Глава двадцать девятая. Роузуотер, Утопия-сити: 2066

Я двигаюсь.

Я на неудобной платформе, и меня везут. Каталка. Над головой проплывают огни.

Лайи говорит:

– Я и не знал, что у тебя есть такие влиятельные друзья.

Я снаружи, возле купола, рядом с Утопия-сити. Вокруг небольшая толпа. Мне слышны их мысли, их удивление. Примерно шестьдесят человек молятся, чтобы защититься от проклятий. Купол, как обычно, светится, но на нем уже формируется темное пятно, и я чувствую, что ветер переменился. Я ощущаю надежду людей Роузуотера, когда Энтони, Лайи и я приближаемся к Утопия-сити. Что это за неожиданное открытие? Будет ли исцеление? Будут ли нас теперь лечить чаще, чем раз в год? Что будет с моей подагрой? Кто эти люди?

– Здесь я остановлюсь, друг мой, – говорит Лайи. Он не входит в отверстие. Чуть приподнимает руки, чтобы помахать мне. Впервые с тех пор, как я его знаю, Лайи выглядит неуверенно. Энтони, кажется, не удивлен. Интересно почему. Какие табу не дают Лайи войти в рай?

– Спасибо, – говорю я. Даже я слышу свою неуверенность.

– Постарайся вернуться к моей сестре, – говорит он.

Отверстие закрывается в тот момент, когда я ощущаю прилив сил. Я сажусь, а Энтони продолжает толкать каталку. Он улыбается. Я чувствую, как здоровье расходится по мне, будто наркотик. Чувствую воздух в легких и сокращения мышц.

– Теперь я могу идти, – говорю я. Соскальзываю и приземляюсь на что-то бархатистое. Это мох или что-то похожее.

Я в Утопия-сити. Когда я впервые попал сюда, это был не более чем палаточный городок с несколькими десятками жителей, и даже этому угрожало федеральное правительство. Воздух здесь свежий и приятный, хотя ветра нет. В нем парят пятнышки, похожие на пыль или пыльцу, но другие. Они чуть светятся. Я оглядываюсь по сторонам. Чувствую себя здоровее с каждой минутой и ощущаю ксеноформы в своем организме, в своих легких. Купол выше, чем я думал, чуть ли не шестьдесят метров. В вышине кувыркаются дикие пузырники. Когда они касаются купола, сыплются искры. Здесь только тропки, никаких дорог, ничего, что резало бы глаза, хотя прямые линии есть. По бокам от тропок изображения: божества йоруба, ориша , Обатала , Ифа, Йеманжа и прочие. Они выполнены из кости и дерева, а высотой – в два человеческих роста. Огромная деревянная панель, которую, кажется, поддерживают лианы, покрыта идеограммами нсибиди.

Тропки ведут в лабиринт, огражденный деревьями, некоторые из них зеленеют, хотя сейчас не сезон, некоторые – вечнозеленые, многие родом не с нигерийских берегов. Основные запахи – цветочный и растительный. Я вспоминаю, что одежда Энтони сделана из целлюлозы.

Я поджимаю пальцы ног, закапываясь в мох. Я чувствую, что счастлив, я радоваться должен. Я чувствую, что ксеносфера открыта для меня.

– Осторожнее, – говорит Энтони. – Ты никогда…

Слишком поздно; я подсоединился. Поток информации ошеломляет, и кажется, будто я расстался со своим телом. Я чувствую, как ксеноформы покидают купол и возвращаются с информацией о погоде, о людях снаружи, о кислотности почвы, о растениях и животных. Я чувствую людей внутри, которые, кажется, все связаны друг с другом. Семьи, отдельные особи, играющие дети, трахающиеся парочки. Половой акт я застаю в самом его финале, и мой пенис твердеет и извергается. Я чувствую гомункулов, которые невообразимо размножились и живут, как дикие кошки, среди людей, которые благодаря ксеноформам неуязвимы для нейротоксина.

Я чувствую людей, заключенных в тюрьму. Тюрьму? Да, здесь есть тюрьма, и те, кто совершает преступления. Люди живут в стручках растений, или в домах, построенных из дерева, камня и костей Полыни, или под открытым небом. Температура всегда умеренная. Есть и техника, и несколько ганглиев идут вдоль внутренней поверхности купола. Электрические элементали резвятся вместе с пузырниками.

Я чувствую и саму Полынь, не посредника-Энтони, а того левиафана, что угнездился в Земле и растит над собой город, защищая его, питая. Ее размеры – для меня сюрприз. Сам город – словно прыщик на ее теле. Она простирается дальше, чем я мог представить.

Лиджад слился с этим местом, люди перемешались, интегрировались, их и не отличишь. Здесь и здоровенная кустарная машина, с помощью которой Ойин Да путешествует во времени и пространстве, стоит и гудит себе. Что-то во мне сжимается, когда я ее вспоминаю.

Внешний вид купола не однороден. На внутренней стороне есть глифы, письмена на незнакомом языке, неизвестной культуры. Мне неизвестной, по крайней мере. Идеограммы чередуются с изображениями. Они не статичны. Они движутся, иногда прокручиваются, иногда исчезают. Они одновременно прекрасны и нелепы, но при этом странно успокаивают. Купол не пропускает свет. Он производит собственное освещение, и я чувствую потрескивание энергии. Это мне не чуждо. Оно кажется знакомым. Я часть этого. Я был ею долгое время.

Я вижу людей, мужчин и женщин в одежде из целлюлозы, одни фасоны экспериментальные, другие вышли из моды несколько десятилетий назад. Тут и там тела обнажены, по коже скользят живые татуировки. Некоторые отрываются от своих занятий и улыбаются; они улыбаются, потому что знают, что я их изучаю. Одну женщину забавляет и возбуждает мой оргазм. Она получает информацию из ксеносферы. Она хочет, чтобы я прочитал текст на ее коже, это оказывается что-то из «Интерпретаторов» Шойинки . Почитав какое-то время, я покидаю ее. Я не могу разобраться в тех непростых чувствах, которые это вызывает. Обычно, когда я считываю людей, они, в свою очередь, не считывают меня, и теперь я чувствую себя беззащитным.

Здесь есть станции, места, где можно получить дозу спор, в которых закодирована информация из мира за пределами купола. Звучит музыка, иногда из записывающих устройств, а иногда – передается прямо из воспоминаний утопийцев в сенсорную зону коры моего мозга. Здесь есть и свои композиторы, и фрагменты их работ тревожат и нарушают мою гармонию.

Вот монумент, построенный из мертвых кибернаблюдателей, их плоть сгнила или растворилась в кислоте, механизмы сплавились в единое целое. Изучая его, я узнаю его историю. КН, подлетающие близко к куполу, уничтожаются током и поглощаются. Рядом – музей оружия, все вооружение, уничтоженное или полученное при попытках нигерийского правительства пробраться внутрь. Танки, РПГ, пистолеты, пулеметы Гатлинга.

Через каждые несколько ярдов попадаются холмики затвердевшей плоти, опухоли, экструзии Полыни, изолирующие токсины, которые не смогли нейтрализовать ксеноформы. Опухоли безопасны, но мне не верилось, что есть вещества, которые Полынь не может сделать безвредными и переработать. Это не добавляет ясности.

Я двигаюсь вдоль ганглия, спускаюсь, и элементали следуют за мной. Они приветливы, любопытны и дружелюбны. В потоке нейротрансмиссии водятся мысленные паразиты, которых элементали ловят и поглощают. У меня снова ощущение, что Полынь занимает больше места, чем мне изначально казалось. Она простирается за пределы купола, за границы Роузуотера. Она глубже, чем была в мой первый визит. И она не неподвижна. Она движется вместе с земной корой и перемещением тектонических плит. Она словно клещ, впившийся в Землю. Вдоль ганглия я подбираюсь к тому, что кажется мне мозгом Полыни, но, к моему удивлению, он не выполняет главную функцию. Ни великих мыслей, ни исходящих приказов. И я об этом знал.

– Она не похожа на нас, Кааро, – говорит Энтони. – Она отрастила мозг, чтобы быть как я, но она в нем не нуждается и не использует его. Я – переводчик и дешифровщик.

После этих слов я выныриваю на поверхность. Стою у каталки, а Энтони – передо мной.

– Это будет неприятно, – говорит он.

Он просто стоит на месте, но я знаю, что он что-то делает. Я чувствую это, словно тону в обратной перемотке. Эктоплазма поднимается из легких мне в горло, и какое-то время я не могу дышать. Она не выходит наружу одним быстрым рывком. Она плавно протискивается, обдирая мне дыхательные пути, однако выходит целиком. В конечном виде она похожа скорее не на облако, а на летающий кусок желе, чуть прозрачный и время от времени выбрасывающий псевдоподии. Энтони погружает руку в студенистую массу.

Молара внутри – везде в ксеносфере, устрашающее создание, расправившее черно-синие крылья бабочки, устремляя свою ярость на меня и на Энтони.

Что ты делаешь? Это тебя не касается, говорит она.

Улетай, говорит Энтони.

Улетай, говорит Энтони.

Его слова кажутся лишенными эмоций, но я чувствую, что Молара улавливает в них угрозу и исчезает.

Я кашляю, но в остальном я в порядке.

– Что теперь? – спрашиваю я. – Ты прикажешь ей уйти?

– Я не могу просто приказать этим ксеноформам уйти. Мы не все одинаковые. Мы похожи, но не всегда соглашаемся, не всегда даже говорим на одном языке.

– Это безумие. Разве вы не с одной планеты?

– Ты говоришь на банту?

– Нет.

– На польском?

– Нет.

– А ты с одной планеты с теми, кто говорит?

– Не в бровь, а в глаз.

– Нам придется договариваться.

– О человечестве?

– О тебе. Человечество уже потеряно.

– В смысле? Мир все еще…

– Посмотри на меня. Это тело на сто процентов чужое, и единственное, что осталось от человека по имени Энтони, – это особый электрический паттерн моего мозга, и даже он переплетен с Полынью. Если тело умирает, я просто создаю новое. У некоторых местных жителей процент ксеноформ в организме колеблется от десяти до сорока, потому что их внутренние органы, или конечности, или какие-то части тела были постепенно заменены. Это происходит не только здесь. В конечном итоге тела будут заменены, а истинные наследники захватят мозги. Кааро, человечеству конец. Это лишь дело времени, а мы очень терпеливы.

– Я думал, ты на нашей стороне.

Энтони разводит руки в стороны, а потом роняет их.

– Некоторые из вас останутся жить.

– Ты мой должник.

– Поэтому ты останешься жить, Кааро.

Я не храбрец и не герой. Полагаю, трусость в людях развилась, чтобы они выжили. Кто-то должен драться, кто-то должен бояться и спасаться бегством. Я хочу выжить и хочу снова увидеть Аминат.

– Выпусти меня, – говорю я.

– Кааро…

– Выпусти меня из этого ебаного купола прямо сейчас. Выпусти меня. Выпусти меня!

Лайи не ожидает моего возвращения в Роузуотер. Маленькая толпа из пятнадцати – двадцати человек таращится на меня, словно я Люцифер, низвергнутый с небес. В их глазах – голод. Они срываются с места и набрасываются на меня. Я дергаюсь и собираюсь защищаться, но понимаю, что они хотят исцеления. Они трогают меня, тянут меня, слизывают мой пот, умоляют меня.

– Я не могу вам помочь! Я не целитель, – говорю я, но, возможно, это неправда, ведь ксеносфера сообщает мне, что у мужчины только что растворился желчный камень.

Я не тот, кем был. Я смотрю на купол не так, как прежде. Теперь это чирей, нарыв, раздувшийся от гноя, затаившийся, ждущий своего часа. Я не знаю, чего мне стоило мое выздоровление. Сколько родных клеток заменили ксеноформы? Десять, пятнадцать процентов? Насколько я человек? Люди, касающиеся меня, и те, кто стоит поодаль, видятся мне мертвецами. Они завоеваны и убиты пришельцами, они ходят и носят внутри собственную смерть и даже не знают об этом. Я перестаю сопротивляться. Одежда из целлюлозы, которую дал мне Энтони, разорвана, но они все прибывают.

«Emi! Emi!» – повторяют они. Меня, меня, меня. А может, это слово, обозначающее духа, искаженное криками. Может, если достаточно много их исцелится, то ксеноформ станет меньше. Но себя не обманешь.

Я знаю, что вместо исцеления я закладываю в этих людей их собственное уничтожение. Я – Тифозная Мэри, нулевой пациент, Всадник на бледном коне.

Возможно, человечество это заслужило.

Так вот, этот чувак, этот титан, Прометей, похищает огонь у богов и отдает его людям. Как его наказывают?

Приковывают к скале, и Зевс в облике орла каждый день клюет его печень. Поскольку Прометей – титан, печенка за ночь отрастает обратно, и орел сжирает ее по новой. Это продолжается веками, пока не приходит Геракл и не убивает этого гребаного орла – офигеть какой фрейдистский жест, учитывая, что Зевс – его папаша, но это не важно.

Я знал эту историю с юных лет.

Я думал о Шесане Уильямсе, пойманном в ловушку ксеносферы, где его пожирают пузырники, потом он возрождается, и его пожирают опять. Я явно имел в виду Прометея, изобретая эту казнь. Теперь, однако, меня терзает чувство вины.

Не мое это дело – осуществлять возмездие, и бросать первый камень, и все прочее дерьмо.

Я вижу его. Вижу пузырников, рвущих его нейроплоть, что еще больнее. Вижу текущую кровь. Вижу, как твари собачатся. В его живот погрузилась голова, выедающая внутренности. Он кричит, не переставая. Это не приносит мне удовлетворения.

В жопу. Я прогоняю пузырников.

Ничего не меняется.

Я пробую снова. Никакого эффекта. Думаю, образы, которые я оставил в голове у Шесана, были там так долго, что его мозг воспринял их как реальные. Если он думает, что они настоящие, мое вмешательство бесполезно. Замечательно. У меня не раз бывали хреновые идейки, и эта – прямо классика.

Пузырники замечают меня, и парочка отделяется от остальных, чтобы напасть. Я щелкаю клювом и издаю зловещий крик. Их это не пугает. Я выпускаю когти на передних и задних лапах и взмахиваю крыльями, чтобы набрать высоту. Они следуют за мной, но я лучше маневрирую. Я бью их, разрывая спинные газовые мешки. Один кусает меня за лапу. Я неправильно подошел к делу. Я стряхиваю его, взлетаю выше и бью крыльями, пока не поднимаю мощный ветер. Он уносит всех пузырников, оставляя только перепуганного Шесана Уильямса. Я спускаюсь и встаю перед его окровавленным ментальным образом. Он дрожит, но не убегает.

– Шесан Уильямс, ты узнаешь меня? – спрашиваю я.

Он качает головой, но потом задумывается.

– Ты трахаешься с моей женой, – говорит он.

Я бью его по лицу, но когти я уже втянул, поэтому не раню его. Уильямс падает на одно колено, потом встает. Я слышу шорох приближающихся пузырников. Они смелеют и окружают нас. – Заставь их исчезнуть, – говорю я.

– Я не могу.

– Можешь. Это все ты. Я к этому отношения не имею.

– Врешь.

– Хорошо. Оставайся тут, и пусть тебя жрут заживо снова и снова.

– Ты можешь забрать меня с собой? – спрашивает он голосом, полным надежды.

– Зависит от твоего тела, Шесан. Оно слишком повреждено. Если ты не выйдешь из комы, я тебе помочь не смогу. Тебе есть что передать семье?

Он на секунду задумывается.

– Скажи: мне жаль, что я причинял им боль. О выбранной жизни я не жалею. Видит Бог, они от этого только выиграли. Аминат от этого выиграла, а потом всадила мне нож в спину.

– Что ты имеешь в виду?

– Она тебе не сказала? – он начинает смеяться, а пузырники приближаются и начинают кусать его.

– Что не сказала?

– Она коп под прикрытием.

Двадцать четыре часа спустя я подаю рапорт Бадмосу, главе подотдела О45. Впервые с тех пор, как на них работаю, я набираю описание всего, что произошло: болезнь сенситивов, Молара, Полынь, Бола, ксеносфера, роль Утопия-сити и то, что рассказал Энтони. Где могу, вспоминаю дословно. Добавляю контекст и собственные догадки. Это лучшая работа, какую я только доверял бумаге. Я ожидаю, что она подтолкнет департамент к действию. Этого не случается.

Бадмос кивает, издает поощрительные звуки, означающие, что я молодец, и откладывает зашифрованный носитель в сторону. Я знаю, что его сдадут в архив и потеряют. Он предостерегает меня, чтобы я не делился своими впечатлениями больше ни с кем, и намекает, чтобы я не покидал город. Нет, я не могу увидеться с боссом, но мое сообщение передадут. Я скучаю по Феми. Я знаю, что если бы она была здесь, она устроила бы мне встречу напрямую. Эурохен, должно быть, слишком занят тем, что подлизывается к политикам.

Мне кажется, что им уже известно то, о чем я рассказал. Еще они не хотят, чтобы я участвовал в принятии решения. Они мне не доверяют. Они никогда полностью не доверяли сенситивам, но дело не только в этом. Во мне видят агента захватчиков из-за того, что я ношу в себе и что могу сделать. Мне не позволяют даже продолжить допрос. Глава подотдела слишком уж небрежно отмахивается от этого дела и от меня.

Аминат возвращается через неделю. Мой телефон получает запрос на отслеживание, и я вижу ее идентификатор. Я даю разрешение, и мое сердце колотится от ожидания и возмущения. Я сижу на крыше невысокого дома с видом на Йеманжу. Это заброшенный парк. Я только что закончил разговаривать по телефону, когда почувствовал запах ее духов.

– С кем разговаривал? – спрашивает она. – Новая подружка?

– Можно и так сказать. Я могу получить новую работу в Национальной научно-исследовательской лаборатории.

Она садится рядом, прижимается к моему плечу и смотрит на реку. Какой-то несчастный балбес пытается ловить рыбу в вязком потоке. Ничего он не поймает, кроме мутантов да болячек.

Аминат выглядит прекрасно, на ней узкие джинсы, демонстрирующие ее сильные ноги, но я чувствую в ней усталость, а ее левое запястье в гипсовой повязке.

– Ты в порядке?

– Да.

– Расскажешь, куда пропадала? – спрашиваю я.

Она качает головой.

– Ты меня все еще любишь?

Она кивает.

– Кто-то другой был?

Она легонько меня толкает. Я качаюсь обратно, словно маятник.

Мы сидим в вечернем свете, смотрим на глупого рыбачка и молча любим друг друга.