместо грусти – «куда уходит детство?» – почувствовал лишь легкую горечь. Совсем незначительную, недостойную, чтобы принимать во внимание. Поток начал замедляться, а через три минуты и вовсе встал. Ну что ж, пробка – значит, пробка. Хорошая возможность подумать в спокойной обстановке. Док выключил радио. В машине стало совсем тихо.

Две первые встречи с Олафом оставили у Дока смешанное впечатление. Не то чтобы отрицательное, но и до позитива было, прямо говоря, далеко. Разговоры о судьбах мира однозначно насторожили. Что-то странное было в манерах Олафа: в его речи, в его жестикуляции, вообще в его поведении. Один старый приятель Дока как-то сказал: знаешь, есть такой тип людей – «профессиональные обаяшки». Из них часто получаются неплохие телеведущие, актеры, вообще люди профессий, связанных с публичными выступлениями. Но вот их зашкаливающая «сверхискренность» вряд ли оставляет у думающего человека приятное впечатление.

Честно говоря, Олаф не был похож на «обаяшку», однако круг вопросов, что он обсуждал с Доком, выходил за рамки обычной, ни к чему не обязывающей беседы на море под полуденным солнцем. Кроме того, его реплика о возрасте вызвала у Дока удивление. Док был человеком дела, весьма пунктуальным и конкретным. За свою не такую уже короткую жизнь он видел разных людей, и, что важно, людей в очень разных жизненных обстоятельствах. Поэтому в людях он разбирался хорошо – для создателей и владельцев бизнесов это качество одно из основополагающих; те, кто им не обладают, рано или поздно своих бизнесов лишаются, и исключений тут не бывает. Но Олаф – Олаф вообще был «перпендикулярен» рабочей классификации «человеков», созданной для себя Доком. Поэтому, чтобы понять, кто перед ним, у Дока оставалась самая последняя и самая важная возможность – задать ему несколько прямых вопросов.

В следующий раз, когда они снова сидели в маленьком ресторанчике, в том же, где и в первый вечер, вдали от прибрежной суеты, Док, глядя в глаза Олафу, их и задал.

– Олаф! У меня есть три простых вопроса: почему – я, что хотите вы, и – кто вы? Полагаю, настало время выслушать ваши ответы.

Олаф не стал изображать излишнюю любезность или неземную радость от услышанного. Выражение его лица было спокойным и совершенно будничным.

– Почему – вы? Это самый простой вопрос из трех. Вы были в опасности. Вы могли утонуть. Я мог этого не допустить, и не допустил. Однако это лишь поверхностный уровень моего ответа и моей мотивации в отношении вас. Я полагаю, и не безосновательно, что к моменту нашей встречи вы представляли собой человека потерянного.

– Забавно. И где я, по-вашему, потерялся? – Док не ожидал такого поворота и слегка совершенно рефлекторно «ощетинился».

– Думаю, – Олаф взял короткую паузу, – вы потерялись в жизни.

– Ха, так мы оба не чужды Данте? «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…» – вы это имели в виду?

– Вы правы, – кивнул Олаф. – Иногда короткие строчки обладают огромной смысловой емкостью.

– Хорошо, – Док решил идти до конца. – Так в чем же я потерялся? В чем это выражается?

– Видите ли, мой старший друг… – Док смотрел на говорящего Олафа и улыбался. После намека Ола-фа на свой реальный возраст его слова о «старшинстве» Дока могли свидетельствовать разве что о хорошем чувстве юмора, – …люди теряются в жизни, когда эта самая жизнь предъявляет им такие вызовы, на какие у них нет ответа здесь и сейчас. Тогда люди начинают искать ответы, находясь в том самом состоянии потерянности – и это относится к сильным людям. Они выходят из него, когда у них появляются ответы хотя бы в виде рабочей гипотезы. Тогда они вновь обретают уверенность в себе. Слабые же не ищут ответов вовсе и…

– …и остаются в потерянном состоянии на всю оставшуюся жизнь! – закончил за него Док.

– Верно. Незадолго до того момента, когда судьба – или рок, называйте это как хотите, – свела или свел нас в одной точке пространства в один момент времени, ваша жизнь, очевидно, значительно изменилась. Если бы это было не так, вряд ли…

– Да-да, правда ваша. Моя жизнь действительно значительно изменилась. Мой жизненный уклад, создававшийся и поддерживавшийся десятилетиями, полетел в тартарары. Поэтому я уехал из дому и отправился странствовать.

– Так что же вы искали в своих странствиях?

Простой, элементарнейший вопрос Олафа ввел Дока в замешательство. А и правда, отчего или от чего он бежал? От жены? Нет, Таня его вполне устраивала, как, впрочем, и он ее. За долгую жизнь вместе они умудрились даже ни разу всерьез не поругаться. Гибель Вальки? Отчасти да. Док чувствовал себя виноватым в трагедии, произошедшей с лучшим и единственным другом. Но вернуть Вальку с той стороны «рассвета, ставшего между ними стеной» Док не мог. А избавить от памяти кругосветные путешествия были неспособны.

– Олаф, если честно, я искал себя.

– Я принимаю ваш ответ, но позвольте вам не поверить. Вы – для меня это совершенно очевидно – человек состоявшийся и переживший свою и первую, и вторую молодость. Так в чем же вы искали себя? В чем искали, если вы себя уже давным-давно нашли?

– Хорошо, Олаф, буду с вами предельно откровенен. Я пережил успех. Большой, огромный. Огромнейший. Такой, о каком не смел и мечтать.

– Спасибо, Док. Вот это уже ближе к той истине, что мы пытаемся с вами обнаружить. Итак, успех. Меня очень интересуют люди, испытавшие успех на себе. Потому что иногда лучше огонь и воду, да не по разу, чем хоть раз медные трубы. Расскажите, что было с вами. Меня не интересует конкретика. Мне важны ваши ощущения. Ваши оценки. Почему, вместо того чтобы занимать царское место на вершине мира, вы оказались в состоянии беспомощности в отбойном течении, что чуть не убило вас?!

– Много лет я очень много работал. Конечно, не я один на свете такой. Но я, фигурально выражаясь, сорвал джек-пот…

– О, дорогой мой, джек-пот штука весьма приятная, уж мне ли не знать… – Олаф смотрел на Дока без иронии, но с искренним уважением. – …и, вы, наверное, думали, что качество вашего бытия изменится?

– Именно так я и думал.

– Именно так вы и думали, а еще – с некоторым страхом ждали непростого момента, когда от сорванного джек-пота у вас самого сорвет крышу. Не так ли?

Док кивнул.

– А крышу все не срывало и не срывало. Никаких безумств, никаких эксцессов потребления, никаких хитрых веществ, никаких сект… так?

– Да, так.

– Ага-а! Вот в чем дело! Что же, мне остается вам только посочувствовать.

Олаф достал из жестяной коробочки маленькую тонкую сигариллу. В воздухе повис почти забытый аромат Гаваны, тягучих вечеров в саду «Насьональ де Куба» и теплых губ Терезы.

– При чем здесь сочувствие, Олаф?

– При том, что вы были и остаетесь в весьма затруднительном положении.

– Вам-то откуда знать?! – Дока распаляло то, что Олаф, похоже, видел его насквозь. Причем видел такие вещи, в каких Док сам не отдавал себе отчета. Точнее, боялся отдать отчет.

– А оттуда, что вы, Док, не первый, кого я встречаю в подобном состоянии духа и души. Таких, как вы, мало. Но они есть. И, поверьте моему опыту, онито как раз и есть то лучшее, что есть в человечестве.

Труднее всего было заподозрить Олафа в лести. Зачем, с какой целью? Этого не могло быть.

– Вы, Док, один из очень немногих, кому удалось выбраться из привычного круга вещей и событий. Вы – победитель. А на победителей у ее величества реальности, уж поверьте, есть свои методы. Методы, что задвигают их обратно или укорачивают. Часто – укорачивают на голову. Но есть исключения. Те, кто находит новый смысл жизни, другое направление, где он пока не победитель, а студент, – таких жернова реальности не трогают. Пропускают дальше невредимыми. Я думаю, что вы уже близки к своей находке. Вот таков вкратце ответ на ваш первый вопрос.

Док молчал, пережевывая услышанное. Олаф продолжил:

– Теперь о том, что я хочу и кто я. Начну с конца. Мы, такие как я, называем себя «помощниками». Причем именно так, безо всяких заглавных букв и патетики. Мы помогаем человечеству развиваться. Мы следим за вами. Мы входим во взаимодействие с вами там, где вам без нас не обойтись. Мы ничего не делаем за вас. Но мы многое делаем для вас.

– Стоп-стоп! Олаф, вот я смотрю на вас и вижу молодого человека приятной наружности. Я – человек. Вы – человек. Расскажите-ка, чем вы отличаетесь от меня?!

– В этот момент времени и в этой точке пространства – совершенно ничем. То есть если вам взбредет сейчас взять этот стейк-нож, – Олаф указал на столовый прибор, лежавший рядом с тарелкой Дока, – и воткнуть мне его в грудь, то скорая помощь ко мне доехать не успеет.

– Вот как…

– А вы думали?! Но через короткое время я смогу снова появиться в этом мире в том обличье, что будет мне нужно для выполнения моей задачи.

– Иными словами, Олаф, вы бессмертны?

– Так же бессмертен, как и вы, Док, – только у вас реинкарнационный цикл решен иным способом. В вашем случае потребуются родители, гаметы, зигота, беременность, роды, детство, взросление… И уж точно никто не оставит вам ни имени, ни старого физического тела, ни памяти прошлой жизни.

– Н-да, забавно. И это все отличия между нами?

– Это лишь самое незначительное из них. Есть второе, и оно непреодолимо – ни для меня, ни для вас.

– Какое?

– Свобода воли. Вы обладаете ей, я – нет.

– Поясните.

– Вы всегда можете жить так, – Олаф достал смартфон, понажимал на кнопки и положил на стол. Телефон запел голосом Александра Цекало:

– А вы, Олаф? У вас разве не так?

– Нет. Я могу пользоваться вариабельностью своего поведения только в рамках решаемой задачи.

– Вы робот, Олаф?

– Нет. Я помощник.

– У вас есть хозяин, Олаф?

– Я не могу ответить на ваш вопрос.

– Приехали, блядь! Вы отказываетесь, Олаф?!

– Нет. Я просто-напросто не смогу объяснить вам этого сейчас. У вас не хватит понимания. Вы не готовы.

– Вы намекаете на то, что я идиот?!

– Нет. В вашей системе понятий и смыслов не существует определений для того, чтобы я мог корректно ответить на ваш вопрос. Если мы продолжим сотрудничество, вы без труда узнаете ответ, причем сами, без моего участия.

– Допустим. А теперь, Олаф, настало время…

– Да, я помню, мой старший друг… – Док вдруг понял, что в обращении Олафа всегда было лишь почтение к нему, а не то, о чем он подумал поначалу.

– …и теперь я должен ответить, что я хочу от вас.

– Да.

– Ответ не будет коротким. Позвольте начать?

– Начинайте, Олаф.

– За последние несколько тысяч лет человеческая цивилизация показала значительные успехи. Работают прорывные технологии, побеждены многие болезни, ранее бывшие смертельными для вас. Но, по большому счету, вы топчетесь на месте – потому что достигли очередного предела развития. Материальных благ в обществе становится больше, но они не добавляют вам счастья. Скорее напротив. Вы останавливайте меня, если почувствуете, что хотите возразить.

– Олаф, вульгарный марксизм мы уже проходили. Причем всей страной.

– Речь не идет о марксизме, социализме, коммунизме и тому подобных вещах. И знаете почему? Потому что марксисты боялись к ним даже подобраться. Из их уст это все звучало бы как пустой треп…

– Вы о чем?

– О новом человеке, о человеке будущего, человеке, которого они поселили в недостижимое для них утопическое коммунистическое будущее. Дело в том, что такой человек невозможен. Невозможен – по ряду причин.

– О-о, а вот с этого места, что называется, поподробнее.

– Извольте, Док. Человек агрессивен. Агрессия зашита в его «операционную систему», в его «БИОС», если пользоваться схемотехническими компьютерными аналогиями. Без агрессии человек не может выжить – ни как индивидуум, ни как малая группа, ни как социум в целом. «Не ты – так тебя» – так у вас говорят?

– Так. У нас еще и похлеще говорят.

– Например?

– Оглядись вокруг себя – не ебет ли кто тебя!

– Замечательно! – Олаф заржал в голос. – Запомню! Так вот, агрессия – это только одна сторона медали. Есть и вторая.

– Какая?

– Страх. Агрессия и страх идут рука об руку. На тебя нападают – ты боишься. А часто – ты нападаешь, потому что боишься. Итак – агрессия и страх. А теперь давайте назовем основную причину, по которой они остаются целесообразными: биологически, социально, экономически. Попытаетесь сами или лучше мне?

– Лучше вам, Олаф. У вас это очень ловко выходит.

– Ресурс. Материальный ресурс. Пища. Энергия. Деньги. Призрачное счастье, наконец. Страх – вторая движущая сила пары «агрессия – страх». Чего боятся в самых общих случаях? Правильно, исчерпания ресурса. Сегодня ресурс есть, а завтра кончился. Значит, всем, кто не хочет сдохнуть, нужно двигаться в борьбе за ресурс. Кто не двигается, тому пиздец. Добавляем агрессию – получаем простую модель нынешнего человеческого социума. Как потопаешь, так и полопаешь. Ну а лучше всадить нож в другого потопавшего, чтобы не было соблазна лопать – ни свое, ни твое.

– Sad but true.

– Нетрудно понять, что никаким человеком будущего тут и не пахнет. Перед нами зверь. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Кстати, добавим еще пару производных человеческих качеств – трусость и подлость.

– Согласен с вами. Однако при чем здесь я?

– При том, что ситуацию можно изменить. С вашей помощью.

– Как?!..

– Нужно соблюсти два условия. Не одно. А два. – Олаф пристально посмотрел на Дока.

– Олаф, я достоин, чтобы о них сейчас услышать?

– Если бы вы были недостойны, мы бы с вами никогда не встретились.

Позвонила жена.

– Тебя к ужину ждать? Что приготовить?

– Таня, я на Стромынку. Мне нужно.

– Ну, ты такой – слова не подберу! Только вернулся – и что?..

– Завтра приеду, поговорим обо всем.

Пробка рассосалась. Доехал быстро.

Дверь родительской квартиры, конечно, уже была другой. Стена монолитного металла с небольшой ручкой и несколькими личинками под замки. Тяжелая, противовандальная, противопожарная, с торчащими в трех местах видеообъективами. С тех пор как умерла мама, в квартире никто не жил. Док распорядился поставить дверь, сделать генеральную уборку. Раз в неделю приходила домработница, поддерживавшая квартиру в идеальном жилом состоянии.

Док не был здесь два года. Сухой воздух – окна плотно закрыты. Знакомый с детства запах: немного сандала, немного чабреца, следы нафталина, совсем чуть-чуть газа. Док открыл кухонное окно. Поставил чайник. Налил рома. Начал было набивать трубку, но задумался и отложил в сторону. Он никогда не умел принимать логически обоснованных решений, не знал, как это – взвешивать «за» и «против». Жил интуицией. Бабушка говорила: это калькулятор можно обмануть, на ноль подели, его и зашкалит, а человеческая душа – не буриданов осел, она заранее все знает, слушай ее, и не ошибешься никогда, только слушай.

Дока никто не торопил. Дока никто не заставлял. Ему просто-напросто нужно было озвучить себе уже принятое внутри решение. Он вспомнил Лазаря Ароновича Бехмана. Лазарь преподавал у них в институте марксизм-ленинизм. Лет ему было уже под семьдесят. Читал лекции на потоке, а в группе, где учился Док, еще и вел семинары. Однажды, после лекции о роли личности в истории, Док с Валькой подошли к профессору:

– Лазарь Аронович, простите. Мы не поняли. Так что же первично – история или личность?

Лазарь прищурился на них через тяжелые линзы очков и сказал совершенно будничным, не лекторским, тихим и спокойным голосом:

– Если вы хотите знать, что думает по этому поводу марксистско-ленинская философия, то вам следует заглянуть в только что сделанные – надеюсь, сделанные, – он хитро, по-лисьи, улыбнулся, – конспекты сегодняшней лекции. Если же вас интересует мое мнение, вне всяческого официоза… – он замолчал, очевидно, взвешивая каждое будущее свое слово, – …так вот, молодые люди. Вы собираетесь стать врачами. Медицина служит человеку только тогда, когда она одновременно служит Богу. Да, да! – он хрипло рассмеялся. – У нас тут не курс научного атеизма, поэтому совесть моя чиста. В проявленной Вселенной личность есть всего лишь один из ликов Творца этой Вселенной. А коль скоро так, личность творит историю. А история, безусловно, вносит свои коррективы в становление, развитие и существование личности. Но все равно первичен Творец. Надеюсь, вы понимаете, что это субъективный идеализм?

И, не дожидаясь ответа, завершил мысль:

– У вас всего два выхода. Первый – вы можете заклеймить меня за пропаганду чуждого нашему государству и обществу учения. И второй – все же задуматься, что на самом деле скрывается за схемами, догмами и формулировками. В первом случае вы управляемы. Во втором у вас есть шанс стать управителями.

Буквально через месяц Лазарь Аронович умер. Теперь-то Док понимал, почему профессор марксизма-ленинизма так им ответил: потому что ему было уже нечего терять. А когда человеку нечего терять, он говорит правду – не задумываясь над возможными для себя последствиями.

В дверь позвонили. Док открыл. За порогом стоял курьер из доставки ресторанной еды – Док заказал ее по телефону на одном из светофоров. Машинально жуя вкуснейший стейк с картошкой – и не чувствуя его вкуса, – Док в который раз вспомнил ту лавочку в саду Мандельштама, ливерную колбасу и булку.

Валька повернулся к Доку с куском ливерной во рту. Прожевал, спросил:

– Чё херней страдаешь, дефективный? Боишься? Тебе уже поздно бояться. Да и мне тоже. Отбоялись. Не бойся – я с тобой.