Любовное гнездышко

– Вроде бы так… – проговорил доктор Бреннер, глотнув скотча с содовой и подыскав подходящую фразу. – Вроде бы так: Лысенко утверждает, что если вы изменяете окружающую среду, как почву, в которой растет цветок, например, в плазме микроба начнутся перемены, и будущие поколения приобретут новые, совершенно иные свойства.

Мистер Джефферс достал носовой платок и протер брови, реагируя не то на жару, не то на бесконечные словесные излияния Бреннера.

– Но разве это верно всегда? – спросил он. – Я однажды читал: если взять семена лучшего турецкого табака и привить их в штате Кентукки, вы получите табак из Кентукки.

– Здесь все по-другому, – сказал Бреннер. – В вашем случае табачное растение нисколько не меняется. Оно просто приобретает некоторые характеристики почвы, на которой произрастает. Лысенко говорит вот о чем: изменяя почву, воду или что-то еще, вы можете добиться, что на табаке вырастут яблоки и плодоношение будет продолжаться.

– Но объясните, – проговорил Джефферс, – как же тогда меняется эта плазма микроба? Если бы она вообще не менялась, мы все остались бы обезьянами, не правда ли?

– Нет, не остались бы, – сурово сказал мистер Коэн, поставив перед Джефферсом новый стакан пива. – Я возмущался, когда мой брат Джулиус, который сейчас находится при исполнении, пришел домой однажды и произнес такие слова. Священник назначил ему пятнадцать раз прочитать «Аве Мария», а мой отец, благослови Господи его душу, вымыл мальчику рот с мылом.

– Как же происходят изменения? – настаивал Джефферс.

– Мутации, – сказал доктор Бреннер. – У нас нет простого ответа – или, точнее, мы не знаем правильного ответа. Все, что нам известно, – в каждом поколении находятся индивидуумы, которые несколько отличаются от всех прочих, и если эти отличия помогают им выживать, то подобные свойства приобретают все больше людей.

– Это как с породами собак, верно? – спросил Джефферс.

– Да, теперь у нас большие проблемы, – сказал мистер Гросс, глотнув своего обычного «Кипящего котла». – Собаки повсюду. Если бы у нас в Вашингтоне была приличная администрация, то…

– Примерно так, – сказал Бреннер. – Породы – все же не отдельные виды. Но их развитие показывает нам: то, что начинается как более или менее случайная мутация, может стать постоянным явлением при тщательном воспроизводстве особей, которые наделены определенным свойством в значительной мере. Большей частью изменения видов происходят довольно медленно. Я не ожидал бы, чтобы у вас, к примеру, родился ребенок, пятнистый, как леопард.

– А я бы ожидал, – заявил мистер Гросс. – У моей жены есть троюродная сестра, которая…

– А разве нет никаких других способов? – спросил Джефферс. – Более быстрых, что ли…

– Да, – сказал Бреннер. – Мне известен случай, точнее, мне, кажется, известен случай… Дело в том, что все записи пропали вместе с девочкой. По-настоящему значительная мутация в человеческой анатомии. Возможно, первая особь нового вида, если она сможет найти себе подходящего мужа.

Джефферс посмотрел на часы.

– Налейте нам, пожалуйста, еще по одной, мистер Коэн, – сказал он. – Я хочу об этом услышать. Наверное, что-то вроде шести пальцев?

– Нет, все гораздо серьезнее, – ответил Бреннер. – Признаюсь, что это было мне не очень понятно. Может, кто-то из ее родителей находился в лаборатории ядерных исследований, и протоплазма претерпела значительные изменения, а девочка оказалась просто уродцем. Такие вещи иногда случаются. Может, она оказалась настоящей мутанткой; а может статься, я слишком поспешно все придумал и навоображал себе почти невероятный результат. Все случилось очень давно, когда я был молод и хорош собой, и я с тех пор ничего нового не узнал; а ведь если бы все это было по-настоящему, то я, вероятно, уже услышал бы о последствиях. Тогда я работал интерном в больнице Cв. Матфея, и туда привезли эту девочку с полиомиелитом и подключили ее к аппарату искусственного дыхания. Ее звали Эйвис Фоулер, и мы с Оззи Строудом, который тогда был тоже интерном, очень ею заинтересовались.

Гросс оперся о стойку бара и, прикрыв рот массивной рукой, обратился к мистеру Коэну:

– Кто это у дальнего края стойки – человек, который так интересуется рассказами старичков?

Бармен посмотрел на опрятного джентльмена, который носил очки в роговой оправе и бородку, как у покойного адмирала Уильяма Соудена Симса.

– Ни малейшего представления не имею, мало ли кто он такой, – театральным шепотом ответил бармен. – Но любой человек может находиться в баре Гавагана, пока он ведет себя прилично.

– Мне это не нравится, – сказал Гросс.

– Извините, – произнес доктор Бреннер.

– Ладно, не будем об этом, – вздохнул Гросс.

В медицинской карте этой Эйвис Фоулер (продолжал Бреннер) было сказано, что ей исполнилось восемнадцать; она была темноволосая, и у нее было такое нежное, худощавое, как бы угловатое лицо – такие лица могут показаться очень красивыми, если вы к ним привыкнете.

Когда она смогла говорить, то поначалу произносила лишь несколько слов, но вскоре набралась сил; она очень быстро поправлялась… Ну вот, когда она смогла разговаривать, то стало очевидно, что она так же умна, как и красива. Для девочки ее лет она очень много читала; она разбиралась в музыке, и она демонстрировала своеобразный тонкий юмор, рассуждая о той философии, которая привлекает всех молодых людей.

И вдобавок было в ней что-то странное. Вы знаете, как бывает с большинством юных девушек такого возраста. Общение для них очень важно, их интересуют люди и чувства, которые кажутся им новыми и необычными. Эйвис Фаулер оказалась совсем другой. Насколько я смог узнать, у нее не было никаких знакомых за пределами семейного круга. Она никогда не упоминала о других людях и о чужих действиях и переживаниях. Она обсуждала лишь людей и чувства, о которых читала в книгах; и когда (это вполне обычно для молодого человека) я намекнул, что мог бы в нее влюбиться, то она отреагировала совсем неожиданно. Она казалась испуганной, причем речь шла не о скромности, которую чаще всего изображают девочки, но о настоящем страхе, как будто я предложил нечто ужасное – например вытолкнуть старшую медсестру из окна.

«Вы больше никогда не должны так говорить», – сказала она, а когда я спросил, почему, она тотчас начала плакать.

Ее родители, очевидно, были весьма состоятельными, потому что она получила отдельную палату, а пока положение оставалось серьезным, рядом с ней постоянно находились медсестры. Я однажды на ночном дежурстве спросил Оззи Строуда о пациентке из 303-й палаты, упомянув, что эта девушка очень загадочная.

«О, Эйвис Фаулер, – сказал он. – Да, это удивительный случай, не так ли? Ты видел результаты рентгена?»

По правде сказать, я ничего не видел. Я ответил, что интересовался не особенностями ее анатомии, а ее жизнью и характером. «Она, кажется, не ходила в школу примерно с тринадцати лет, – заметил я, – и она не собирается поступать в колледж».

«Ее семейство довольно много путешествует», – ответил он. Но тут нас прервали.

Мне тогда не пришло в голову, что в его словах был намек на некоторую близость с Эйвис Фаулер. Я был эгоцентричен, как все молодые люди, я полагал, что отыскал путь к ее сердцу, потому что она всегда радостно приветствовала меня, и я мог беседовать с ней о книгах и о музыке, в то время как Оззи казался довольно серьезным и важным, он мало чем интересовался, кроме своей работы. Я ничего не понял даже тогда, когда увидел в комнате Эйвис букет цветов. Девушка сказала, что их прислал доктор Строуд, очень заинтересовавшийся ее случаем. А потом мы сразу начали говорить о «Нортингернском аббатстве», которое недавно прочитали.

Понимаете, Оззи, разумеется, мог проявить к ней интерес – как к удивительной пациентке. Она очень быстро излечилась от полиомиелита, такие случаи никогда не упоминались в журналах, и я однажды услышал, как доктор Тэйло, ординатор при клинике, сожалел о том, что она не является постоянной пациенткой. Тогда ее можно было бы держать под наблюдением, чтобы выяснить, какие особенности организма привели к подобному результату. Оззи тогда тоже находился рядом. Он сказал: «Доктор, а можно ли предположить, что это побочный продукт другой мутации?»

Мистер Коэн, не нальете нам еще?

Понимаете, теперь я вспоминаю о случившемся, потому что все детали сходятся. А тогда замечание о «другой мутации» прошло мимо меня. Эйвис Фаулер, на мой взгляд, ничем не напоминала мутанта. У нее были две руки и две ноги, притом очень красивые. Именно ее красота меня интересовала. Я в те дни собирался заняться изучением хирургии, и исцеление от полиомиелита, каким бы замечательным оно ни было, не попадало в мое поле зрения.

Да, прошел месяц, почти целый месяц с того дня, как я увидел цветы Строуда в ее комнате – и тут случилось происшествие с яйцом. К тому времени Эйвис Фаулер уже могла немного передвигаться по комнате, хотя и не набралась еще сил, чтобы выходить в коридор. Днем я заглянул к Эйвис. Она лежала в кровати и казалась бледной. Когда я заговорил с нею, она отвечала отрывисто и вроде бы совсем не хотела общаться. Когда я попытался выяснить, что случилось, она словно бы испугалась и попросила позвать Оззи. Я сказал ей чистую правду: он отправился по срочному вызову в Вест-Сайд и не вернется, скорее всего, до ночи. Она сказала: «Ох» – и отвернулась от меня. На мгновение мне показалось, что она снова собирается заплакать, но она только слегка вздохнула и затем снова повернула голову ко мне.

«Ты придешь ко мне завтра, ведь правда, Билл? – спросила она. – Все хорошо, все в порядке».

Мужчины становятся довольно-таки беспомощными, когда женщины начинают так себя вести. Я ушел, недоумевая, а потом медсестра, которая только что отнесла Эйвис ужин и уложила пациентку спать, вызвала меня в коридор.

В руке она держала корзину для бумаг; женщина, казалось, была чем-то очень удивлена. «Доктор Бреннер, – проговорила она, – вы посещали пациентку в 303-й палате сегодня днем, не так ли?»

Я сказал «да», но тут же объяснил, что приходил как друг, а не потому, что она была моей пациенткой.

«Ну, это очень странно, – сказала медсестра. – Что это может быть?»

Она опустила руку в корзину для мусора, вынула несколько чистящих салфеток, а потом показала мне, что осталось на дне. Там лежало яйцо; совершенно точно – яйцо, примерно такого размера. (Доктор Бреннер вытянул руку, показав, каким был предмет – не больше детского футбольного мячика.) Казалось, у этого яйца не было скорлупы, только какая-то жесткая, кожистая оболочка, которая слегка прогнулась, когда я коснулся ее.

Сами можете представить, какие нелепые идеи зародились у меня в голове. Ведь это все объясняло: почему Эйвис ушла из школы в тринадцать лет, почему она держалась в стороне от других людей, почему она боялась, в чем проявились мутации и почему Оззи заинтересовался этой девушкой. Но я не собирался ни о чем рассказывать медсестре. Разумеется, сиделки слишком много болтают. Бедную девочку довели бы до могилы, а она ведь только что начала оправляться от полиомиелита. Быстро пораскинув мозгами, я заявил: «О, это один из экспериментов доктора Строуда. Все в порядке».

Я отдал бы все на свете, лишь бы заполучить это яйцо, но не рискнул его выпросить после того, как его нашли в мусорной корзине. Этот случай сам по себе возбудил слишком значительное любопытство. В итоге я пошел повидаться с доктором Тэйло.

К сожалению, он был слишком занят, и прошло не меньше часа, прежде чем я пробился к нему. Я рассказал ординатору о медсестре с яйцом в корзине. «Я этого ждал! – воскликнул он, чрезвычайно возбужденный. – Где оно?»

Мы вместе бросились к мусорному баку, но было слишком поздно; яйцо исчезло. После того как мы вернулись в его кабинет, он заставил меня пообещать, что я сохраню все в тайне, и рассказал о своих подозрениях. Судя по рентгеновскому обследованию Эйвис Фоулер, она была настоящим мутантом, яйцекладущей женщиной. Конечно, первейшая обязанность врачей состояла в том, чтобы вылечить ее от полиомиелита, поэтому доктор Тейло не стал ничего предпринимать в связи с мутацией. Но доказательства были весьма убедительны; может, недостаточно убедительны, чтобы написать на эту тему статью, пока не было настоящего яйца, но вполне достаточно, чтобы мы дожидались следующего раза. (Доктор Бреннер прервался и, скорчив печальную мину, глотнул скотча с содовой.)

(«Так разве вы не дождались? – спросил Джефферс. – Еще одну, мистер Коэн».)

Нет. Мы забыли про Оззи Строуда. Когда я пришел в больницу на следующий день, то самое первое, что мне сообщили, – Эйвис Фаулер исчезла. Она заставила ночную дежурную по этажу пообещать, что та попросит Оззи навестить пациентку, как только он вернется; он зашел в палату, а потом очень долго говорил с кем-то по телефону. Около полуночи приехали родители Эйвис с инвалидным креслом и наемной санитарной машиной; они забрали девушку. Оззи подписал бумаги о выписке и отправился с ними. Я с тех пор не получал вестей ни от него, ни о нем. Он так никогда и не вернулся в больницу, и он не является членом какого-либо медицинского общества. Он просто исчез, и Фаулеры – тоже. Доктор Тэйло не смог получить никакой информации о них по адресу, указанному в больничных документах. Не то чтобы я их обвинял. Вероятно, они просто хотели, чтобы Эйвис вела обычную, нормальную жизнь.

– Вам нужно было нанять детектива, – сказал Гросс. – Некоторые из этих частных сыщиков могут отыскать все. Помню, как старик Уэбстер пожелал узнать, кто налил суп из моллюсков в басовый барабан…

Помощник официанта отошел от телефона-автомата и что-то сказал мужчине, борода которого напоминала бороду адмирала Симса. Джентльмен поднялся и сделал шаг к выходу.

– Ха? – сказал Гросс. – Кажется, мне послышалось: парень сказал джентльмену, что его жена хочет, чтобы он вернулся домой и держал яйцо в тепле.

Бородатый мужчина замер.

– Именно это он и сказал, – подтвердил он. – Эйвис хочет пойти в кино. Привет, Билл; давно не виделись.

Доктор Строуд быстро пожал Бреннеру руку и удалился.