Глава семнадцатая. Лагос, Роузуотер, Акуре, Кано, Абуджа, другие места: 2066

Когда я выхожу из дома Феми, мою машину окружают трое. Слишком темно, чтобы я мог различить их пол, но они исследуют ее, точно муравьи – кусок сахара. Может, это и воры, но, скорее, они из О45. Метрах в пятидесяти я замечаю внедорожник на холостом ходу. Он такой же, как и другие машины агентства.

Они замечают меня, что нетрудно, поскольку я через дорогу от них. Бегство не вариант – я все еще прихрамываю из-за травм.

– Вот он, – говорит один.

Я достаю пистолет из кобуры.

– Пушка! – говорит один.

– Нет, он никогда ее не носит.

Я нажимаю на спусковой крючок. Слышу мощный хлопок, а вспышка меня чуть не ослепляет. Отдача так сильна, что я роняю оружие. Специально.

– Какого черта?

Они прячутся в укрытие, удивленные.

– Сказал же, это была пушка, – говорит один жалобным тоном.

Один из них любит клубничное мороженое и возмущен тем, что находится тут. Так я узнаю, что ксеносфера вернулась.

Выстрел все еще звенит у меня в ушах, сосредоточиться сложно, но я в отчаянии. Мой разум расширяется вовне – мне говорили, что электрическая деятельность мозга сродни припадку эпилепсии, – один мужчина из механистов и считает боль неисправностью. У меня нет времени на нежности. Я говорю их нервным окончаниям, температурным рецепторам, что они горят, что повсюду пламя. Мужчины начинают вопить и метаться, катаясь. Если бы у меня было время, я устроил бы им на коже пузыри от ожогов второй степени, но я спешу. Убегаю на своих двоих, чувствую, как подступает боль.

Я знаю, что смогу уйти от О45 лишь ненадолго, но очень важно скачать информацию с имплантата до того, как меня поймают. Первым делом я думаю о Клаусе. Он точно знает какого-нибудь пройдоху с нужной техникой и гибкой моралью. Но потом я вспоминаю свой последний визит в Лагос.

Я срезаю путь через переулок, где приходится отмахиваться от листьев дикого сахарного тростника. Я слышу гул машин, но приглушенный. Никогда больше не возьму пистолет. Чем я думал?

Я выхожу на более оживленную улицу, чем та, где живет Феми. Жду, успокаиваюсь, оглядываюсь, ищу признаки защитного периметра. Я не приоритетная проблема. Иначе меня бы отслеживал дрон. Осматриваюсь в поисках кошек-кибернаблюдателей, но не вижу ни одной. Вылавливаю такси и сразу плачу, чтобы довез меня до Олусосуна. Говорю водителю, что заплачу вдвое, если он заткнется.

Гнилорыб возится с машиной. Он работает в белой хламиде Небесной Церкви . Когда-то в Олусосуне был процветающий рынок, а позади него – небольшая свалка. Рынок загнулся, а свалка разрослась. Пока она занимала все большую территорию, стали подтягиваться старьевщики – растущий локальный бизнес. Техностарьевщиков в Африке можно увидеть повсюду, они подбирают кусочки выброшенной техники и восстанавливают ноутбуки, имплантаты, взламывают персональные данные, создают нелегальные новые модификации того, что уже существует.

С помощью кучи обаяния, денег и небольшой манипуляции в ксеносфере я получаю аудиенцию. Рабочее пространство скрыто надежными глушилками сканеров. Его можно увидеть только человеческими глазами или направив спутник. Гнилорыб и его подручные – пост-хакеры, предприниматели, привыкшие выживать. Олусосун – его дом, и он небесник во многих смыслах. Он лучший из группы ослепительно талантливых технических гениев, которые обделывают свои дела здесь, в сумерках.

– У тебя чип «Арийо», – говорит Гнилорыб.

– Как скажешь. Это плохо?

– Сиди спокойно. Он не плохой, просто… старый. Но старый – это хорошо.

– Почему?

– Проще работать.

Гнилорыб передает мне старый планшет. На темном экране открыт каталог и виден список папок.

– Это все, что есть на твоем имплантате. Я могу распечатать…

– Нет, – говорю я.

– Хочешь загрузить в Нимбус?

– Нет. Слишком опасно для нас обоих.

– За меня не беспокойся. Куда тебе записать данные?

Я на мгновение задумываюсь.

– Скачай данные на планшет, потом заблокируй все связи, переведи в локальный режим. Отключи коннекты. Удали файлы с моего чипа. И очисти всю оперативную память, где они могут сохраниться.

На это у него уходит меньше минуты.

– Сделано.

– Гнилорыб, я читаю твои мысли. Я знаю, что ты собираешься сохранить копию и попробовать вытащить из меня деньги.

– Я…

– Я не виню тебя за попытку, но предупреждаю: не надо. Я узнаю, если ты это сделаешь.

– Я…

– Спасибо.

Я вырезаю углубление в огромной Библии короля Якова и прячу там планшет. Захожу в курьерскую службу и отправляю ее себе в Роузуотер.

Я подготовился к тому, что меня поймают. Беру такси до Бар-бич, покупаю немного суйи  и ем ее на маленькой песчаной дюне, пока не слышу шаги.

Сдаюсь без сопротивления.

Я никогда не был ни в одном лагосском отделении О45. Здесь у меня проходит видеоконференция с Эурохеном. Обращаются со мной хорошо. На столике рядом со мной стоит диетическая кола и песочное печенье. Я спрашиваю о тех людях, которых я «сжег», и мне говорят, что они в порядке, но потрясены. Я передаю им извинения через посредника. Начальник заставляет меня прождать двадцать одну минуту, прежде чем плазма оживает.

– Кааро! Рад наконец с вами познакомиться. – Голос у Эурохена женоподобный, но полный энтузиазма.

– К сожалению, не могу сказать того же.

– Ах, я вижу. Верность Алаагомеджи. Хорошо. Превосходно. Мне это нравится.

Клянусь, у него мелированные волосы.

– Вы любите историю, Кааро?

– Не очень.

– А я люблю. 11 июня, 1943 год. Залив Джела, Сицилия. Инцидент с огнем, открытым по своим, приводит к падению двадцати трех самолетов С-47. Сто пятьдесят семь военнослужащих попрощались с жизнью, более двухсот ранено. Вы знакомы с этой историей?

– Нет.

– Это не важно. Вы должны осознать, что у нее есть мораль: плохая координация технических средств может стоить кому-то жизни.

Этот разговор немного раздражает. Я молчу.

– Отныне – координация. Лазерная сфокусированность. Все подразделения работают сообща. Агентства, вооруженные силы, партии…

– Простите, – говорю я. – Сэр, я в нескольких милях от собственного дома. Я хотел бы сегодня попасть домой. Что конкретно вы хотите сказать?

– Я хочу, чтобы вы мне доверяли…

– Тогда встретьтесь со мной там, где мы будем дышать одним воздухом.

– О, я так и сделаю. Мне нечего скрывать.

Что-то новенькое. Это меня останавливает.

– У меня новая задача для вас, сенситивов. Миссис Алаагомеджи была… компетентна, но ей не хватало дальновидности.

– У меня есть задача, сэр, допросы.

– Это не задача. Это задание. А я хочу – я хочу, чтобы вы присоединились к церкви.

– Что?

– Разве вы не чувствуете любовь нашего Господа и Спасителя? – он улыбается.

– Охуеть, а ближе к делу можно?

– Уймитесь, агент. Вы все еще на меня работаете. – Его мои слова, кажется, не задевают. Хотелось бы мне прочитать досье, которое они на меня собрали перед этим разговором.

– Простите, сэр.

– Пустяки. На самом деле подумайте, что бы сделал Иисус?

– В подобных обстоятельствах, сэр, он сказал бы «Отойди от меня, Сатана».

Эурохен смеется:

– Я хочу, чтобы вы присоединились к большой церкви с многомилионной паствой. Я хочу, чтобы вы завоевали их доверие, используя свои способности, а когда придет время, я скажу вам, как использовать это доверие.

По пути назад я смотрю на фонари, пролетающие мимо, подобно НЛО. Моя квартира присылает сообщение о погодных условиях. Температура – двадцать семь по Цельсию, влажность – восемьдесят девять процентов, ветер – две мили в час. Проникновений не было.

Мне разрешают покончить с текущим заданием, а потом я отправлюсь творить богоугодные дела.

Если доживу до этого.

Всю ночь мне снятся кошмары и секс с Моларой. На следующий день мне доставляют планшет. При свете дня он выглядит иначе. Он тусклый, хотя я ожидал увидеть металлический блеск. Я включаю его и начинаю читать.

Сначала заглядываю в свое личное дело, потому что должен знать, что у них на меня есть. Демографические сведения меня радуют. Там написано: «фамилия неизвестна». Это значит, что Феми ее узнала, но придержала для себя. Потом обычные пункты: домашний адрес, религиозные убеждения (нет или неизвестны), рост 178 см, вес 77 кг, раса негроидная, этническая группа – йоруба, дата рождения неизвестна.

Дальше идет характеристика от Феми.

Мне больно это читать, и я пролистываю дальше. Мне не нужны напоминания об этом фиаско, и я знаю, насколько силен в ксеносфере.

Риск самоубийства? У меня?

Я закрываю свое досье и концентрируюсь на остальном, информации о других сенситивах и о причинах болезни. Читаю все имеющееся в наличии трижды, заметок не делаю, выводов тоже.

В основном это безликие личные данные, даты рождения, адреса и текущие задания. Для меня важнее всего контактные данные Илери. Есть предварительные версии насчет этой проблемы, но все они туманные и расплывчатые – эксперты страхуются от потери должности. Никто не знает, что происходит, но началось это, по-видимому, пять лет назад. Прошло много времени, прежде чем это заметили, и статистикам пришлось учитывать данные по местной заболеваемости и смертности.

Гипотезы растут как грибы. Сенситивы кончают с собой. Китайцы наслали экспериментальный вирус, чтобы скопировать штаммы ксеноформ с нашей кожи, рассчитывая создать собственную искусственную разновидность. Сенситивы изначально не отличались здоровьем, что и сделало их уязвимыми для инопланетной инфекции. Ксеноформы теряют силу из-за родственного скрещивания, а они необходимы для поддержания жизни связанных с ними сенситивов. Божий промысел. Происки Дьявола. Вмешательство террористов. Естественное вымирание тех, кто и так был незначительным отклонением. И так далее.

Я встаю и потягиваюсь. Телефон разрядился, а я проголодался. Истории умирающих сенситивов вертятся у меня в голове. Один пытался выведать правду у заключенного, притворяясь сокамерником и просматривая его сны. Другой помогал докторам изучать душевные болезни, исследуя ксеносферу пациентов. Команда из двадцати двух человек, сформировавшая коллективный разум, который прекрасно работал до тех пор, пока один из них не заболел и не стал причиной нервного расстройства у остальных. Неумирающий сенситив, чей личностный образ сохраняется и бродит по ксеносфере.

Мне ужасно неохота готовить. Хочется уличной еды, поэтому я бросаю дела и выхожу прогуляться. Сейчас ранний вечер. Купол Утопия-сити сегодня тусклый. Я встречаю одного-двух перестроенных, но кроме них по улице ходят обычные люди, которые возвращаются с работы или торгуют вразнос. Немножко ветрено, думаю, скоро будет дождь. Двое вооруженных патрульных солдат лениво проходят мимо. На них пустынный камуфляж, на шлемах – сканеры имплантатов. Оба пялятся на меня, видимо, из-за статуса «не препятствовать». Должно быть, они гадают, что это за старикан такой, и не подкупил ли он кого, чтобы модифицировать чип. Это остатки отряда отбраковщиков, хотя правительство еще побаивается террористов.

К востоку от города над долиной Йеманжа возвышаются лесистые холмы. Отсюда, поверх домов, мне видны вершины. Однажды, в пятьдесят девятом, я их исследовал, провел неделю с выносливым, одичалым, грубым, но милосердным племенем, которое с трудом там перебивается. Эти люди были добры ко мне, всегда предлагали еду или вино, присматривали за беспомощным и бестолковым городским жителем. И мысли их были подлинными, без всякого притворства.

Они почти не используют технику, но счастливы. Купол они воспринимают как сверхъестественное явление и не хотят иметь с ним дела. Говорят, что их донимают эгбере , живущие в лесу. Позже я обнаруживаю, что это на самом деле гомункулы, каким-то образом нашедшие лазейку из Утопия-сити.

Правила их жизни просты, но эволюционно выше, чем закон lex talionis , который правил в лагере Роузуотер в пятьдесят пятом. И посмотрите на нас теперь. У нас есть дорожные знаки и штрафы за парковку.

Семейка механистов проходит мимо меня этой своей равномерной походочкой, выдергивая меня в настоящее. Какой идиотизм так растить ребенка.

Впереди по улице громкий, но мирный протест. Человек тридцать или тридцать пять выступают против эктогенетики. Эта международная дискуссия сейчас в разгаре. Научная основа для искусственной матки ex vivo существовала уже давно. Проводились ограниченные, но успешные опыты с животными. Две недели назад один из помощников мэра слил в Нимбус документ, предавший огласке план сбора «продуктов оплодотворения» из абортариев, с целью проверки эктогенеза на людях. Так что вместо прерывания беременности они собираются извлекать оплодотворенные яйцеклетки из человека и переносить в машину. План включал в себя «уничтожение» зародыша, как только он достигнет возраста жизнеспособности, подтвердив концепцию.

Мне кажется любопытным, что никто не считает Джека Жака злодеем, хотя он это все и организовал.

Дорога на запад пролегает по большей части жилым улицам. Вдоль тротуаров через неравные промежутки растут пальмы, на большинстве из них висят плакаты с Джеком Жаком. Мимо проезжают машины, из некоторых громко фигачит хип-хоп. Я забыл перед выходом намазаться кетоконазолом, и ксеносфера пылает мыслями и эмоциями случайных людей. Приходится серьезно сосредоточиться, чтобы не отклоняться от цели. Я подхожу к трем лоткам, стоящим в ряд на обочине дороги. Хозяин первого – хауса, который жарит на огне мясо со специями. Суйя. Он подает ее с нарезанными помидорами, луком и приправой, в которую входят чеснок, земляные орехи и зира. Его зовут Ахмед, и именно за его стряпней я пришел. Рядом с ним скамья, на которой уже ждет один клиент. Я занимаю очередь. Другие торговцы продают жареный ямс и плантаны.

Ахмед знает меня и кивает, спокойно нарезая мясо, отбирая куски, одни передвигая, чтобы добиться оптимальной обжарки, и обрызгивая другие арахисовым маслом. Его шестилетняя дочь Калела играет поблизости и разговаривает сама с собой, как делают только дети. Как я когда-то делал. У нее целый пантеон воображаемых друзей, но на самом деле она предпочла бы поиграть с отцом. Как для ребенка у нее очень запутанное представление о взаимоотношениях. Ахмед обеспокоен верностью жены. Это из-за видео, которым его друг поделился в Нимбусе. Голая женщина, поразительно похожая на жену Ахмеда, засовывает бытовые предметы в свои самые интимные места. Он не знает, как начать этот разговор. Он посмотрел видео семьдесят два раза, и до сих пор не уверен, она это или нет.

Работает радио, питающееся от солнца и аккумуляторов, для развлечения клиентов. Идет передача об Америке. Человек рядом со мной – из механистов, и сидит недвижно, будто робот. Смотрит он прямо перед собой, и я знаю, что так будет продолжаться, пока я или Ахмет не потревожим его. Механисты – это куча недоумков, которые верят, что человеческое тело лучше представлять как машину и что, если поведение упростить только до функционально необходимого, родится высшая форма человека. Это значит, можно ограничиться только действиями, нужными для осуществления базовых потребностей. Болезнь – это неполадка. Ну и сами понимаете, куда это ведет. Они дьявольски скучны, разговаривают только для того, чтобы передать информацию, и гораздо хуже адаптируются, чем реальные машины. Говорят, из них получаются хорошие супруги и бухгалтеры. У того, что рядом со мной, отчетливый я-образ, полностью напоминающий механизм. Мысленно он повторяет: «Ты машина, ты машина». Обычно механисты живут отдельно, однако этот пока не может расстаться со своей многочисленной семьей и церковью.

Пока аромат жаренной на открытом огне говядины щекочет мне ноздри, я думаю о том, что мне придется отыскать Илери и получить кое-какие ответы.

Пока я жду, ко мне подходит Йаро, бродячий пес. Дождавшись еды, я угощаю его кусочками суйи. Он ест с энтузиазмом и выжидательно смотрит на меня, виляя хвостом. Я чешу его за ушами.

– А это что, мальчик?

У него на боку воспаленная рана.

– Надо тебя к ветеринару отвести, – говорю я.

Ахмед говорит что-то в том духе, что Йаро сдохнет через неделю.

Йаро ранили несколько недель назад, когда он ввязался в драку с тремя псами побольше, пытаясь меня защитить. Он иногда провожает меня от станции, и считает, что я принадлежу ему. Надеюсь, он не умрет. Я отдаю ему четверть моей порции.

По дороге домой я вижу трех подростков, пинающих реанимата, застрявшего в водостоке на обочине дороги. Они по очереди бьют ногами его по голове, словно это футбольный мяч. Хочу вмешаться, но передумываю и продолжаю путь.

Когда я добираюсь до квартиры, решение уже принято. Я открываю сейф и выгребаю всю наличку. У меня есть машина, но на ней метка О45, так что обойдусь без нее. Есть и багги, которым я пользовался в пятьдесят шестом, но он такой старый и так бросается в глаза, что люди будут пялиться. Я переодеваюсь, собираю легкую сумку и снова выхожу. Обдумываю вариант угнать машину. Как только мысль оформляется, я вижу несколько способов открыть три машины на своей улице, и это соблазнительно. Воровство – как алкоголизм. Я должен признать, что всегда буду вором, пусть больше и не ворую.

Я не могу угнать машину. Это привлечет внимание.

В конце концов я беру мототакси «Окада», которое довозит меня до проката. К такому типу машин я не привык и слегка задеваю один из поглотителей углекислого газа, которые стоят вдоль шоссе, но никто не пострадал.

Я начинаю с Абуджи.

Теми прикомандирована к Асо-рок, ее задание – заниматься иностранными делегатами. Я паркуюсь рядом с ее домом в одном из пригородов и опускаю окна. Дегустирую ксеносферу, но никаких признаков ее змеи нет. Это ничего не значит, она могла поменять аватар, хотя сенситивы редко это делают.

Я нажимаю на звонок у ее ворот, но никто не отвечает. В Абудже холмистая местность, и отсюда видны Асо-рок и президентская вилла. Я разглядываю их, когда чувствую чье-то прикосновение. Я опускаю взгляд и вижу девочку на велосипеде, которая свесила локти с руля и улыбается.

– Привет, – говорит она по-английски.

– Здравствуй, – отвечаю я.

– Вы друг тети Теми?

– Да.

Она наклоняет голову набок.

– А почему я вас раньше не видела?

– Я старый друг. Мы вместе учились, – говорю я. Что в общем-то правда. – Ты знаешь, где она?

– Да. Она в раю. Она умерла на прошлой неделе. В доме никого нет.

– Как она умерла? – спрашиваю я, чувствуя, как неприятно вспотели ладони.

Девочка пожимает плечами.

– Она заболела, мама отвезла ее в больницу, а оттуда она не вернулась.

Я нахожу следы Джона Боско в семинарии в Энугу, на востоке Нигерии. Его заданием было отслеживать мысли студентов-радикалов в университетах. Он мертв уже полгода и удостоился чести быть похороненным на военном кладбище. Его надгробие – маленький неровный кусок мрамора с гладкой поверхностью, на которой написано имя. Никаких наследников. Кроме Болы, я не знаю сенситивов с детьми.

Я вхожу в ксеносферу. Она пуста, пустынна, опустошена. Я собираюсь с мыслями и воздвигаю двадцатифутовый памятник на поросшей травой лужайке. Наверху помещаю статую его любимого аватара-монаха. На камне высекаю простые слова:

Если кто-то из наших будет проходить мимо, он это увидит.

Эбун – учительница в Акуре, задания у нее нет.

Она в коме.

Я пытаюсь связаться с ее аватаром, но не могу ничего разобрать. Как будто даже ее концептуальное «я» растворилось. Я словно пытаюсь поймать ветер. В ксеносфере нечему мне отвечать.

Я ухожу, когда скорбь в атмосфере становится невыносимой.

Два дня уходит на поездки и телефонные звонки, но я отслеживаю свои цели.

Весь наш класс пятьдесят пятого, все десятеро мертвы или умирают. Олоджа – в палате паллиативной помощи, он при смерти. Эбун в коме. Джон Боско мертв. Теми мертва. Колаволе, Нуру, Моджибола, Акпан умерли от неизвестной болезни. Чуквебука пропал, предположительно погиб на задании. Я оставляю в ксеносфере памятники для каждого, это все, что я могу сделать. Под конец я вымотан и не могу представить ничего, кроме черного монолита.

Это очень тревожит. Наверное, я пройдусь по контактной информации других сенситивов, тех, с кем незнаком, но закономерность уже видна.

Я возвращаюсь домой, уставший утомленный ездой, перепуганный. Сдаю машину, беру мототакси до дома и задумываюсь, что делать дальше.

Когда я прихожу домой, меня ждет Аминат. Я совсем забыл о ней и начинаю извиняться, но она жестом заставляет меня замолчать.

– Бола умерла, – говорит она.