Глава девятнадцатая. Роузуотер: 2066

– Где ты был? – спрашивает Аминат.

Сначала я не отвечаю. Открываю дверь квартиры и впускаю ее. Она дрожит, но, от злости, холода или горя, я пока не знаю.

– Делал кое-что по работе, – отвечаю я. Подвожу ее к дивану.

– Я звоню, звоню.

– Мне пришлось забыть про телефон. Я ездил в Лагос, – говорю я. – Чего тебе налить?

– Я думала… мы с тобой…

– Я был занят, Аминат. Успокойся.

– Не говори мне успокоиться, – она выстреливает каждое слово, каждая согласная хрустит – так она разгневана.

– Я знаю, что ты расстроена, но со мной в последние дни происходят странные вещи, и мне нужно выпить. Будешь? – Она одета в топ без рукавов, но даже оттуда, где я стою, видно, что кожа покрыта мурашками. Я наливаю нам обоим «Джека Дэниэлса», потому что… ну, это то, чего хотелось бы мне, а она ни черта не говорит. Стакан она берет, но не отпивает.

– Как умерла Бола? – спрашиваю я.

– Она начала вставать после того, как ты ее навестил. Ходила по квартире, болтала с детьми, поработала с финансовыми документами, попросила взглянуть на свое завещание. Как будто знала, что умрет. Позвонила мне, или это я ей позвонила. Не помню. Мы поболтали, пошутили, она сказала, что любит меня, спросила о тебе. На следующее утро мне пришло сообщение, что она не проснулась.

Она произносит это без всякой интонации, с безразличным лицом. Она в шоке, почти в трансе. Ее лоб блестит.

– Мне очень жаль…

– Стой. Не смей так говорить. Что ты сделал? Что ты с ней сделал? Ты убил ее?

– Что? Нет. Зачем мне…

– Тогда что ты сделал?

Я вздыхаю.

– Аминат, ты ведь знаешь, чем мы занимаемся, да? Ты что-то знаешь о том, кто мы с Болой такие. Были. В смысле… Ты знаешь о сенситивах?

– Вы что-то вроде телепатов. Вы можете сказать, не атакуют ли банк.

– Ну да, что-то в этом роде. Бола заразилась болезнью, опасной только для таких, как мы. Мысль о мертвом человеке, любимом человеке, особенно если это супруг, укореняется в мозгу и становится устойчивым образом памяти. – Я не знаю, насколько могу быть с ней откровенен. У большинства есть определенное представление о том, что такие люди существуют, но они не понимают всех масштабов. Тот факт, что ксеносфера состоит из инопланетных микроорганизмов, держится в секрете. С точки зрения простого обывателя, когда-то давно телепатам нельзя было доверять, но примерно с 2012 года они стали гораздо надежнее. Придется подбирать слова, объясняя Аминат.

– И? – говорит она. И наконец-то отпивает «Джека».

– Я помог устранить этот образ. Это был Доминик. То, что я сделал, убить ее не могло, так что это было что-то другое.

Я умалчиваю о том, что от этого, чем бы оно ни было, умирают многие мне подобные.

Она смотрит на меня покрасневшими глазами. Вряд ли она сейчас заплачет, потому что она скорее всего и так много плакала. Ее эмоции цепляются за ксеносферу, но я не поддаюсь искушению. Расстроенных людей читать легче всего.

– Почему бы тебе не отдохнуть? – говорю я. – Поспи немного. Тебе не нужно позвонить на работу?

– Я уже позвонила. – Она залпом выпивает виски и протягивает мне стакан. – Еще.

Я подчиняюсь.

Вскоре она засыпает на диване. Я думаю, не отнести ли ее в спальню, но не хочу разбудить. Просто укутываю покрывалом и снимаю с нее туфли.

Бола мертва. Меня накрывает эта мысль, и я чувствую печаль. Мы все ее немного любили, и она всегда неплохо ко мне относилась. Потом включается самосохранение: я контактировал с ней. Не заразился ли я? Может, во мне уже сейчас проклевываются зерна убийственной заразы, которая меня прикончит?

– Двойная блокировка, – говорю я, и квартира закрывает входную дверь и окна титановыми решетками. Я иду в спальню, к шкафу, открываю нижний ящик. У меня есть древняя пачка «Benson & Hedges» и зажигалка. Я сажусь на полу рядом с кроватью. Курить я бросил много лет назад, но то, что я сейчас буду делать, тяжело и опасно. Чтобы это сработало, мне нужен ритуал, и прикуривание сигареты – его часть.

– Звук, только спальня. Марвин Гэй, «I Heard It Through The Grapevine», громкость низкая.

Как только вступает перкуссия, я выбираю сигарету, медленно вставляю между губ и зажигаю. Реальность закручивается воронкой, когда я смотрю на нее сквозь сигаретный дым. Дважды затягиваюсь, потом гашу сигарету о дно пустого стакана. Выдыхаю, сосредотачиваюсь на клубах дыма, поднимающихся к потолку.

Вспоминаю голос профессора Илери.

Я готов сделать шаг в джунгли, в открытое море, в люк самолета, в полную ксеносферу.

Сначала я вижу зелень. Это ожидаемо. Я в лабиринте со стенами из кустарника, высокого и хорошо ухоженного. Небо надо мной голубое и чистое, ни облачка. Стены лабиринта всегда будут такой высоты. Я грифон. Если взмахну крыльями, то взлечу, но никогда не выше стены. Такой я ее создал. Вход – это выход. Если нечто сможет пройти этот лабиринт, я стану уязвим для него. Разгадка лабиринта не только в направлении движения. Важны и осязание, и температура, и звуки природы, которые меняются каждые девяносто секунд. Есть запах, варьирующийся в особом порядке от цветочного до скошенной травы и навоза, а потом обратно. Через определенные промежутки времени я произношу определенные фразы, которые кажутся случайными.

Andare in gondola fa bene alla salute. Плавать на каноэ полезно для здоровья.

Ошибись хоть в чем-то – и все окружающее прекратится в алмазную клетку.

В конце лабиринта – страж, устрашающая восемнадцатиметровая копия гавайского идола, который стоит у меня дома. Темно-коричневый, с огромной головой, большими глазами, ртом, полным зубов, и относительно маленькими мускулистыми конечностями. Это скорее путевая отметка, мильный столб. Дальше начинаются дикие земли. Здесь водятся чудовища. Сначала я вижу зеркала, слишком много, чтобы сосчитать, и в каждом – отражение другого меня, настоящего меня, а не грифона. Каждое представляет иной мысленный образ, доведенный до логического завершения. Есть я-толстяк, я-коротышка, я-китаец, я-супермен на стероидах и так далее. А может, это символы иных квантовых реальностей, иных миров.

Я должен быть осторожнее и со своими мыслями. Это психополе, мыслепространство, нестабильное по определению. Хотя большинство людей представляет себе мышление как что-то простое и линейное, я вижу идеи, которые расходятся пучком альтернатив, прежде чем выбирается какая-то одна. В этом месте любая мысль потенциально может стать реальностью. Оно опасно по своей природе, и лишь величайшая нужда приводит меня сюда на этот раз.

Миновав стража, я встречаю многие сотни, тысячи неподвижных людей, словно зависших в янтаре, лишь глаза движутся туда-сюда, да и то не у всех. Это все, кто мыслит неряшливо или вовсе не думает. Они существуют здесь в беззащитном состоянии, пассивная, сонливая публика, некритичная, наивная. Ориентироваться здесь бывает сложно, но я расправляю крылья и взмываю. Лечу через косяк человеческих душ, пытаясь их не потревожить. Может быть, кому-то из них сегодня приснится гибрид орла и льва. Они располагаются хаотично. Кучка там, кучка здесь, потом пустое пространство с математическими формулами, знаками бесконечности, каталогом ценников.

Я взлетаю выше самого высокого из парящих людей. Замечаю несколько выпавших перьев позади себя. Я не линяю, и мне странно, что это происходит. Раньше я перьев не терял.

Я совершаю ошибку новичка и ненадолго вспоминаю Аминат, и меня относит к ней, омывает ее неразборчивыми воспоминаниями. Странно, что она окружена огнем, черным огнем с темными обжигающими языками пламени. Я улетаю прочь в замешательстве. Не хочу знать, о чем думает Аминат, пока она сама не захочет мне рассказать.

Мне приходится лавировать между обломками межобщинного сознания. Кровь и пот рабов в супе из их отчаяния при расставании с родиной, вина рабовладельцев, долгая боль колонизации, восстания, вмешательство ЦРУ, гражданская война, геноцид игбо, племенные погромы, терроризм, убийства невинных, кровавые перевороты, безудержная алчность, нефть, темная кровь страны, изнасилования, исход образованного класса… Если бы я не был обучен, то увяз бы здесь.

Я вижу нескольких линчеванных политиков, сожженных при Операции Ветиэ , и вспоминаю, как сам едва спасся. Я вижу казнь вооруженных грабителей на Бар-Бич, мужчины привязаны к бочкам с цементом, расстреляны, истекают кровью, мочой и дерьмом, принимая в момент смерти странные позы. Я вижу диктаторов, по вине которых нашу жизнь захлестывают жадность, бедность и отчаяние. Я вижу…

– Куда ты направляешься?

Я оглядываюсь. В воздухе передо мной стоит белый мужчина в темно-синей сутане. Его я-образ высок и мускулист, и мне интересно, таков ли он в жизни или компенсирует недостатки.

– Я задал тебе вопрос, чудовище, – говорит он снова.

– Я заблудился, – говорю я. В ксеносфере не стоит быть слишком откровенным. Никогда не знаешь, с кем ты говоришь. К тому же, он кажется слишком самоуверенным.

– Это неправда, – говорит он. – Ты адепт. Это ясно как день. Пожалуй, пойду-ка я по твоему следу и займу твое тело. Пожалуй, я убью тебя здесь.

Я не ожидал так скоро ввязаться в драку. Может, это он виноват в смерти остальных сенситивов?

– Мне не нравятся оба варианта, – говорю я. Стараюсь не взмахивать крыльями слишком рьяно, чтобы не насторожить его. В ксеносфере лгать трудно. Ты еще более обнажен, чем в своем физическом теле, где можешь контролировать дыхание и поддерживать зрительный контакт. К счастью, кривить душой меня научили. Воры должны врать, чтобы выжить. Правительственные агенты должны врать еще лучше.

– От тебя тянутся нити, словно паутина, но не из прядильного органа над анусом. От тебя всего. Я бы сказал, что ты искатель, а значит, тебе известны все пути.

– Кто вы? – Мне не нравится, как легко он раскусил меня, и то, как он смотрит на меня, словно на ломтик бекона.

– Меня зовут Райан Миллер. Или звали. Как меня только не называли. Иногда Монахом-невидимкой. Иногда отцом Маринементусом.

– Вы бессмертный, – говорю я. – Я изучал вас. Я был на одном из ваших погребений. В Эшо.

– Как там Эшо?

– Много лет прошло, но они все еще рисуют время на часах.

Эта новость не внушает оптимизма. Райан Миллер – первый человек, столкнувшийся с инопланетными микроорганизмами, и первый, вошедший в ксеносферу. Он родился в семнадцатом веке. Его естественное тело умерло давным-давно, но личность и воспоминания застряли здесь. Он призрак, но также и своего рода демон, потому что может вселяться в людей и делает это. Никто не может манипулировать полем так, как он. О его норове среди сенситивов ходят легенды. Многие думают, что он служит ксеноформам или повинуется им. Мне страшно.

Он высок, мускулист, и в том неопределенном возрасте старше шестидесяти, который никто не может точно назвать. У него чуть кустистые брови, а под кожей вокруг его глаз играют маленькие зеленые вены. Рассматривая друг друга, мы дрейфуем в группу парящих душ, и он небрежно отмахивается от них. Они отскакивают друг от друга и, вращаясь, исчезают в странном свете, который освещает это место.

– Куда лежит твой путь, маленький искатель? Зачем ты здесь? – Он обнюхивает мою голову, действительно обнюхивает. Потом тянется, выдергивает перо из моего крыла и съедает его, все это – с озадаченным выражением лица. Тело его расщепляется надвое, и более новая версия улетает прочь, не оглянувшись. Я не знаю, сколько продержится моя защита против такого, как он.

– Я хочу помочь подруге, – говорю я.

– Безусловно. Думаю, я пойду с тобой, – говорит он.

– Вы… поможете мне?

– Этого я не говорил. – Он устремляется ввысь, и меня тащит за собой.

Я говорю себе, что никогда не вернусь сюда, но я и раньше это говорил, и вот он я. Никогда не знаешь, что жизнь швырнет тебе в лицо. Мы летим мимо утеса, от которого откалываются куски и падают на невидимую мне землю. Время от времени от Райана Миллера отделяются двойники, выцветшие версии его самого, которые отплывают в сторону, становясь непрозрачными, как ядовитые зубы новорожденной змеи. Нас окружают цвета, в основном лиловый и немножко желтого.

– Мы на месте, – говорит Миллер. – Твоя подруга.

Только это совсем не моя подруга. Это не Бола.

Мы приземляемся на свободно плавающий островок земли, покрытый асфальтом, с двумя телефонными столбами, между которыми как попало натянуты провода. Это кусок улицы. Я даже знаю какой. Миллер приземляется передо мной и раскидывает руки, словно приветствуя. В центре островка находится нечто, когда-то бывшее человеком. Это обожженная масса почти обугленной плоти в сидячем положении, со сдвинутыми ногами, череп ухмыляется, нижняя челюсть отвалилась. Бедренная кость торчит вверх, потому что отделилась от колена. Вокруг шеи трупа примерно десяток металлических колец. Стоит вонь, летают мухи, у меня мурашки бегут по коже.

– Ты знаешь, откуда взялись кольца? – спрашивает Райан Миллер.

– Когда кого-то сжигают живьем в покрышке, металлические кольца остаются после того, как сгорит резина.

– А знаешь, кто это?

– Нет.

– Это Фадеке.

Моя бывшая девушка, которую я обрек на смерть своим бегством.

– Нет.

– Да. Это интересно. До этого момента мне казалось, что ты не способен чувствовать вину.

– Я не виноват.

– Разве? Если бы ты не воровал деньги у родителей и соседей, была бы она мертва?

Я хочу заплакать, но у грифона, кажется, нет слезных протоков. Где-то глубоко внутри зреет желание напасть на Миллера. Я знаю, что он это чувствует, потому что смотрит на меня и говорит:

– Нет.

Потом снова взмывает в сиреневый взрыв, и меня засасывает следом. Тело Фадеке уменьшается до точки, но не та тяжесть, которую она оставила в моем сердце.

– Зачем вы это делаете? – спрашиваю я.

Он разворачивается в полете и смотрит на меня.

– Может быть, мне скучно, Кааро. А может быть, я твой Волшебный негр  в этом путешествии, хоть так вышло, что я белый. А может быть, я ищу причину тебя не убивать.

– Убить меня может оказаться не так легко, – говорю я. Беспечное заявление, но в эти минуты меня покидает свойственный мне страх боли.

– Мачо! Послушай, не думаю, что ты смог бы мне как-то навредить, даже до того как я оказался здесь. Я изучил множество боевых стилей. Барбадосский бой на палках, ушу у нескольких китайских монахов. И кстати о Китае, вот твоя подруга.

Передо мной стоит неизвестная мне китаянка, ее голова вывернута на сорок пять градусов. Может, реаниматка? Вокруг нее нет ничего, никакой улицы, никакого контекста. Ее глаза следят за мной и мигают с тревожной регулярностью.

– Это не моя подруга, – говорю я.

– О? Странно. Зачем тогда мы здесь? О, я знаю. Ее зовут Чжан Ван. Ты украл ее деньги в Лагосе. Она села в такси и думала, что сможет заплатить. Она не смогла. Таксист вышвырнул ее в неблагополучном районе, она попала под грузовик и умерла.

– Я не…

– О, но ты это сделал, Кааро.

Так все и продолжается, он приводит меня к разным людям, одних я смутно помню, другие стерлись из памяти, но всем им я осознанно или неосознанно навредил. Я начинаю думать, что это похоже на ад. Ад Кааро, только вместо Вергилия у меня неудавшийся священник-психопат.

Мы оказываемся у копии могилы моего отца.

– Что мы здесь делаем? Это никак ни с чем не связано, – говорю я. Даже для меня это звучит фальшиво.

Райан Миллер неумолим. Он садится на надгробие.

– Слезь с него, – говорю я.

– Зачем притворяться, что тебе не все равно? – говорит он. – Ты не был на похоронах.

– Я был занят.

– Убивал повстанцев.

– Я никогда…

– Данные, которые ты добыл, привели к гибели повстанцев. Твой талант используют для убийства. Как в случае с твоим отцом.

– Мой отец умер естественной смертью.

– В шестьдесят два, от инсульта, вызванного твоими преступными выходками.

– Прекратите.

– Твоя мать тоже умрет, и это будет твоя вина. Весь твой род исчезнет.

– Зачем вы это делаете? Где ваша человеческая доброта?

– Во мне нет человеческого, Кааро. Я совокупность электрических импульсов и моноаминовых нейромедиаторов. Ты это знаешь. А может, я даже не это. Может, я у тебя в голове – олицетворение твоей вины. Может, это единственный путь к твоей цели.

И я сразу же оказываюсь во внутреннем дворе оборонительной системы Болы, не уверенный в том, видел я Райана Миллера или нет, но все равно потрясенный. Я в храме, который, как я помню, был возведен из мышц и костей. Теперь это кошмар из разлагающейся плоти. При каждом шаге я проваливаюсь, и гной льется на мои лапы, орошая шерсть. Я решаю взлететь. Стены истекают слизью и сывороткой, на потолке проступает красная жидкость. Все дрожит и колеблется. Я блокирую невыносимый запах и лечу к алтарю, который едва можно узнать. Если Бола оставила мне послание, оно будет здесь, но мышечные волокна порвались, сползли и слиплись. Пол вокруг исцарапан. Костяной центр алтаря оголен. Когда-то прямоугольное сооружение не кажется разложившимся, как остальной храм. Дыры похожи на следы укусов, как будто его ели.

Нет, едят.

Я чувствую удар, отлетаю, вращаясь, и врезаюсь в стену с такой силой, что погружаюсь в мышцы и чувствую, как кости крушат меня. Боль совершенно исключительная, и я ощущаю напряжение, когда мое физическое тело в Роузуотере пытается проснуться. Мне удается сориентироваться, я взмахиваю крыльями, топорщу перья, чтобы казаться больше, делаю вдох и прислушиваюсь. Когти выскакивают автоматически, и я издаю пронзительный крик, который, надеюсь, звучит устрашающе.

Первая моя мысль: это какой-то робот. Несколько кубических метров злобы в форме гуманоида мужского пола, отливающего металлическим блеском, около двух с половиной метров ростом. При ближайшем рассмотрении он оказывается чем-то вроде железного голема, что одинаково невозможно, но мы в королевстве разума. Он станет таким, каким захочет воображение его хозяина. Размер тоже не имеет значения, поэтому я бросаюсь на него. Ударяю его в грудину всей тяжестью своей злости, вины, скорби и страха. Удар сотрясает его, и я продираюсь сквозь него, отламываю куски металла, прорываю дыру. Показываюсь с обратной стороны и слышу его нечеловеческие вопли.

Я взлетаю выше и обхватываю его шею хвостом. Не знаю, дышит ли симуляция, но человекоподобный образ может быть по-человечески уязвим. Металлические крошки усеивают мою шерсть и перья, плавясь и двигаясь, словно черви. Я вижу, как они проникают в меня, причиняя боль. Огромный конструкт опускается на колени, однако я начинаю снижаться, успеваю зацепиться хвостом, но он соскальзывает, и я ударяюсь о землю. Вмазываю ему по бедру и вырываю кусок металла, но это ничего не дает, а я чувствую, что силы меня покидают. Я словно покрыт злобными огненными муравьями, которые вгрызаются в меня и едят меня изнутри.

– Значит, будешь, – говорит голос Молары.

Она парит, ее крылья бьются быстрее, чем может уловить глаз, кровь хлещет из ее глаз, ушей, носа и рта, с шипением капает на металлического человека и плавит его. В моем сознании возникает ощущение боли, и металл вылетает из меня к своему источнику, но уже слишком поздно. Он сжался до грязной лужи, над которой испаряется остаточный ментальный след.

– Привет, Грифон, – говорит Молара.