Интерлюдия: Задание 6. Роузуотер: 2055

Я в библиотеке, смотрю видео, как выглядит под микроскопом структура ascomicetes xenosphericus.

Поначалу она похожа на дрожжевую клетку – круглая, с ядром, клеточной стенкой, плазматической мембраной. Клетка неактивна и просто неподвижно плавает в той жидкости, где ее находят. Вроде бы ее нельзя культивировать.

Я в библиотеке один. В последние дни я все чаще и чаще нахожусь в одиночестве, одних коллег я затмеваю своими достижениями, другие боятся. Мне не все равно, но я ничего не могу поделать.

Мы знаем, что материал ядра генетический, но ни один из наших методов микроскопии не способен проникнуть внутрь. Поры формируются, происходит взаимодействие между клеткой и ядром с целью синтеза белков, но метаболизм подсказывает, что происходит куда больше процессов, чем мы наблюдаем.

Рядом помещают кусочек человеческой кожи, и ксеноформа оживляется. Питательные вещества вокруг поглощаются с потрясающей скоростью. Внутриклеточные филаменты вырастают в микротрубочки, которые проходят через клеточную мембрану и змеятся к коже. Они проникают сквозь эпидермис и дерму к структуре, которая выглядит как леденец на палочке, но на самом деле является несколькими капсулами, вложенными друг в друга, в центре которых – терминаль нейрона. Трубочки легко пробиваются к центру и входят в нервную ткань, становясь с ней единым целым.

Ксеноформа меняется, отращивает ложноножки, как амеба, движется к коже и ровным слоем растекается по эпидермису, поддерживая соединение с нейроном, как бурильная труба нефтяной вышки. С противоположной стороны она выбрасывает гифу, которая движется в жидкости.

– Кааро.

Я снимаю наушники и отталкиваюсь от стола.

Передо мной Илери и еще двое мужчин. По тому, как они держатся, я понимаю, что это агенты.

– Учишься? – спрашивает Илери.

– Просто хочу знать больше о том, как я делаю то, что делаю, – отвечаю я.

– Хорошо, хорошо.

Илери часто это говорит. Он проводит со мной дополнительное время, затачивая меня, хочет, чтобы я как инструмент был острее остальных. Он учит меня методикам концентрации внимания, техникам медитации, очищения сознания, дыхания и некоторым стратегиям тайм-боксинга, которые помогают не загромождать голову. Он обучает меня депривациям, которые ослабляют тело, но обостряют мышление. Пост. Сенсорная изоляция. Я чувствую себя атлетом-олимпийцем. Полуфабрикаты с посторонними химическими веществами ослабляют мои способности. Энтеогены могут привести к чему угодно.

– Кааро, эти люди хотят у тебя кое-что спросить.

Я замечаю, что он их не представляет. Это стандартная процедура при посещении учеников агентами. Нам запрещено читать их, но в своем перевозбужденном состоянии я волей-неволей улавливаю какие-то ощущения. Один бородат, и тянет от него гнилью, гноящейся виной и отсутствием чувства юмора. Поближе присмотревшись к другому, я испытываю удивление, потому что в нем есть что-то от андрогина, и по его худой фигуре и гладкой коже я не могу понять, мужчина ли это.

– Вы вступили в прямой контакт с Полынью, – говорит бородач.

– С ее гуманоидным аватаром, да, – отвечаю я.

– Мы бы хотели допросить вас, – говорит второй.

– Меня уже допрашивала миссис Алаагомеджи.

– Мы бы хотели допросить вас под гипнозом, – говорит бородач.

Я смотрю на Илери.

– Они думают, что, когда ваши разумы соединились, в твою память могла перейти информация, о которой ты не подозреваешь. Она может помочь нам узнать больше.

– Больно не будет, – говорит андрогин.

Я терпелив и молчалив. Меня учили позволять другим заполнять тишину, и мне незачем причинять агентам неудобство.

– Пройдемте же в гостиную, – говорит Илери с напускным английским акцентом.

Это не так уж и неправдоподобно. У меня в голове все воспоминания Нике Оньемаихе, и я вижу кусочки образов и звуков бог знает из каких мест и времен. Но все же. Я теперь осознаю куда больше. Я чувствую всех людей в здании. Моих соучеников. Охранников. Инструкторов. Всех. Я знаю, как держать все это под контролем, чтобы можно было отдохнуть. Иногда приходится мазаться клотримазолом. В клеточных стенках ксеноформ есть стеролы, которые делают их временно уязвимыми к антигрибковым средствам.

И все же.

«Гостиная» успокаивает. Картины на стенах – нейтральное абстрактное дерьмо. Я сижу в зубоврачебном кресле. Я в комнате один, но уверен, что здесь есть и камеры, и микрофоны.

Я начинаю вводить себя в транс, используя дыхательные техники. Ощущаю, потом изолирую всех остальных. Мимоходом вспоминаю тот раз, когда Аладе мастурбировал и заставил весь класс кончить одновременно. Хихикаю, потом отгоняю воспоминание.

Я зарываюсь в свою память. Нет, я произвожу раскопки, медленно снимаю слои прошлого и нахожу свою встречу с Полынью.

Я иду дальше того, что пытался показать мне аватар-Энтони. Ищу последовательные образы, дежавю, водяные знаки в памяти.

Я…

Я вспоминаю, как был где-то вместе со своими родными. Я не могу увидеть, но чувствую их: бесчисленные, парящие в невесомости, заключенные в индивидуальные каменные оболочки, все мы находимся в ангаре. Я бодрствую, потому что моим хозяевам нужно проверить, насколько я здоров, какие комменсалы живут внутри меня и какова вероятность, что я переживу путешествие в глубоком космосе. Нас зовут опорами, и наша функция – спускаться на планеты вместе с фауной и флорой моего родного мира и проверять, выживем ли мы. Это расточительный метод колонизации, но хозяева больше не могут вернуться домой. Теперь они живут в космосе, но хотели бы заселить новую планету.

У меня нет воспоминаний о путешествии по Млечному Пути. Планируется, что я проснусь, когда войду в атмосферу. Когда это случается, я понимаю, что горю, а куски камня и льда сорваны трением защитной оболочки планеты. Это невообразимо больно, особенно когда лишаешься каменного панциря.

Я приземляюсь в городе, Лондоне, прямо на парк, Гайд-парк. Множество людей погибает при столкновении. Некоторые остаются целы и живут во мне. Опоры живут только в симбиозе с разумными организмами, так что я нахожу человека, Энтони Салермо.

Я не знаю человеческой анатомии, поэтому мне приходится… вскрыть и его тело, и его сознание.

Я начинаю с тела. К сожалению, я не знаю о боли, которую испытывают люди, до тех пор пока не становится слишком поздно, поэтому Энтони Салермо страдает. Сначала я снимаю кожу, исследую волосы, ногти, органеллы, потовые железы, поры, бактерии, пятна грибковых заболеваний, шрамы, сальные железы, крохотные кровеносные сосуды, татуировки, меланоциты, жировые клетки – все это. Я смотрю на мышцы, отделяю каждую от костей, изучаю поперечную исчерченность и как она работает, связки, жилы, миоглобин и остальное. Я разглядываю хрящи, кости, поражаюсь сочетанию твердого гидроксиапатита кальция с коллагеном, синтезированным остеоцитами. Я рассматриваю внутренние органы (и именно тогда осознаю, что Энтони Салермо все это время кричит. Это прекращается, когда я вынимаю его легкие). Щитовидная железа, тимус, сердце, кишечник, поджелудочная железа, печень, почки. Мозг. С мозгом приходится повозиться.

Я создаю тоненькие нити из нервной ткани и соединяюсь с его нервной системой, с корой головного мозга, которая отвечает за высшую нервную деятельность, миндалиной и гиппокампом для простейших функций и со спинным мозгом, мозжечком и средним мозгом для автоматических функций.

Разобрав Энтони Салермо на части, я снова собираю его, до известной степени. Он – моя сердцевина. Я запечатлел его ДНК. Я даже отрастил себе мозг, просто для забавы. У меня нет центральной нервной системы. Мое мышление – модульное. Люди думают, что могут убить меня, уничтожив мозг, но это, конечно же, не так. Полезно осознавать, что они хотят меня уничтожить.

Я создаю органические дубликаты Энтони и помещаю внутрь них часть своего сознания. Я отправляю эти дубликаты в мир, на Землю, чтобы собирать информацию и общаться с людьми. Я наслаждаюсь этим. Не все люди желают мне смерти. Многие из них на самом деле довольно приятные.

Пока это происходит, я исследую разум Энтони Салермо. Его генетический материал обитал в Лондоне всего два века. До этого он был на Апеннинском полуострове. Он был пойман/заперт в Лондоне, когда я прибыл.

Я…

Я выхожу из транса.

– Я закончил, – говорю я. Выбираясь из кресла, испытываю легкое головокружение, но оно проходит.

– Почему, Кааро? – спрашивает голос, возможно, бородача.

– Просто закончил. Оставьте меня в покое. – Я покидаю комнату.

На самом деле я почувствовал, что тону, что рискую своей личностью. Я заставил себя выйти из транса.

Я не пожертвую и частью себя ради О45. Пусть идут нахер.

Еще несколько дней потом у меня болит голова, а кошмары о том, как меня заживо анатомирует Полынь, снятся несколько месяцев. Проснувшись, я обычно думаю, что я – Энтони Салермо.

Но я – не он. Я – Кааро.