Глава 18

– Да где же он?! Не вижу!

– Ты не туда смотришь, голову чуть поверни. Левее, еще, еще. Всё, вон там!

– Где?

– Ну, за хижиной и за бревнами! Присмотрись, там кисточка от хвоста. Справа выглядывает, да вот же… Он еще ей поигрывает – чуть-чуть, дергается из стороны в сторону.

– Точно-точно! Я бы сама еще полчаса искала! А чего он спрятался?

– Так надоели ему все. Львице, той наплевать, валяется прямо перед решеткой. А он, наверное, чувствительный.

– Мужчины, наверное, чувствительные. Правда?

– А что, нет?

– Да ладно, не обижайся. Ты вот и правда чувствительный! – Кадри едва заметно отклонилась назад и всем телом коснулась Андрея, стоявшего у нее за спиной. Ее макушка уперлась ему в подбородок. – А тебе какие звери нравятся?

Андрей задумался ненадолго.

– Кенгуру.

– А почему?

– Они о детях заботятся.

– Ну так все о детях заботятся!

– Не-е, эти по-особенному. С собой носят, и молочный сосок у них прямо в сумке. У кенгуру совсем короткая беременность, меньше месяца. Даже у крупных – детеныш при рождении меньше грамма. Представляешь, какая козявка! У новорожденного большие передние конечности – ручищи такие загребущие! – и маленькие задние. Вот он родился, мать сразу по своей шерсти вылизывает ему путь в сумку. Слюна у нее тогда густая, скользкая, и детеныш по ней просто плывет, никуда не сворачивая. Он в сумку заползает – и сразу к соску. И, пока крошечный, просто висит на соске, как шарик на елке, а молоко ему само в рот капает. Даже сосать не надо! Вот такая жизнь. Хочешь кататься – катайся. Хочешь спать – глазенки закрыл, головку свесил, и спи. Хочешь есть – сосок всегда перед тобой…

– Андрей, ты это откуда знаешь?

– Из школы. У нас кружок был, в зоопарк водили часто, всё там показывали, рассказывали и даже иногда в вольеры пускали.

– К кенгуру?

– Нет, кенгуру могут ногами драться, у них характер такой, несговорчивый. Мы в вольеры к козам разным заходили, помогали убирать. Я козлят на руки брал. Они пушистые, всем телом подрагивают и молоком пахнут.

– А у тебя животные дома жили?

– Нет, – Андрей замолчал. – Мать говорила, от них грязь. Я собаку просил, а мать ни в какую. Сейчас у меня кот, Сборщик Податей Левий Матвей.

– Какой сборщик, не поняла?

– Ну это имя такое – Сборщик Податей Левий Матвей.

– А чего длинное такое?

– Так это литературный герой такой есть.

– Не встречала…

– Кадри, а у тебя животные?..

– Да ты что, куда мне животные! Работаю посменно, квартира съемная, какой хозяин разрешит держать? А если разрешит, так квартплату поднимет. Здесь с этим строго. А вообще я собак люблю. – Кадри взяла Андрея под руку, и они тихонько пошли по круговой дорожке, пронизывающей весь зоопарк. – У меня своей собаки не было никогда. Я лет в пять, помню, летом у бабушки жила, в Нарве. У нее был маленький такой домик в две комнаты, наполовину каменный, наполовину деревянный. Перед домом палисадник, а там собака в будке. На привязи. Я ее имени не знала – собака да собака. Она тихая была. Или возле будки сидела, или в будку залезала.

– Что, и не лаяла?

– Да почти никогда. Так ты слушай дальше! Я однажды утром с чего-то решила, что надо в ее будку залезть. Ну, подошла, она из будки выглядывает. Я на четвереньки встала и в будку полезла. А она, видать, испугалась и меня укусила.

– Как – укусила?

– И что потом?

– А потом… Бабушка во двор вышла, вытащила ее из будки, палку взяла, так по ребрам отходила этой палкой! Она повизгивать стала. Бабушка ее отпустила, она сразу в будку, ну и забилась в угол там. После обеда бабушка прилегла подремать. А я сосиску взяла – и в палисадник.

– Снова бросилась?!

– Ты что! Я к ней с сосиской. Говорю: собака-собака, иди сюда, не бойся. Она вышла, даже не вышла – выползла. Я ей сосиску скормила, она хвостом из стороны в сторону. Я заплакала, обняла ее, а она поскуливает и ко мне жмется. Так и сидели возле будки – она побитая, я покусанная.

– А бабушка что?

– А что бабушка… Она даже не заметила. Она же спала в это время. Слушай, Андрей, я есть хочу.

– Ну так пошли!

В зоопарковской таверне народу не было – будний день.

– Кадри, ты что пить будешь?

– Воду. А ты?

– И я воду. А ты почему воду?

– Мне сегодня в ночь на работу. А ты?

– Так я же за рулем.

– Андрей, да брось ты. Здесь за бокал пива или красного вина не трогают. Пол-острова под легким газом постоянно ездит.

– Не-не, я за рулем не пью.

– Правильный, что ли?

– Да какой правильный, привычка. Я же профессиональный водитель. Автомобильный инженер.

– И что водишь?

– Да что придется. Но это раньше. У меня теперь другая работа.

– Расскажи.

– Я сценарист. Сериалы. Давно, несколько лет.

– Интересно?

– Это твои?

– Нет. Алексея Дмитриевича Романова.

– Хорошие стихи. Только тревожные. Так ты писатель?

– Нет. Сценарист. Это другое.

– А в чем разница?

– Ну, если коротко, то писатель – это про текст. Для читателя. А сценарист – про движущуюся картинку. Для зрителя.

– Ясно. А у тебя дети есть?

– Нет.

– А чего? Жена не хочет?

– Жены тоже нет. Наверное.

Кадри усмехнулась, уставившись в пустую тарелку.

– Закурить дай. У меня кончились.

– У меня «житан», без фильтра. Они тяжелые.

– Ладно, не растаю. А почему «наверное»?

– Мы расстались.

– Ты ушел?

– Она выгнала.

– За что?

– Было за что.

– Ты виноват?

– Наверное.

– Ладно, прости, не буду.

И положила свою ладонь на его.

– Ты другой. Не такой, как все.

– Какой?

– Не наглый.

– Вообще-то я могу и наглым быть…

– Не можешь. Врешь ты всё. Ты наглых не видел. У тебя родители есть?

– Мама. Отец умер.

– Надо же. И у меня умер. Замерз зимой.

– Сердечный приступ?

– Не знаю. Он пьяный был. До дома не дошел. Замерз. Но ты не подумай. Он хороший был. Очень. А твой?

– Мой в больнице. Операцию сделали, не помогло. Поздно, сказали. Хороший был. Как твой.

И ходили, ходили, ходили. Поначалу у клеток останавливались. А потом на второй круг пошли. И на третий. И на четвертый бы, да время уже поджимало, нужно было уезжать. Кадри – сначала рядом, потом под руку, потом – за руку. Андрей шел и думал: откуда все это взялось? И куда? И зачем? Только мыслей становилось меньше и меньше, а рука в его ладони – теплее и теплее. Иногда она останавливалась, поворачивалась к нему лицом и всем телом, снова спрашивала о чем-то. Он отвечал, машинально, даже не понимая, о чем же она спрашивает. Он просто хотел слышать звук ее голоса. Все время и отовсюду. Голос девушки, не знающей, кто такой Алексей Романов. Вот так – буднично, без страстей, без шуток, без напускного остроумия и бахвальства – Андрей вдруг ощутил, что попал в устойчивое энергетическое состояние. Как электрон на орбите, улыбнулся он про себя. А эта молодая женщина – стала словно ядром. И он, Андрей, вокруг ядра теперь вращается. Спокойно, размеренно. И уверенно: именно она – и есть его ядро. И никакие другие ядра ему не нужны.

Обратно ехали молча. Андрей поставил с флешки «Пинк Флойд».

На стоянке возле «Саут Коста» Кадри вышла из машины:

– Не провожай. Пешком дойду.

Дими уже умотала в вечернюю смену. Носки, белье, пижама, как всегда, были щедро раскиданы по дивану в гостиной. Ах ты, свинка моя маленькая, подумала Кадри, собирая вещи Димитры и аккуратно складывая их в стопку. Не научила мать тебя порядку, не научила. Хотя, наверное, это к лучшему.

Влезла под душ, постояла пять минут без движения. Быстро вымылась, сполоснулась и встала на коврик. Зеркало во всю дверь запотело, но постепенно стало отходить. В зеркале, все четче и четче, проявлялась фигура высокой, молодой, стройной – аж закачаешься! – красивой женщины. Только усталой. И не умеющей держать спину, когда задумается.

Вот откроется сейчас дверь ванной, заглянет малышка-дочь, ножкой топнет:

– Ма-а-а, ну ты скоро?! Эй, я соскучилась! Иди ко мне!

Дочь. Та, что могла быть. Ее нет. И никогда не было. У нее нет имени. Почему есть лицо и глаза? И почему ее глаза смотрят вглубь меня с такой любовью?!

– Ма-а-а!..

Кадри очнулась от оцепенения и пошла одеваться.

В напарницах снова была Наташа. Манчестерский и гатвикский встретили без проблем. До Рождества неделя, завал начнется дня через два. А пока тишина.

Пискнул телефон. Михалис рассыпался в любезностях. От спермотоксикоза чахнет, с омерзением ухмыльнулась Кадри. Помоги себе сам, придурок. Теперь у тебя это надолго. И, не отвечая, закрыла мессенджер.

Она еще ни разу даже не поцеловала Андрея. Но твердо знала, что теперь его не поцелует никто, кроме нее. А если какая блядь и попытается, то лучше ей сразу, своими ручонками, в петлю. Или утопиться. Пленных не беру.

Наташа что-то там щебетала про детей, про школу, про мужа-идиота, про электричество – его снова подключили, – про какую-то Надьку, что проявилась в «Одноклассниках». Кадри не слушала. Влезла в компьютер, пощелкала клавишами, запрограммировала ключ.

– Натаха, подруга. Сегодня тебе не судьба на матрасе в подвале оттягиваться. Прости, если что не так. Наша служба и опасна, и трудна, ага?

И ткнула пальцем в экран смартфона:

– Приезжай. Жду на улице.

Вышла, не прячась от камер, через центральный вход. Андрей был рядом через семь минут.

Взяла за руку:

– Как отель называется, знаешь?

– «Парадизиум».

– А что означает?

– Слышал.

– Только слышал?

– Да.

– Теперь будешь знать. Идем.

Повернулась и повела наверх за собой. В номере сбросила одежду.

– Я не Золушка, но в шесть карета превратится в тыкву, а я – в портье за стойкой.

– Солнце остановлю. Луну. Часы, – прошептал Андрей, делая шаг навстречу.

– Можешь. Знаю. Повинуюсь! – выдохнула в его полуоткрытые губы Кадри.