ДВАДЦАТЬ
Ветры налетали на каменные стены крепости Тулла, кружились у острых башенных крыш, сдирали снег с парапетов и настилов, обнажали черные дыры машикулей над воротами и рвами. Серый как лед гранит проморозило так, что он мог сдирать кожу с ладоней.
Крепость оседлала лысый каменный кряж, но совсем неподалеку торчали, словно гнилые зубы, еще более высокие утесы; между ними сохранились карманы снега, ледяные реки змеились по расселинам и трещинам. Сакуль Анкаду очень не любила это время года, ледяную осаду зимы. Сюда завезли целые телеги дров, но запасы быстро уменьшались. Более половины комнат главного здания были оставлены во власть холода, так что в оставшихся приходилось постоянно жечь камины и жаровни, днем и ночью.
Под неодобрительным взором кастеляна Рансепта она выпила вина больше, чем положено девушке, не вошедшей еще в возраст взросления, и пошла бродить по залам, закутавшись в меховой плащ. Тащившийся сзади подол давно перестал быть белым.
Беспокойство стало темной силой в душе, бередило потоки томлений почти неощутимых и уж точно непонятных. Комнаты сжались, коридоры сузились, свет фонарей и масляных ламп, казалось, отступает, оставляя мир теням и сумраку.
Сейчас она оказалась одна в почти забытой кладовой, полной сундуков и разного зимнего барахла. Гостей в крепости было много, они прибавлялись день ото дня. Тонкие доски пола были покрыты старым ковром, ее подошвы в мокасинах ощущали идущее снизу тепло.
Возвращение леди Хиш Туллы оказалось далеко не восхитительным. Оторванная от недавно обретенного мужа женщина бушевала, бросая на всех яростные взгляды; Сакуль уже печалилась по дням, когда они с Рансептом были одни, не считая слуг, грумов, поварих и домовых клинков (да и те сидели в казармах, играя в кости или Кеф-Танар).
Впрочем, даже Сакуль готова была признать, что встреча высокородной знати давно запоздала. Сама же она уже теряла острый интерес к интригам, этим волнующим играм в забавном царстве махинаций и амбиций. Ее уже затащило в мир взрослых, и хорошо, что можно ходить среди них не замечаемой, неприметной и оттого почти невидимой.
Снизу доносились голоса троих гостей. Сакуль уже была знакома с лордом Ванутом Дегаллой и его гнусной женушкой Силлебанас — виделась при каком-то событии в Цитадели, хотя память подводит — она была слишком молода, слишком взволнована, чтобы запомнить хоть что-то, кроме имен и соответствующих именам лиц. Сестра ее, Шаренас, выразила парочке негодование, но Сакуль не могла вспомнить, за что. Третьей гостьей в комнате внизу была леди Эгис из Дома Харан, далекого и почти изолированного владения. Высокая и привлекательная, словно королева (впрочем, впечатление это портили очевидные усилия выглядеть по-королевски), леди Эгис стояла в оппозиции Хиш Тулле, но причин Сакуль до сих пор не понимала.
Стараясь ступать тише, она села на стул, плотно натянула плащ и стала подслушивать.
Говорила Силлебанас. — Ошибка Аномандера, — повторила она. — Думаю, мы все согласны. Поборнику Матери Тьмы подобает обеспечивать прочный союз знатных родов. В конце концов, лик врага едва ли смутен…
— О, довольно, Сил, — вмешалась Эгис, и резкий голос, как всегда, намекал на нетерпение и презрение. — Настаивай на простоте, если хочешь, но это лишь ублажит ложную уверенность в контроле над ситуацией. Истина намного сложнее. Союзы ненадежны. Верность подозрительна. Нам грозит не обычный и быстрый передел сил в королевстве. Обещания будущего… слишком опасны.
— И особенно потому, — подхватил лорд Дегалла, — даже вы, Эгис, должны признать неудачу лорда Аномандера. К тому же он продолжает упорствовать в бездеятельности. Прежде чем будет наведен порядок, в Цитадели прольется кровь.
— Пусть две жрицы вцепятся друг в дружку когтями, — бросила Эгис. — Все эти разговоры о Матери Тьме и Отце Свете… Давно ли вопросы религии требовали… обнажения кинжалов, тем более мечей? До погромов — до всех жестокостей… до наглой резни невиновных мы, Тисте, отлично поддерживали разнообразие верований.
Дегалла фыркнул: — Милая Эгис, сколько отрицателей скопилось в ваших отдаленных имениях? Смею думать, весьма немного. Нет, червь недовольства проник в нас в тот день, когда Драконус сделал королеву богиней. Но даже ты, жена, видишь в Аномандере виновника нынешнего нестроения. А это не он!
— Пусть так, — настаивала Силлебанас, — он поистине не справился с вызовами.
— Не его вина, — сказал Дегалла.
— Я вполне довольна, — заявила Эгис, — видеть его влияние уменьшившимся.
— Полагаю.
— О чем вы, Ванут?
— Спрячьте ножи, Эгис. Вашим намекам на неудачный выбор невесты недостает тонкости. Какое будущее вы вообразили? Раз между Аномандером и Андаристом пролегла трещина, вы предложите утешение, умеряя горе и чувство потери? Уже не важно. Нам нужен Легион ослабленный, но не обязательно уничтоженный.
— Вызов, — подтвердила Силлебанас, — в том, как этого достичь.
— Значит, вы двое готовы встать с Хиш Туллой.
Дегалла отозвался: — Уменьшение власти и влияния обеих сторон было бы идеальным, Эгис. Аномандер предался решению личных дел, что не вполне подобает командующему армий Матери Тьмы. Хоть в этом мы согласны?
— А если его отстранить от обязанностей?
— Нам лучше послужит брат более скромный.
— Но не тот, что кажется бескровным, — сказала Силлебанас. — Среди троих по-настоящему страшен лишь Сильхас Руин.
— Почему бы? — возмутился Ванут.
— Сильхас Руин не понимает, что такое верность.
Эгис фыркнула: — То есть его не подкупишь. Думаете, Андариста можно?
— Детали подкупа предоставляю вашим ловким ручкам.
— Так мы согласились?
— Будет битва. Поглядим, как она обернется, — сказал Ванут.
— А Хиш будет верить, что мы с ней?
— Пусть верит во что хочет. Едва ли мы одиноки в нежелании делать окончательный выбор. Сестра всецело согласна с такой позицией, как и Дом Манелет.
Эгис заговорила более суровым тоном. — Вы что-то знаете, Дегалла.
— Скажем так, мы все готовы положиться на несомненное, но тут вопрос скорее в ожидаемом.
— Просветите же меня.
— Имейте веру, Эгис.
— Веру?
— Именно. — Сакуль почти увидела лукавую улыбку на устах Силлебанас. — Веру.
— Пора вернуться в обеденный зал, — заметил Ванут. — Сестры не будет, она предоставила ночь мне. Кажется, я слышал звон, возвестивший о прибытии еще одного аристократа.
Эгис хмыкнула. — Значит, нас достаточно для начала действий.
— Хиш Тулле решать.
Силлебанас тихо хихикнула: — Да, иногда мы так великодушны.
— Когда это ничего не стоит.
— Как приятно, что мы понимаем одна другую, леди Эгис.
Сакуль слышала, как они уходят. Вскоре она встала со стула. Игра в измену всегда тонка, когда дело касается взрослых. Но в них бурлит, едва скрываемая, злая радость детей. Поняв это, Сакуль оказалась потрясена. «В конце концов это мальчики и девочки. А я-то верила: политика — нечто возвышенное, хитрое и остроумное. Ничего такого!
Желания ядовиты. Нужда дает дорогу алчбе, питает иллюзии голода — как сказал бы Галлан — и мир становится волчьим логовом. В жестокой игре в политиков мы опускаемся до детей, и каждый из нас оглушительно визжит от нелепой тупости, но некому услышать стоны страдающих».
Она ощутила тошноту. Пора налить до краев очередной кубок.
«Беспокойство, позволь вырвать твое жало».
* * *
Вздохи Рансепта рождали эхо в полной пара кухне. Повар отослал армию помощников в мойку, из большого помещения с железными раковинами доносился лязг и звон посуды, ножей и вилок. Кастелян и двое незнатных гостей остались за разделочным столом. Секарроу носила мундир домового клинка Дретденанов, хотя ее длинные пальцы более соответствовали ленивому перебиранию четырех струн ильтра, нежели простому мечу у пояса. В ней была какая-то деликатность, любезная сердцам большинства мужчин; большие глаза сияли на почти детском лице. Хоральт Чив составлял полный контраст сестре: лицо из одних острых углов, плечи широкие и сильные, покоящиеся на столешнице руки — грубые, большие и потрепанные. Хоральт был капитаном сказанных дом-клинков, а также давним любовником Дретденана. Союз не мог даровать им детей, но во всем остальном мужчины казались счастливой семейной парой.
За долгий жизненный срок Рансепт имел возможности размышлять о чудесном разнообразии любви, насколько это доступно оказавшемуся на периферии страсти, слишком согбенному и потертому веками, чтобы привлечь чужой взгляд. Характер не склонял его к скептицизму и горечи при виде чужой нежности. Иным суждено идти по жизни одиноко, другим — нет. Обожание Дретденаном капитана Чива было бальзамом на глаза всех умеющих видеть.
Знать собиралась в обеденном зале но, хотя Хоральт Чив вполне мог появиться рука об руку с лордом, как подобает паре, он выбрал общество сестры и Рансепта. Поведение его намекало на беспокойство или даже разочарование, но Рансепт мало знал гостей, так что безмолвствовал, впитывая остатки похлебки куском хлеба, размеренно жуя и вздыхая.
Наконец Секарроу отвела пальцы от струн и положила инструмент на колени. Откинулась в кресле, сказал, глядя на брата: — Осторожность не порок.
Хоральт постучал по столу костяшками пальцев — резкий звук заставил Рансепта вздрогнуть. — Это имело значение, уверяю. Но не главное.
— Он боится, что может проиграть.
— Пока что страхи его вполне обоснованны.
Тонкие брови поднялись. — Ты бросишь его?
Хоральт удивленно поднял глаза и тут же отвернулся. — Нет. Конечно, нет. У нас уже были разногласия.
— Ты неверно меня понял, брат.
— То есть?
Вздохнув, Секарроу посмотрела на Рансепта. — Кастелян, прошу простить моего тупоумного братца за эти пререкания.
Рансепт хмыкнул: — Не мне вмешиваться, если не приглашен.
Склонившись над столом, Хоральт махнул рукой: — Так приглашаю. Скажите, чем столь затуманен мой ум, что я не понимаю опасений сестры?
— Вы командуете дом-клинками, сир. На поле брани солдаты погибают. Как и офицеры.
Костяшки застучали вновь, так громко, что на миг замолчали мойщики в соседней комнате. — Это… эгоистично. К чему ценить ответственность, если первая угроза ослабляет ее? Я солдат. Профессия влечет риск. У нас гражданская война. Претендент желает забрать трон.
— Не совсем точно, — пробормотала Секарроу, настраивая ильтр. — Он всего лишь желает второго трона, рядом с первым, и этот трон хотя бы будет виден. Я слышала, ничей взор не оказывается настолько острым, чтобы пронизать пелену темноты вокруг возлюбленной нашей Матери. Да, иные утверждают, что она стала проявлением темноты, вещью столь полно отсутствующей, что возникает иллюзия присутствия.
— Пусть поэты играются со словами, — взвился Хоральт. — Один трон или два, какая разница. Я мечтаю о дне, когда педантизм умрет.
Улыбаясь, Секарроу сказала: — А я грежу о дне, когда в нем не будет нужды. Нужно ценить точность языка. Не согласны, кастелян? Скольких войн и трагедий могли бы мы избежать, будь смыслы слов не только ясны, но и согласованы? Да я готова утверждать, что язык лежит в сердцевине любого конфликта. Недопонимание — прелюдия насилия.
Рансепт отодвинул блюдо и уселся удобнее, подхватывая кружку разбавленного эля. — Загнанный волками олень сказал бы иначе.
— Ха! — громыхнул Хоральт Чив.
Однако Секарроу качнула головой. — В голоде есть необходимость, и не о ней мы говорим, кастелян. Не об охотнике и добыче, в простом смысле слов. О нет, мы берем природные склонности, искажая их ради цивилизованного поведения. Враг нашего образа мысли становится добычей — если он слишком слаб, чтобы назваться иначе — а мы становимся охотниками. Но сами слова эти по натуре синонимичны, а в реальности происходит убийство. — Она провела рукой по кожаным наплечникам. — Убийство скрыто за каскадом слов, не отражающих брутальную истину. Война, солдаты, битвы — просто словарь обыденного обихода, привычные как дыхание, еда и питье. И, разумеется, столь же необходимые. — Она повернула колышек и ударила по струнам, издав какофонию звуков. — Мундиры, муштра, дисциплина. Честь, долг, мужество. Принципы, единство, месть. Затемняя смысл, мы усиливаем ложь.
— И что же это за ложь такая? — спросил Хоральт.
— Ну, что работа солдата избавляет нас от вины в убийствах. Ты задумывался, дорогой брат, что лежит в сердцах легионеров, требующих «правосудия?»
— Алчность.
Ее брови снова взлетели. Поворот колышка, удар по струнам — и звук еще более дисгармоничный. — Кастелян?
Рансепт пожал плечами: — Как сказал ваш брат. Земли, богатства.
— Компенсация за их жертвы, да?
Мужчины разом кивнули.
— Но… о каких жертвах они ведут речь?
Хоральт вскинул руки: — Ну, о тех, что они принесли!
— То есть?
Брат скривился.
— Кастелян?
Рансепт потер бесформенный нос, ощутил влагу на пальцах и потянулся за платком. — Сражения. Убийства. Павшие товарищи.
— Тогда нужно спросить, полагаю я: какую компенсацию цивилизованное государство даст тем, что убивали ради него?
— Они делали это не просто так, — возразил Хоральт. — Они спасли жизни любимых, невинных и беззащитных. Стояли между беспомощными и теми, кто хотел причинить им вред.
— И эти поступки требуют компенсации? Скажу яснее: разве не этого ожидают от любого взрослого? Разве мы описываем не свойства, роднящие нас с любыми зверями и тварями мира? Неужели медведица не станет защищать свой выводок? Неужели муравей-солдат не умрет на защите гнезда и царицы?
— Из твоих же слов, сестра, следует естественность войны.
— Давно ли ты видел тысячи рабочих муравьев, принимающих парад муравьев-солдат? Давно ли царица показывалась из муравейника, чтобы навешать медали на храбрых воинов?
— Ты снова, — указал на нее пальцем Хоральт, — загоняешь себя в ловушку. Некоторые рождены слабыми и беззащитными, а другие рождены солдатами. Каждый находит свое место в обществе.
Она улыбнулась. — Рабочие и солдаты. Королевы и короли. Боги и богини, созерцающие превосходно организованное творение. Рабочие порабощены, но и солдаты тоже порабощены задачей защиты и убийства. Беспомощные обречены на беспомощность. Невинные прокляты вечной наивностью…
— А дети? Неужели не защищать их?
— Ах да, детишки, они должны вырасти и стать новыми рабами и солдатами.
— Похоже, твои же доводы завели тебя в кошмар, любезная.
Она вновь ударила струны, заставляя Рансепта моргать. — Язык удерживает нас на месте. И, когда нужно, ставит нас на место. Проследим вопрос компенсации. Бедный Легион марширует к беззащитному Харкенасу. Земли. Богатства. В ответ на принесенные жертвы. Назовите же количество монет, способных компенсировать превращение в убийц. Какой высоты столбик сравним с отрубленной ногой или выбитым глазом? Сколько мер земли удержит в покое павших товарищей? Покажите, умоляю, деньги и земли, способные утешить тоску и потери солдат.
Хоральт Чив медленно отстранялся от нее.
Улыбка Секарроу была мягкой. — Брат, любящий тебя мужчина боится, что ты будешь ранен. Или убит. Против этого не помогут земли, а деньги покажутся оскорблением души. Он колеблется, ибо отчетливо видит, что может потерять. Ради любви он ничего не будет делать. Возможно, любовь — единственная здравая причина для промедления. — Она обратилась к Рансепту. — Что думаете, кастелян?
Он снова утер нос. — Лучше послушал бы вашу игру.
Снова фыркнув, Хоральт встал. — Не умеет, — буркнул он, уходя за новым кувшином эля и кружками.
Секарроу пожала плечами, извиняясь. — Таланта нет.
— В главном зале начался спор, — сказал Хоральт, возвращаясь и наливая эль в кружки. — Давайте же выпьем и тишине — если нам удастся — оплачем жестокую судьбу конского волоса, дерева и клея.
Рансепт прищурился, рассматривая брата и сестру, и решил: они ему по нраву. Протянул руку за кружкой.
* * *
Семья дело горькое, подумалось леди Хиш Тулле при взгляде на дядю, которого она не встречала уже десятки лет. Проклятие отчуждения подобно горящему клейму, если его жертва любит играть во внезапные, нежданные появления, если на лице написано веселое ожидание — словно преступления прошлого могут улечься песком в воде. Едва она завидела долговязого тощего Венеса Тюрейда, отрясавшего снег с шубы в прихожей, как буря вспыхнула в душе со всей возрожденной яростью.
Шаткое перемирие было достигнуто ценой долгих танцев, уклончивых переговоров о фамильных землях и доходах. Впрочем, Хиш Тулла давно поняла, что новая встреча неизбежна. Венес командовал значительной частью ее дом-клинков, а они понадобятся в близкой битве. Нельзя было призвать их, не рискуя дядиным появлением.
Ругая себя, она сделала шаг навстречу. — Венес, ты привел отряд?
— Скрытно размещен неподалеку, миледи. На летних пастбищах, на склоне Истанской гряды. — Он помедлил. — Не будь у меня так много лазутчиков, ожидал бы увидеть тебя рука об руку с новым мужем. Грип Галас, некогда стоявший подле Первого Сына Тьмы. Скорее кинжал, нежели меч, думаю я. Но двор Цитадели всегда был скучным и порочным местом. Ты далеко зашла, милая племянница, чтобы заслужить фавор Аномандера.
— О, дядя Венес, как тебя уязвил еще один мужчина меж нами. Как поживает старая рана, ведь зима выдалась долгой? Каждое утро все еще приветствует тебя болью в рубце? Полагаю, жжение страшное.
— А ты страшно сожалеешь, миледи, что клинок не вошел в нужное место. — Он стащил перчатки и начал озираться. — Остальные?
— В обеденном зале. Мы сочли тебя последним и готовы действовать немедленно.
Улыбка его была жесткой и злой. — Если будет голосование, я против.
— Из принципа.
Он кивнул. — Именно.
— Но твой отряд я получу, ибо это мое право.
— Мои собаки стали волками, миледи. Считай это предупреждением. Что еще важнее, — добавил он, — я буду коверкать любой твой приказ.
— Зайди ко мне в спальню, дядя, я закончу начатое. Чтобы возвестить удовлетворение, приколочу отрезанный петушок на дверь.
Он захохотал, втискивая перчатки за пояс. — Пьяная похоть владела мною в юности, но не сейчас. Что до сожалений прошлого, полагаюсь на твою умеренность.
— О?
— Не будь ты умеренной, Грип Галас уже отыскал бы меня. Кинжал или меч? Первое, полагаю, ведь мастерства с мечом я не утратил за все годы.
— Он тоже.
Пожимая плечами, Венес прошествовал мимо нее. — Дом… холоден как всегда.
Она двинулась вслед за ним в обеденный зал.
* * *
Под зловещим взором Рансепта Сакуль взяла кубок и налила вина; потом, кивнув двоим сотрапезникам кастеляна, направилась в обеденный зал.
Огромный камин трещал и плевался искрами, пламя яростно пожирало расколотый ствол сосны. Небольшие жаровни распластались по углам, украшали стороны каждого входа. Свисавшие с крюков на стенах и с балок потолка лампы делали дымный воздух янтарным. Мгновение Сакуль искала взглядом Ребрышко среди дюжины слонявшихся туда-сюда псов, но вспомнила, ощутив укол боли, что зверь пропал.
Хорошо хоть не умер. «Мальчик Орфанталь. Они теперь в Цитадели. Хотелось бы мне забрать его под крыло. Научить незаметности. И его откровенное восхищение было мне вовсе не противно. Столь многое можно было бы сделать…
И еще можно. Мы поклялись друг другу, а Орфанталь не из тех, что легко отказываются от обетов. Будущие союзы сулят сладкие удовольствия нам, шагающим по залам власти».
На стол поставили кальяны, добавившие остроты горькому дыму камина и кислому запаху пролитого вина. Сакуль подобралась ближе, следя за гончим псом, спутником лорда Баэска из Дома Хеллад. Зверь казался старым и седым, как и хозяин, но заметившие ее глаза были острыми.
Леди Манелле говорила, словно отчаянно защищая себя: — Измена Инфайен — дело семейное, и о дочери ее нужно думать не лучше — никто из нас не видел Менандору после инвеституры Матери Тьмы.
— Инфайен обеспечит вашу опалу, если Легион победит, — дребезжащим голоском сказал лорд Тревок из Дома Мишарн. Шрам на шее от левого уха до грудины был бледным, оттого что по нему текла влага — старик потел даже на холоде. — Урусандер заменит нас всех меньшими кузенами и тому подобными — всеми теми, что были настроены против своего класса и охотно примкнули к его стаду на войне…
— Потому что, — отрезала леди Раэлле из Дома Сенгара, — воды были вовсе не чисты. Давайте попросту примем, что битва заставит родных драться на разных сторонах. Каков бы ни был исход, знать потеряет многих членов, ослабив грядущие поколения.
Сакуль подошла к псу поближе, улыбнувшись ему. Пес тихо махал хвостом.
Ванут Дегалла чуть повернулся к женщине рядом. — Ваши предложения, Раэлле?
— Вот они. Если мы должны ослабеть, враг должен ослабеть сильнее. Урусандера и его легион нужно сломить. То есть обеспечить смерть Хунна Раала, Тат Лорат и Халлида Беханна. Инфайен Менанд тоже. — Она откинулась всем изящным телом, руками отводя волосы от лица, так что они рассыпались по плечам. — В таком собрании, Манелле, неверные аристократы перестают быть делом семьи.
Дегалла опустил трубку кальяна и коснулся руки Раэлле. — Дорогая, мы знаем: вы оплакиваете гибель супруга, вы одержимы желанием видеть Раала поверженным. Уверяю, на вашем месте я ощущал бы то же самое. Но слишком многое смутно относительно Илгаста Ренда — что он там делал, как взял командование Хранителями в отсутствие Калата, почему решил бросить вызов Легиону, не обеспечив себе поддержки. Даже полководец может погибнуть в бою…
— Он не погиб в бою, — натянуто сказала Раэлле, полуприкрытыми глазами смотря на мужскую руку на своем запястье. — Его обезглавил Хунн Раал.
Поглядев на жену Ванута Дегаллы, Сакуль заметила бледность темного лица Силлебанас, плотно поджатые губы.
Дегалла отвел руку, всем видом показывая: то был знак утешения. Снова схватился за мундштук. — Я слышал те же сплетни, Раэлле.
— Не просто сплетни, Ванут. Я говорю о том, что было. Выкручиваете руки Урусандеру, тогда как заботиться нужно о Хунне Раале. Говорят, он добрался до магии…
— Болтовня о волшебниках — отвлекающий маневр, — хрипло сказал Тревок. — Оставим Раалу эти заклинания и фокусы. Урусандеру нельзя позволить взойти на престол. Срубите голову и зверь умрет. Смерть Урусандера заставит Раала сбежать из Харкенаса, все его злодейские приверженцы рванутся следом, поджимая хвосты.
— Не думаю, — ответил Дретденан, и тихий голос легко пробился сквозь распаленные реплики. Все ставились на него. Откашлявшись, невысокий мужчина продолжал: — Хунн Раал из рода Иссгин. Если Урусандер будет мертв, он предъявит свои права. На престол. Да, полагаю, он рад был бы слышать наши кровожадные речи против Урусандера. — Дретденан адресовал лорду Тревоку усталую улыбку. — Ты, старый друг, не можешь простить Урусандеру неудачу в защите твоей семьи. Тогда, в Год Набегов. Хунн Раал знает об этом не хуже всех и наверняка лелеет надежду на возрождение среди нас сходных чувств. Не только на тебя, Тревок, но и на Манелле и Хедега Младшего, которые винят Урусандера в измене Инфайен. — Он взмахнул рукой. — Пока что Раэлле оказывается практически одинокой, именуя Раала реальной угрозой.
— Едва ли, — фыркнула Манелле. — Хунн Раал соблазняет мужчин и женщин, шепчет о прощении, посылает пьяные улыбки и дает дикие обещания. Лорд Дретденан отлично видит угрозу Раала.
— Смею предположить, — решила подать голос сидевшая во главе стола Хиш Тулла, — что никто здесь не глуп, чтобы игнорировать Хунна Раала. Но тогда мы должны помнить и об угрозе верховной жрицы Синтары, желающей покончить с доминированием Матери Тьмы. Те, что верят, будто две силы смогут достичь долгого равновесия, избавив нас от привычной преданности одному властителю, совсем не знают истории.
Дегалла зашипел, выпустив толстую струю дыма. — Леди Хиш Тулла, мы здесь ищем единения знати. Оставим матери ее заботы, оставим ей драгоценного Первенца и Дом Пурейк.
Венес Тюрейд со стуком опустил кубок, успев выпить до дна, и подал голос: — Моя племянница желает свить в одну струну все благородные жилы, послать стрелы во всех врагов. Но мы боимся даже перечислить их. Что толку в привилегированном положении, если столь немногие готовы нам кланяться?
Хиш Тулла выпрямила спину, не сводя взгляда с Ванута. Она решила не обращать внимания на дядю. — Ванут, предметом нашей беседы должна быть и роль уважаемого Дома Пурейк в защите не Матери Тьмы, но всего Харкенаса. Урусандер низложит знать, отнимет наши имения. Родичи наши в его рядах будут возвышены, станут главами семейств.
— Тогда где представители Пурейков в этом зале?
— Они там, где должны быть. В Цитадели!
Ванут безрадостно улыбнулся. — Не совсем верно, Хиш Тулла, и вы это отлично знаете. Первый Сын? Блуждает в лесах. Брат его Андарист? Скрылся в пещеру со своим горем. Нет, один Сильхас Руин остался в Цитадели, белокожий и деятельно ослабляющий офицерский корпус брата. Кто остался над дом-клинками, кроме самого Сильхаса? Келларас? Да, отличный воин, но спина его ныне покрыта шрамами оскорблений Руина. — Он яростно затянулся трубкой. — У всех есть шпионы в Цитадели. Так пусть никто не изображает удивления.
— Белокожий? — спросила Хиш Тулла обманчиво спокойным тоном.
Венес Тюрейд фыркнул и потянулся за кувшином вина.
Пожимая плечами, Ванут отвел глаза. — По крайней мере он неуязвим для благословения Матери. Да, можно заподозрить и самого Аномандера, у него белые волосы. Лишь третий, младший из братьев остался внешне чистым. — Брови его поднялись. — И что мы можем заключить?
Повисло молчание. Наконец Баэск завозился в кресле. — Вопрос остается. Мы собираемся защищать Харкенас и все, чем дорожим, или мы сдаемся Урусандеру, Хунну Раалу и верховной жрице, и трем тысячам алчных солдат?
— Слишком просто, — мурлыкнул Ванут. — Есть и другой выбор.
— О?
— Верно, Баэск, и вы можете горячо его одобрить, ведь у вас двое сыновей с неясным будущим. У нас есть возможность… потянуть время. Как скоро алчные солдаты начнут драться меж собой? Как скоро заключенные союзы породят кровную вражду? Да, скоро ли Хунн Раал потребует возрождения славного Дома Иссгин? — Он резко встал и обратился к Хиш Тулле: — Не поймите неправильно, многоуважаемая хозяйка. Я тоже полагаю, что мы должны собрать домовых клинков в день битвы и защитить Харкенас, если будет необходимо. Я лишь предлагаю распределить ресурсы. Установить место, в котором войска соберутся вновь, пополнят припасы и начнут кампанию более долгую и хитрую.
— Отдать второй трон, — сказала Эгис, — только чтобы подточить его шаткие ножки.
Ванут Дегалла пожал плечами. — Урусандер ждет от битвы решения всех вопросов. Я предлагаю, если дело дойдет до этого, сделать последующий «мир» кровавым.
Вставшая в тени между двух фонарей Сакуль Анкаду видела, как лицо леди Хиш покрывает пепел смертельного ужаса. Ванут безжалостно продолжал: — Какой-то Дом здесь отказывается от присутствия на битве?
Никто не отозвался.
— Все ли пошлют домовых клинков в бой? — спросил Дретденан, тусклые глаза сфокусировались на Вануте, словно пытаясь проникнуть за безмятежное выражение его лица. — Склонен считать, что сейчас молчание не равно ответу.
Тревок спросил: — Кто будет командовать Домом Пурейк — домовыми клинками самой Матери Тьмы?
— Это важно? — взвился Ванут. — По традиции каждый командует своими, верно? Что до места битвы, низина Тарн дает мало возможностей для хитрых тактик. Нет, битва будет прямой.
— Лорд Аномандер примет командование, — сказала Хиш Тулла.
— По благословению Матери? — спросила Манелле.
— Она никого не благословит.
— Как и предложенный брак, — прорычал Хедег Младший.
— Отложим эту тему в сторону, — предложил Ванут Дегалла. — Она не имеет влияния на саму битву — вы не согласны, Хиш Тулла? Если командовать будет Аномандер, он будет драться.
— Разумеется, — воскликнула леди Хиш. Губы ее были странно бледными.
— Вы посеяли смуту, Ванут, — нахмурилась леди Эгис. — Только чтобы отмести всё прочь?
Снова садясь и наливая вина, Ванут вздохнул и отозвался: — Нужно было… проветрить все места разногласий.
Сакуль заметила внезапную гримасу леди Манелле, вспышку нескрываемой ярости к Дегалле.
«Никто здесь не назовет соседа другом.
Они будут отчаянно защищать и сохранять нечто мерзкое и жестокое. Свои позиции, положение в иерархии. Ведут вечные войны против сородичей, и хотят их продолжать — без помех со стороны выскочек, невоспитанных и не умеющих красиво говорить.
Удивляться ли, что Мать Тьма не благословляет их?»
Она и забыла про кубок в руке, выпив лишь сейчас. Почти все за столом пили с той же жадностью. «Решение принято. Не консенсус, даже не иллюзия оного. Вот как играет этот народ». Охотничий пес сел у ноги, положив морду на пол.
«Я мечтаю о магии своих рук. Мечтаю вычистить весь мир.
Паразиты расплодились и ох, как приятно было бы видеть их гибель. Ни уголка для укрытия, ни одной глубокой норы».
Допив, она оперлась о стену и позволила глазам зарыться. Вообразила сияние какого-то неведомого, но вечно зовущего дня. А у ног спал злобный пес.
* * *
— Я отправлюсь в любимую комнату, — сказала Сендалат Друкорлат, и глаза ее странно сияли в темноте кареты. — В башне, самой высокой башне цитадели.
Стискивая в руках тяжелое дитя, Вренек кивнул сидевшей напротив женщине и улыбнулся. Сломленные взрослые часто ведут себя подобно детям; он мог только гадать, что же ломается в их головах. Бежать в детство означает искать в прошлом что-то простое, хотя лично, будучи еще ребенком, не находил в жизни никакой простоты.
— Я знала однорукого мужчину, — продолжала Сендалат. — Он оставлял мне камешки в условленном месте. Оставлял камешки, как оставил мальчика. Ты ведь знаешь его, Вренек. Его назвали Орфанталь. Я отослала его с выдуманной историей, чтобы никто не знал. Да мало это принесло пользы. Вот чем мужчины занимаются с женщинами в густой траве.
Сидевшая около Вренека хронист Сорка кашлянула и потянулась за трубкой. — Воспоминания, кои лучше держать при себе, миледи, в такой компании. — Она начала набивать чашу трубки прессованным ржавым листом.
Снаружи в качающуюся, накренившуюся карету неслось тяжелое дыхание — домовые клинки налегали плечами на колеса, толкая повозку сквозь смешанный с глиной снег. Боевые кони бесились в плохо прилаженных ярмах, и все споры прошлой ночи, когда волов забили на мясо, вспомнились Вренеку. Мастер-конюший бранил упрямых скакунов, но в голосе его слышались слезы.
— Она назвала меня ребенком, когда я родила Орфанталя, — сказала Сендалат Сорке. — У ребенка уже ребенок.
— Тем не менее. — Полетели искры, дым просочился, расцвел и улетел в щель окна.
— Капитан Айвис раздел меня.
Сорка закашлялась. — Извините?
Вренек поглядел в личико девочки, так сладко сопящей в меховой пеленке. Так мало времени прошло, так редко мать давала ей титьку, чтобы успокоить голод, но Корлат стала вдвое тяжелее — или так говорит лекарь Прок. Она снова спала, лицо черней чернил, волосы уже длинные и густые.
— Было так жарко, — не унималась Сендалат. — А его руки на мне… такие нежные…
— Миледи, умоляю — сменим тему.
— Тут ничего не поделаешь. Потребности, понятные всем вокруг. Комната безопасна, единственное безопасное место в мире, вверх по ступеням — шлеп, шлеп, шлеп босые ноги! Вверх и вверх, к черной двери и бронзовому кольцу, и внутрь! Скрыть засов, беги к окну! Вниз и вниз стремятся глаза, к народу на мосту, к черной-черной воде!
Корлат мягко пошевелилась в его руках и снова затихла.
— Лорд Аномандер тогда был смелее, — произнесла Сендалат суровым тоном.
Сорка хмыкнула. — Волшебство может ослабить самых лучших, миледи. Не Азатенай ли остановил его руку? Зря вы вините Первого Сына.
— Вверх в башню, там мы будем безопасны, туда не доберется пламя.
Корлат открыла глазки и поглядела в глаза Вренека, и он почувствовал, что его лицо краснеет. Эти глаза, такие большие, такие темные и понимающие, всегда вызывали в нем потрясение. — Миледи, она проснулась. Возьмете?
Глаза Сендалат потускнели. — Она еще не готова.
— Миледи?
— Взять меч в руку. Поклясться его защищать. Моего сына, единственного сына. Я сковываю ее нерушимыми цепями. Вовек нерушимыми.
Гнев в ее взоре заставил Вренека отвернуться. Сорка постучала трубкой по раме окошка, перетрясая остатки листа, и начала дымить, иногда обдавая и Вренека.
Голова кружилась. Взглянув на Корлат сквозь клубы дыма, он увидел улыбку.
* * *
Прислуга и отряд дом-клинков Драконуса составили дезорганизованную и жалкую свиту Сына Тьмы и Азатеная. Поезд медленно продвигался на юг по харкенасской дороге. Капитан Айвис сражался с чувством стыда: казалось, личные проблемы его товарищей внезапно и жестоко вытащены на свет, на всеобщее обозрение. Переполненная повозка и два фургона с провизией и вещами представали караваном беженцев. Лошади бунтовали в упряжи, дом-клинки ругались, спотыкаясь в попытках продвигать фургоны сквозь снег и грязь. В пути раздавались — если раздавались вообще — лишь резкие, дерзкие и отдающие горечью слова.
Сумрак сгущался. Окруженный недовольными, Айвис боролся с унынием. Прикосновение огня осталось под кожей: теплота, до ужаса соблазнительная и мощная. «Она была Азатенаей, сказал Каладан Бруд. Его родня, сестра и мать Бегущих-за-Псами. Олар Этиль. Что она сделала со мной?»
Он щурился, глядя в спины Аномандеру и его здоровенному спутнику. Те беседовали, но тихо — капитан не улавливал ничего. «Милорд, нас затопило чужаками, и вздымающиеся воды холодны. Гражданская война стала призывом, и мы заражены алчными нуждами пришельцев. Они смотрят с презрением, разрушая все наши дела, только чтобы навязать нам чуждые цели. Их запах повсюду. Теперь любое желание кажется напрасным, порочным в самой сердцевине.
Я выслежу тебя, Олар Этиль. И тебя, Каладан Бруд. Пойду походом на прошлое, помешаю прибытию Т'рисс и ее отравленных даров. Вас не звали. Никого. Вы, боги лесов, рек и скал, дерев и неба — уходите прочь!
Не хочу видеть, как мы показываем пальцами на других, обвиняя в своих грехах. Но так будет. Уверен. Лицо стыда — никогда не свое лицо».
— Капитан.
Он увидел стража ворот Ялада рядом — фигура в обгорелом плаще, на лице еще видны ожоги. — Чего?
Младший мужчина чуть вздрогнул и отвел глаза. — Сир. Вы… вы думаете, они мертвы?
Айвис молчал.
Кашлянув, Ялад добавил: — Клинки страшатся… возмездия.
— Они не вернутся, — рявкнул Айвис. — А если и вернутся, то на них нападал Каладан Бруд, а не мы с тобой. Да и какой у нас был выбор? Они перебили бы всех. — Но, еще не закончив, он вспомнил о тайном желании, снедавшем его целые месяцы — увидеть, как Дом сгорит с обеими дочерями внутри.
«Бездна побери, она, должно быть, коснулась души задолго до той ночи. Ее огонь незаметно курился, питая во мне худшее.
Нами всеми манипулировали? Всей гражданской войной? Может быть, виновных поистине надо искать не среди нас…»
— Сир, я имел в виду лорда Драконуса.
Айвис вздрогнул. Нахмурился. — На вас не падет ничего, Ялад. Будьте уверены. Я предстану перед лордом один. Возьму всю ответственность.
— При всем уважении, сир, мы не согласны. Никто из нас.
— Тогда вы глупы.
— Сир, что случилось с леди Сендалат?
— Она сломлена.
— Но… то, другое? Дитя…
Айвис покачал головой: — Хватит. Не будем говорить о нем.
Кивнув, Ялад отстал, оставив Айвиса наедине с думами. Увы, это было не очень кстати. «Ребенок не заслужил порицания. Конечно же, среди всех новорожденные — самые невинные. Нет такой вины, чтобы пристала к ней. Как, полагаю, и к не желавшей того матери.
Ах, Сендалат, ты стала самой оскорбленной из заложниц, твоя участь жжет нам глаза, насмехаясь над обетами защитить тебя. Вина на мне, я был вместо лорда Драконуса, и я не раз, не два подвел тебя.
У новоявленного колдовства торчит член насильника, его наглые нужды отвергают милосердие. Нужда коронована и носит роскошные наряды, и слава ее в полной свободе, и власть ее возвещена криком нежданного ребенка.
Что за дух, вызволенный пламенем из всех цепей, повалил тебя на каменный пол? Каладан Бруд не дает ответов. Но в душе Азатеная пылает негодование. Хотелось бы знать, на кого. Хотелось бы узнать имя».
Случившееся с Сендалат в Оплоте Драконс было куда хуже учиненного над самим Айвисом. Он точно знал, что дух огня, богиня Олар Этиль не взяла на себя активной роли в участи Сендалат. И все же… «Чую злую радость. Во всем этом что-то непонятное, древнее, что-то полное старых ран и давних измен.
Всех нас жестоко использовали». Так, с мучительной неизбежностью, мысли его вернулись к собственной беспомощности. Взгляд снова упал на широкую спину Каладана Бруда. «Дурацкие Азатенаи. Третесь меж нами, однако мы ощущаем ваше презрение. Но однажды мы восстанем против мучений и вы познаете гнев Тисте. Как познали его Джеларканы и Форулканы.
Лорд Аномандер, не дай глупцам соблазнить себя».
Сейчас они в темноте, поглощены неизмеримой властью Матери. Слепота и равнодушие, что за странная вера. Слабое нездешнее свечение свежего снега чуть показывает дорогу, манит в последний лес. Затем пойдут просторы предместий Премудрого Града. Два — три дня до северных ворот.
Ялад вернулся. — Сир, разведчики с востока докладывают о птицах.
— О птицах?
— Много, много птиц.
— Далеко?
— Около трети лиги, сир. Говорят также, что на снегу среди деревьев есть многочисленные следы.
— Куда они ведут?
— В разных направлениях.
— Хорошо, выбери взвод и вышли в ту сторону. Я поговорю с лордом Аномандером, потом приду к тебе.
Кивнув, Ялад отошел. Айвис же поспешил вперед, — Милорд!
Аномандер и Каладан остановились, обернувшись.
— Тут было побоище, лорд, — сказал Айвис. На восток, треть лиги.
— Хотите расследовать?
— Да, милорд.
— Я с вами.
Айвис замялся, оглядываясь на повозку.
— Пусть остальные дом-клинки готовят лагерь, капитан, — велел Аномандер, отрясая плащ и поправляя пояс. — Охранительный периметр, дозоры.
— Да, сир.
— Возможно, какие-то роты Легиона ищут фураж или гоняют отрицателей, — сказал Аномандер, хмуро глядя на ряды горелых деревьев у восточной опушки. Он тоже колебался. — Я хотел бы, чтобы ты остался у костров, Великий Каменщик.
— Как пожелаешь, — хмыкнул Каладан. — Но кровь на земле застыла, вы не найдете живых среди трупов.
— Давно это было?
— Несколько дней назад.
— За нами наблюдают?
— Забавный вопрос. Нет, прямо сейчас никто не следит за нами из того леса.
— А из другого?
— Первый Сын, если бы мы ощущали чей-то немигающий взор от рождения до смерти, что бы изменилось?
Аномандер нахмурился. — Лучше нам представлять такого наблюдателя, существует он или нет.
— Как так?
— Я стою на том, что свидетель существует, его взгляд не дрожит, его ничем не обмануть. Но мы, стараясь притворяться, оказываем ему мало уважения.
— И что же это за наблюдатель?
— Никто иной, как история.
— Ты призываешь судию равнодушного, уязвимого перед фальсификациями задним числом.
Аномандер не ответил Азатенаю, сделав знак Айвису. — Найдем же место боя, капитан.
Они пошли к Яладу и собранному им взводу. Оружие было наготове, но сквозь пелену мрака Айвис едва мог различить лица, лишь слабо блестели глаза. — Благодарю, страж ворот. Оставайся здесь и береги лагерь. Азатенай намекает, что мы вне опасности, но я хочу, чтобы ты был бдителен. Дозоры и периметр.
— Слушаюсь, сир. — Ялад подозвал одного из дом-клинков. — Газзан, тот разведчик, что заметил птиц, сир.
— Отличная зоркость в такой темноте, — сказал Айвис молодому мужчине.
— Сначала я их услышал, сир. Но странно, что они летают, как будто вокруг не ночь.
Лорд Аномандер чуть запнулся. — Вы говорите, сир, что твари ведут себя, словно еще день.
— Да, милорд. Чуть позже полудня.
— Возможно, — ввернул Айвис, — Мать Тьма благословила все живое в своем королевстве таким сомнительным даром.
Кивнув, Газзан повел их в лес.
«Взгляд над нами. История это или нет, все равно ползут мурашки по коже» . — Милорд.
— Давай, капитан. Вижу твое раздражение.
— То, что Азатенаи теперь среди нас… меня это тревожит.
— Подозреваю, Айвис, — сказал Аномандер чуть слышно, — что они всегда были среди нас. Почти всегда незаметно. Именно их махинации заставляли нас кружиться и бродить, словно слепых дураков.
Эта идея потрясла Айвиса. Он провел пальцами сквозь бороду, ощутив под ногтями кристаллики льда, и плюнул. — Лучше бы нам обратиться против них, милорд, если ваши слова — правда.
— Слишком много врагов, — возразил Аномандер, словно позабавленный.
— Крепость моего владыки в руинах, — прорычал Айвис. — Древнее здание, родовое гнездо порушено за одну ночь. Не было иного способа разобраться с дочками? Пламя и дым, рушатся стены, а водоворот магии заставил меня бояться будущего.
Аномандер вздохнул. — Именно, Айвис. Но разве не я подначил его? Вся вина на мне, капитан, и я так и скажу вашему лорду.
— Вы отвергаете опасность Зависти и Злобы?
— Но к этому приводит нас здравое размышление. Пусть они сильны, разум их еще детский. Волшебство и точно добавило остроты когтям их порывов: урок, который мы обязаны учесть, ведь ребенок таится в каждом. По правде, старый друг, я предвижу ослабление, приведение угрозы в вид более цивилизованный. — Он потряс головой. — Жестокая была ночь, отзвуки до сих пор потрясают меня.
— Волшебство, милорд, не знает тонкостей.
— Как любая сила, не ведающая ограничений. Тут, Айвис, ты вонзаешь острие ножа в сердце моих страхов. Я презираю использование кулака, если лаской можно добиться большего.
— Азатенаи смотрят по-иному, милорд.
— Похоже. Но Т'рисс просто коснулась… а погляди на последствия. Я подумал, — сказал Аномандер с горьким смехом, — верность и преданность могли бы избавить меня от серебряной полосы, но она желала поставить меня в стороне, и придется с этим мириться.
— Там был дух, милорд. В пламени…
— Бруд говорил о ней, верно. Олар Этиль, матрона Бегущих-за-Псами.
— Азатеная.
— Если это звание что-то означает, да.
— Она предлагает экстаз разрушения, милорд.
— Как могло бы любое существо огня.
— И вожделение, — добавил Айвис. — Вы говорите о мягкости, но мне приходится жить с проклятием ее ласк.
Впереди деревья стали реже, обозначая поляну. Карканье и щелканье воронов неслось со всех голых сучьев, черные силуэты плясали на потемневшем насте, прыгали по неподвижным телам. В холодном воздухе повис запах рвоты и дерьма.
Молча приблизившись, они оказались на краю поляны, увидели десятки тел, почти все раздеты донага, плоть стала черной, раны и ссадины не закрылись и несут по краям ободки инея.
— Кожа обманывает, — заметил Айвис. — Это были Лиосан.
— Бегущие Лиосан, сир, — добавил Газзан. — Их били в спины, на бегу. Топоры, копья и стрелы. Их разбили, сир, обратили в отступление.
— Отрицатели, — буркнул кто-то из отряда, — отрастили зубы.
— Или монахи вернулись наконец к пастве, — сказал Айвис. — Но стрелы… Ничего благородного.
Вздох Аномандера превратился в призрачный плюмаж, рассеявшийся над поляной. — Знать так предана Легиону, даже если солдаты резали поселян в лесах?
— Преступление требует…
— Преступление, сир? Так мы разделяем кровь на руках? Одна сторона права, на другой — сплошные негодяи? Скорее хватайте мечи, чтобы не забыть различие! Уничтожим врага, не отводя глаз! Но я скажу тебе: острый взор истории не дает отводить глаза, не сулит слов прощения, не любит семантических уловок. Запомни увиденное, капитан, и оставь суждения на промерзшей почве. Жизнь имеет право защищать себя, будь то зубами, ногтями или стрелами.
— Значит, ответим на зверство зверством, милорд. Как быстро мы опустились до уровня дикарей!
Аномандер пренебрежительно махнул рукой: — Лучше видеть истину незамутненным взором, капитан, видеть собственное падение. — Глаза его пылали огнем, но лицо не исказилось гневом. — Мы с тобой видели войну в лицо. Мы убивали и погибали, и дикость была нам любовницей, шла шаг в шаг с нашим неутомимым наступлением. Станешь отрицать?
— Повод был верным…
— Твоя рука хоть раз останавливалась?
— Почему бы, милорд?!
— Да, почему бы? — Он повернулся спиной к поляне и трупам. — Почему бы, когда правосудие служит дикарям? Когда повод оправдывает преступление? Оправдывает? Скорее освящает. Мне уже кажется, возвышение священства было связано лишь с необходимостью благословлять убийства. Жрецы, короли, воеводы, знать. И, разумеется, железный кулак офицерства. — Он оглянулся. — Что ж, благословим поле брани. Жрецов нет, так что поработаем за богов. Благослови все, Айвис, ради мира, в котором более нет преступления в убийстве.
Потрясенный Айвис отступил. — Милорд, вы внушаете отчаяние.
— Я внушаю? Бездна подлая, Айвис. Я лишь высекаю надпись словами, коих мы не хотим слышать. Если гонец приносит дурные вести, он ли виноват?
Он прошел мимо Айвиса назад, к лагерю у дороги. Айвис велел взводу следовать. Сам стоял и молча смотрел на солдат, потом, бросив последний взор на поляну и галдящих ее хранителей, пошел последним.
«Мы уже не различаем. Так он говорит. Поле боя за спиной говорит то же самое. И если в сердце горелого леса богиня медленно провисает на кольях… этого преступления не заметит сама история».
* * *
Было бы заблуждением думать, что дикий лес полон богатств, позволяющих набивать живот досыта. Даже в отсутствие волков и котов олени и лоси могут вымирать от голода. Шаренас Анкаду успела понять смысл сезонных охот отрицателей. Нужно добыть пищу, выкопать погреба, прокоптить и засолить мясо, сложить запасы. В этом привязанном к времени года мире одиночная семья напрягает все силы, любые связи становятся хрупкими и напряженными.
Стоны пустого желудка не утешить рассуждениями о знатности рода и чести. Покорившись примитивным нуждам, стоит забыть о гордости. Она горько вспоминала болтовню родственников, ностальгию по более простым дням, когда чистота означала глубокую пахоту или погоню за богатой дичью. Они твердили, будто кровь помнит прошлые жизни, и каждая была образцом добродетелей. Но время не обманешь. Благородное лицо с обагренными губами, стертые руки, грязь и заусеницы под ногтями, рваные меха и потрепанная куртка, отупелый стеклянный взгляд (как часто такое выражение принимают за спесь!) — все это не память прошлого, но день нынешний. Она сравнялась с жителями лесов, с изгоями в холмах и пещерах.
Нести им смерть — вот что было неизмеримым преступлением.
«Милый Кагемендра, я поняла, что такое безутешность. Белизна кожи не скроет того, что мы творили здесь.
И посмотри, что они устроили, наши несчастные сородичи — лесовики. Если знать облачилась в скорбные одежды — знайте, времени для траура уже нет».
Она проходила мимо трупов. Узнавала некоторые лица, хотя смерть исказила привычные черты. Почти все стрелы вырезали из ран, наконечники забрали, лишь древки валялись рядом. За неровной линией убитых солдат начались другие, застигнутые в бегстве. Пути отчаянного спасения было легко предсказать.
Рота Халлида Беханна, приведенная сюда самой Шаренас.
«Вот урок, любимый, но я не решаюсь его обсуждать. Лучше отвести глаза. Я стала еще одной вороной на пире стервятников. Блеск железного клюва, еще немного плоти, чтобы усмирить голод. А бусинки черных глаз оценивают с веток новую соперницу».
Она услышала шум и повернулась.
Они подкрались незаметно и были в двух десятках шагов. Шаренас подбросила нож в руке, глядя на чужаков. Потом прищурилась. «Ба, он вовсе не чужак». — Грип Галас, — начала она, и голос оказался хриплым. — Супружеская измена, вот как? Женщина с тобой вполне ничего, но против Хиш Туллы? Возраст притупил твое зрение, да и разум.
— Шаренас Анкаду?
— Сомневаешься, кто стоит пред тобой? Не я ли наносила визит в ваше зимнее гнездышко? Не я ли ежилась под мехами в непрогретой келье, которую вы звали гостиной?
Женщина резко скривилась. — Если зажечь камин, комната быстро прогрелась бы.
Шаренас прищурилась. — Ах да. Это ты. — Указала острием ножа на тела вокруг. — Ищете старых друзей?
— Если и так, — отозвался Грип, — то ради совсем иной цели, чем вы.
— Лес недружелюбен.
— Полагаю, уже довольно давно, Шаренас Анкаду.
— Я дезертир. Убийца товарищей, офицеров и многих солдат. Они гнались за мной.
— Тут была битва, не засада, — подала голос женщина.
— Вдовцы, коим нечего было терять. Но привкус крови на языках вызвал нарастающую жажду.
— У них или у вас?
Шаренас покосилась на женщину. — Пелк. Прежде из свиты Урусандера. Тебе всегда было нечего сказать.
— Посылать солдат на бой и смерть — тут много слов не нужно, капитан. Сами знаете.
— Ты была наставницей. Мастером оружия.
— Я делала то, что нужно для армии. — Пелк подошла ближе, глаза озирали примерзшие к земле, скорченные трупы. — Делала всех вас сиротами и показывала титьки последней оставшейся матери. По имени Война.
Слова заставили Шаренас задрожать — впервые за много недель она поняла, как продрогла. — Я еще не решила вашу участь, так что не подходи. И осторожнее, я ныне волшебница.
— Обоссаться можно, — сказала Пелк. — Выглядите голодной. И грязной, и вонючей.
— Они охотились за вами? Что за рота? — спросил Грип Галас.
— Халлида Беханна. Если он не умер, жаль. — Шаренас помолчала. — Я готова была перерезать всех прямо в проклятых палатках, но пошла за Эстелой и ее бесполезным мужем. И за Серап Иссгин. Потом время вышло.
— И кто дал вам такое задание, капитан?
Шаренас всмотрелась в спокойное лицо Пелк, озадаченная вопросом. — Урусандер.
— Отдал приказ?
— Показал свою никчемность.
— А эти?
— Отрицатели, Пелк. Неужели не очевидно? — Она ухмыльнулась Грипу Галасу. — Драгоценные легионеры, столь хорошо выученные и отточенные мастером оружия Пелк. Их загоняли, как диких зверей.
Грип отозвался: — У нас есть еда, капитан.
— У меня тоже.
— Тогда выбирать вам. Пируйте здесь или вернитесь к цивилизации.
Смех превратился в кашель, она раскинула руки, обнимая поле битвы. — Да! Вот цивилизация! Раздень меня, вымой, одень и смажь все пряжки на доспехах, и отполируй меч, и о! я смогу маршировать вместе с вами. Уже не сирота, верно, Пелк?
— Лучше чем то, что сейчас. Или вы действительно пристрастились к плоти Тисте?
— Как мы все? О, знаю, мое преступление — в отсутствии тонкости. Нет, валите прочь с набитыми животами. Мне плевать, какая миссия завела вас в лес, да и отрицатели вас не спросят. Ждите приветственных стрел, но умоляю, оставьте изумленные взоры им. Не мне.
Она согнулась, вырезая большой шмат мороженого мяса с женского бедра.
На деревьях вороны завопили в негодовании.
Махнув рукой, Грип повел Пелк налево, к западу. Там близко дорога. Наверное, они думают, там безопаснее.
«Ну, любимый, я соглашусь: если не безопаснее, то цивилизованнее. Можно скакать туда и сюда по делам великой важности. Достаточно ли сознания собственной значительности, чтобы отклонить летящую стрелу? Ну, скоро увидим. Милый мой, я достигла столь благородного состояния, что честь походит вкусом на сырое мясо».
Удовлетворившись куском в левой руке, она двинулась в противоположном направлении.
* * *
Грип вздохнул, тяжко и хрипло. — Мы видели будущее, Пелк?
— Тоже урок, — отозвалась она, пробираясь между обгорелых поваленных стволов.
— А именно?
— Лик будущего, сир, не отличим от лика прошлого. Дикость кусает свой хвост, и бегство невозможно. Мы окружены, нет пути наружу.
— Конечно же, — возразил Грип, — цивилизация может дать нам нечто большее.
Она покачала головой: — Мир — задержанный вдох, война — ревущий выдох, освобождение.
— Я тут подумал, — сказал Грип через некоторое время, хрустя сапогами по хрупкому снегу. — Может так случиться, что даже Андарист не отсидится в убежище.
Казалось, она обдумывает его слова. — Мы ищем его брата, сир, будем понуждать его к возвращению с нами в имение. Полагаете, Андариста уже там не будет?
— Именно так. Просто чувство…
Пелк молчала дюжину шагов, потом сказала: — Куда же нам направить лорда Аномандера?
— Наверное, в поток.
— И куда течение нас вынесет?
Грип Галас вздохнул. — В Харкенас. На поле брани.
* * *
Они добрались до тракта в полных сумерках и увидели свет костров. Подняв руку, Грип изучал лагерь.
Пелк тихо хмыкнула: — Телеги и фургоны. Много солдат.
— Думаю, домовых клинков.
Они пошли туда. Еще десяток шагов, и двое стражниц встали, направляя копья. Грип заговорил: — Нас только двое. На вас мундиры Драконсов — капитан Айвис с вами?
Стражницы разошлись в стороны. Одна сказала: — Вы не походите на отрицателей. Подойдите, назовитесь.
— Грип Галас, со мной сержант Дома Тулла, Пелк. Я знаком с вашим капитаном…
— Вы знакомы мне, — сказала вторая женщина, опуская оружие. — Я сражалась при Фентской Косе.
Грип кивнул и двинулся дальше, Пелк за ним. Ему было очевидно: здесь весь отряд Драконуса, то есть крепость оставлена. Поезд из телег и фургонов говорил, что с ними увязались слуги и домочадцы. Возможные причины вызывали беспокойство.
— Сир, — указала Пелк на фигуры подле костра. — Наш поиск почти окончен.
Грип и сам различил прежнего хозяина в обществе Айвиса и здоровяка в меховой шубе. Языки пламени играли на блестящем металле, затертой коже. Где-то за повозкой плакал ребенок.
Взгляд лорда Аномандера устремился на Грипа.
— Ты? Зачем вы пришли к нам?
— Милорд, я искал вас.
Аномандер хмуро глянул на Айвиса и второго мужчину — Грип не смог понять, на кого в особенности — и вышел из светлого круга. — За мной, старый друг. — Они отошли от костра, Пелк тем временем подошла с приветствием к капитану Айвису.
Аномандер продолжал: — Чувствую, тепло уже уходит. Значит, на юг, к дороге. Прочь от скорлупы цивилизации. Может, мы увидим знакомые звезды, вспомнив давно прошедшие ночи.
— Милорд, простите…
— Да, — резко ответил Аномандер, — извинения выходят вперед, требуя снисходительности. Как всегда. Ты не с женой. Ты не скрылся в святилище любви, за высокие, избавляющие от всех тревог стены.
— Мы отлично отдыхали, милорд, зима была восхитительна. Но изоляция оказалась отнюдь не полной. Посланцы лорда Урусандера. Ваш капитан Келларас. И, милорд, еще один.
— И кто из гостей послал тебя ко мне, заставив забыть все дары?
— Келларас, милорд, отчаявшийся новостями из Харкенаса. Капитан Шаренас Анкаду, предупредившая о неизбежном наступлении Легиона. И он… — Грип помялся. — Милорд, Андарист явился к нам, ища уединенности в далеком имении.
Аномандер молчал. Они шагали по замерзшей дорожной грязи. Свет костров был далеко позади, остатки тепла давно покинули мужчин.
Не дождавшись ответов, Грип начал снова: — Ваш брат Сильхас отослал Празека и Датенара в Легион Хастов, хотя я уверен, что командующая Торас Редоне оправится и примет власть. Легион пойдет к Харкенасу. Можно с уверенностью сказать, что они уже вышли. Ваши дом-клинки ждут в Цитадели.
Аномандер поднял руку. — Я хорошо осведомлен о событиях в Харкенасе.
— Относительно Празека и Датенара. Сильхас имел ваше разрешение, милорд?
— У брата есть собственный разум. В мое отсутствие он волен судить о необходимости тех или иных действий.
— Но Андарист? Милорд, вы знали, что он нашел нас?
— Не то чтобы, Грип, но кто обнимал его в самые тяжелые мгновения? Хиш Тулла… ах, Грип Галас, что ты наделал, зачем покинул ее?
— Вы нужны, милорд. Или мы невозбранно встретим оккупанта — Урусандера?
— Сама Мать Тьма запретила мне поднимать меч.
— Милорд? Так вы сдадитесь?
Шаги Аномандера замедлились, он запрокинул голову, изучая звездное небо. — Капитан Айвис умоляет меня принять командование его дом-клинками. Его господин стал не более чем призраком, но даже призрак отягощает нас. Триумф Урусандера означает опалу Драконуса, возможно, его объявят вне закона. Самое меньшее — он добровольно уйдет в изгнание.
— Вы решили доставить Айвиса к хозяину? Крепость Драконс останется покинутой?
— Драконус мне друг.
— Моя жена боится вступить с ним в союз.
— Она боится измены высокородных.
— Именно, милорд.
— Скажи, Грип Галас, как думаешь: если я попрошу, Драконус оставит свои силы в резерве?
Грип отвел глаза в сторону дороги. В воздухе висела изморось, словно осколки падающих, разбитых звезд. В такую морозную ночь он вполне может вообразить грохот лопающегося неба, нисхождение тьмы, бурю над всем миром. — Я не испытывал бы гордость этого мужа.
Аномандер безмолвствовал, смотря на звезды.
Грип кашлянул. — Милорд, откуда вы знаете о Харкенасе? Если вы не возвращались туда совсем недавно…
— Великий Каменщик ведает дрожь мерзлой земли у нас под ногами. Что важнее, он близок Гриззину Фарлу. Похоже, Азатенаи ходят по собственным тропам волшебства. Так или иначе, на любой мой вопрос приходит ответ.
— Но… не насчет Андариста?
Кажется, Аномандер поморщился. — Я решил не задавать этого вопроса.
«Почему же?»
— Грип Галас, пренебрежение моим даром ранит сердце. Но неужели я не замечаю и в себе уязвленной гордости? Лица врага и друга кажутся отражениями в зеркале, каждому свое место и время. Не пора ли признать сходство и найти смирение, отказавшись от чувства вечной правоты? Сколько войн мы проводим, не успев выхватить клинок? Смею сказать, бесконечное множество.
— Мать Тьма не дозволит вырвать любимого из рук, милорд.
— Склонен думать так же, Грип.
— Тогда мы встанем на пути Урусандера?
— Грип, где твоя жена?
— В западной крепости, милорд, собирает знать. Клянется, что они встанут под ваше знамя. С Легионом Хастов…
— Не держи веры в Хастов. Заключенным нет резона хранить верность. Будь я одним из них, проклял бы все наши нужды, и любой выкрик меча выражал бы протест, и пусть расколется железо! Нет, дружище, если их на миг и втиснут в наш союз, сопротивление разорвет всем души.
— Тогда, милорд, нас ждет тяжелая битва.
Они стояли молча. Сверху звезды слали им немигающие взгляды.
— Крепость Драконуса выгорела, — сказал наконец Аномандер. — Разрушена магией по моему побуждению. Грип, новоявленное колдовство коснулось тебя?
— Нет, милорд, и я рад этому.
— Боюсь, однажды мне придется отыскать ее и предъявить права. Новый щит, новый слой доспехов.
— Но не сейчас.
Аномандер пожал плечами: — Увы, меня не посетили ни склонность, ни желание.
— А можно было думать, милорд, что благо быть Первым Сыном Тьмы включает в себя и волшебную силу.
— Если титул оказался скорее проклятием, нежели благословением… я только рад, что к нему ничего не прилагалось.
— Как же мы встретим ее? На поле битвы, когда Хунн Раал высвободит свои магические умения?
Аномандер искоса глянул на него. — Меня сопровождает Азатенай. Ради одной цели. Он связал себя клятвой, он еще не отблагодарил меня за терпение.
Подозрение шевельнулось в душе Грипа Галаса, он наморщил лоб. — Что случилось в крепости Драконс?
Аномандер резко вдохнул, словно готовясь дать отповедь, но лишь вернулся взглядом к звездам. Выдох получился долгим и прерывистым. — Сделав первое предложение, я — теперь ясно — возложил на Великого Каменщика очередное бремя. Но и он предупредил меня делом: в его магии нет ничего тонкого, если она пущена на волю ярости.
— Уже потому, милорд, я рад, что не связан с этакой заразой.
— Умеренность полезна Азатенаям, и не без веской причины, сам понимаешь. Но я поддразнивал его и тем разбудил силу. — Он запнулся. — Если такая мощь доступна Хунну Раалу, боюсь, встреча армий станет походить на сражение пшеницы с серпом.
— Но Азатенай решил быть на вашей стороне, милорд. Связал, говорите, себя клятвой.
— Он предложил окончить гражданскую войну.
— Мудрыми речами — или жестоким разрушением?
— Полагаю, он сам не решил.
Холод ночи проник в кости Грипа. Дрожа, он потуже натянул плащ на плечи. — Значит, вы держите его в пределах касания меча.
— Грип Галас, ты не должен быть на битве.
— Милорд…
— Я снова должен отдавать приказы?
— Моя супруга будет там, станет командовать домовыми клинками.
— Переубеди ее.
Грипу было нечего сказать.
— Ее дядя умелый командир, — заметил Аномандер. — Увези ее, Грип. И сам убирайся подальше.
— Она никогда не простила бы вас, — шепнул Грип. «Как и я сам». Миг спустя, глядя на молчащего Аномандера, Грип выругал себя дураком. «Он, конечно, понимает. И советует заплатить цену за ее жизнь».
Мужчины молча развернулись и пошли в лагерь.
* * *
Пелк следила за уходящим Азатенаем. Похоже, тот собирался спать. Она присела у огня, грея руки, и взглянула на Айвиса.
— Ты решила не возвращаться в Легион, — заметил он.
— Похоже на то.
— Избавила себя от погрома отрицателей.
— Да уж.
— Отрицатели начали огрызаться.
Она кивнула.
— Пелк…
— Хватит, Айвис. Чудное время года: ужасы со всех сторон, но мы нашли остров убежища. Первый же шторм унесет песок. Как уже унес нашу чудную идиллию. Я не жалею.
Он осторожно опустился на поваленное дерево у костра, слева от нее. — А я жалею, — сказал солдат тихо. — Что отвернулся от тебя. Что был так глуп и решил, что это ничего не значит. Время вдали от сражений и безумия. Те проклятые Форулканы блеяли о справедливости, даже истекая кровью на земле. Покинув тебя, я оставил что-то за спиной. — Он задумался. — Когда же решил вернуться и найти… — Голова качнулась. — Потерянное нельзя не восстановить, не отменить.
Пелк следила за ним. — Разбитое сердце, Айвис. Оно может излечиться, но рубец останется, и больше всего ты жалеешь прежнюю целостность. Но да, тебе не вернуться назад.
— И ты пошла и чуть не погибла.
— Стала беззаботной. Раненые, они такие.
Айвис закрыл лицо руками.
Она хотела потянуться, предложить касание, нежно опустить ладонь на мужское плечо. Но лишь поднесла руки в яростному пламени костра. — Лучше все позабыть, — бросила она. — Дела давно ушедших дней. Не ты один был глуп, знаешь ли.
Он поднял покрасневшие глаза. — А сейчас?
— Я нашла другого.
— А.
— Келлараса.
— Да… он хорош. Полон чести.
— А ты?
— Нет. Ни то ни то. Всегда старался быть выше своего положения. Вечный танец, вечное разочарование. Кого не коснуться, тот остается чистым и непорочным. Как-то так.
Она спокойно посмотрела ему в глаза. — Мудацкий ты дурак, Айвис.
Он отвел взгляд, будто ударенный.
Пелк не унималась: — Я закончила, служа леди Тулле. Видела, как ее влечет к Грипу Галасу, если можно так сказать. Кровные линии, положение и чины. Вся эта чепуха. Если нашел кого-то, кто заполнил сердце, все его трещины, остановил утечки — в Бездну положение, Айвис. Но, видишь ли, я хорошо тебя знаю. Ты только ищешь оправданий, чтобы не делать ничего.
— Не могу. Она заложница под моей защитой!
— Надолго ли? О, не можешь ждать, уйди со службы Дома Драконс.
Он уныло смотрел на нее.
Пожав плечами, она порылась в мешке, вынув фляжку. — А пока, старый любовничек, запьем ночь и вспомним ночи прошлого, когда у нас было всё и ничего, когда мы знали всё, но не понимали ничего. Выпьем, Айвис, за утонувшие острова юности.
Он поморщился, но принял фляжку. Рот искривила насмешливая ухмылка. — Вижу, уже близки берега сожалений о прошлом.
— А я нет. Ни о чем не жалею. Даже о том, что еще жива.
— Я сильно тебя обидел?
— Как только мог, готова спорить. Но вижу я это только сейчас.
— Считаешь меня бесчувственным?
— Считаю тебя мужиком.
— О… ох, Бездна меня забери.
— Выпьем.
Он поднял фляжку. — За глупцов.
Она подождала, забрала фляжку и выпила сама. — За всех глупцов, что готовы были помереть, но так и не померли.
И тут же увидела его лицо преобразившимся, открывающим еще живую любовь, и впервые за десятки лет ощутила покой. «Всегда говорила: сердце не там, где ты его чувствуешь. Но хорошо ждать, если ожидание — все, что осталось».
* * *
— Я размышлял, — сказал лекарь Прок, — о природе поддержания. Касательно новорожденных.
Вренек покосился на мужчину: лицо в свете очага — одни острые углы, щеки запали — и подумал о резьбе по дереву, на стволах старых деревьев. В обычае отрицателей делать лица на стволах, чаще на опушках лесов, около расчищенных и засаженных мест. Мать говорила, что так они отпугивают чужаков, предупреждают не рубить новых деревьев. Но Вренека эти изображения никогда не пугали. Он не видел в них предупреждений — одну лишь боль.
— Любая повивальная бабка скажет просто, — говорил Прок, глядя только на Сорку, избегая глаз леди Сендалат. Та качала ребенка, но не обращала на него внимания: взгляд ее не отрывался от языков пламени. — Важнее всего, конечно же, молоко матери. Уход и забота. Дитя без присмотра слабеет духом и часто погибает. Или потом в жизни требует невозможного, страдает неутолимой жаждой.
— Я держал ее, — встрял Вренек. — Гладил по волосам.
Прок кивнул. — Но лишь касания матери, юный Вренек, поддерживают лучше всего. — Он помолчал, подбросил дров в камин. Искры полетели, озаряя ночь. — Кроме этих природных вещей, что может поддержать новорожденное дитя? Я могу ответить. Ничто иное!
— Заберите его в свои руки, Прок! — бросила Сендалат. — Ощутите, что это не слабачка, едва способная плакать!
— Нет нужды, миледи. Глаз целителя произвел оценку задолго до касания руки. Итак, сорвем покров тайны. Здесь работают неестественные силы…
Сорка фыркнула. — Ошеломительный диагноз.
Морщась, Прок продолжал: — Не только в зачатии, хотя тут мы лишены подробностей, но и в самом ребенке.
— У нее одна лишь цель, — заявила Сендалат. — Защищать брата. Пока она не может. Но знает это и подстегивает себя.
— Сомневаюсь, что воля стоит за…
— Воля, Прок. Моя!
— Так вы кормите ее чем-то незримым, миледи?
Лицо Сендалат сияло в отраженном пламени. Она изучала огонь, и вопрос лекаря вызвал странную ухмылку на губах. — Матери поняли бы. Мы делаем детей теми, кем они должны стать.
— Вы говорите о словах, но еще годы пройдут, прежде чем она…
— Я говорю о воле, сир. Говорю о необходимости как о силе, чего вы явно не понимаете.
— Необходимость как… сила. — Прок хмурился, глядя в камин. — Да, ваши слова поистине смущают. Сама идея необходимости намекает на недостаток, миледи. Откуда же вы берете силу?
— Мать забрала его у меня. Отослала в Харкенас. Это было неправильно. И неправильно было отсылать меня в Дом Драконс и снова делать заложницей.
— Тогда я усомнился бы и в ее советах относительно воспитания.
— Я найду Орфанталя. Сделаю все так, как должно быть. Никому меня не остановить. Даже Корлат.
Разговор встревожил Вренека, хотя он не мог бы сказать, почему. Нечто ярко пылает в леди Сендалат, но он не уверен, что это любовь или нежность. Не уверен, что это вообще хорошее чувство.
— Дитя слишком быстро растет, — не унимался Прок. — Неестественным образом. Волшебство питает Корлат, и это весьма тревожное заключение. Не станут ли эти роды первыми?
— Демон дал ей дитя, — сказала Сорка. — Ты тянешь не за ту нить.
— Миледи, — настаивал Прок, — сама жизнь есть бремя. У вашей дочери есть свои нужды. Брат не увидит в ней защитницу. Нет, он скорее сам захочет защитить ее.
— Не станет. Он — тот, кто имеет значение. Тот, кого я избрала.
— А Корлат разрешили выбрать вас, миледи? Или способ зачатия? Семя отца? Не слишком ли много бремен ей нести?
— Лишь одно. Она будет хранительницей моего сына.
Вренек думал о времени в повозке, когда держал дитя в руках и смотрел на прекрасное лицо, в сияющие глаза. Не видя никаких бремен. «Нет, их несем мы, вторгшиеся в ее мир. Страх моей матери в лесу, боязнь остаться одной, и того, что я умру где-то, а она не узнает. Даже страх перед Джиньей, нашей свадьбой и что мы уедем. Мы несем эти страхи.
Правильно сказала Сендалат: страхи порождают нужды, а собрание нужд дает силу.
Но я отвернулся. Сделал что нужно. Взял иное бремя. Стал разочаровывать. Необходимости могут не только толкать, но и притягивать.
Сам найду Орфанталя. Все ему расскажу. Заставлю обещать, что отвернется от матери. Прочь от нее, прямиком к Корлат. Будь братом, скажу я. Старшим братом. Держи ее руку и не дай матери вас разорвать.
Я так и сделаю. В Цитадели. А потом пойду искать плохих солдат. Убью их и домой к Джинье. Сниму тяжесть с матери — не все, но что-то смогу ей сделать».
— Кажется, вы забыли про демона, — сказала Сендалат. — Он выбрал меня. Не вас, Сорка, ни другую женщину. Меня.
Ответ Прока был таким тихим, что Вренек едва расслышал. — Бездна побери…
* * *
Сакуль Анкаду нашла Рансепта в кладовой у коридора слуг. Он разложил кольчугу, наручи, поножи и шлем, до сих пор с погнутой защитой носа. На полу в ряд разложено было и оружие: палица, короткий меч и кинжал, более похожий на шип. Круглый щит в давно позабытом стиле, малый щит и топор завершали комплект снаряжения.
Старик дышал тяжело и хрипло, в низком наклоне изучая ремни и пряжки.
Сакуль оперлась о стену. — Вы забыли меня, — начала она. — Кто остается? Один Скилд, потому что хромой, и служанки.
— Скилд будет вас учить, — отвечал Рансепт.
— И чему именно?
— Мало чему.
— Точно. Я больше узнала, шныряя между ног на собраниях, нежели от него за годы.
Он промолчал, осматривая кожаную оплетку палицы. Потом ответил: — Спесивый ум быстро учится лишь цинизму, и не думаю, что спесь — хорошее дело.
— Что же она такое?
— Уверенность в собственной гениальности, полет на горячем воздухе убеждений, почти все из коих ошибочны.
Хмыкнув, Сакуль отпила из кубка (теперь она носила его с собой везде). — Возражение в защиту цинизма, кастелян, неизбежно воззовет к чувству реальности.
— Цинизм есть голос плохо скрываемого отчаяния, миледи. Вот какую реальность циник прячет под искусственностью. Очень разумно, скажете вы?
— Вы мне больше нравились, когда умели только мычать.
— А мне нравилось, когда щеки ваши еще умели краснеть.
— Снова и опять, да? Скажите, та женщина, Секарроу, всегда играет на музыкальном инструменте? Как его называют, ильтр?
— К счастью, нет. — Он медленно, неуклюже выпрямился и схватился за поясницу.
— Я говорила, чтобы вас оставили. Вы слишком стары для битв. Но леди Хиш Тулла ответила, что это ваш выбор. Не соглашусь. Выбор был ее. И будет ее. Я поговорю с ней еще раз.
— Лучше не надо, миледи, — отозвался Рансепт, беря кожаную поддевку и надевая с кряхтением и хрипом.
— Они будут пользоваться магией.
— Полагаю, что так.
— Доспехи против нее не защитят, верно?
— Вероятно.
— Вы идете на смерть.
— Сделаю что смогу, чтобы ее избежать. Не пора ли вам получить урок? Идите же, исправьте настроение Скилда. Ради разнообразия.
Она поставила кубок на полку. — Эй, это нужно затянуть сзади.
— Позовите служанку.
— Нет, я сама. — Он присел, и она встала за широкой кривой спиной. Потянула за петли, но тут же бросила их и сама бросилась обнимать старика. — Не уходи, — просила она с полными слез глазами.
Он нежно коснулся ее руки. — Миледи… Сакуль, все будет хорошо. Обещаю.
— Ты не можешь!
— Я вернусь.
— Ты сам знаешь — я уже не ребенок. Домовым клинкам не выстоять против Легиона Урусандера!
— С нами Хасты…
— Никаких Хастов нет!
— Миледи. Вы кое-что не додумали. Похоже, никто об этом не думает.
— О чем?
— О хастовых клинках. И доспехах. Против волшебства чем они ответят? — Он бережно, спокойно отнял ее руки от шеи, встал и повернулся лицом. Мозолистые руки легли на плечи.
Сквозь слезы она подняла взгляд. — Что… о чем ты?
— Знаю маловато о железе Хастов, миледи, но знаю — в нем таится гнев. В клинках и даже в доспехах. Я верю, что Тисте обладали магией дольше, чем знали о ней. В их оружии, в железе есть нечто стихийное.
Она отступила, опуская руки и тряся головой. — Законные владельцы все умерли, Рансепт. Теперь его несут преступники.
— Да, и что получается?
— Твоя вера ошибочна.
Он пожал плечами. — Миледи, я сам отбыл срок в ямах — был, если угодно, преступником.
«Что?»
Улыбку его было страшно видеть. — Думаете, я родился таким кривым? Я был главным скалогрызом. Пять лет в шахтах.
— За что?
— Был вором.
— Леди Хиш Тулла знает?
— Разумеется.
— Но… она сделала тебя кастеляном!
— Не сразу. Вначале пришлось заслужить доверие. Ну, то есть доверие ее матушки. Было это давно.
— Не хочу, чтобы ты уходил.
Он кивнул. — Знаю.
— Тогда скажу, что ненавижу тебя сильно-сильно.
— Да уж.
— Но это не такая ненависть…
— Полагаю, миледи.
— Не дай себя убить.
— Не дам. Ну, затянете ремни? Не слишком крепко. Мускулы напрягаются, когда машешь палицей.
Он отвернулся и снова присел. Она смотрела на широкую спину, массивные узлы мышц, такие неровные — как наросты на старом дереве. — Рансепт, — спросила она, подходя, — ты был молод, когда оказался в шахтах?
— Одиннадцать. Вышел в шестнадцать.
— Главный скалогрыз — так это и называли? Тебя сделали им в одиннадцать?
— Нет. Тоже заслужил. Но я был крепким парнем.
— Что ты крал?
— Еду.
— Рансепт. — Она завязала узел.
— Миледи?
— Наша цивилизация жестока, верно?
— Не хуже большинства.
Она подумала и нахмурилась. — Звучит… цинично.
Он молчал.
Они работали в тишине, снаряжая Рансепта на войну. И все время Сакуль Анкаду вела войну с собой, подавляя накатывающее отчаяние.
Но когда они, наконец, закончили, Рансепт коснулся пальцем ее щеки. — Думаю о вас, миледи, не как о заложнице. Как о дочери. Боюсь, я сделался дерзким.
Не в силах ответить, она потрясла головой — и отчаяние вырвалось потоком слез.
