Святая семья
Святая Эмилия и преподобная Макрина

Бабка, мать и сестры архиепископа Кесарийского Василия Великого (родился около 330 года, умер в 379), по благости Божией, были искренние, дивные рабыни Божии.

Блаженная Эмилия с юности желала остаться девственницей до смерти. Но, рано лишившись матери и отца, у которого гнев императора отнял имущество и жизнь, вынуждена была поступить не по своим желаниям. Редкая красота выставляла ее предметом искательств молодежи, так что даже был замысел ее похитить. Безродность и опасности для души заставили ее искать себе опоры в благочестивом муже, а общее мнение о высоких качествах адвоката Василия расположило согласиться отдать ему руку.

Юная жена Василия нашла себе великую наставницу в матери мужа святой Макрине. Бабка святого Василия Великого была дивная жена по уму и благочестию. Она была ученицей святого Григория Чудотворца, епископа Неокесарийского. Во времена Диоклетианова гонения, продолжавшегося при императорах Галерии и Максимине, она и ее муж были в числе тех, кто решил скитаться, терпеть нищету, голод и все беды, но не изменить вере. Они в 305 году удалились в леса и семь лет пробыли скитальцами. В дремучем лесу они были лишены всякой человеческой помощи, дело доходило до голода. Но Бог, по молитве их, посылал им дивную помощь. Прекрасные козы, спускаясь с горы, легко подходили к ним и сами отдавались в их руки. Этот видимый покров Всевышнего подкреплял изгнанников в терпении и борьбе за веру.

При Ликинии, в 320 году, конфисковали их имения.

Макрина оставалась твердой в вере. Понятно, как много такая великая женщина значила для Эмилии.

Ее внук, Василий Великий, писал: «О вере моей какое доказательство может быть яснее того, что я воспитан бабкой, блаженной женщиной?.. Говорю о пламенной Макрине, от которой услышал я слова блаженнейшего Григория, которые и сама она сохраняла, как дар предания, и на нас, еще малютках, запечатлевала, образуя нас догматами благочестия».

Василий и Эмилия жили одними мыслями и чувствами – христианскими. Эмилия с согласия мужа кормила бедных, принимала странников, помогала больным, делала пожертвования храмам. Родители обоих супругов были почти лишены состояния во время гонений за святую веру, но Бог за добрые дела супругов так умножил их земную собственность, что не было в том краю никого богаче их. Они владели землями в трех провинциях – в Понте, в Каппадокии и в Малой Армении. Впоследствии каждый из детей имел на своей доле больше, чем полученное в свое время отцом.

Когда родился сын Петр, отец умер и на руках Эмилии остались девятеро детей. Она всех воспитала в глубоком благочестии. Трое из них были епископами: Василий, Григорий и Петр.

Святой Григорий с восторгом писал об Эмилии: «Она подарила миру столько и таких светильников, сыновей и дочерей, брачных и безбрачных; она счастлива и плодовита, как никто. Три славных священника, одна участница в тайнах священства, прочие – лик небожителей.

Изумляюсь, насколько богата семья Эмилии! Благочестивая кровь Эмилии – собственность Христа; таков корень!

Превосходнейшая! Вот награда твоему благочестию: слава сыновей твоих, с которыми у тебя одни желания».

Сын, Василий Великий, с торжеством указывал врагам своим на то, что его учила вере мать – Эмилия. Внучки Эмилии, дети одной из ее дочерей, начальствовали в Кесарийской обители.

Старшая из детей Эмилии – Макрина, была помощницей матери для земли и неба. Богу было угодно во время первой беременности Эмилии возвестить ей об этой дочери и показать, кем станет дочь. Она увидела во сне, будто носит на руках дочь и будто старец величественного вида, подойдя к ребенку, три раза назвал ее Феклой. Эмилия проснулась и родила так легко, что, едва кончился сон, родилась дочь. С того времени мать и отец были убеждены, что данное дочери имя – предвозвестие о качествах дочери, близких к качествам святой девственницы Феклы.

В дом взяли кормилицу, но ребенок почти не сходил с рук матери, был спокоен только на ее руках.

Эмилия глубоко понимала обязанность матери. Если мужчина в толкотне жизни и заботе о ней не всегда внимателен к себе самому, то тем более далек от него постоянный надзор за раскрытием склонности и понятий в детях. Поэтому преимущественно на матери лежит долг надзора за развитием душевных и телесных сил ребенка. Несчастна мать, которая не хочет знать своего призвания, столь высокого!

Эмилия дорожила этим призванием. Иногда по внешним признакам и кажется, что иная мать печется о детях; но на деле оказывается, что она все-таки не выполнила своего долга. Отчего это так? Оттого, что не тому и не так учила детей, чему и как должно учить. Воспитание Макрины тем более заслуживает особенного внимания, что сама Эмилия приняла его за образец, по которому воспитывала других детей, и особенно дочерей, и нельзя не пожелать, чтобы и другие родители следовали этому образцу.

Греки начинали учение детей почти всегда с басен и некоторых поэтических произведений. Эмилия увидела, что в языческих произведениях много мыслей и картин, оскорбительных для чистой души. Поэтому она приняла за учебные книги священные песни Давида и притчи Соломона. Из них она выбирала некоторые места – молитвенные, или хвалебные, или с уроками жизненной мудрости и заставляла учить наизусть. И чем бы ни занималась Макрина, священные стихи-наставления (а не распущенные педагоги) были постоянными ее спутниками-надзирателями. Эмилия учила дочь и пению, но не давала ей петь песней Анакреона и Сафо. Все, что могло оставлять в юной душе впечатления гнилости и нравственного смрада, мать удаляла от глаз и слуха юности. Тогда матери сами водили детей в театр. Эмилия признавала, что и это наносит вред. Театральные сцены отучают душу от любви к труду и приучают к легкомыслию и рассеянности. Она обучала дочь женским рукоделиям и домашнему хозяйству, тем более что физический труд укреплял ее здоровье.

После домашних занятий Эмилия водила дочь в храм Божий слушать священные песни и молитвы. Ее сын, уже святитель, писал «юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями». Так много значила педагогика Эмилии!

Несколько повзрослев, Макрина стала красавицей телом и душой. Оберегая ее душу, девочку скрывали от нескромных взглядов. Но нескромные успели ее увидеть, другие узнали о прекрасных качествах ее души. Поэтому и стали искать ее руки. Отец выбрал для дочери достойного жениха и сообщил об избраннике.

Бог, готовивший для чистой голубки другое поприще, устроил по-своему. Жених заболел и скончался. Это решило будущность Макрины.

Когда родители предлагали ей других женихов, она отвечала:

– Мой жених не умер, он только в отлучке, зачем же изменять ему?

Теперь Макрина больше прежнего старалась быть полезной матери. Несколько служанок не могли столько сделать, сколько делала одна Макрина. И мать нежно любила ее. «Других детей, – говорила она, – я носила лишь некоторое время, а с Макриной не разлучаюсь никогда». От этой связи дочери с матерью польза была для обеих, и польза неоценимая: мать управляла чувствами и помышлениями дочери, а дочь до такой степени заботилась о матери, что собственными руками пекла для нее хлеб и шила белье. Когда умер отец, Макрина стала главной помощницей матери по управлению имениями, находившимися в разных областях.

Важнее же было то, что Макрина имела влияние на нравственный быт всей семьи. Мать находилась на высокой ступени нравственности, но Макрина как бы исподволь вела ее все выше примером своей жизни. Она внушала брату Василию мысль полностью предаться изучению евангельской мудрости. Она образовала Петра, будучи для него второй матерью и наставницей.

Когда все братья и сестры могли уже заведовать делами и собственными жизнями, она склонила мать удалиться с ней в монастырь.

В такой решимости мать и дочь построили обитель в Понте, на берегу реки Ириды, невдалеке от горы Ивора. Там, отстранив все, что могло их отвлекать, они изменили образ жизни: служанок обратили в подруг и предались преимущественно молитве.

Блаженная Макрина восходила от совершенства к совершенству, с твердостью побеждая в себе проявления порчи природы.

Относительно житейских нужд помогал Макрине и обители блаженный Петр, который был воспитан ею и который теперь платил за добро усердными заботами о сестре и матери: он жил невдалеке, в другом монастыре, который был построен матерью и где сперва жил святой Василий. Последний также помогал сестре и матери.

Мать и дочь понесли страшную утрату. Навкратий, второй сын Эмилии, умер в пустыне вместе со слугой, и никто не мог объяснить причины их смерти. Макрина, потрясенная до глубины сердца потерей любимого брата, превозмогла свои чувства, опираясь на веру. И более того – смогла через веру успокоить неутешную до того мать. Не было ни воплей или стонов, ни слез и других обыкновенных проявлений жестокой горести матери и сестры, было только все достойное женщин, посвятивших себя Богу.

Сила духа блаженной Макрины, близость ее души к Господу открылись так. Под шеей Макрины, на груди, образовался нарост; предполагали, что это внутренний нарыв, и считали необходимым сделать хирургическую операцию, чтобы болезнь не распространилась на легкие и печень и не довела девушку до смерти. Мать упрашивала Макрину согласиться на выполнение врачебного совета.

– Врач дан Богом для нашей пользы, – говорила мать.

Но девственница решила лучше переносить все страдания, чем обнажить тело перед глазами хирурга. Она обратилась с надеждами к Господу. Пробыв при матери до всенощного бдения, она уединилась в молельню монастыря и провела там всю ночь в слезах, умоляя Небесного Врача явить Свою волю. Взяв потом горсть земли, смоченной ее слезами, она приложила ее к больному месту. Надежды ее не были обмануты. Возвратившись к матери, она сказала, что если та желает ей выздоровления, пусть осенит больное место крестным знамением. Мать хотела исполнить просьбу, но, приложив руку к груди дочери, заметила, что нарост исчез, остался только знак, как будто место укололи иглой. «Богу угодно было, – писал святой Григорий, – оставить этот след как памятку о совершившемся чуде».

Эмилия, достигнув глубокой старости, должна была испытать общую долю смертных. Из детей ее были при ней только Макрина и Петр. Ее святая жизнь закончилась молитвой за детей 8 мая 375 года.

Не прошло четырех лет после этого, и вот умер святой Василий Великий. Если смерть его погрузила всю Церковь в глубокую печаль, то как же должна была страдать Макрина, когда весть о его смерти дошла до ее пустыни? Она понимала значение его для современной Церкви, и она же была его любящей сестрой. Но как золото очищается огнем, так душа великой девственницы, перейдя через тяжкие для нее потери, отрешалась от земного.

Прошло девять месяцев после этого. В Антиохии был Собор, на котором присутствовал святой Григорий Нисский. Он спешил видеться с сестрой Макриной после потери брата. «За день до прибытия было мне, – писал он, – во сне видение. Казалось, что несу я на руках мученические мощи и от них исходил такой свет, что не мог я смотреть на яркость его. Три раза в одну ночь было это видение. И я не мог понять значения видения, только какая – то грусть была в душе моей.

Приближаясь к обители, где сестра проводила ангельскую жизнь, спросил я одного из многих встречавших меня, там ли брат мой. Он отвечал, что брат за четыре дня выехал, а сестра больна. Я поспешил: сердце сжалось во мне.

По прибытии в обитель и храм ее, я пошел к сестре в келью. Она лежала не на кровати, не на тюфяке, а на земле, на доске, покрытой власяницей; вместо подушки под головой ее была другая доска, наклонно положенная. Сестра была очень больна и, когда увидела меня, не имея возможности встать по слабости, приподнялась на нищенском своем одре, чтобы принять меня с честью.

Я подбежал к ней, успокоил, уложил ее. Тогда, подняв руки к небу, сказала она: «Благодарю Тебя, Господи Боже мой! Ты исполнил желание мое, внушил рабу Твоему посетить Твою рабыню».

Она старалась скрыть от нас тяжесть дыхания и, чтобы усладить печаль нашу о ней, силилась улыбаться, говорила с нами о предметах, приятных для нас. Речь склонилась к покойному Великому Василию. Я не мог воспретить горести выразиться на моем лице. Но она, вдохновенная высокими мыслями, говорила нам с такой возвышенностью о дивном смотрении Божием, простирающемся на все случаи земной жизни, что моя душа, увлекаемая за ней, парила над всеми природными чувствами и улетала на небо. Потом я не мог надивиться, как она, снедаемая лихорадкой, которая лишила ее сил и уже разлила по истощенному телу холодный пот, могла сохранить полную свободу мысли, как Иов, покрытый ранами. Она легко, тонко, возвышенно объясняла состояние души, жизнь, проводимую нами на земле, цель, для которой рождаемся мы, бессмертие, в которое облечется некогда бренное тело наше, и почему должны мы вступать в новую жизнь. Слова текли из уст ее, как из источника струя, который ничто не останавливает.

Наконец она сказала мне: «Пора тебе, брат, отдохнуть после тяжелого и долгого пути». Какой отдых мог быть слаще слов ее? Но я повиновался и в ближнем саду укрылся под тень деревьев. Видение мое о мощах объяснилось, я рассказал о нем некоторым бывшим тут.

Святая сестра моя, издали проникая в мои мысли, прислала сказать нам, чтобы мы не сокрушались, болезнь ее – благо; она разумела смерть, о которой вздыхала она, чтобы скорее насладиться зрением Спасителя.

Мы тотчас пошли к ней. Не желая тратить на бесполезное последних минут жизни, она начала рассказывать обо всем случившемся с ней с самого детства так, как будто читала по книге; исчисляла все благодеяния, которыми Бог взыскал отца нашего, мать, семейство, и благословляла Его из глубины души за Его милости. Я начал было говорить, сколько терпел я, когда был сослан за веру императором Валентом, и о других бедствиях смут церковных.

«Перестанешь ли ты, – сказала она, – терять из вида все благодеяния, которыми обязан Богу?.. Бойся неблагодарности. Он наградил тебя милостями щедрее, чем родителей. Пусть отец мой прославился в молодости в делах общественных, доставивших ему уважение сограждан, но имя его не перешло за границы Понта. А твое имя распространилось так далеко, что Церкви приглашают тебя, к тебе обращаются для восстановления между ними порядка и правил. Узнай с глубокой благодарностью сердца в этом милость Божию и действие молитв родителей наших».

После слушания молитв всенощной и отдыха ночного, когда настало утро, мне нетрудно было убедиться, что это утро – последнее для больной: лихорадка поглотила остаток сил страдалицы. Душа моя волновалась двумя чувствами – горестью, потому что нежность сестры вызывала и во мне нежность к ней, святой, из уст ее слышал я последние слова; другое чувство – изумление при виде выразимого спокойствия, с каким ожидала она кончины.

Солнце было уже близко к закату, сила и энергия разума ее нимало не ослабевали. Она перестала говорить с нами. Сложив руки, неподвижно устремив глаза к жилищу Небесного Жениха (нищенское ложе ее обращено было к востоку), разговаривала она с Ним сладко и так тихо, что мы с трудом могли слышать иные слова. Но мы понимали, что говорила она Ему: «Господи! Ты избавляешь нас от страха смерти… Конец жизни этой – начало жизни истинной… Ты оставляешь нас почивать на время и пробуждаешь звуком трубы при конце веков… Боже вечный, Которому принадлежу я от чрева матери моей, Которого я всегда любила всей силой моего сердца, Которому посвятила тело и душу! Дай мне ангела светлого, который сопутствовал бы мне, привел бы меня к святым отцам, в место покоя и прохлады. Ты, простивший одного из распятых с Тобой, едва лишь он прибег к Твоему милосердию! Помяни и меня в Царстве Твоем… Ужасающая мгла да не отдалит меня от Твоих избранных; дух-завистник да не воспрепятствует мне воспарить к Тебе; да исчезнут пред Тобой грехи мои. Ты прощаешь смертных, прости грехи, сотворенные мной по немощи природы, словом или мыслью, чтобы, оставляя это тело, почувствовала я себя очищенной от всякой скверны и Ты принял бы мою душу, как благовоние пред Тобой!»

После этой умилительной и полной любви беседы со Спасителем она осенила крестным знамением свои уста, очи и сердце… Когда смерклось и внесены были свечи, она открыла глаза и сказала, что желает читать всенощную, но голос изменил ей, она только мысленно молилась и читала псалмы, мы молчали. Окончив, она силилась поднять руку к лицу, чтобы перекреститься, из груди ее вырвался долгий и глубокий вздох, и жизнь ее кончилась вместе с молитвой».

Отшельницы, заглушавшие в сердцах печаль и стоны из уважения к настоятельнице, теперь, когда ее не стало, огласили воздух рыданиями и воплями скорби.

Вестиана, благочестивая женщина, которая, лишившись мужа, избрала преподобную Макрину в руководительницы духовной жизни, осталась при покойной, когда другие вышли. Святитель спросил, не следует ли одеть усопшую в приличную ее сану одежду? Позвали инокиню Лампадию, и та отвечала, что почившая никогда не любила красивого одеяния, да и нет у нее другого, кроме того, которое видят на ней.

– Не сохранилось ли у вас чего-нибудь? – спросил святитель.

– Вот, – отвечала Лампадия, – изношенная мантия, наметка и башмаки – все ее богатство. Сундуки и шкаф пусты, на земле у нее нет ничего.

Такова была бедность святой девственницы… Худая мантия, наметка и башмаки – вот все имущество настоятельницы, той, которая получила богатое наследство.

Тело было покрыто одним из одеяний святителя-брата, а сверху прикрыто мантией покойной матери.

Вестиана, одевавшая покойную, нашла под ее головой шнурок, на котором был крест, и маленькое железное кольцо.

– Разделим наследство, – сказал святитель, – возьмите себе крест, а мне дайте кольцо.

– Ваш выбор счастливый, – сказала Вестиана, – в этом кольце – частичка животворящего древа».

Слух о смерти преподобной созвал в обитель несметное множество людей всякого звания. Местный епископ прибыл со своим духовенством. Он и святой Григорий со старшими пресвитерами несли гроб до церкви Мучеников, где он был поставлен близ гроба матери в фамильном склепе.

Блаженная Макрина совершала чудеса еще в земной жизни, исцеляла больных, изгоняла бесов, чудесно умножала хлеб. «Но, – писал святитель, – люди неохотно верят тому, чего не видят своими глазами», и потому, чтобы не наводить на неверие, он не описал чудес.