КНИГА ТРЕТЬЯ. БЛАГОДАРНОСТЬ ЦЕПЕЙ
СЕМНАДЦАТЬ
Капитан Халлид Беханн отлично помнил время детского ужаса, когда свора диких собак, выгнанная из леса волками, забежала в деревню. Твари не ведали страха. Трое поселян — женщины и старик, оказавшиеся вне домов — были повалены и порваны в клочья; когда же дюжина взрослых мужчин похватала оружие и выбежала убивать зверей, те ускользнули в холмы. Была устроена охота. Но, хотя отлично вооруженный отряд прочесал опасные ущелья, овраги и лощины, три дня трудов ушли напрасно.
Через неделю от двух детишек, игравших во дворе, остались лишь клочья рваной, окровавленной одежды.
Деревня была новой, земли вокруг вспахали лишь недавно. Заросли вдоль излучины реки оставались обширными, их вполне можно было назвать дикими лесами. Отец Халлида наутро после гибели детей отправился верхом на север. Той ночью Халлид, оставшийся с вечно всего боящейся клушей-матерью, дрожал от ужаса, непроизвольно заражаясь настроением родительницы. Воспоминания о ночи запеклись на душе неистребимым клеймом.
Отец вернулся через день, и не один. Рядом с ним трусил дикарь в мехах, лицо покрыто рубцами-татуировками, волосы спутаны. От чужака гадко воняло. Он жрал сырое мясо и спал днем, лежа в куче отбросов у задней двери дома. Едва солнце закатилось, дикарь встал. Халлид помнил, как он прыжками пропал в сумерках.
Вернулся чужак через три дня, и принес вязку вываренных черепов. Оказывается, в своре было двадцать четыре пса. В качестве платы дикарь принял флягу сидра и выпил, сидя в пыли двора. Напиток сделал его сердитым, он выл, едва кто-то подходил близко. Новость разошлась, поселяне приходили смотреть на черепа и Джелека, их собравшего — но вскоре фляга опустела и охотник уснул.
Наутро Халлин не нашел его, хотя пирамида черепов осталась. Отец Халлида выругался, поняв, что Джелек прихватил пустую флягу.
С того дня псы — быстрые и опасные — стали основным страхом Халлида Беханна, в ночных кошмарах он часто видел оскаленные клыки, читая в глазах что-то безжалостное, неукротимое.
Разведчик сжался перед ним, дрожащий, закутанный в меховую шубу. Солдат Легиона, доведенный до самого жалкого состояния.
— Мы шли по следу. Окружали. Потом все изменилось — ночь ожила. Стрелы, сир, нас поражали стрелами, словно диких зверей! Отрицатели. В моем взводе было пятеро. Уцелел я один. Там были целые сотни, капитан, они шли стаями, мерзкие вонючие лесовики — а мы-то думали, что перебили всех!
Уставший, недовольный Халлид махнул рукой, веля солдату уйти. Двое дозорных подбежали и вытолкали его из шатра. Нет ничего менее вдохновляющего, нежели вид впавшего в ужас солдата. «Ты сбежал, глупец, бросив товарищей. Сбежал, когда должен был твердо стоять, сражаться». Но теперь он хотя бы знает, что ждет их за стеной леса к западу. Исход погони за Шаренас — не случайность. Кажется, они еще не покончили с отрицателями.
«Стрелы. Путь трусов. Ну, это никого не удивит.
Плетеные щиты. Но где мы найдем лозу, чтобы их сделать?»
— Лейтенант Эск!
Полог шатра отдернулся, высокая жилистая женщина вошла, лязгнув доспехами. — Сир?
— Вы командовали вчера южным флангом? Подходили близко к Манелету?
— Да, сир.
— Какой флаг развевался на ветру?
— Ни лорда, ни леди в крепости нет, сир.
— Уверены?
— Да, сир.
Халлид Беханн поднялся, крякнув от стрельнувшей в поясницу боли. Никогда он не любит верховой езды. — Разгар зимы. Интересно, что выгнало господ из покоев?
У лейтенанта не нашлось соображений.
— Соберите двадцать лучших бойцов для некоего ночного задания. Мы захватим крепость скрытно, если получится.
— Сир?
— Нужно пополнить припасы, лейтенант. Воображаете, кастелян расщедрится перед врагами?
— Никак нет, сир.
Он заметил колебания и сказал: — Идите же.
— Пока что, сир, мы не проливали кровь в открытую…
— Лорд Андарист вам возразил бы.
— Но ведь формальных обвинений не предъявлено, сир?
— Что, у вас иные предложения?
Она кивнула: — Сир, мы узнали от уцелевших разведчиков, что отрицатели ныне организованы. Значит, кто-то этим занимается. Трудно вообразить, будто лесные дикари способны на это сами по себе. Кажется, монастыри трясов объявили о нейтралитете, но они той же веры, сир.
— Дальше. Я заинтригован.
— Монастыри Яннис и Йедан, сир. Если скрытность поможет войти в крепость Манелле, то почему и не в монастыри? В смысле припасов там будет лучше, сир, к тому же мы эффективно уберем трясов с поля, не придется полагаться на сомнительные клятвы в нейтралитете. Да можно ли верить доброй воле, сир, во время гражданской розни?!
— Нападение, оправданное обвинениями, будто их агенты сбили лесных жителей в войско?
— Я же говорю, сир. Кто-то организует лесовиков. Кому еще это было бы нужно? Еще важнее, кто иной мог бы обладать должным влиянием?
— Жрецы-воины трясов замечательны, лейтенант. Это будет похуже Хранителей.
— Скрытность, сир, как вы сказали. Ночная атака, открыть ворота. Если мы застанем их врасплох.
Халлид думал. Здесь есть преимущества. Что за славный переворот! У Хунна Раала не будет выбора, кроме как назвать Беханна вторым после себя. Уничтожение трясов — это тактически здраво. Эск права: было бы глупо доверять официальным заверениям в нейтралитете.
«Сможем разграбить храмы, вывезти запасы и оружие. Вырвать сердце нелепого культа. Но важнее всего — прикончить старую линию королевской крови, избежав всяких осложнений в будущем. Нет претендентов на трон, если Шекканто и Скеленал мертвы».
— Сообщите товарищам-офицерам, Эск: мы едем на юго-восток, к Яннису.
— Да, сир.
— О, а сколько разведчиков вернулось?
— Пока одиннадцать, сир.
— Казнить всех за трусость и оставление товарищей. Трусость есть гниль, не потерплю, чтобы она проникала в мои ряды.
— Ясно, сир.
Многие годы Халлид верил, будто одинокий Джелек лично вырезал множество псов… но однажды отец случайно упомянул, что дикарь попросту отравил зверей через мясо. Уму Халлида этот урок прежде казался примером ужасающего мастерства и физической силы, а потом стал доказательством достоинств холодного расчета. «И за все дураку заплатили одной флягой сидра. Даже хитрые могут быть тупыми. На его месте я потребовал бы десять коней или еще больше.
«Бывают ли большие глупцы, сынок?» спросил тогда папаша. «Яд. Я мог бы отравить и его пойло».
«Почему же не отравил?»
«Зачем? К тому же фляга опоганена».
Халлид натягивал доспехи. «Поганая фляга. Да. Когда я вернусь, Хунн Раал, увижу твою деланную улыбку, ощущая лицемерное похлопывание по плечу и слыша поздравления. Да ты, гляди, споткнешься от досады!
Но не бойся. Когда мы закончим и бок о бок въедем в Цитадель, тряся коллекцией черепов… я разделю с тобой выпивку. Мне тебя не перепить, так что возьму себе один бокал подогретого вина, а ты забирай всю флягу.
Мы поднимем тосты за хитрость и померимся умом».
Он помедлил, вспомнив, как пьяный дурак пытался ублажить Тат Лорат, потея и неуклюже возясь. Да, с ней он уже наверняка успел лишится мужества.
«Сделаем его шутом, а когда покончим… да, накинемся на самого Урусандера. Старик, ты получил всю славу, но дни твои давно прошли. Отец Свет — лишь титул, и клянусь, его сможет носить любой.
Ах, друзья, впереди нас ждут дни приключений».
* * *
Натянув плащи из неотбеленной шерсти, мастер оружия Гелас Сторко и сержант Тряпичка скрытно залегли на гребне, в чрезполосице языков серого снега, голого гранита и сухой травы. Сержант прижала к глазу зрительную трубу. Она, вроде бы полученная от Джагутов, была собственностью Великого Дома Манелет более двух веков. Тряпичка, главная в отряде разведчиков и следопытов, объяснила принцип работы трубки из бронзы и полированного дерева, однако рассказы о зеркалах и линзах мало что дали Геласу.
И что же? Она позволяет видеть дальше, чем голым глазом — всё, что нужно. Мастер оружия пошевелился, потому что холод земли проходил сквозь одежду. — Ну?
— Готова поклясться, их три сотни, — ответила Тряпичка, и дыхание стало белым паром на ветру. — И они торопливо отходят.
— Итак, их интересовал не лес и, что важнее, не мы.
— Кажется так, сир. Весь вопрос — куда же? Их кто-то ухватил за хвост?
Гелас фыркнул. — Расскажи еще раз, что болтал тот дурень.
Три ночи назад, до появления роты капитана Баханна, полумертвый лазутчик Легиона подошел к крепостным воротам. Он был ранен, в лихорадке. Тряпичка нашла в спине разведчика обломки двух стрел. Она умела лечить и провозилась с ним всю ночь, вырезав кремневые острия, но было потеряно слишком много крови, а оставшаяся загнила. Разведчик умер на рассвете.
Тряпичка опустила свое устройство и легла на бок, лицом к нему. — Тысячи в лесах охотятся за легионерами, загоняют и сыплют стрелами.
— Но солдаты Раала прочесали лес, убивая всех. Мы видели пожары, вдыхали треклятый дым. Бездна подлая, слышали те крики.
— Я тут подумала, сир.
Мужчина поморщился:- Вечно ты думаешь, Тряпичка. Потому я тебя держу при себе.
— Да, сир. Что ж, Легион вторгся в леса на смене сезонов. Отрицатели имеют странное обыкновение разделять деятельность. Женщины собирают урожай, оставаясь у стоянок, следя за детьми и стариками.
— Что же делают мужчины? Сидят и чешут задницы?
— Я и говорю — странно, сир. Когда не чешут задницы, уходят на охоту в поисках мигрирующих стад.
— Куда мигирирующих? Каких-таких стад?
— Такова традиция. Лично я считаю, сир, что это стало поводом уйти от жен и развлечься вдалеке.
— То есть мужики находят радость в спанье на голой земле, готовке наскоро, короче, уподобляются кабанам?
— Ну, сир, они же невежественные дикари.
— Думаешь, Легион упустил охотников, а теперь они вернулись и нашли жен и детей убитыми.
— Если так, сир, лес стал царством ярости.
— И Баханн с подпаленным хвостом спешит в Нерет Сорр.
Она покачала головой: — Не думаю, сир. Скорее они сочли, что война окончена, но тут же поняли: все лишь начинается. Но кто руководит лесными дикарями?
— Никто сир, ведь они дикари.
— А их вера?
Гелас скривился: — Ах, — и ткнул в ее сторону пальцем: — Видишь, я умнее, чем тебе кажется. Баханн готовится напасть на монастыри.
— Я так же подумала, сир.
Его глаза сузились. Такая невинная и красивая. — В чем я хорош, сержант?
— Сир?
— Опиши мои таланты, как их видишь.
— Да, сир. Вы наводите ужас на дом-клинков, но вы справедливы и не заводите любимчиков. Так что вас ненавидят, но дисциплинированно, и когда вы отдаете приказ, мы слушаемся. И почему бы нет? Вы будете во главе любой грязной работенки, потому что вы злее всех нас, вы сердитесь все время…
— Хорошо, можешь заткнуться.
— Слушаюсь, сир.
— Раз ты это знаешь, сержант, то можешь и не пытаться меня умасливать. Да, я всё замечаю. Но теперь перед нами новая проблема, верно?
— Госпожи нет и вам выпало решить, сир, предупредить монастыри или нет.
Гелас кивнул и завозился. — Снег растаял подо мной, проклятие.
— Это не снег, сир. Там голый камень.
— А, это всё объясняет. О чем я? Да. Решения.
— Легион Урусандера нам враг, сир. Беханн сбежал из-под крыла Хунна Раала всего с тремя сотнями солдат. Если предупредить монастыри Яннис и Йедан, сколько бойцов они соберут? Пять сотен? Шесть? Они хорошо дерутся?
— Они злобные кабаны, Тряпичка. Да, я не хотел бы с ними сцепиться.
— Именно. Не есть ли тактическая польза, сир, истребить сотни Беханна и заставить монастыри отказаться от нейтралитета и поддержать нас? Великие потери для Раала, великие выгоды для знати и Матери Тьмы.
Он всмотрелся в нее. — Ты говоришь очевидные вещи, так?
— Сир?
Сержант указал на трубу в ее руке. — Расскажи еще раз, как она работает.
— Там зеркало и три тщательно прилаженные линзы…
— Заткнись, Тряпичка.
— Слушаюсь, сир.
Он скользнул за гребень, встал и стряхнул снег с бедер. — Назад в крепость. Нужно послать гонца.
— Предупредить монастыри, сир? — Она осталась лежать на постели желтой травы, не замерзшая, хотя щеки разгорелись; ясные глаза напомнили ему о многих десятках лет, протекших с той поры, когда на него с интересом смотрели девушки столь же юные и прекрасные.
— Надеюсь, ты понимаешь, — буркнул он, — что ненависть тут взаимная.
— Конечно, сир.
— Но, сказав так, я ступаю на острие ножа, рискуя всеми вами.
— Взаимно, сир.
Он хмыкнул. Что ж, сойдет.
* * *
После ночи ледяного ливня откосы крепости Ванут блестели, лед дробил свет зари, посылая искры и вспышки. Однако вода уже начала стекать по каменным бокам прочных башен. Казалось, прочные стены тают.
Пришла весть о трех всадниках на дороге, скачущих, похоже, в Харкенас. Леди Дегалла, уже облаченная в доспехи, встала во главе колонны, рядом с леди Манелле. Подозвала сержанта стражи. — Знамя у них есть, Майвик?
Юный дом-клинок покачал головой.
Манелле сказала: — Это не мои, Дегалла. Если бы Гелас решил послать гонца, то одного, не трех. И это была бы Тряпичка.
Муж Манелле, который вместе с супругом Дегаллы готовился выехать вслед за женщинами, резко засмеялся. — Странное имя, миледи.
— Она пришла с ним. Из рода хранителей, думаю, но той поры, когда они еще не носили такое прозвище. Первое открытие Витра не сразу дало повод проявить их одержимость, Юрег. Так или иначе, Тряпичка приносит срочные вести.
Манелле всегда искала случая блеснуть познаниями, хотя иногда они оказывались невразумительными. Увы, другой ее привычкой было пускаться в рассуждения, быстро забывая первоначальную тему. Дегалла почти всегда терпеливо переносила подсознательное желание Манелле быть центром всеобщего внимания — как будто внешности недостаточно — но сейчас обрадовалась, что муж попросту кивнул и улыбнулся, придержав острый язык, умевший стрелять терпким ядом.
Дегалле кашлянула. Уважение к гостям считается большой добродетелью. — Раз мы определили, что всадники не везут новости из Манелета, вероятно, пора понять, кто же там, на дороге. Юрег, едем со мной. Леди Манелле, попрошу вас оставаться под охраной моих дом-клинков, ведь безопасность гостей для нас важнее всех забот.
Сказав так, она понудила коня, Юрег поскакал следом. Они выехали через ворота и начали спускаться по извитой дорожке.
Зимой движение, как и всегда, оказалось весьма скудным: кроме неожиданной гостьи — капитана Шаренас, что побывала здесь месяц назад, дозорные башни с первых снегов не замечали гонцов в Харкенас или из оного. Иногда встречались отпечатки следов — это беженцы пересекали дорогу, ища сомнительного убежища в северных лесах. Впрочем, пути отрицателей леди Дегаллу интересовали мало.
Всадники внизу то ли услышали, то ли увидели движение на крутой дороге к замку, и натянули удила, поджидая хозяев.
— Две ночи, — бросил Юрег, — и я уже подумываю сбежать к Урусандеру и поцеловать ему меч.
— О, она не так плоха. Излишняя ученость всегда влечет риск стать невыносимой.
— Доспех знаний защищает ее от самых острых насмешек, — кисло согласился Юрег.
— Да, ты сможешь сокрушить ее, лишь показав превосходство познаний. Или превосходство здравого смысла. Однако, слишком легко порвав в клочья ее теории, рискуешь приобрести врага на всю жизнь. Будь осторожнее, супруг.
Они сдерживали скакунов, потому что скользкие камни делали склон опасным. — У Хедега Младшего улыбка, как у контуженного, — заметил Юрег. — Готов спорить, она описала ему свойства каждой позиции соития, находя смак не в акте, но в потоке слов, в коих тонет всякая спонтанность. В глазах мужа я вижу тупое отчаяние побежденного, жертвы объяснений.
— Тебе жаль лишь Хедега?
— Он пробуждается к жизни, когда ее нет, но приходится приложить старания. Я еще не решил, стоит ли результат труда.
— Что ж, мы будем в их компании еще несколько дней, раз приняли приглашение Хиш Туллы.
Дорога на миг выровнялась и повела на последний поворот. Они уже могла рассмотреть троих всадников во всех подробностях.
— Ага, — пробормотала Дегалла.
Муж промолчал.
* * *
Выше у ворот крепости леди Манелле и ее супруг Хедег удерживали лошадей на расстоянии от клинков Дома Ванут, чтобы беседовать приватно.
Гости внизу едва продвигались по скользкой дороге.
— Клянусь, — сказала Манелле, — еще один обмен лукавыми взглядами с их стороны, и я опущусь до убийства, нарушит это закон гостеприимства или нет. Хуже того, опущусь до пыток. Из чистого злорадства.
Муж потянул себя за аккуратную седеющую бородку. — Осторожнее, любимая. Такое проклятие не искупишь кровью и годами. Неужели ты действительно готова обречь семью на вечное осуждение?
— Искушение сильно. Страсть к наслаждению легко заставляет забыть о последствиях.
— Тогда подумай о ее брате. Лорд Ванут будет рад кровной мести.
— Проклятая семья, — буркнула Манелле.
Муж сочувственно закивал. — Кто те ездоки, как думаешь? Посланцы Урусандера?
— Сомневаюсь. Таковые несли бы знамя, дерзко и настороженно, как подобает наглецам, оказавшимся в неустойчивой позиции. — Она метнула взгляд и с удовольствием заметила понимающую улыбку супруга. Игра словами была отнюдь не случайной. Осторожная дерзость и смелая уязвимость — можно ли лучше описать эмиссаров Легиона, приходящих к аристократам с дерзкими предложениями мира и уклончивыми угрозами? — Может, — задумалась она, — это выжившие хранители, — но тут же покачала головой. — Не могу измерить глубину глупости Илгаста Ренда.
— Если ему донесли новость о резне в доме Андариста, Манелле… неужели нельзя извинить этого неистовства?
— Пусть бы лупил кулаками по дереву. Нельзя расточать тысячи жизней ради тщетного жеста. Из-за него все мы кажемся безрассудными рабами низких желаний. Забудь Урусандера — это не его игра. Хунн Раал умен.
— Когда трезв.
— Любая его ошибка предназначена лишь отводить глаза, милый.
— Могла бы взять нас в поездку книзу, — сказал Хедег. — Это намеренный ход.
Манелле пожала плечами: — Мы могли бы поступить так же у врат Манелета.
— Чтобы показать раздражение, да. Но почему она злится на нас? Мы как всегда вежливы, хотя Дегалла высмеивает твои великие познания, а Юрег неуклюже пытается выведать мои секреты, но лишь бессвязно болтает.
— Спокойнее, муж. Мы терпением докажем, что лучше их.
Хедег промолчал. Не в первый раз она заканчивала разговор, постепенно сменив позиции. При всем блестящем уме она охотно уступает напору презрения. Не пришло еще время кровных свар. «Но терпение, как она и советует. Едва низкородные негодяи будут рассеяны, леди Дегалла, моя жена предстанет пред тобой с обнаженным клинком, припомнит все обиды».
— Никогда особенно не любила Хиш Туллу.
«Конечно. Красивее даже тебя, искуснее с любым видом оружия, кое ты потрудишься вспомнить. Разумеется, любимая, ты ее ненавидишь». Жена его поистине блестяща, но блеск гения не способен подавить бурление низких эмоций. Эрудиция предлагает иллюзию объективности, подобающей ученой даме, но истинный ее лик — лик испорченного ребенка.
«Ах женушка, если бы ты догадалась, насколько я снисхожу к тебе в любви…»
* * *
Дегалла подняла руку в приветствии. — Посланники трясов, — заговорила она, игнорируя присутствие хранительницы. — Едете в Харкенас? Искать ли нам в этом важный смысл?
Ведун — ей помнилось, что зовут его Реш, хотя она не была уверена — пожал плечами в ответ. — Леди Дегалла, Юрег Тал. Я заметил в свите два знамени. У вас в гостях леди Манелле и Хедег Младший. Любопытно, что же заставило знатных господ выехать в такое дурное время года.
Юрег отозвался: — Ведун Реш, вы нашли выжившую из Хранителей. Однако трясы не славятся щедростью и особенно сочувствием. Она пленница?
Третий спрятал лицо под капюшоном из черной волчьей шкуры, плащ скрывал фигуру, но что-то в его позе позволило Дегалле заподозрить, кто именно старается остаться неузнанным. Она слышала о происшествии у дверей Палаты Ночи. Улыбнувшись закутанному, она сказала: — Мне передали, будто лорд Аномандер явил выдержку у порога святилища Матери Тьмы. Но известно также, что он не пребывает в Цитадели, оставив дела на Сильхаса Руина.
Реш склонил косматую голову. — О чем это вы, миледи?
— Как? Разумеется, о защите Матери Тьмы. Не думаю, что вход окажется открытым. Не для вас.
Слова ее не вызвали реакции мужчины под капюшоном. Возможно, она была неправа… Впрочем, она тут же развеяла сомнения. Да, это наверняка Кепло Дрим ссутулился, прячась в тени.
— Мы разделим путь, миледи? — поинтересовался Реш.
— На некоторое время.
Муж откашлялся. — Ходят слухи — есть знаки, что отрицатели остаются в лесах. Они разъярены.
— Если и так, мы ничего не слышали, — отвечал ведун. — Зачем нам бояться собственной паствы?
— Паствы? — Юрег нахмурился. — Как вы ответили летом на их мольбы?
— Мы предложили все, на что были способны.
— Убежище для детей, да, чтобы упрочить ваше будущее. Но, похоже, мало кому удалось дожить до прихода к монастырским вратам.
— Эти вопросы тревожат знать, Юрег? Если так, почему?
— Нейтралитет ничего вам не даст, — ответил муж Дегаллы. — Вами правят дряхлая старуха и старик еще дряхлее. Пассивность и боязнь перемен портят любое их мгновение, и неуверенность явно заразила всех остальных. Если лорду Урусандеру суждено выиграть войну, неужели ты думаешь, ведун, что он оставит вас в покое? Или, точнее, Хунн Раал оставит вас в покое? А новая жрица Света? Вашей вере нет места в любом раскладе.
Хранительница фыркнула. — Жалкие слова. Вам ничего не скрыть. Леди Дегалла и Манелле меряются удалью мужей, количеством слуг и охраны. Очевидно, одна позвала другую на встречу — весьма запоздало, но таковы уж последствия скрытности. Я тоже была бы в затруднении. Что до нас… ведун Реш желает изучить природу Терондая. Волшебство сочится ныне по Куральд Галайну — это следствие дара Драконуса? Или Азатенаи Т'рисс? Не разумно ли оценить источники магии, прежде чем ухватиться за нее?
После долгого молчания Дегалла покачала головой: — Исследование узора на полу требует присутствия ассасина? Нет, хранительница. Но я буду верить в вашу невинность — сочтем, что спутники обманывают вас.
Тут Кепло Дрим наконец поднял голову и откинул капюшон. Улыбнулся Дегалле. — Я могу их слышать.
— Простите?
— Хедега и Манелле. Они говорят тихо, но стоят под аркой ворот, посылая сносное эхо. Я слышу каждое их слово.
Дегалла обернулась и уставилась на далеких гостей, на длинную извилистую дорогу. — Невозможно!
— Что они говорят? — спросил Юрег.
Странные глаза Кепло смотрели на Дегаллу. — Наслаждаются пренебрежением к вам, миледи. Хуже того, от Хедега исходит некий запах, намек на грядущее насилие, и жертвой будете вы. Словно облизывание губ или внезапная судорога удовольствия по коже лица, или темнеющие, словно пруд, глаза. Наслаждение предвкушением — для них это чувственный пир. Они давно делят ложе, буйствуя в мстительной похоти, и угли не погаснут никогда.
Юрег метнул Дегалле быстрый взгляд. — Манелле мнит себя превосходной фехтовальщицей.
— Не бойтесь, — продолжал Кепло. — Ум помогает ей одерживать победы, верно, но в деле со скрещенными мечами ее ждет неудача. Не нужен острый разум, дабы двигать рукой мастера оружия, тут требуется поддаться инстинктам и вере. Манелле не умеет отдавать контроль, однажды ее это убьет.
— Тихо, ассасин, — рявкнула Дегалла, но смотрела она на Кепло холодно и оценивающе. В нем есть что-то зловещее, что-то дикое и едва сдерживаемое… — Вы делаете предположения вне всяких разумных пределов.
— Вероятно. — Он послал ей хищную ухмылку.
Реш пошевелился. — Миледи?
— Ведун?
— Есть основания полагать, что лорд Урусандер не станет дожидаться конца зимы. Уже сейчас он готовит поход.
Похоже, предположения еще не окончились. — Вы открываете это нам… ради чего?
— У вас мало времени, миледи. Если лорд Аномандер покинул Цитадель, это небрежение обязанностями. Было бы мудрым избрать нового полководца. — Он замолчал и повел рукой. — Говоря честно, глядя со стороны… действительно ли Аномендер заинтересован в вашем деле? Я склонен думать, сей муж разъярен и одержим местью за брата.
— Вы вольны давать советы, ведун. Кого же предложите?
— Ну, того, кому больше всего терять и кто будет сражаться тверже всех.
Юрег тут же сплюнул. Дегалла уставилась на Реша в изумлении.
— Но все же, — проговорил Реш, — Драконус не особенно любим среди знати, верно? Несмотря на славу умелого командира и мастерство на полях брани. Несмотря на рвение, кое он готов будет проявить ради сохранения привычного порядка. Несмотря на неподкупный характер. Увы, бедняга свершил преступление: полюбил богиню и любим ею…
— Если так, она заключила бы брак!
— О? И это вас ублажило бы?
Дегалла молчала.
Голос Юрега стал хриплым. — Надеюсь, вы поспешите по своим делам. Смотрите на раскрашенный пол, ведун.
Равнодушно приняв дозволение, троица пустилась в путь и вскоре пропала за поворотом дороги.
— Он дразнил тебя…
— Знаю, что он делал!
— В этом ассасине…
— Забудь о нем.
— Жена?
— Та женщина, хранительница.
— Что с ней?
— Может, то была игра света, но на миг мне показалось: она носит златой венец. Корону.
— Я ничего подобного не видел.
Дегалла помолчала, потом качнула головой — Конечно. Ты прав.
— И все же… — пробормотал Юрег. — Не могу не удивляться…
— Чему, муженек?
— Если Кепло подлинно мог расслышать Манелле и Хедега с такого расстояния… не следует ли заключить, что он слышал и нас?
Она уставилась на мужа.
* * *
— Зачем ты говорил о Драконусе? — поинтересовалась Финарра Стоун, едва они отъехали подальше от господ.
Реш пожал плечами. — Они меня раздражали.
— И ты запустил змею в их опрятную постель. Тебе нравится быть мелочным?
Кепло удивил их, снова заговорив. — Прежде, хранительница, я был мужем, не ведающим сомнений. Пока не взглянул в глаза отца Скеленала, не увидел истину, которой не мог выдержать. Наш бог был убит, но до его смерти — десяти и десятки лет служб и обрядов — старик был чудовищем, забравшимся в наши ряды. Мы знали и ничего не делали. В его глазах, хранительница, я узрел отражение нас всех и не был польщен.
— Я не заметила ничего чудовищного. Но куда мне? Ваш храм умеет хранить тайны.
— Тайны, верно. Удивительно, знаешь ли, как быстро привычка к секретности пожирает честь, достоинство, верность и даже любовь. Берегись любого сообщества, что наслаждается тайнами — будь уверена, им не важны твои интересы, они не станут церемониться с невинными или, как они скажут, с профанами. Полный тайн разум шарахается от любой тени, ибо населил свой мир подозрениями.
— Ты описываешь ядовитую яму, Кепло, и я не хотела бы обитать в ней.
— Это сообщество создает мир, коему требуются тайные убийцы. Сообщество может говорить и действовать ради правосудия, но не верит в него. Единственная его вера — в эффективность и даруемую ей иллюзию контроля.
— В вашем мире, — сказала Финарра, — надежда бесплодна.
— Вовсе нет, хранительница. Плод выдерживается до зрелости и отдается непосвященным, и глупцы свободно шатаются по улицам, засыпая в переулках. Надежда — вино, забвение — награда. Мы льем их в ваши рты с момента рождения до мига благой смерти.
— Предлагаешь покончить с тайнами, Кепло Дрим?
— Мои глаза проницают любую тень. Уши слышат шелест чужих ног. У меня есть когти, чтобы вырывать скрытое, раскапывать сокровища. Но вообрази мой горький дар и его жуткие обещания. Гласность. Откровенность. Изнанка вывернута, лжецы вытащены на свет, подлые твари уже не могут лелеять секреты.
Ведун Реш громко засмеялся. — Он это любит, Финарра Стоун. Сулить… что-то катастрофическое.
Женщина вздохнула. — Я видела такие посулы тысячу раз… в глазах крепостного кота.
Повисла пауза. Реш снова засмеялся.
Морщась, Кепло поспешил натянуть капюшон, спрятав лицо.
* * *
Была девочка, вечно звенящая смехом, и хотя Лаханис носила ее имя, она мало что помнила о странном — и странно хрупком — создании, счастливо жившем среди Пограничных Мечей. Это воспоминание пребывало на летних лугах или бегало в тени огромных деревьев, и жуки жужжали в лучах солнца, а теплый ветер шелестел в листве. Ее преследовали мальчишки, но она же была быстрее всех и еще умнее. Юная, невозможно юная, она целилась в их желания и легко умела высмеивать за смущение, за тревожную потребность в чем-то большем. Откровения взрослых тайн, вероятно, испугали ее не хуже остальных… впрочем, этого она не могла вспомнить. Любое обращение к прошлому давало образ хохочущей девочки в середине сети, помыкающей всеми и не понимающей ничего.
Та девочка с переливами смеха принадлежала к миру иллюзий, еще не ставшему опасным, запутанным и предательским. Времена года сражались за обладание памятью, но каждый раз лето побеждало, наполняя мир прошлого душистым ароматом бриза и упрямых цветов, вестников короткой и яркой славы весны.
Смех потерян; Лаханис представляет его детской игрушкой, брошенной наземь и забытой среди клочков пожелтелой травы, что торчат среди заносов снега, будто поломанные корзины. Лето давно умерло, предсмертные стоны пропали в холодных ветрах, похороны стали новым сезоном. Осень хорошо потрудилась, заметая всё падающим пеплом листьев. А дитя, знающее лишь смех и лето, жительница того чудного многоцветного мира… да, ее косточки лежат где-то под блестящей кожей и мертвыми мышцами льда и снега.
Новое дитя принадлежит зиме, находит голос в скрипе ножей по камню, оживляется мимолетным теплом пролитой крови и вспоротых животов, когда последние вздохи вылетают белыми струйками, страх и боль пятнают чистоту снега.
Ей нет дела до Глифа и его резонов воевать. Ей плевать на горькое горе охотников, на отчаяние — они осознали, что никаким числом убийств не заполнят сосущую пустоту душ. Для Лаханис довольно, что можно убивать; и хорошо, что летний зеленый лес обратился в охотничьи угодья зимы, что она свободна от сетей прошлого.
При всем при этом, даже избегая жреца с покореженным лицом, она ощущала его внимание — словно нити ползут поработить ее. Лаханис было неуютно. Много есть способов охоты, и один из них именуется слежкой, рожденной из чрезмерного сосредоточения или одержимости. У него лицо мальчишки, переросшего детское смущение: тайна манит и соблазняет, игры кончились и все будет по-настоящему! Даже летняя хохотушка Лаханис понимала, что таких мальчишек лучше сторониться.
Она не считала, что жрец вожделеет ее. В его слежке было что-то изломанное, слишком слабое и нерасчетливое. Какая-то часть Нарада не могла оторваться от нее, то и дело Лаханис ловила его косые взоры.
Он поднялся в разгар ночи, когда воздух захолодел и обжигал легкие; вышел за поляну и встал среди почернелых скелетов — деревьев. Лаханис тоже выскользнула из-под шкуры, не забыв ножи.
Жрецам не место на войне. Они имеют привычку напоминать убийцам, что их образ жизни — преступление, извращение, что лишь безумцы готов строить мир на крови, на ярости. Пусть святоши благословляют, пусть клянутся правотой «нашего дела» в очах бога, их клятвы ломаются под ударами войны. Когда блещет нож, все лица одинаковы, любая смерть — лишь комок оборванных жил. Жилы свиваются в веревки, веревки в цепи. Каждая жертва — преступление, каждое преступление — шаг прочь от бога.
Скользя мимо сонных тел (охотники ежатся под мехами, тяжко дышат, видя мрачные сны, ноги и руки дергаются, повернутые вверх лица подобны лику смерти), она неслышно следовала за мужчиной, в нескольких шагах. Ножи были наготове.
И он заговорил. — Не так давно, Лаханис, кое-кто срезал с меня маску. — Он чуть повернулся, чтобы видеть ее краем глаза. — Он воспользовался кулаками. Что им двигало вот интересно. Я долго размышлял. Ночи и ночи.
Она молчала, тщетно стараясь скрыть ножи.
Он же продолжил: — Я издевался над ребенком, потому что тот был из знатных. Смеялся над его наивностью, зловеще обещал какие-то ужасы. Орфанталь, так его звали. Он не заслуживал такого. И когда я зашел слишком далеко, тот, кому поручили хранить мальчишку, избил меня до потери сознания.
Она продолжала молчать, удивляясь таким признаниям. Лица убитых ею кажутся комом бессмысленных черт, пестрой поверхностью. Одна лишь маска для нее важна, та, о которой он осмеливается говорить. Откуда он узнал, что у нее на уме?
Нарад продолжал: — Неужели не достаточно было бы одного тычка? Пусть бы даже пнул в лицо. Он был ветераном войн. Все знал о вспышках насилия, о том, как тонка нить цивилизации, как легко сорваться ему и ему подобным. Несколько моих неосторожных слов, пятилетний мальчик — и нить лопнула.
Она не могла шевельнуться, уже не желая заканчивать задуманное — не здесь, под кривыми сучьями и россыпью звезд. Слова Нарада проникли внутрь, словно землетрясение разрывало душу. И она сказала, не успев подумать: — Именно потому, Йедан Нарад.
Он склонил голову в сумраке. — Что ты имеешь в виду?
— Пятилетний ребенок.
— Да, знаю, я был жесток…
— Для этого и созданы дети, — прервала она, вдруг ощутив слабость, словно заболела. — Мальчик был в летнем сезоне. Даже не замечал тайн. Он был живым, Йедан Нарад, простым как пес.
— Я ни разу не тронул его рукой.
— Да. А он был слишком юн и не понимал слов. Но тот ветеран понимал, верно?
Повисло молчание. Наконец Нарад сипло вздохнул. — Дети еще живут в нас, Лаханис? Просто выжидают, наконец обретя мудрость и сумев понять старые раны? Пока какой-нибудь старый дурак не разбудит их — и тогда мальчишка заполняет мужчину, коим стал, и одного тычка не достаточно, вовсе не достаточно.
«Мальчик внутри. Девочка внутри, ее смех и ее лето».
Лаханис думала, что девочка мертва, она бесчисленные разы бросала ее в мусорную корзину и оставляла позади. «Девочка заполняет женщину, в которую выросла.
Я видела, как убивают мать, тетушек, братьев и кузин. Там, в конце лета. Но смешливая девочка носит нынче ножи, жилы ее напряжены, она снова бежит по иному лесу, горелому и безлистному».
— Вряд ли я дал ему утешение, — сказал Нарад.
«Ты вполне можешь ошибаться».
Наконец он обернулся к ней лицом — и заметил ножи в руках. Брови взлетели, он поднял глаза и мягко улыбнулся: — Я как раз хотел тебе кое-что рассказать.
— Давай, говори.
— Легион не станет прощать сделанное нами. Они придут за нами и будет битва.
— Лишь одна?
— Если нам не повезет.
— А если нам… ну, повезет?
— Да, в том все дело, наверное. При удаче мы посадим одно кровавое дерево и увидим с него целый лес.
Образ этот ей понравился. — Новый дом Отрицателей.
— Неужели? Ты была бы рада жить в таком?
Она пожала плечами, скрывая вспышку неудовольствия. Что за убогая перспектива! — Столько битв, чтобы закончить войну. Не так ли бывает, Йедан Нарад?
Он отвел глаза. — Я надеюсь снова повстречать Орфанталя и предложить извинения.
— Он даже не вспомнит обиды.
— Нет?
— Нет. Если он что-то помнит, Йедан Нарад, то кулаки и сапоги ветерана и как ты упал без сознания. Это он помнит.
— Ах, так… какое невезение…
— Пес дрожит от резких слов, но убегает от пинка. Лишь одно из двух может сделать пса злобным.
— Он ударил меня, не мальчишку, — зарычал Нарад, словно была разница.
Она повернулась и спрятала оружие, сделала шаг и замерла, оглянувшись. — Не смотри на меня больше.
— Лаханис?
— Тебе меня не спасти. Нечего спасать. Нечего благословлять.
Он молчал, когда она уходила.
Вернувшись к остывшим мехам, она свернулась и постаралась побороть судороги холода.
Священникам не место на войне… но она начала понимать, почему они присутствуют в любом военном лагере. «Благословлять надо не в день битвы, но в беспокойную ночь после битвы».
* * *
Свадебный наряд сгнил, но запах насилия оставался свежим; он овеял Нарада, едва явилась она.
Она встала рядом, почти касаясь рукой. — Кто-то сегодня носит корону.
— Какую корону?
— А другой должен отвернуться и пропасть. Нужно разбавить королевскую кровь, принц.
Он потряс головой. Смутные заявления были сами по себе тревожны, но настойчивое повторение незаслуженных и нежеланных титулов приводило его в ярость. Нарад смотрел уже не на лес. Между двух морганий мир успел преобразиться. Перед ним на мерцающих волнах серебристого моря качался остов дракона — то приближался к берегу, то снова сдавался на волю суетливых волн. След крови и мяса пьяной линией тянулся от чешуйчатого тела на пляж, туда, где стоял Нарад, и оканчивался восклицательным знаком меча. Сам он тяжело дышал, маслянистый пот застывал на красно-полосатой коже.
— Ее звали Леталь Менас.
— Кого?
— Драконицу, мой принц. Она была объята горем и гневом. Тропа привела ее сюда, в наши владения. Или скорее, сквозь них. Когда Тиамата в последний раз сливалась, когда начался пожар и все, что они мнили своим, стало единым, Сюзерен забрал жизнь мужа Летали. Гибель Габальта Галанаса, принц, предшествовала всему.
Он ощутил, как задвигалась челюсть, сжимая зубы. Вернулась привычная боль в шее. — Всему? Ничто ничему не предшествовало, королева. Брешь. Случайность. Возможность…
Смех был мягким, но коротким. — Йедан. У тебя дар к краткости, линиям прямым и четким, как та, что делит море и берег. Габальт Галанас был носителем нужной крови. Нужной целям Сюзерена. Тьма царила безраздельно, пока не потекла кровь. Сородичи должны были знать: никогда не доверяйте Азатенаям.
— Я ощутил возвращение убийцы…
— Не ты, принц.
— Не я?
— И все же твой дух задрожал от его возвращения, после того как сестра встала на колени, говоря твоему трупу слова, кои он не мог слышать.
— Но не я.
— Не ты. Еще нет.
Он провел грязной рукой по глазам, стараясь отмести представшую сцену. — Горе и гнев, говоришь? Кажется, я обречен вставать на пути подобных чувств.
— Даже у Тиаматы была слабость. Полчище можно разорвать, убив всего одного. Но как угадать, которого? Каждое слияние изменяет порок. Спроси себя: как Драконус угадал его?
Он фыркнул: — Это просто. Тьма безраздельна. Он знал своих. Не разбей смерть Галанаса слияние, он погиб бы под яростью Тиаматы, и ничего не случилось бы.
Она вздохнула. — Можно ли винить Драконуса?
Пожав плечами, оправившийся от страдания Нарад стряхнул драконью кровь с клинка.
— Осторожнее, — предостерегла она. — Как бы частица крови не нашла путь в тебя. Не хочу увидеть в тебе чужую ярость, чужое горе и не твои воспоминания.
— Не бойся, — пробормотал он. — Во мне не осталось места.
Белесая рука легла на плечо, тембр голоса изменился. — Брат мой, столь много я должна сказать тебе. Ах, если бы могла. Поклонение меня сердит. Понимаю очень хорошо, хотя и снисходительно, это странное извращение: пленить меня на холсте. Но не надо услаждать тщеславие…
— Моя королева, я не тот брат.
— Не тот? Так скажи, прошу, где Крил? Он так жаждал моих глубин, а во мне их просто не было! Его любовь была драгоценной мантией, наброшенной на мелководье моей личности, но как ужасно он заблуждался, как осквернял свою веру!
Нарад обернулся и в первый раз увидел ясно юную женщину в подвенечном уборе, не королеву, не великую жрицу, желанную многим, но мало чем благословленную. Лицо сбросило маску горя, маску шока, последнюю маску улетающей жизни. Глаза ее смотрели из места, ведомого лишь мертвецам, но чувство потери и смущения сумело преодолеть даже эту пропасть. Нарад протянул руку, погладил ее хладную щеку. — Я был любовником мужчин. Но в последние дни… я никому не рассказал о терзавших меня видениях. Как я ступал из одного времени в другое, и единственным постоянством была линия берега — о, и кровь.
— Значит, — промолвила она, — оба мы потеряны?
— Да. Пока не окончится пьеса. Лишь тогда наш дух обретет покой.
— Сколь долго? — воскликнула она. — Сколь долго должны мы ждать конца страданий?
Нарад взвесил в руке меч. — Видишь — буря возвращается. Не очень долго, склонен я считать. Совсем недолго, моя королева. — Еще не закончив речь, он уже знал: это ложь. Но придется держаться фальшивой уверенности — ради нее.
Она спросила: — Нарад, кто убил Драконуса? Кто сковал его в мече, в собственном творении? Я не понимаю.
Он помедлил и не обернулся. — Да. Именно. Это странно, — признал он. — Кто убил Драконуса? Тот же, кто его освободил. Лорд Аномандер, Первенец Тьмы.
— Еще один, — зашипела она, — которого не готов был рисовать брат. Скажи, принц, откуда ты всё знаешь?
Силуэты скучивались за пеленой, яростной стеной. — Ответ есть, но лишенный смысла. — Он колебался. Оглянулся на нее. — Говоришь, корону кто-то носит?
Она кивнул, выцветая и пропадая.
— Кто? Когда я ее повстречаю?
Она исчезла.
Он встал лицом к морю, взгляд скользнул по остову убитой им драконицы. «Леталь Менас. Чувствую твою кровь в теле, жар всего, что ты знала и ощущала. Однако в сравнении с чувством вины ты — просто шепоток. И все же… откуда ты узнала то, что знала?
На вашем языке, Элайнта, менас — имя для Тени. Имя, которое ты так старалась дать узкому пляжу, Эмурланну. Твой голос доносится из наполовину зримого, из места ни здесь ни там, и в сумерках — словно наспех начертанных взмахом сухой рваной кисти — я вижу трон…»
Еще взмах ресниц — и перед ним лес, угрюмый даже в зимней белизне и черноте. Восток окрасился белесой зарей. Он дрожал, суставы окоченели, он не чувствовал ног в набитых соломой сапогах. Послышались шаги; он обернулся и увидел Глифа.
— Йедан Нарад, ты задержался в Дозоре. Видения обессилили тебя. Идем, костер разожжен.
Он смотрел на отрицателя. — Вас использовали.
Глиф неловко пожал плечами. — Мы сделали мщение богом.
— Простой ответ, но сомнительный.
— Так кто, Йедан Нарад?
— Кто-то, ищущий убежища. Против того, что будет. И он потратит наши жизни, Глиф, чтобы защитить свою тайну.
Впервые Глиф показался ему неуверенным. Взгляд скользнул прочь и вернулся. — Ты обещал нас лорду Аномандеру.
— Нет. Он тоже неведающий игрок.
Вздох Глифа поплыл в морозном воздухе. Вдох и выдох. — Я лучше буду верен богу мщения.
Нарад кивнул. — Легко кормить, но невозможно ублажить. Вижу поклонников без числа, веру слишком упрямую, чтобы умереть, слишком глупую для мудрости. Но если я — верховный жрец, берегись! Моя жажда мести не ищет чужих лиц. Только мое.
— Ибо остальные мертвы.
— Остальные будут мертвы. Да.
— Йедан Нарад, в то день я найду тебя.
— И сделаешь что должно?
— Да.
— Отлично, — бросил Нарад. — Рад слышать.
— Позавтракаешь с нами, Йедан Нарад?
Поглядев на костер за спиной Глифа, он заметил, что даже завернутая в шкуру Лаханис ищет местечко потеплее. — Да, — сказал он. — Спасибо.
* * *
Сержант Тряпичка преодолела половину пути к монастырю Яннис, когда конь поскользнулся на льду, скрытом под тонкой пленой снега, и упал, хрустя костями и визжа от боли. Пытаясь соскользнуть с седла, Тряпичка неловко плюхнулась среди усеивавших склон валунов, сломав плечо и ключицу.
Травма, казалось, позволила холоду заползти в тело; она сидела на склоне, тяжело дыша от боли и следя, как животное бьется на скользкой тропе. Снег запятнали грязь, конский кал и капли крови. Ноздри скакуна раздувались, глаза выпучились. Она могла бы вонзить ему клинок в горло, подавляя печаль мыслями о милосердии. Но даже пошевелиться оказалось трудно.
«Полпути. Кто так жестоко со мной поигрался?» Ни шанса вовремя добраться до трясов, ни шанса предупредить о близком нападении. У нее нет даже уверенности, что возможно вернуться в Манелет.
Дорога вела ее вдоль низких холмов на восток. Сейчас она сидела спиной к зубчатой возвышенности, ровная долина казалась чуть белее неба. Близилась новая буря.
Хрип коня разбудил ее от дремы — она чуть не заснула, не упала в нечто бесформенное и странно теплое. Тряпичка поморгала, рассматривая животное. Оно уже не сражалось за жизнь, а лежало, тяжело дыша, к пару выдохов примешивалась алая пена. «Легкое. Пробито легкое».
Вытащив меч, она поползла к тракту. Используя оружие как опору, втыкая в плотный лед, сумела встать.
— Наслаждаешься его страданиями?
Тряпичка развернулась, поднимая меч, но снова задохнулась от боли.
Стоявшая пред ней женщина была белокожей и златовласой. Худой, почти тощей, словно тело навек застыло во времени быстрого девического роста. Одетая в платье из льна и сапоги, похоже, связанные из травы, она стояла, не замечая холода.
Чужачка была безоружной, так что сержант обернулась в сторону коня. Приготовила меч, глядя на бьющуюся яремную жилу. Но рука коснулась здорового плеча, женский голос донесся на теплом, ласкающем щеку дыхании: — Это был просто вопрос. Теперь я вижу: ты готова была избавить его от мучений.
— Я ранена, — сказала Тряпичка. — Не смогу ударить сильно, так что нужна точность.
— Да. Вижу. Можно помочь?
— Я не отдам тебе клинок.
— Нет, что ты. — Рука женщины соскользнула, она прошла вперед, став между Тряпичкой и умирающим конем. Села на корточки и положила ладонь на шею животного. На миг показалось, что зверь утратил цвет, даже гнедая шкура выглядела серой — но иллюзия тут же развеялась. И, видела Тряпичка, конь уже не дышит, глаза закрылись.
— Как ты это сделала?
Чужачка выпрямилась. — Я многое узнала о милосердии, — улыбнулась она, — от подруги-хранительницы. Мой поступок тебе по душе?
— А имеет значение? Сделано. Я скакала на восток.
— Да.
— Нужно доставить послание.
— Теперь оно запоздает. К тому же ты ранена, близится шторм, он добавит тебе страданий.
Тряпичка подалась назад. — Если хочешь покончить со мной, как с конем… я стану возражать.
Женщина чуть склонила голову: — Умей кони говорить, что сказал бы этот?
— Он умирал.
— Ты тоже.
— Нет, если найду укрытие в холмах. Переждать худшее время бури.
— Я воспользовалась пещерой. Недалеко. Пойдешь со мной?
— Особого выбора нет. Да. Но сначала… не поможешь снять вещи с седла?
Вместе они подобрали снаряжение Тряпички. Конь еще источал тепло и, случайно коснувшись бока, Тряпичка вновь увидела мгновенную вспышку бесцветности. Отдернула руку и заморгала. — Ты видела?
— Что?
— Ничего. Не будешь так любезна, не донесешь их?
Женщина взяла сверток.
— Веди же, — попросила Тряпичка.
Снова улыбнувшись, женщина пошла вверх по холму. Осторожно ступая, щадя раненую сторону, Тряпичка брела следом. — Ты не назвалась, — бросила она.
— Но и ты не сказала свое имя.
— Сержант Тряпичка. Ты упоминала подругу. Я знаю… знала многих хранителей. Кто был тебе подругой?
Они обогнули вершину и начали спускаться вглубь холмов. — Ее звали Фарор Хенд.
Тряпичка не сразу отозвалась: — Вполне вероятно, что она мертва.
— Нет. Она жива.
— Ты ее видела после битвы?
— Она жива.
— Ты та, которую зовут Т'рисс. Азатеная.
Сейчас они шагали по узкой извилистой тропе в обрамлении отвесных известняковых стен. Через пятнадцать шагов тропа внезапно вывела в низинку, усыпанную осколками камней, среди которых попадались и куски штукатурки. В стене зияло устье широкой и низкой пещеры.
Тряпичка прищурилась, изучая сцену. — Это было замуровано. Крипта, верно?
Т'рисс стояла лицом к пещере, прижав пальчик к губам. — Крипта? О да, полагаю. Там было тело.
— Бегущего-за-Псами?
Она обернулась к Тряпичке, поднимая брови. — Бегущие-за-Псами. Крепкие, да? Широкоплечие и сильные, толстые кости, тяжелое вытянутое лицо, а глаза мягкие, синие или серые? — Она покачала головой. — Нет, не Бегущий.
Тряпичку уже трясло. — Мне нужно внутрь. Нужно развести огонь.
— Он уже разведен. Расселина вверху забирает дым, хотя дыма и немного. Кости очень стары, полагаю я, раз пылают так охотно.
— Азатеная, — пробормотала Тряпичка, — в нашем мире ты неуклюжа.
В укрытии пещеры, сразу за крутым поворотом Тряпичка нашла созданный Т'рисс очаг, увидела бедренную кость — белые трещины на черноте и оранжевый блеск нестерпимого жара в каменном круге. Кость, поняла Тряпичка, толще ее руки, да и в длину больше расстояния от плеча до кончиков пальцев.
— Нет, — сказала она появившейся Т'рисс, — не Бегущий.
На оставленном ими тракте труп коня снова замерцал, становясь одноцветно-белесым; через мгновение зверь кашлянул и неловко встал на вдруг окрепшие ноги. Кровь вокруг ноздрей успела замерзнуть, новый струек не появилось — зверь размеренно дышал, прижимая уши и озираясь в поисках седока.
Но женщина пропала, седло было снято и валялось слева от дороги. Даже мундштук не забыли вынуть изо рта.
В ветре чувствовалась близость снегопада.
Внезапная мысль о теплом стойле и уюте крепости Манелет заставила коня зашевелиться. Ровный галоп по твердой и надежной дороге вполне мог привести его назад до заката.
* * *
Ветер так завывал, что стук в двери не сразу вызвал ответ. Наконец ставня открылась, на нее уставилось чье-то лицо.
— Во имя милосердия, — крикнула она. — Ищу убежища!
Глаза окинули ее — грязные волчьи шкуры накинуты на тело, тряпки покрывают руки грубым подобием варежек, шерстяной шарф заледенел, защищая рот и нос. Взгляд сместился, обшаривая пространство.
— Я одна! Одна и замерзла до смерти!
Лицо исчезло, она слышала лязг вынимаемых засовов. Затем дверь распахнулась внутрь. Горбясь под ветром, она перешагнула порог.
Внутри монах стоял перед второй дверью, пока другой закрывал внешнюю.
Неуклюже сбивая ледяные осколки с плаща, она сказала: — Руки совсем онемели.
— Зима не щадит никого, — отозвался монах, опуская засовы. — Глупо было выходить в путь.
— Конь мой поскользнулся и сломал ногу.
— Ты бледна, — заметил второй монах и постучал во внутреннюю дверь. Та открылась. Во дворе стоял ребенок, держа в руке фонарь — хотя свет едва ли мог побороть силу ночи.
— Скорее отморозила щеки, — сказала она, скользя в проем двери. Помедлила, щурясь на второго монаха.
— Слишком ровный тон для… — начал тот.
Острие ножа вылезло из обмотки на руке лейтенанта Эск, угодив монаху в подбородок. Едва мужчина упал на руки приятелю, Эск махнула второй рукой — нож врезался в висок ребенка. Она отпустила рукоять и прыгнула к первому монаху, нанося удар, заполняя глазницу холодным железом — до перекрестия.
Оставив и это оружие, Эск поспешила открыть засовы наружной двери. С трудом оттянула створку.
Присев среди снеговых вихрей, солдаты ждали ее. Один жест, и все побежали во двор.
— Заберите труп мальца — тащите вон туда. Заметите снег. Пусть унесут фонарь — нет, не зажигать. Прямо через двор, в главный дом. Ты, Прилл, оставайся с капралом Парелендасом. Первый взвод направите к восточному зданию — это казармы. На случай, если они сумеют вырваться. Сержант Телра, бери троих и к казармам. Подпереть двери и не жалейте масла, особенно у окон. Закончите — сразу поджигайте. Рафадас, ты и Билат со мной, к главному дому. Ладно, давайте сделаем работу — у меня титьки отмерзли.
Тревоги не прозвучало. Где-то на тракте к западу от монастыря ее командир ведет остальные отряды. Если монахи-воины сумеют вовремя проснуться и выйти из казарм через забаррикадированную дверь, немногочисленным солдатам Эск придется драться… но если они смогут удержать ворота до подхода передового взвода Беханна, все будет хорошо.
А еще лучше, разумеется, если Халлид Беханн подоспеет как раз, чтобы послушать хор горящих в казармах.
А пока ей нужно выследить ее милость Шекканто. Говорят, она больна и прикована к постели. Рафадас и Билат шли следом. Эск отворила дверь главного здания и скользнула внутрь. Тепло овеяло ее со всех сторон, пахло готовым ужином. Фитили фонарей были завернуты. Трое солдат спокойно прошли в холл.
У камина стояла пара мягких кресел; в одном кто-то сидел, склонив голову и закрыв глаза. Из-под груды мехов едва виднелась голова и правая рука — серая кожа провисла во сне.
Эск подскочила, вытаскивая меч.
Вогнала лезвие в шею мужчины и тут же зажала рукой рот. Она видела открывшиеся глаза, но лезвие уже пронизало шею и кончик вырвался наружу, породив поток крови. Умирая, старик встретил взор лейтенанта, но глаза его казались ничего не понимающими. Последний вздох прошипел в ноздрях, рука Эск окрасилась алым. Глаза смотрели в ничто.
Вырвав меч, она отошла и огляделась. Прошипела: — Ищем комнату выше, куда стекается тепло. В центре, вдалеке от наружных стен. Билат, ты ведешь.
Однако, когда она пошевелилась, Рафадас задержал ее. Он осматривал убитого в кресле, разворошив меха и держа его руку.
— Лейтенант! — прошептал он.
Она и сама различила перстень с печатью и узоры выцветших татуировок.
— Вы только что убили Скеленала!
Эск оскалилась: — Что он тут делал? Хорошо, теперь нам не нужно идти на Йедан!
— Королевская кровь…
— Тихо, проклятый. Действительно думал, Халлид Беханн оставил бы ему жизнь?
Рафадас отступил.
Эск смотрела на мужчин, замечая потрясение на лицах. — Какого иного хрена вы ждали, дураки? Это гражданская война. Многие ли должны стоять на ступенях трона? А? Мы тут расчищаем путь. Скеланал мертв. Пора послать к нему женушку.
По ее расчетам, казармы должны были уже пылать — но дикий шторм заглушил все звуки снаружи. И все же кто-нибудь в доме может вскоре заметить бледные отсветы пожара.
— Пора уходить. Билат, идешь по лестнице первым. Рафадас, прикрой мне спину. За работу.
Они повиновались неохотно, словно завязли в патоке, но Эск сдержала разочарование и нарастающий гнев. Солдаты выполняют приказы. Это не оспаривается, не подвергается сомнению. Легион слушается командиров, и мир становится проще и лучше. Нет нужды раздумывать о пятнах королевской крови на левой руке или о целых струйках оной на мече. Скеленал не был королем. Он выбрал участь жреца, присоединившись к ордену поклонников бога, что ныне мертв. По ее разумению, он просто сделал неверный бросок костей, отчего будущее убийство стало если не обязательным, то вероятным.
Билат взобрался наверх лестницы и резко отпрянул. Жест руки заставил Эск и Рафадаса примерзнуть к ступеням. Он сделал пару шагов назад и склонился к уху лейтенанта. — Два стражника в конце перехода. По сторонам большой двери.
Чья-то небрежность и беззаботность, заключила она, позволила Скеленалу остаться в одиночестве. Старик тихо заснул в кресле у огня. Но здесь, перед вероятными покоями Шекканто, бдительность не утрачена. Эск хмуро опустила меч, закрывая краем волчьего плаща и, кивком велев солдатам оставаться на месте, прошла мимо, выйдя в коридор.
Оба монаха поднялись с деревянных стульев, на которых сидели у двери.
Улыбаясь, Эск приблизилась. — Мне сказали, что Ее Милость готова принять меня, хотя я прибыла поздно. Друзья, у меня важные вести от лорда Урусандера.
Монах справа сделал два шага вперед. На поясе висела секира с короткой рукоятью, но в руке он держал тяжелый тесак с кривым лезвием. — Конечно, — заговорил он. — Идите. Она будет рада встрече.
Смотревшая на монаха Эск едва уловила промельк движения слева. До монаха оставалось десять шагов, но Эск ощутила резкий удар в плечо, такой мощный, что ее развернуло. Опустив глаза, лейтенант заметила угодивший в плечо топорик.
Шок и внезапная дезориентация; она почувствовала, что ударяется спиной о стену.
«А, дерьмо. Никого не обманула».
Движение на лестнице — Рафадас и Билат неслись к ней, подняв клинки.
Монах добрался первым. Она подняла меч для защиты, ожидая выпада тесака и готовясь отмести его вбок. Да, так должно было быть.
Но монах метнул оружие, когда меж ними оставалось три шага. Новый удар сотряс правую руку, она видела, как меч выпадает и звенит о стену и пол. Брошенный тесак вошел между ребер, кривой конец пропорол легкое. Эск оседала по стене, рот заполнился кровью.
«Телохранители. Да, они точно хороши. Там, у ворот, нам слишком повезло».
Монах развернулся навстречу солдатам и — походя — провел по ее глотке тонким ножом.
Укол боли, внезапное тепло и… ничто.
Видя, как монах небрежно перерезал горло офицеру, Рафадас выругался и бросился на негодяя.
Меч давал ему преимущество, ибо монах вооружился лишь короткой секирой, а в левой руке держал охотничий нож. Он спокойно смотрел на приближение Рафадаса.
— Она пришла на переговоры! — крикнул Билат сзади.
— Она пришла на смерть, — отозвался монах.
Рафадас заревел и атаковал, рубанув наискосок, желая выбить из рук секиру или вообще перерубить руки. Но клинок прошел по воздуху. Чуть не упав, он отвел меч и принял защитную стойку, но что-то отклонило клинок, а нож коснулся виска с таким звуком, будто гвоздем пробили глиняный горшок.
Звук повторился эхом; Рафадас отступил, тряся головой. Зрение ухудшилось. Он вдруг понял, что не знает где оказался и что за странный тип проходит мимо. Стоял, ничего не понимая, а потом к нему подошел второй тип. Морща лоб, Рафадас смотрел, как тот небрежно махнул тесаком. Родилась смутная тревога, он попытался поднять руку и блокировать лезвие — такое острое, что может поранить — но рука не желала слушаться или оказалась слишком медленной. Лезвие рубануло шею, рассекая кожу, мышцы и кость.
Мир дико накренился. Рафадас созерцал пол, ринувшийся ему навстречу.
Билат закричал, видя, как голова Рафадаса слетает с плеч, хотя тело еще стоит. Через миг первый монах добрался до солдата. Выругав того, кто не позволил взять щиты, Билат попятился, размахивая мечом и удерживая напирающего монаха. Щит изменил бы всё. Не нужно было бы тревожиться о втором оружии, со щитом он мог бы напасть, блокируя топор, даже летящий — а потом меч быстро завершил бы дело.
Он кивнул себе и осознал, что сидит около лестничного проема. Пот заливал глаза и трудно было понять, что делают руки около живота — будто копают — но нет, они стараются затолкать кишки обратно в тело. Получается не слишком.
Щит. И меч. С ними все обернулось бы совсем наоборот. Не он сидел бы на полу.
Моргая и страдая от жгучего пота, он увидел: руки сдались и кишки вывалились наружу. Помнится, однажды он пытался вырыть отхожую яму в песке, но стенки осыпались, пока треклятая яма не стала шагов пятнадцати в длину и товарищи — все до одного хохочущие — не бросили веревку, чтобы вылезти по осыпи. Конечно, они заранее знали насчет песка. Ритуал входа, его выставили дураком… но как взаправду было обидно и стыдно!
Позор. Ну что за последнее воспоминание!
* * *
Жар объявшего казармы пламени заставил сержанта Телру и солдат отступить ко входу в главный дом, они решили дождаться возвращения лейтенанта, когда та завершит грязную работу.
Крики из казарм уже утихли. Никто не вышел наружу, а значит — ей и ее солдатам не придется благословить клинки. Зачастую война забывает о честной драке, становясь гнусным упражнением в разрушении, когда вокруг пожары и вы перешагиваете мертвые тела… как будто будущее успело отравить настоящее. В известном смысле это облегчает задачи, но мало кому удается избежать чувства, будто сегодня чего-то не хватает.
Жара и пламя, клубы черного дыма под сводом белых облаков — все напоминало ей о последнем виденном пожаре. Об имении, пустом жилище злой старухи. Да, честно сказать, там случилось нехорошее. Она перевыполнила приказы. Ну, еще честнее, она была пьяна.
Внимание ее привлекло движение у ворот; Телра оглянулась и увидела первый из взводов Беханна. Лейтенант Ускан шагал впереди — меч в руке, щит выставлен перед грудью. Телра подавила усмешку. Преувеличенная осторожность этого мужчины шепчет о трусости, если ей позволено судить.
Сержант ступила вперед: — Сир. Лейтенант Эск еще в главном доме. Мы застали их отряд неготовым — ни один не вышел из казарм.
— Давно? — спросил он.
Она нахмурилась, глядя в покрасневшее лицо. — Сир?
— Давно она в доме, сержант?
— Ну, раз вы сказали… времени прошло немало.
— Стойте здесь, — велел он и жестом приказал взводу идти за собой. Оттолкнул Телру и вошел в главный дом.
Телра отошла к троим товарищам, выждала немного и пожала плечами: — Что ж, добро пожаловать. Мы свое дело сделали.
Никто не ответил.
Она косо глянула на солдат. — У вас что, проблемы?
Трое мужчин молча качали головами.
И тут первые вопли раздались из окон главного дома.
* * *
Заря наливалась на небе, когда капитан Халлид Беханн наконец вошел во двор монастыря Яннис. И застыл, видя, как сержант Телра руководит солдатами, раскладывающими трупы. Множество трупов.
Он скривился и шагнул к Телре. — Сержант, где лейтенант Эск?
— Мертва, сир. Ускан внутри. Тяжело ранен. Вошел с восемнадцатью солдатами, сир, а вышли они втроем, едва ковыляя. Там были телохранители Шекканто, сир.
— Бездна подери, сколько их у нее было?
— Двое, сир.
Халлид Беханн не сумел выдавить ответ. Развернулся и оглядел тела, разложенные в три ряда. Мужчины и женщины казались изрубленными на куски. Почти у всех множественные ранения. Дым поднимался над ними, словно призрачная завеса. Жар от сгоревших казарм растопил снег во дворе, трупы лежали в лужах грязной красноватой воды.
Он оглянулся на Телру. — А вы не пошли на помощь?!
— Сир? Лейтенант Эск приказала охранять вход. Последний ее приказ.
— Очень хорошо, — чуть запнувшись, сказал Бехан.
— О, сир?
— Что?
— Мы нашли обоих. Шекканто и Скеленала.
— Скеленала? Отлично. Хоть что-то доброе вышло из заварухи.
Лейтенант Ускан сидел в главном зале, в плюшевом кресле около камина. В кресле напротив покоился труп, Ускан смотрел на него так напряженно, словно их прервали в разгар беседы. Брюки офицера были покрыты кровью.
Халлид Беханн тихо выругался. — Ускан.
Ветеран поднял стеклянные глаза. — Сир. Здание очищено.
— Вся ли кровь на тебе ваша?
— Вся, сир. Я не увижу восхода.
— Скажи, что телохранители мертвы.
Ускан оскалился в ухмылке: — Мертвы, но, как видите, далось это нелегко. Чертовски хорошо, сир, что остальные монахи пропали в пламени.
— Кто убил Шекканто? Ты, Ускан?
— Нет. Правда в том, сир, что ее никто не убивал. Она была мертва, когда солдаты выломали двери. Лекарь Хиск говорит, тело давно окоченело. Сир.
— То есть?
Ускан засмеялся. — То есть, сир, она померла вчера.
— Находишь это забавным, лейтенант?
Ускан склонил голову набок и плюнул кровью. — Бедняги-монашки охраняли труп. Убили восемнадцать солдат. И все ради ничего. Забавно, сир? Нет. Смешно до колик. — Он замолчал, бледный лоб пересекла морщина. — Я сказал восемнадцать? Неправда. Запишите… девятнадцать…
Халлид Беханн ждал, но быстро понял: Ускан более ничего не добавит, ибо мертв.
Командир отступил, глядя на два трупа в креслах, лицом друг к другу.
Телра появилась рядом. — Сир, нужно забрать тело…
— Нет. Оставим его здесь. Насколько можно понять, они со стариком сейчас делятся забавными историями. Остальных наших заберите. Мы все сожжем.
— У нас есть пленники, сир…
— Вот как?
— Слуги. Почти все дети.
— Найдите для них телегу. Отошлите в Йедан.
— Мы разве не атакуем монастырь, сир?
— Нет. Они потеряли вождей, монастырь полон вдов. Пусть скорбят.
— А мы, сир?
Халлид с изрядным трудом оторвал взор от трупов в креслах. — Мы в лес. С трясами покончено. Теперь разберемся с отрицателями.
— Да, сир.
— Временно повышаю вас до лейтенанта.
— Благодарствую, сир.
Офицер потряс головой. — Ускан никогда не казался солдатом того типа, которому суждено умереть в бою. Не так.
Телра пожала плечами: — Возможно, сир, он стал неосторожен.
Беханн поглядел на нее с интересом, но лицо женщины было непроницаемым. И это к лучшему.
