Москва
Ольга Семеновна Васильева умерла ближе к обеду.
Утром она поговорила с Татьяной, подержала ее за руку, мысленно благословила ее и под конец попросила напомнить Роману о его обещании.
Перед тем как покинуть этот бренный мир, она поблагодарила Бога, что даровал ей эту нелегкую жизнь. Попросила прощения за обиду на него, что не уберег ее Верочку. Но что теперь обижаться — недолго осталось ждать встречи с дочерью. Вот все дела и сделаны.
Ольга Семеновна прислушалась к суете в коридоре и вдруг, осознав всем своим естеством, как ее душа отрывается от тела, чтобы снова жить другой, бесконечной жизнью, улыбнулась. Так она и умерла с улыбкой на устах.
— Где будут поминки? Ресторан заказать или кафе? — в который раз Лагунов спросил Татьяну.
— Помянем дома. Соседки в ресторан не пойдут. Они старенькие. А домой придут. У нас, у меня, — поправилась Татьяна, — родственников никаких нет. Я звонила Андреевой, но она сейчас в Киеве.
Глаза наполнились слезами, и они медленно побежали по щекам. Она много раз давала зарок не плакать, но слезы сами текли с глаз.
Похоронили Ольгу Семеновну на старом кладбище, рядом с дочерью и зятем. Проповедь священника закончилась в положенное время.
Татьяна как во сне видела, как с бабушкой прощались соседки, потом к гробу подошел Лагунов и, когда настал ее черед, Татьяна молча прикоснулась губами к бабушкиной руке и отошла от гроба, стала наблюдать за тем, как медленно рос холмик, превращаясь в могилу.
Затем Лагунов поставил венки и… все закончилось.
— Роман Андреевич, может, вы посидите с нами за столом? — Татьяна зашла на кухню.
— Я здесь побуду. А ты иди.
Идти в гостиную он не захотел. Он помнил, с каким интересом его рассматривали соседки на кладбище и тихонько шушукались, теряясь в догадках на его счет, а теперь, слегка подвыпив, начнут расспрашивать, кем он приходится Ярославским. И ничего с этим не поделать. Жизнь идет своим чередом. Вот и они, пригубят вино на помин души и вернутся к своей привычной жизни.
Лагунов сидел на кухне до тех пор, пока все не разошлись, а потом пошел в гостиную, где осталась одна Татьяна.
— Спасибо вам. Вообще не представляю, что бы я делала без вас. Спасибо.
— Земля ей пухом, — Лагунов разлил остатки вина и выпил.
— Помните, еще недавно, мы здесь пили чай, а я несла всякую ерунду о домах и интерьерах? — вспомнила Татьяна.
Ей почему-то показалось, что стоит вспомнить что-то хорошее, и оно, это хорошее, вернется в квартиру вместе с бабушкой. Ничего не случилось.
Свеча, поставленная в стакан, догорела и погасла.
— Роман Андреевич, бабушка перед смертью просила вам напомнить, что вы давали ей какое-то обещание. Вы не подумайте ничего такого — просто бабушка просила вам передать.
— Помню.
— Я все деньги, что вы потратили, верну вам. Только немного приду в себя. Хорошо?
— Никаких денег я не возьму. Даже не думай. Или мы с тобой не друзья? — Лагунов легонько сжал ее руку.
— Я пойду прилягу, голова совсем не соображает. Потом все уберу здесь. А вы захлопнете потом за собой дверь. Да что я вам объясняю. Сами знаете.
Она поднялась и, не глядя на Лагунова, пошла в свою комнату. От пережитого за день и выпитого вина голова начала кружиться.
Татьяна, не включая свет, легла поверх одеяла. Потолок качнулся и, чтобы унять это качание, она крепко закрыла глаза.
Проснулась она так же внезапно, как и уснула. Бабушка на кухне мыла посуду и уронила ложку.
Татьяна села на кровати и прислушалась. Из крана лилась вода, стукнула крышка. Звякнули рюмки. До конца не поняв, что случилось, она быстро поднялась и, уняв дрожь, пошла на кухню.
Лагунов, закатав рукава и подвязавшись полотенцем, домывал посуду.
На спинке стула висели его пиджак и галстук.
— Я тебя разбудил?
— Я подумала, я подумала…
— Ты подумала, что на кухне бабушка. Так?
— Угу.
— Таня, — Лагунов вытер руки, подошел и обнял ее за плечи, — не плачь. Или бабушка тебя любила заплаканной?
Она уткнулась ему в плечо и… перестала плакать.
Он не знал, как дальше быть, куда деть свои руки, и только гладил ее по спине.
— Она любила меня всегда любой. Даже заплаканной.
Лагунов прикоснулся губами к ее волосам и прижал сильнее к себе, пока не почувствовал, как она вся напряглась.
Испугавшись, что не справится с собой, он легонько отстранил Татьяну от себя.
— Я все убрал со стола, так что ты можешь ложиться и дальше спать. Мне пора. Если хочешь, я останусь и переночую здесь.
— Нет. Поезжайте домой, вам завтра на работу. Вы и так столько всего сделали для нас с бабушкой.
— А хочешь, поедем ко мне? Тебе нечего бояться.
— Нет. Я останусь дома. Мне надо самой все пережить и сжиться со всем этим.
— Ты иди, ложись, поспи. Я сам закрою дверь.
Татьяна, прислонившись к двери, наблюдала за тем, как Лагунов откатал рукава белоснежной рубашки, надел пиджак, взял со стула галстук и, немного подумав, скомкал его и положил в карман. Потом она слышала, как Роман долго возится в тесном коридоре возле старой вешалки, надевая пальто.
«Опять зацепился рукавом, — подумала Татьяна. — Надо давно было выбросить эту развалюху. Кому теперь на нее вешать одежду?»
Потом за Лагуновым закрылась дверь, и она осталась одна в квартире. Опустившись на стул, на спинке которого еще недавно висели его вещи, она просидела так до тех пор, пока часы в гостиной не пробили полночь.
Встреча в Голосеевском лесу оставила в душе настолько неприятный осадок, что Задонский не успел отказаться от предложенного Еленой зеленого кофе.
И теперь, борясь с отвращением, он медленно пил жидкость, пахнущую прелым недосушенным сеном. Внимательно рассматривая в чашке бледную муть, сетования Елены он слушал вполуха.
Савицкий пристроил какую-то девицу на работу. Тоже мне проблема. Знает он этих девиц по протекции. Была бы толковее, нашла себе работу в Киеве. Выходит, эта глушь — для ее мозгов. Главное, чтобы ни во что не вникала. Но, опять же, чтобы вникнуть — нужны мозги, а они в дефиците. Круг замкнулся.
Веронике Ивановне стало плохо. До утра может не дожить. Могла бы вообще об этом не говорить. А как ей должно быть от такой дозы лекарства?
Антон прикрыл глаза. Ради чего он приехал в центр? Знала бы Елена, сколько у него своих проблем. Один Круглов чего стоит. А он не ноет. Он решает проблемы по мере их поступления.
— Он настроен решительно! Сегодня в полицию не пойдет, напьется. А как протрезвеет? Что тогда делать? Ума не приложу!
— Стоп! — Задонский понял, что пропустил важное. — Какая полиция?
Он с удовольствием отставил мутное пойло, называемое зеленым кофе.
— Ну, я же вам говорю, что Сергей грозился пойти в полицию и рассказать о нашей с вами… работе. Вот, смотрите, чем пугал.
Задонский внимательно прочитал заявление Крапивина.
Свои подозрения Сергей Николаевич излагал грамотно, со ссылкой на истории болезни и листы врачебных назначений. Дальше прилагались несколько страниц — копии посмертных эпикризов.
— Вот тебе и пьющий отставник. Откуда у него эти ксерокопии? Хотя неважно.
Задонский еле сдерживался, чтобы не наорать на Елену.
Если бы удушение главврача решило назревшую проблему — он бы ее удушил. Задонский от злости сжал кулаки. Вот с чего надо было начинать разговор! А то заладила: одному плохо, другому еще хуже…
— Где все эти истории болезни, с которых Сергей сделал ксерокопии?
— Как где? В архиве.
— Немедленно все убрать из архива, — распорядился Задонский.
Он сосчитал в уме до десяти и успокоился. Обостренное чувство нависшей опасности заставляло мозг молниеносно просчитывать варианты решения возникшей проблемы.
— Где он сейчас? — спокойно спросил Задонский.
— Кто? Сергей? Он мне не докладывал. Уехал. Уехал и ничего не сказал. Только пригрозил.
Голос Елены вот-вот должен был сорваться на истерический визг.
— Ладно. Я сам с ним поговорю. Адрес.
— Чей? — Елена растерянно смотрела на Задонского.
— Крапивина, — по слогам, еле сдерживаясь, чтобы не заорать, проговорил Задонский.
Елена, немного придя в себя, открыла записную книжку и, водя дрожащими пальцами по страницам, нашла адрес Крапивина.
«Он решит все, он поговорит с Сергеем, и тот опомнится. Иначе всему конец! А если Сергей не согласится? Что тогда — тюрьма?»
От этих мыслей Елене Евгеньевне стало холодно в кабинете, где отопление всегда работало на полную мощность.
— На днях поступят две старухи.
Спокойный, ровный голос Задонского удивил Елену. Он что, не понимает, какая опасность нависла над ними? Чего-чего, а продолжения «работы» в то время, когда над их головой висит дамоклов меч, она не ожидала.
— Антон Игоревич, — голос Елены Евгеньевны осел от напряжения, — давайте повременим. А если Сергей не опомнится? Это же подписать себе приговор…
Елена готова была расплакаться. Или он думает, что меч упадет только на ее голову?
— Все будет нормально. Просто у меня благодаря вам на одну проблему стало больше. Но у кого этих проблем сейчас нет? Правда? — улыбнулся Задонский. — Людмила здесь?
От чувства реальной опасности на него навалилось непреодолимое желание заняться сексом.
Елена Евгеньевна хотела в сердцах ответить, что где ж еще быть потаскушке, как не ждать его здесь, но вовремя спохватилась и только утвердительно кивнула.
— Кстати, премиальных в этом месяце не ждите. А если еще раз такое повторится — деньги удержу из вашей зарплаты.
— За что?
— За дурацкую статью, — уточнил Задонский.
— Но я…
— Надеюсь, на сегодня ваш Крапивин — последняя проблема или еще что-то осталось?
— Больше ничего.
Задонский легко поднялся из кресла, брезгливо посмотрел на чашку зеленого кофе и, не прощаясь, покинул кабинет.
На вычет из зарплаты в свете последних событий Елена Евгеньевна не обратила никакого внимания. Если бы это была самая большая потеря в ее жизни.
«Как Задонский уговорит Сергея молчать и что я сама скажу Крапивину завтра, когда он приедет в центр? Как с ним работать после этого? Мерзавец!»
Во второй половине дня неожиданно выглянуло солнце. Пациенты потянулись на террасу.
Катя Васильцова, приехавшая навестить мужа, выкатила кресло-коляску на просохшую аллею и остановилась.
Саша видела, как Николай с помощью жены тщетно пытался стать на ноги.
В палате с инструктором он уже легко вставал и опирался сильными руками на ходунки, стоял до тех пор, пока не уставала спина. Еще немного — и начнет ходить. Коляска была низкой и неудобной, и ему никак не удавалось оторваться от сиденья. Потом, собравшись с силами, Коля неумело выпрямился, оттолкнув кресло.
Не зафиксированная в положении «стоп», она быстро откатилась назад. Секунда — и Коля повис на хрупких плечах жены. Стоять в таком положении было неудобно. Еще немного, и они рухнули бы на землю, но подоспевший инструктор в последний момент подхватил Николая под мышки.
У всех отечественных колясок слабые фиксаторы. Лучше бы их вообще не ставили. Тогда и надежды на них никакой. А ведь импортные коляски она точно видела, когда Савицкий ей показывал подвал.
Сменившаяся дежурная медсестра, как и предполагала Саша, о колясках ничего не знала. Да и откуда ей знать, своих забот мало? Может, завхоз знает? Только его вначале найти надо.
В подвальном помещении было темно. Нащупав выключатель, Саша нажала на рычаг, запоздало вспомнив, что сначала, как предупреждал Иван Андреевич, свет надо включить на щите первого этажа, а потом уже спускаться вниз.
Саша стояла в полной темноте. Идти дальше не было смысла. Понятное дело, на ощупь коляски она искать не станет. Она уже сделала несколько шагов обратно, как сверху донеслись приглушенные голоса. Кто-то спускался в подвал. Уверенные шаги эхом раздавались в темноте.
Повинуясь интуиции, Саша быстрым шагом направилась в конец коридора. За архивом была комната, в которой хранились запасные функциональные кровати. Скорее всего, она там и коляски видела. Был ли на двери замок, она точно не помнила.
Саша шла, касаясь рукой стены до тех пор, пока не наткнулась на металлическую дверь архива. Следующая дверь — ее убежище.
Голоса за спиной стихли, шаги остановились почти напротив архива. Кто-то включил подсветку на телефоне и повернул ключ в двери.
— Дверь закрой поплотней.
Тихий возбужденный голос принадлежал женщине.
Саша затаила дыхание.
— Пусть так будет. Если кто надумает спуститься, мы увидим свет в коридоре.
Женщина не возражала. Опять все стихло, словно никого в подвале и не было. Потом донесся шорох, перешедший в монотонное ритмичное движение.
Чем занималась пара в темноте, догадаться было нетрудно. Саша почувствовала, как краснеет, неловкость ситуации была еще и в том, что покинуть свое убежище незамеченной ей вряд ли удалось бы.
Шорохи сменились учащенным дыханием. Акустика, словно в театре.
Саша почувствовала, как у нее затекла спина. Показалось, что с тех пор, как она шагнула в темную комнату, прошла целая вечность, и было непонятно — ушла пара или еще находится в соседней комнате.
— Как муж?
— Хуже.
Любовники перешли на шепот. Разобрать, о чем они говорят дальше, было невозможно.
— Давай-ка мы с тобой пока повременим с этим, — голос мужчины нарушил тишину. — Не спеши. Сколько капель даешь?
— Как и говорил — десять.
— Давай ему половину.
— Но… Я так больше не могу.
— Потерпи немного. Мы же обо всем договорились.
— Тебе легко говорить, ты же его не видишь.
— Сейчас в Греции холодно. Купаться нельзя. Ты лучше придумай, куда мы потом полетим. Хорошо?
Женщина ничего не ответила. Может, она не могла решить, о чем надо сначала думать — о температуре воды в Эгейском, Средиземном или Ионическом море или о больном муже.
— Иди первой. Я за тобой.
«С Савицким еще придется повременить. Если бы не статья, если бы не этот чистоплюй Круглов, то все было бы в ажуре. Нет, смерть Савицкого сейчас будет перебором. Главный на повестке дня — Крапивин. С остальным разберусь позже», — подумал Задонский, прислушиваясь к гулкому цокоту женских каблуков.
Противная трель телефонного звонка, долетевшая из коридора, разлилась столь неожиданно, что Саша отпрянула от двери, больно зацепившись за кровать.
— Да, слушаю. Да, все в силе. Прилетает через пять дней. У меня еще проблема. Срочная. Я сам заеду. Нет, эта не повременит. Сколько стоит — знаю. Хорошо.
Он знал цену всему.
Саша тихонько выбралась из подвала и направилась в ординаторскую. Услышанный, вернее подслушанный, разговор никак не шел из головы.
Она села на диван, пытаясь вспомнить, что говорил мужчина в коридоре подвала.
Воздух в ординаторской сгустился. Дышать стало тяжело. Перед глазами мелькнуло лицо Крапивина. Визг тормозов, крики, машина «Скорой» — все плыло в замедленном темпе.
Потом улицу заполнил шум. Она услышала, как приземляется самолет. Она успела заметить мужчину. Пуля размером со снаряд медленно плыла вдоль коридора, пока не настигла улыбающегося мужчину. Внезапно экран перед глазами погас.
Саша глотнула побольше воздуха и, не мигая, смотрела на стену, видя, как по подвальному коридору шел мужчина, которого она видела в кафе. Выбритая голова, уверенная походка победителя.
Как он оказался в этом подвале? Смутная, до конца непонятная мысль возникла и сразу же погасла в мозгу.
От мелькнувшего видения она чувствовала усталость. Чье-то будущее и настоящее соединялись в одно целое. Больше всего ей хотелось лечь и укрыться пледом.
Сергей Николаевич, не спеша, обдумывая каждое слово, допечатал письмо. Завтра с утра он пойдет в полицию и будь, что будет. Что будет, он прекрасно знал, только это будущее его уже нисколько не пугало. Он еще раз перечитал распечатанный лист и отпил коньяка прямо из бутылки.
Вот все и закончилось. Жизнь не удалась. Хотя неправда. В его жизни всякого хватало. Пусть не самое лучшее, но ведь было и хорошее.
Он вспомнил Ленку, только не теперешнюю Елену Евгеньевну, а ту студентку с короткими непослушными волосами, с открытой, доброй улыбкой. Ленка была его первая любовь. Если бы она еще согласилась тогда поехать с ним на службу, но Елена Лесникова ехать в глушь отказалась. Выходит — не было у них любви. Потом он долго думал, что любви вообще никакой нет. Возможно, не встреть он Женю, так бы и верил в это. И умер он в тот же день, когда ее похоронил.
Сергей Крапивин, сын потомственного военного, всегда хотел быть как отец. А может, ему только казалось, что хочет. Его мнение в семье не обсуждалось и особо не волновало. Традиция — святое. В детстве ему даже казалось, что и на свет он появился только с одной целью — продолжить семейную традицию, а остальное — как будет.
Подкачало здоровье. В кого он удался со слабым зрением, неизвестно. Бабки, и те до последних дней читали газеты без очков. Сергея лечили в Одессе в Институте глазных болезней, потом в Москве. Зрение восстановилось, но надо было выбирать между карьерой и здоровьем. Родители выбрали второе.
На следующий год Сергей благополучно поступил в мединститут, сдав все экзамены на твердые пятерки. На шестом курсе перевелся в Горьковскую военную академию, там же прошел ординатуру и расстался с Еленой.
Если бы не постоянный молчаливый укор отца, он бы думал, что состоялся в этой жизни. Он прошел Афганистан, Чечню, побывал в Африке.
Потом наступил тот роковой год. Сначала умерла мать, а вслед за ней ушла из жизни Женька. Неоперабельный рак — такой вердикт вынесли врачи после обследования.
Его жизнь закончилась. Он начал потихоньку пить. В таком не лучшем виде он и встретил Елену. И начался новый этап его пустой и необустроенной жизни. Конечно, работа в центре это вам не госпиталь с постоянной нервотрепкой, экстренными операциями и дисциплиной. В центре он чувствовал себя сторожем при престарелых дамах. В тишине ординаторской он коротал время за глотком коньяка и компьютерными играми.
Елена была рядом. Он и в центр ехал только, чтобы быть рядом с ней. Больше там делать было нечего.
А сегодня утром хмель прошел, пелена с глаз упала, как упала ослабевшая Вероника Ивановна. Он вдруг осознал, что происходит в центре.
Сергей Николаевич сделал глоток коньяка, не чувствуя ни вкуса, ни аромата. А ведь он догадывался обо всем давно, только не было силы признаться в этом себе.
Сказать о своей догадке Елене он не мог. Сказать — значит уличить ее в преступлениях и самому уйти из центра и больше ее не видеть.
Он на все закрывал глаза и все ей прощал, лишь бы не потерять ее окончательно. Он все надеялся, что в один прекрасный день весь этот кошмар закончится. Он надеялся до тех пор, пока кошмар не коснулся Вероники Ивановны.
Такой в старости была бы его Женька. С такой же осанкой, с таким же спокойным взглядом. Каждый раз, заходя в палату к Веронике Ивановне, он словно видел Женьку. И задерживался в ее палате он дольше всех, слушая в сотый раз ее воспоминания о муже и собаке.
Простить ее смерть Елене он уже не мог. Он просил отменить «лекарство», и она ему обещала. Выходит, он дал себя обмануть. Себя и Женьку.
Сергей Николаевич бегло прочитал написанное и медленно порвал письмо на мелкие кусочки. Утром он сам пойдет в прокуратуру и все расскажет. Еще неизвестно, кому в руки попадет письмо. Хорошо, если заявлению поверят, а если сочтут за бред сумасшедшего? А там, смотри, выбросят в мусорное ведро — и дело с концом.
Осоловевшими глазами Сергей Николаевич еще некоторое время смотрел на экран телевизора, а потом, не раздеваясь, так и уснул, сидя на диване. До самого утра снились ему Женька и молодая новая докторша.
Саша лежала на диване. Мелкая дрожь не унималась. Чай, приготовленный Стрельниковым, не помогал согреться. Она тихонько скулила, уткнувшись в его широкую грудь.
— Саша, не изводи себя. Ты ничем не могла ему помочь.
— Я ведь знала. Я видела это все. Если бы я ему позвонила, предупредила…
Стоны перешли в рыдания, дрожь усилилась.
— Ты ничего не могла сделать, слышишь? Ничего. Саша, ты сама веришь, что Крапивин стал бы тебя слушать?
Она мотнула головой и опять расплакалась.
Утром Крапивин подошел к своей машине и сразу увидел спущенные шины. Колеса срослись с землей. Он оглянулся, пытаясь найти того, кто сделал эту пакость, но вокруг не было ни души.
Придется машину на ночь оставлять на стоянке. Надо спросить у соседей, может, еще кому попортили колеса?
Он некоторое время потоптался возле машины, решая, как быстрее добраться до прокуратуры. Ехать на метро нет смысла, потом придется возвращаться. Получалось, что пешком дворами будет быстрее.
Спешить ему все равно было некуда, но чего время зря терять. Он нырнул в арку. Красный «Форд», набирая скорость, направился вслед за ним.
Крапивин посмотрел по сторонам и хотел было сделать шаг с тротуара, как внезапный удар в спину оторвал его от асфальта.
Сергей Николаевич умер сразу. Его тело, отброшенное на проезжую часть, заметили прохожие. Кто-то вызвал «Скорую», кто-то полицию. И машину, совершившую наезд, тоже видели. Вроде красная, импортная, грязная. Номер машины никто не заметил. Не до того было.
— Его убили… — Саша прошептала одними губами и перестала плакать. — Его просто убили. Вчера он был сам на себя не похож. Потом его вызвала Елена. После разговора он уехал. Я больше его не видела. И не увижу…
Она вспомнила, как Крапивин молча смотрел в окно, бледный и постаревший.
— Что же он сказал? Вроде как — я больше молчать не буду. И меня предупреждал, чтобы искала себе другую работу.
— Саша, может, это простой несчастный случай? Ты же мне сама говорила, что Сергей прикладывался к бутылке. Может, еще найдут и машину, и водителя?
— Никого не найдут. На вскрытии обнаружат алкоголь в крови, и дело быстро закроют. Ну, попал под колеса очередной пьяный. Водитель испугался и скрылся с места происшествия. Меня никто слушать не станет. Да и какие показания я могу дать?
Она опять прижалась к Стрельникову. Под футболкой ритмично билось его сердце.
— И еще я слышу, как приземляется самолет, а потом убивают мужчину. В него стреляют. Мужчину я не знаю. Тогда зачем это видение? Я даже Сергею не помогла помочь.
Саша заплакала снова, но уже без надрыва и дрожи. Слезы медленно катились по щекам.
— И еще сегодня умерла та больная, из-за которой так переполошился Сергей Николаевич. Череда смертей.
— А у тебя в отделении разве по-другому? Тоже ведь умирают.
— Но их никто не убивал. А здесь орудует маньяк. Сам подумай, кому мешают дряхлые старушки? И следующей должна быть Агнесса Харитоновна.
Стрельников удивленно смотрел на Сашу.
— Она сама мне говорила. Да я и без нее знаю. Я сама чувствую смерть в центре.
— Страшно?
— Паш, я серьезно, — Саша вытерла заплаканные глаза и села на диване. — Не страшно. Смерть — это существо без тела и эмоций, сгусток плотного воздуха. Только если ничего не предпринять, то в центре будут по-прежнему умирать люди.
— Саша, а если рассказы твоей Агнессы — только страшилки? Тогда как?
— Смерти еще будут. Себе я верю. Смерти прекратятся только с закрытием центра. Но как я об этом скажу отцу? Для него центр больше, чем просто благотворительность. А я приду и скажу — закройте центр немедленно, пока не умерла Блинникова.
— Я бы на его месте тебе не поверил и постарался бы свихнувшуюся дочь отправить обратно в Москву.
Стрельников смеялся. Саше он верил. Но только он.
— Паш, ты завтра съездишь на кладбище?
— Куда?
— На кладбище. Я бы сама поехала туда, но не хочу, чтобы до Елены дошли слухи.
— Зачем?
— Мне нужны фамилии умерших. Иначе в архиве я ничего не найду. А мне надо знать, сколько и от чего умерли пациенты в центре. А потом я поговорю с отцом.
— Хорошо, — неохотно согласился Стрельников.
— В центре есть, по крайней мере, один надежный человек — Агнесса Харитоновна. Она нам поможет.
— Чем? — удивился Стрельников.
— Еще не знаю, но на нее можно положиться.
