ШЕСТНАДЦАТЬ
— Вот наше проклятие: едва выйдем из детства, начинаем смотреть на невинность сквозь пелену печали.
Созерцавший пейзаж рядом с лордом Аномандером Айвис хмыкнул: — Милорд, мы многое потеряли, потому невинность так жалит нас.
Дыхание вырывалось плюмажами, быстро развеиваясь на крепнущем северном ветре. Зловещий сумрак дня становился только гуще.
Аномандер почти сразу покачал головой: — Склонен думать, друг мой, что ты описываешь лишь одну сторону предмета, ту, что смотрит внутрь. Как будто лишь границы твоей жизни имеют ценность, а всё, что снаружи, пусто и бесцельно.
— Похоже, милорд, я не понял.
— Подумай, Авис. Мы печалимся потому, что видим будущее ребенка. Суровые уроки, раны глубокие, но не подвластные пониманию, потери и неудачи — диктуемые судьбой ребенка или волей окружающих. Искусы убеждений, потеря веры, сначала в себя, потом — будто нас захватывает шторм — в любимых, отцов, учителей, хранителей. Вот раны, несущие потерю невинности.
Айвис лишь крякнул, вспоминая свое детство.
Аномандер вздохнул. — Сочувствие — не слабость, Айвис. Печалясь по потере невинности, мы напоминаем себе, что в мире есть и другие жизни.
С высоты башни им открывался северный лес, сплошная серая масса, полог веток и сучьев — словно рваный ковер терний. Густые, железного оттенка тучи пятнали небо над деревьями. Ветер плевал в лица ледяной крошкой. Близился снегопад.
— Нет иного пути, — произнес Айвис чуть погодя. — Живя, мы огрубели на путях жизни. Ничего нельзя исправить, милорд. Да уж, судя по рассказам, юный Вренек успел хлебнуть страданий полной мерой.
— Но разве он хоть раз задал вопрос, Айвис? Хоть раз удивился, что все идет так плохо?
— Насколько я слышал, нет, — согласился Айвис, скребя под бородой. Ледяные кристаллы повисли на усах. — В этом, милорд, он старше своих лет.
— Неужели дети должны задавать вопросы, на которые не решаются отвечать взрослые?
— Возможно. Если так, парень упустил шанс и ни о чем не думает. Решил, что должен уйти, и мщение его будет вовсе не детским. Какие-то роковые черты характера толкают его на такой путь. Он не задается вопросами. — Айвис помолчал думая, и пожал плечами. — Похоже, он какой-то дурачок.
— Какой жестокий мир, Айвис. Мы не различаем глупость и чистоту души.
— Гражданская война сделала всех циниками, милорд.
— Неужели? — Аномандер чуть пошевелился над мерлоном, бросив взгляд на Айвиса. — Голод по переменам. Он создает мир, в коем любое желание будет ублажено — мечом, кровью. Любой враг будет брошен на колени. Но в тот миг, Айвис, в день яркого триумфа — неужели мир замрет? Неужели само время прекратит ползти, наваливая одно мгновение на другое? Какой же мир предлагает эта невозможность? Зачатый умом и воспитанный в цепях, навеки лишенный свободы. Лелея ностальгию, друг мой, мы порабощаем себя.
— Милорд, не мы ли сражались за родину? Вы, я, Драконус и все? Не старались ли мы отбросить захватчиков? И не заслужили ли свободу?
— Да. Всё это мы сделали, Айвис. Но разве время неподвижно застыло в миг победы? Ты видишь нас стоящими с улыбками торжества, словно плененных картиной Кедаспелы? Победа принадлежит холсту, не реальному миру. Нет, здесь мы движемся. Урусандер и его солдаты ушли с поля битвы, чтобы оказаться в захудалых трактирах, увидеть блеклое утро. Знать? Снова в имениях, видит детей, ставших чужаками, жен или мужей, чья любовь остыла. — Он снова покачал головой и повернулся спиной к пейзажу за стеной. — Но эхо еще тревожит нас, мы мечтаем сделать тот миг вечным.
— Слышал, милорд, что вы отказали Кедаспеле. В портрете. Теперь, увы, слишком поздно.
— Поздно? Почему бы?
— Как, милорд? Он ослеп.
— Сейчас я охотнее доверился бы его руке, нежели тогда, Айвис. Думаю, пора принять предложение. Наконец он свободен рисовать как хочет, не споря с внешним миром.
— Сомневаюсь, милорд, что он подойдет к вам.
— Согласен. Но причина вовсе не та, что ты вообразил.
— Милорд?
— Он винит меня, Айвис. За изнасилование и убийство сестры. За смерть отца.
— Сошел с ума от горя.
— Мы припозднились. Я не спешил оказаться в месте свадьбы.
Айвис заметил, как владыка опускает руку к бедру, кладя на яблоко эфеса. — Назови я его Горем, тогда… но тут я оказался в одном лагере с юным Вренеком. Мщение, сказал я, поклялся с юношеским блеском в глазах, так уверенно, так яростно и убежденно. С того дня непрестанно гадаю: не было ли это ошибкой?
— Вы ищите Андариста, милорд. Ищите брата, чтобы все исправить.
— Мы поговорим, да. Но что за слова прозвучат? Сам не знаю. Но, говоря правду, я должен был бы вернуться в Харкенас. Если брат считает меня предателем, пусть так. Разве нет дел более важных, чем горе одного мужа?
— Или мщение другого? — Еще не закрыв рот, Айвис выругал себя за тупость.
Но, к его удивлению, Аномандер ответил горьким смехом. — Отлично сказано, Айвис. Я ведь признался, что боюсь? Страх и гонит меня на поиски Андариста. Страх неведомых, еще не произнесенных слов, и я спешу ответить… словно каждый миг разлуки выбивает очередной камень из моста, который должен пересечь один из нас.
— И, будучи смелым, милорд, вы делает первый шаг.
— Это ли смелость, Айвис?
— Да, сир. Слишком часто трусость носит маску оскорбленной чести.
Аномандер ненадолго замолк. — Был один жрец… Я встретил его по дороге. Оказалось, мы свершали одно и то же паломничество. — Он помедлил. — Новый особняк брата стал храмом. Похоже, ужас и кровь имеют власть освящать.
— В такое я верю, милорд, — отвечал Айвис. Взор его упал на курганы около места недавней битвы.
— Я кое-что видел, — продолжал Аномандер. — Когда жрец показался на пороге дома, кровь текла с рук, из отверстых ран, хотя он не был поражен железом. Кровь ответила на кровь. Кажется, друг мой, вера пишется потерями.
Айвис тревожно вздрогнул. — Мне жаль того священника, милорд. Он должен был быть благословлен чем-то лучшим, нежели собственная кровь.
— Я одержим снами — кошмарами — с той встречи. Признаюсь, Айвис: во снах я уверен, что раны на ладонях, кровавые слезы суть очи какого-то бога. Или богини. Жрец воздевает их между нами, свои руки, свои раны — и взор мой устремлен на алые глаза. Не могу моргнуть. Слезы становятся обещанием. Во сне я бегу, словно душа моя разбита.
— То место не свято, милорд, а проклято.
Аномандер пожал плечами: — Мы нашли каменные круги Бегущих-за-Псами, древние святилища, и объявили их проклятыми. Интересно, какие существа будущих веков найдут руины наших святых мест, чтобы сказать то же самое? — Он сипло вздохнул. — Я равнодушен к вопросам веры, Айвис. Могу лишь сомневаться в скороспелых обетах, столь эфемерных на устах, столь легко нарушаемых. Посмотри на войну. Посмотри на участь отрицателей. Узри явление Лиосан. Вера бродит по стране, словно жнец душ.
Наконец размышления Аномандера пришли к теме, важной для Айвиса. — Милорд, я ничего не слышу о лорде Драконусе. Не получил ни единого письма. Его нет, и я должен дерзнуть… В день битвы, милорд, я приведу домовых клинков Дома Драконс к вам и встану под вашу команду.
Аномандер молчал. Взгляд устремился к тяжелым тучам на севере. Первые снежинки устремились вниз, чтобы лечь в слякоть.
— Милорд…
— Владыка Драконус вернется, Айвис. Я оканчиваю бесполезную охоту. Если нам с Андаристом суждено расстаться, я выдержу эту рану. Уже назавтра уеду в Харкенас. Горе может наряжаться во власяницу уязвленной гордости, но месть не уступает ему в наглости.
— Милорд, — осмелился ответить Айвис, — лучше не надо. Возвращаться в Харкенас, то есть. Оставьте Драконусу место… которое он сам выберет. Не могу объяснить соблазн темноты, разве что… это сама суть его дара любимой женщине. Похоже, решения его необъяснимы и безответственны. А у вас есть знать, возможные союзники на поле брани.
— Они будут биться за меня, Айвис.
— Если лорд Драконус…
— Они будут биться за меня, — настаивал Аномандер.
— А если нет?
— Они научатся сожалеть об ошибках.
Угроза заставила Айвиса похолодеть. Он глядел на тучи, из коих лились спутанные струи снега и дождя. В кухне готовится обед, пир в честь нежданных гостей. В главном зале Азатенай Каладан Бруд сидит, словно плохо укрощенный медведь, в единственном кресле под стать грузной комплекции — в кресле Драконуса. С Великим Каменщиком остается, развлекая его, лекарь Прок.
В личных покоях леди Сендалат расточает внимание Вренеку, словно он может заменить ей сына — сына, которого нельзя признавать. Мальчишка почти оправился от испытаний, он спокоен, будто поседелый ветеран множества битв, но уже начинает сердиться от излишнего напора женской опеки. Хорошо, что Вренек оказался другом ее сына, но годы разделяют детей — Вренек старше, он не вел жизни балованного сына знатного рода. Айвис хорошо понимал, насколько неловко ему в обществе леди.
А еще стража ходит по коридорам крепости, поднимается на башни и спускается по витым лестницам.
— Милорд, — решился Айвис. — Вы обещали потолковать со спутником-Азатенаем о дочерях Драконуса.
Аномандер хмыкнул и согласно кивнул. — Сегодня же вечером, Айвис. Он, похоже, сам догадался, что в крепости кого-то не хватает. А меня тревожит сама мысль о магии. То есть… они дочери Драконуса, об их отношениях ты знаешь больше меня. Чем он ответил бы на такие зверства?
— Пока что, милорд, он ничем не ответил.
— Нельзя быть уверенными в его равнодушии. Вполне возможно, новости его не достигли.
— Милорд? Но я послал нарочного…
— Такие письма кладут у дверей Палаты Ночи, на столик, который слуги проверяют слишком редко. Сообразил ли Драконус, что его могут ждать письма? Может, и нет. Но я спрашиваю: как он отреагировал бы на весть, что одна из дочерей умерла от рук двух других? На убийства слуг в крепости?
Айвис колебался. — Милорд, я утомился, измышляя ответы, но не готов сказать наверняка. Он забрал побочного сына, в западные земли. Аратан, славный мальчишка семнадцати лет. Сейчас уже восемнадцати. Но дочери… они оставались детьми. Сводный брат перерос их, сир. Это выглядит зловеще.
— Он был к ним близок?
— К дочерям? — Айвис подумал и покачал головой. — Он терпел их. Спорить готов, данные им имена сами по себе красноречивы. Злоба, Зависть и Обида. Обида — та, которую убили и сожгли в печке.
Аномандер моргнул. — Эта подробность до сих пор пугает меня, дружище.
— Трудновато было бы забыть, — согласился Айвис. — Мы могли давно их выкурить, милорд, если бы не боязнь колдовства.
— Возможно, раз с нами Каладан Бруд, время пришло.
— Но вы скоро покинете нас, милорд. Сдержат ли их простые кандалы?
— Ни в коем случае, — заверил Аномандер, — мы не оставим вас без защиты. Впрочем, я не имею понятия о могуществе Бруда. Он оказался умелым мастером, умеет двигать камни и говорит о магии земли, будто хорошо с ней знаком. Есть ли у него что-то еще? Знаю не больше вас, и жажду узнать. Вечером мы обсудим этот вопрос.
— Благодарю, милорд.
— Но я лишь мост. Каладан Бруд стоит на той стороне. Моя скромная задача — побудить тебя пересечь пролет.
— И все же я благодарен, милорд.
— Вечер подбирается, друг. Не пора ли покинуть башню?
— Продрогшие мои кости рады будут любому теплу, милорд.
* * *
Леди Сендалат слишком напоминала Вренеку его собственную маму. Пока она одевалась к обеду, он выскользнул из покоев и бродил по крепостным коридорам. На перекрестках встречал стражников — ходят парами, светят фонари, руки крепко сжимают короткие мечи. На него смотрели с тревогой, упрекали за то, что бродит беззаботно.
В нем по-прежнему видели ребенка. Хотя он мог бы возразить. Мог даже напомнить: именно против детей они так насторожены, дети заставили их бояться, шагая по комнатам и коридорам с оружием наголо, дрожать от каждой тени. Старый образ мыслей насчет детей и ребячества сгинул навеки. Вренек ясно видел истину. В новый мир пришло то, что заставит делиться на обиженных и обижающих, и лично ему давно хватило обид. Возраст не имеет значения. Возраст вообще ни при чем.
Голоса в голове яснее всего говорили перед сном, но и в бодрствовании он слышал их тихое бормотание, неразборчивые слова. Казалось, они испуганы, ведь его по временам заставлял вздрогнуть неслышный окружающим крик. Похоже, они видят опасности, невидимые живым.
Вренек едва ли верил, что они именно те, кем назвались. Умирающие боги. Подобные сущности, даже умирающие, не заинтересовались бы Вренеком, мальчишкой из конюшен, ничего не успевшим свершить. Будущее стало для него единым моментом, мигом, когда копье вылетит, пронзая кожу и скользя по мясу и что там еще бывает под кожей. Копье украдет жизнь, имена в списке станут выцветать — одно на каждый выпад копья — пока лист не станет белым, пока жизнь не станет пустой.
Вот единственное его будущее, и когда оно окончится, когда задача будет выполнена, останется лишь смутный, размытый мир. Мечты о жизни с Джиньей. Но уже сейчас он яснее слышит зов забвения, и мир воображения кажется островом в окружении Бездны.
Бездна. Он слышал это слово как молитву и ругательство, будто двуликое нечто таится в темноте и кому знать — какой лик нащупает ищущая рука?
Ему хотелось передать свои мысли страже, показать, что он не просто ребенок. Но что-то мешало. Он начинал понимать: казаться ребенком — само по себе род маскировки, что окажется полезным в ночь убийств.
Может быть, умирающие боги предостерегают его от откровенности, хотя как понять?.. Он ничего не сказал о своих планах леди Сендалат и был уверен, что Первый Сын и Азатенай не раскрыли его тайну. Так что приходилось показывать себя дружком Орфанталя, последним приветом из Дома Друкорлат. Джинья тоже выжила, верно… но она оставалась второй тайной Вренека, он защищал ее от всего и всех.
Все так сложно и тревожно… госпожа желает держать его при себе, так близко, что он едва может вздохнуть, ощутив себя удобно. Нет, он не хочет оставаться в крепости.
Хотя его интересовали башни. Никогда Вренеку не удавалось оказаться выше второго этажа. Он лазил на деревья, но густые листья мешали смотреть вниз. А вот с вершины башни, верил он, ничто не помешает ему глазеть.
Все внизу будет знакомым, но высота преобразит вид, рождая что-то новое. Похоже, эта мысль неприятна умирающим богам в голове.
Вренек вошел в одну из башен, поднялся по спирали лестницы, оказавшись перед дверью из черного дерева. На неровной поверхности выступали капли воды. На камни пола натекла лужица, тут было холодно и вода местами замерзла, покрылась трещинками льда. Встав у двери, он смог ощутить волны холода изнутри.
Поглядев на тяжелый засов, Вренек сделал шаг…
— Не надо!
Он повернулся.
Мелкая девчонка присела на ступени лестницы. Она была в обносках. Тощее грязное лицо бледное, но не белое — значит, понял Вренек, она не принадлежит ни Матери Тьме, ни владыке Урусандеру. То есть такая же, как он. — Ты одна из дочерей, — сказал он. — Та, что убивала.
— Прогони их.
— Кого?
— Духов. Призраков. Тех, что кишат вокруг тебя. Прогони, и мы сможем поговорить.
— На вас все охотятся, — ответил Вренек. — Все в крепости. Говорят, вы убили сестренку, самую младшую.
— Нет. Да.
— Сожгли в печке.
— Она уже была мертвая. Мертвая, но сама не знала. Печка. Мы это из милосердия. Мы не такие, как все вы. Мы даже не Тисте. Твое имя?
— Вренек.
— Отошли духов, Вренек.
— Не могу. Не знаю как. И они ничего не могут. Они умирают.
— Умирают, но еще не умерли.
— Сейчас они боятся.
Девочка улыбнулась. — Меня?
— Нет. — Он указал пальцем. — Двери и того, что за нею.
Улыбка пропала. — Секретная комната отца. Тебе не открыть. Запечатана. Заколдована магией. Коснешься ручки — умрешь.
— Что такое Финнест?
— А?
— Финнест. Умирающие боги вопят про какой-то Финнест.
— Не знаю. Никогда не слышала. Еда есть?
— Нет. Которая ты из сестер?
— Зависть.
— А где вторая?
Зависть пожала плечами: — Попробовала задушить меня волосами. Я отбилась. Задала ей хорошенько. Утром. Она уползла, и я ее больше не видела.
— Вы не любите одна другую.
Зависть подняла руку ладонью вверх. Тускло-красное пламя поплыло над ней. — Мы обретаем силу. Если захочу, тут же стану женщиной. Вырасту прямо у тебя на глазах. — Свечение посылало щупальца, запястье будто обвили змеи. — Или могу стать похожей на… как там ее? На Джинию.
Вренек промолчал.
Зависть вытянула вторую руку, явив второй клубок огненных змей. — Я могу влезть в твой разум, Вренек. Могу, если хочешь, вытащить что-то наружу и раздавить. Твою любовь к ней. Могу убить ее. — Руки взлетели, змеи обрели головы, открыли челюсти с мерцающими алмазными зубами. — Мой укус ядовит. Я могу сделать тебя рабом. Или заставить полюбить себя сильнее, чем ты любил Джинию.
— Зачем бы тебе? Я просто мальчик.
— Мальчик, благословленный старыми богами — можешь думать, что они умирают. Наверное, они сами так сказали. Но, может быть, они вовсе не умирают. Может быть, Вренек, ты их кормишь своими грезами о крови и мщении. Чем старше они, тем сильней голодают и жаждут.
— Здесь голодаешь и жаждешь одна ты, Зависть.
— Я сказала. Я старше, чем кажусь. — Змеи влились в кожу рук, и она поманила его: — Забудь Джинию. Я много лучше, Вренек. С моей помощью ты прогонишь старых духов. Назад, в черную землю. Отдайся мне и я сохраню тебя навеки. Что до солдат, которые ранили тебя и насиловали Джинию, ну, мы с тобой покажем им такую боль, что разорвутся души.
— Лучше я обойдусь копьем.
— Тебе не подобраться близко.
— Лорд Аномандер поможет.
— Этот помпезный дурак? Он страшится магии. Я подумала было, что он достоин меня. Но нет. Волшебство, Вренек. Грядет новый мир и мы будем существами столь могучими, что сокрушим горы…
— Зачем?
Она нахмурилась: — Что зачем?
— Зачем крушить горы?
— Потому что можем! Чтобы показать силу!
— Зачем делать что-то лишь потому, что можешь? Зачем показывать силу, если ты знаешь о ней? Не могущественнее ли ты будешь, если не ломать горы, если вообще не показывать себя?
Зависть скривилась. — Старые боги питаются тобой. Отдайся мне, Вренек, и вместе мы ударим по ним. Сами напитаемся. Пожрем их и заберем силы. С магией ты найдешь солдат, где бы они ни скрывались. Еще лучше, Вренек: они вообще не смогут скрываться. — Она встала и шагнула навстречу. — Можем прямо сейчас идти к ним. Уйдем ночью и никто не помешает.
— Мне нужно копье…
— Я сделаю тебе новое.
— Не хочу новое.
Маленькие руки сжались в кулаки. — Ты откажешься от всего, что я обещаю, ради проклятого копья?
— И что? — сказал Вренек. — Айвис сказал, лорд Аномандер уже беседует с Азатенаем насчет вашей поимки.
Глаза Зависти сузились. — Я рассказала тебя слишком много.
Пламенные змеи возродились. Извиваясь, полезли с ладоней, широко раскрывая клыкастые пасти.
Что-то заклубилось перед Вренеком, сияющее и большое. Две змеи вонзили в это зубы, Вренек упал на пол от рева, раздавшегося в черепе. Ощутил смерть старого бога — будто кулак ударил в грудь; воздух вылетел из легких.
Что-то за черной дверью колотилось, расщепляя раму и роняя сажу с потолка. Вренек лежал, ошеломленный и беспомощный.
Зависть ударила снова, выметнув змей.
Другой бог вмешался, был ранен и умер в мучениях.
Зависть с хохотом ступила на площадку. — Поубиваю их всех, Вренек! Пока ты не сдашься!
Вренек смутно видел промельк движения за спиной Зависти — кто-то выскочил, прыгнул на спину. Руки плотно охватили шею, грязные ногти прочертили алые полосы по щекам, шее, лицу.
Завизжав, Зависть повернулась, но тяжесть второй девчонки заставила ее упасть на пол.
Вторая девчонка безумно засмеялась, царапая Зависть: — Не получишь! Ты его никогда не получишь!
«О, наверное, это Злоба».
Он пополз на край лестницы, не обращая внимания на стук за дверью, на сестер, что с рычанием терзали друг дружку ногтями.
Оставшиеся боги с плачем сомкнулись вокруг.
«Предупреди Азатеная, дитя! Предупреди Великого Каменщика! Эти две, эти две… эти две…»
Слова угасли, словно весь хор бормочущих внезапно упал за край утеса. Вренек ощущал полнейшее утомление. Он лежал на средней площадке лестницы, наполовину в тусклом свете коридора, наполовину в тени. Звуки драки, кулачных ударов доносились сверху; он с трудом понимал, почему их не слышат по всей крепости.
Вренек дрожал от холодного сквозняка над каменным полом. Откуда-то снаружи слышался вой ветра, трепавшего ставни и ударявшегося в толстые стены.
К ним пришла зимняя буря.
И еще звенел колокол к обеду, будто отдаленный гром.
Вренек сомкнул глаза и позволил темноте схватить его.
* * *
— Паренек любит блуждать, — объяснил Ялад. — Голод скоро приманит его к столу.
Все сидели в столовой палате, ожидая лорда Аномандера, Айвиса и Вренека.
Сендалат хмуро взглянула на стража ворот. — Вы описываете его, словно это пес.
Улыбка Ялада увяла. — Извините, миледи. Я не имел в виду неуважения. Но лорд Аномандер нашел его помирающим от голода, и малец еще не оправился.
— В жизни он вообще видел мало приятного. Готова принять часть ответственности за это. Нужно было противостоять матери, в которой горе питало жестокость. Она нападала на Вренека, ибо он был самым беззащитным. — Она покачала головой. — Многое нужно исправлять.
Сидевший напротив Ялада Прок схватил кубок. — Плоть исцеляется куда быстрее духа. Миледи, с этим ребенком требуется терпение. Может быть, ваша мать перестаралась с кнутом, но обычное равнодушие оказывается еще опаснее. Он не умеет доверять, даже не знает смысла самого этого понятия.
— Пусть меня не боится, — резко ответила Сендалат. — Похоже, лекарь Прок, вы презираете меня за откровенность любви.
Прок моргнул. — Можете полюбить и камень, но не ждите ответной любви. Миледи, у этого ребенка настороженные глаза. Раны обросли рубцами, они приглушают любое чувство. Можете видеть в сем порок, но уверяю вас: как тело защищается от повреждений, так и душа. — Он глотнул вина, спокойно глядя в ее сверкающие глаза. — Слишком часто мы бередим раны, желая исцелить. Весьма дурная идея, поверьте моему опыту.
— Остается простой факт, — сказала Сендалат. — Я не знаю, куда он пропал, несмотря на звон к обеду.
В этот момент вошли лорд Аномандер и Айвис.
Ощутив облегчение, Сендалат сказала сержанту: — Юный Вренек пропал, добрый сир. Страж ворот и лекарь думают, что я тревожусь попусту, а Великий Каменщик вовсе молчит. Я чувствую себя дурой.
Каладан Бруд отозвался: — До сей поры я не пытался искать посредством камней.
Аномандер хмыкнул: — Откуда такое нежелание?
Азатенай не отвечал.
Айвис обратился к Яладу: — Собери взвод и сообщи патрулям. Найдите ребенка.
— Слушаюсь, сир. — Айвис вскочил. — Миледи, снова прошу извинения.
— Мы поможем, — сказал Прок. — Мадам Сорка? Бидишан?
Вскоре все, том числе Вент Дирелл и Сетил, покинули палату, оставив Сендалат с гостями и Айвисом.
— Его отыщут, миледи, — заверил Аномандер, выбирая кресло и садясь. — Великий Каменщик, вы не объяснили свое нежелание. Не потрудитесь ли?..
Каладан Бруд с сомнением качнул плечами. — Эти дочери… кровь матери яростно бунтует в них. Со дня прибытия я чувствую, как они изучают пределы своих сил. Крепость переполнена, Аномандер — говоря так, я имею в виду не только существ из плоти и крови. Здесь обитает кое-что иное, и оно не радо моему появлению. Что же насчет Вренека… — Он снова пожал плечами. — У него появились замечательные защитники.
— Весь этот мистицизм меня утомляет, — зарычал Аномандер, хватая кубок. — Магия оказалась нечестивым искусством, она пробуждает в нас самое худшее.
Айвис молчал, но следившая за ним Сендалат заметила на лице какое-то больное выражение. — Мастер Айвис, вам нехорошо?
Мужчина почти вздрогнул от вопроса. Провел пальцами по седой бороде и ответил: — Кажется, волшебство сродни нам, спешащим отказаться от приличий и чести. — Он смотрел на Каладана Бруда. — Лес кишит духами земли. Я собственными глазами видел пролитие жертвенной крови, но не руками смертных. Великий Каменщик, говорят, ваша сила от земли. Что скажете о богине, распятой над землей на острых кольях? Острия пробили тело и даже череп, но она живет, она говорит…
Как и все, Сендалат уставилась на Айвиса. Ее ужаснула описанная картина, как и лицо мужчины, полное тоски и страдания.
После долгого молчания лорд Аномандер спросил: — Айвис, где ты встретил ту… богиню?
Айвис вздрогнул. — Милорд? В лесу, на поляне…
— Она еще там?
— Не знаю. Признаюсь, у меня недостало смелости вернуться.
— И она говорила с тобой? Что она сказала?
Хмурый Айвис отвел глаза. — Что мы проиграем. Что мир меняется и грядущее не сулит покоя. Что новое подобно будет ребенку на куче трупов. Живой короне, — заключил он хриплым шепотом, — над мертвой славой.
Чуть слышно выругавшись, Аномандер встал. — Довольно нелепиц. Тебе не почудилось, Айвис? Она там? Я поговорю с богиней — я не приму пророчеств о неудачах и смерти. — Он натягивал плащ. — Если не удастся, — добавил он с кривой гримасой, — я окончу ее мучения.
— Я хотел того же, милорд. Но она высмеяла меня. Уберите колья, и она поистине умрет. Чтобы жить, она должна страдать, моя богиня земли. — Он оглянулся на Каладана Бруда. — Как и земля страдает, в свой черед. Милорд Аномандер, Тисте, будто когти, прорывают плоть мира. Каждая борозда — славная победа. Каждый истерзанный клочок поля знаменует прогресс. Но это впустую. Убив то, на чем стоим, мы кончимся сами, и мечты о грядущих поколениях окажутся бесцельными.
К концу речи Айвис весь дрожал. Он схватил кувшин и выпил вина, залив рубашку.
Лорд Аномандер стоял как замороженный. Потом повернулся к Каладану: — Твой совет, Великий Каменщик? Или язык умер во рту?
Казалось, глаза Азатеная были прикованы к поверхности стола. — Страдающий жаждет разделить муки. Даже богиня. Она превратила отчаяние в искусство и наслаждается, найдя зрителя. Аномандер, ей нечего тебе сказать. Да, она рада будет обмануть. К тому же она не реальна.
Айвис скривился. — Я видел…
— Вы забрели в сон, мастер Айвис, но не собственный. В глуши есть места, где видения Спящей становятся зримыми. Чаще всего их видят уголком глаза, вспышкой — нечто смутное и полное намеков. Но если сны полны насилия, они могут задерживаться и даже произносить речи. — Он неловко пошевелил плечами. — Чаще всего это похоже на зверей. Псы или демонические коты с горящими глазами…
— Пронзенная богиня?
— Сон ее тревожен, мастер Айвис. Да, никто не станет отрицать, что Тисте нанесли земле множество ран. Атаки были жестокими и долгими, дикость умирает. Здесь, в вашей стране Спящая Богиня действительно кровоточит. Каждый деревянный кол — знак торжества прогресса. — Он поглядел на Аномандера. — Готов ли ты отказаться от всего, что сделано во имя цивилизации?
Глаза Аномандера стали настороженными. — Если выйду из крепости ночью, обрету я эту силу? Суждено ли мне найти богиню? Говори правду, Бруд, если хочешь заслужить уважение.
Широкое лицо Великого Каменщика растянулось, Азатенай оскалил зубы, показав длинные клыки. — Дерзость меня не пугает, Рейк, как ты успел понять. Предубеждения — тем менее. От одного ответа зависит всё? Но что, если ответ тебе не понравится? Какой дружбы ты желаешь?
— Так исследуй здешние камни и скажи, что тут обитает, — сказал Аномандер. — Между нами, — добавил он с горечью, — лишь один не сознается в слабостях и пороках. Мне считать тебя совершенством?
Каладан Бруд не спеша сомкнул глаза. — Тогда скажу яснее. Напустишь меня на крепость — и мало кто доживет до рассвета. Пробудив силу, я стану магнитом для дочерей Драконуса, полчища забытых богов, что берегут Вренека, и другой скрытой сущности. Волшебство питается волшебством. На заре особняк и почти все земли лорда Драконуса станут горелыми развалинами.
— Так кто тут дерзит и хвастает, а?
Каладан Бруд вскочил. — Разбудишь меня, Аномандер? Быть по сему.
* * *
— Мой!
Вренек сонно открыл глаза. Затылок ломило, волосы над холодными плитами пола отчего-то стали липкими. Он заморгал, глядя на низкий потолок — черные камни в густой плесени. Плечи вдавились в неровные стены, словно его засунули в саркофаг. Вренек попытался сесть, но голое колено грубо толкнуло в грудь.
— Лежи, дурак!
Зависть присела над ним, упираясь коленями в грудь. — Молчи, — продолжала она хриплым шепотом. — Мы между стенами. Нас могут слышать. Если нас услышат, придется тебя убить.
— Никого поблизости, — зашипел второй голос сзади. — Кажется, то был тревожный звон. Все сбежались в главный зал. Слышишь? Теперь ни звука. Хотя я слышала, как хлопают большие двери.
— Это демон колотил в дверь.
— Нет, не он.
— У тебя кровь в ушах, Злоба, потому что я тебе задала. Не удивительно, что ты слышишь всякое.
— Это была главная дверь. Не думаю, что в доме кто-то остался.
— Они не посмеют. Почему бы им? У нас заложник.
— Он никто. Бесполезен.
— Будь он у тебя, Злоба, ты бы так не говорила. Но он мой. Мой раб. Первый, и тебе его не забрать. Я впереди тебя, а это ты не любишь сильней всего, так?
— Скорее убью его, чем отдам тебе в рабы!
— Поздно!
Зависть встала Вренеку на грудь. Она почти ничего не весила. Внезапно разозлившись, Вренек потянулся и схватил ее лодыжки. Приподнял и толкнул назад. Вопль Зависти был кратким: она налетела на сестру. Драка началась снова.
Перекатившись на бок и потом на живот, Вренек встал на четвереньки. Обернулся: сестрицы лупили друг дружку кулаками и коленями.
Но тут девочки прекратили схватку. Сверкнули на него глазами.
— Убей его сейчас, — велела Злоба. — Если не ты, то я.
— Нет, не ты. Он мой.
— Просто убей его, Зависть!
— Ну ладно, ладно.
И тут весь дом, казалось, перекосило на сторону. Застонав, камни и плиты выплюнули грязь и пыль. Вой заполнил голову Вренека, он сжал виски ладонями.
Глаза Зависти широко раскрылись. — Что это было?
Вренек выдавил слова сквозь стиснутые зубы. — Азатенай, — простонал он, сумев заглушить нараставший стон умирающих богов. — Великий Каменщик, построивший этот дом. И сделавший Запечатанную Комнату, хотя не знал, для чего она понадобится Драконусу. Кто-то кормил пленника комнаты. Кормил дурными мыслями, делал сильнее. Но теперь чары спадают и оно пытается выйти.
Злоба испустила испуганный визг, оттолкнула Зависть. — Нужно выбираться!
Она убежала в узкий проход. Миг спустя Зависть, кинув последний взгляд на Вренека, побежала следом.
Рев голосов утих, оставив стонущее эхо, словно водой пропитавшее мысли Вренека. Его тошнило. Плечо царапалось о камни стены — он двинулся в направлении, противоположном пути бегства сестер.
Азатенай один остался в доме, если не считать Вренека и Зависти со Злобой. Остальные ушли. Умирающие боги застенали снова, понукая его бежать. Он достиг перекрестка и заметил линии света, пошарил в сумраке и нашел засов. Дверь открылась с лязгом, заскрипели каменные шарниры петель. Комната была не знакома Вренеку. Он вывалился наружу, позволив двери захлопнуться.
Огляделся, все еще ошеломленный. Низкий длинный стол занимал центр комнаты, вырезанный из единого куска дерева; по краям шли бороздки. Корзинки висели на крюках по всем четырем углам. На стене был ряд колышков, на которых развесили железные орудия — небольшие ножи, резцы, пилки с деревянными ручками, зажимы и шила.
В воздухе висел горький запах.
Раздался слабый вскрик, такой отдаленный, что он не обратил внимания. Вренек пересек комнату и встал перед инструментами. Выбрал один из ножиков. Лезвие оказалось удивительно острым, и Вренек удивился, для чего же эта комната с необычным столом и корзинками.
Другая, не потайная дверь вывела в коридор. Впрочем, это не почти не помогло — он даже не понимал, на каком оказался этаже, так что выбрал направление наугад и пошел. Духи бормотали в голове.
* * *
Все собрались в казармах. Звуки тревоги разбудили домовых клинков, Айвис порадовался, увидев почти всех одетыми и подобающе вооруженными. Камин в столовой набили свежими дровами, холодный воздух отступал.
Лорд Аномандер оставался у двери, словно готов был бросить вызов клыкам бури, ища встречи с пронзенной богиней. Сендалат в сопровождении Ялада и хирурга Прока, села ближе к очагу. Айвис следил за троицей. Подошел лейтенант. — Приказы, сир?
— Что? Нет. Да. Пусть солдаты собирают вещи — все нужное, чтобы покинуть имение.
— Сир? На нас напали?
— Неизвестно. Возможно. Знаю, снаружи зверская буря, но мы сможем найти убежище в лесу. Давай, Марек. Еда, вода, зимняя одежда, одеяла, палатки и кухонная утварь. — Не дожидаясь ответа, он пошел к камину.
— Миледи, Каладан Бруд отыщет Вренека. Можете быть уверены.
— Отчего вы так уверены? — спросила Сендалат. — Он выгнал нас на холод, Айвис. Предупредил о разрушениях… мое дитя там! Не верю этим Азатенаям. Их сердца холодны, глаза как камни. О, где же лорд Драконус? Он во всем виноват!
Ялад встал. — Мастер Айвис, я готов стать добровольцем, вернуться в дом. Возможно, каменщик занят ведьмами. Вренек мог оказаться меж двух магий — кто позаботится о жизни столь мелкой?
Айвис оглянулся и понял, что Аномандер следит за ними.
Вскоре лорд подошел ближе. — Сенд, — сказал он, садясь напротив и беря ее за руку. — Есть нечто жестокое в новой эре волшебства. Но я давно странствую с Брудом. Когда мы нашли Вренека, паренек был близок к смерти. Именно Каладан приготовил оживляющую похлебку. Это не поступок бессердечного.
Сендалат подалась к нему: — Милорд, вы знаете: я верю вам бесконечно. Если вы уверяете… я должна удовлетвориться.
Ялад сказал: — Мастер Айвис…
— Заботься о леди Сендалат, страж ворот.
— Слушаюсь, сир.
Гром сотряс здание, рождая удивленные крики. Аномандер торопливо вернулся к двери, что вела к площадке для муштровки. Внезапно вспышка ядовито-зеленого света озарила щели в ставнях, за ней последовал новый взрыв — осколки камней посыпались на крышу казармы. Солдаты ругались, хватаясь за оружие.
— Лейтенант Марек! Четыре взвода к конюшням, седлать лошадей. Конюший Вент, готовьтесь переводить лошадей на летний плац. Если успеем, они окажутся под укрытием деревьев.
Айвис проследил, как дом-клинки готовятся к выходу — Марек вертелся среди них — и подошел к Аномандеру. — Милорд, ваш друг не будет чрезмерно усерден, не так ли?
Первый Сын приоткрыл дверь, чтобы выглянуть. Снег облепил его с какой-то яростью, будто даже ветры разгневались. — Внешняя стена упала, — сообщил он спокойно. — Крыша над ней просто взорвалась. Но сейчас… ничего.
— Милорд…
Аномандер ударил кулаком по деревянной раме. — В Бездну колдовство, Айвис! Чувствую себя бессильным перед его властью. Какой город устоит перед такой атакой? Чей трон в безопасности, если может воспламениться сам воздух? Вот это Урусандер несет на поля брани?!
— Если так, милорд, ему должно ответить тем же.
— Кто из нас может?
Айвис не нашел ответа. Он тоже видел во дворе россыпь камней и сметенный с крыш снег. Стена справа от главного входа стояла уже не вертикально, массивные блоки выперло наружу. «Гостиная». На месте покатой крыши была пустота, лишь торчали, словно поднятые навстречу снегопаду кулаки, покореженные балки.
— Та башня, Айвис, что слева…
Айвис поглядел туда и заморгал. Из боков валил дым или пар — сквозь множество трещин в кладке. Однако не видно было ни пламени, ни другого света. Солдат потряс головой: — Башня, милорд… там была комната с запертой дверью. Запретная для всех.
Аномандер наполовину втащил меч и позволил ему снова скользнуть в ножны. — Неужели меня подводит мужество?
— Милорд, вас удерживает лишь мудрость. Если нет возможности противостоять таким силам, к чему напрасно жертвовать жизнью?
Аномандер горько рассмеялся. — Ах да, уроки мудрости. Если враг загнан в угол, совершенно беспомощный, скованный страхом перед неведомой силой… ну, я начинаю понимать тактические преимущества волшебства. Его даже не нужно приводить в действие… Увы, остается один вопрос: как этому противостоять? Как это победить? Айвис, дай ответ солдата.
— Как мы всегда отвечали на невозможный риск, сир? Маршировали туда, где ждет железный град. Скалили зубы врагу, а он проклинал нас за безрассудство. Истинный солдат, милорд, никогда не склонит голову пред магией — теперь я в это верю.
Аномандер хмыкнул: — Я почти слышу Скару Бандариса. Это его манера — хохотать, когда ничто не работает. Помню день, когда мы встретили последнюю орду Джеларканов… «Война?» вскричал он. «Да это еще одно название для дерьма, друзья. Так что держите головы повыше и плывите, спасайте поганые свои жизни!»
— Тогда, милорд, — решился Айвис, — если вы отойдете и дадите разрешение, я отыщу мальчика.
Взор Первого Сына вдруг просиял. Он отошел от двери. — Не медли, друг мой, иначе мне придется идти на подмогу.
— Это МОЯ ответственность, милорд. За вас и за всех.
Очередное сотрясение почвы, вспышка — теперь из восточной башни. Строение пьяно подпрыгнуло, с узких окон посыпались ставни.
— Милорд, прошу не ходить за мной. Если не вернусь, примете командование домовыми клинками.
— Спеши, Айвис. Похоже, эта ночь создана для смелых поступков. Я буду следить. Буду терпеть, как может лишь пристыженный.
Кивнув и не бросив взгляда на Сендалат, Айвис зашагал через осыпанный снегом, заваленный обломками двор.
* * *
Зависть хромала, спеша по пыльному переходу. Она ранила ублюдка, но и сама получила хороший урок. Стоять тут, восторгаясь хитрой засадой — это было ошибкой. Ответный удар походил на оглушительную пощечину, хотя тот был в другом углу столовой, более чем в десяти шагах. Ее ударила сила, поражающая размахом и злой мощью. Но еще удивительнее, что она выжила, пробив телом толстую стену и свалившись среди обломков. Тупо пялилась вверх, смутно сознавая: крыша вот-вот рухнет и неминуемо похоронит ее. Дикий выплеск силы заставил крышу подняться и разлететься по сторонам. Внутрь полился холод. Она задрожала и выползла из обломков, колено болело и едва ли готово было выдержать ее вес.
Азатенай пошел за Злобой.
«Думаешь, прикончил меня? Нет. Меня не следует игнорировать, дурак. Скоро поймешь!»
Она двинулась вдоль стены, огонь плясал на руках и ногах, согревая.
«Бедный дом отца, весь в руинах. Видишь, куда привело тебя небрежение?»
Магический взрыв снова потряс здание, будто кулак бога. Зависть задохнулась, услышав внезапный визг сестры.
Чрез миг Злоба вылетела в коридор. Рука раздроблена, осколки показались из кожи над локтем. Запястье и кисть вывернуты слишком сильно, большой палец торчит вперед. Леденея от восторга, Зависть уставилась на ранения ковылявшей к ней Злобы.
— Помоги!
За спиной Злобы появился Азатенай.
Зависть выбросила щупальца пламени, огибая Злобу и охватывая Азатеная.
Его вдавило в стену, но лишь на мгновение. Напрягая плечи, чужак подался вперед, пробиваясь сквозь сверкающую магическую волну.
Злоба пробежала мимо Зависти, не оглядываясь.
Что-то порвало змей Зависти в клочья. Девушка с визгом пятилась от наступавшего Азатеная.
* * *
С мечом в руке Айвис шагнул через порог. За нишей для одежды манил главный зал. Он вроде не видел движения в огромной палате, хотя огни камина порождали пляшущие, словно охваченные лихорадкойтени.
Через мгновение он заметил мальчика. Вренек стоял на коленях перед камином, бросая дрова в странном механическом ритме. Горящая древесина громоздилась и пылала, часть дров вывалилась наружу.
— Вренек!
Мальчик не обернулся, не показал вида, что услышал свое имя.
Айвис подошел. По спине пробежал неприятный холодок.
В яростных языках пламени он почему-то увидел лицо. Женское, круглое и мягкое, глаза сулят вечную теплоту. Айвис ощутил, как ноги сами несут его к очагу. Едва услышал лязг выпавшего из руки клинка.
«Она… она прекрасна…»
Он уже был рядом с мальчиком, чувствовал бурный жар огня, соблазнительный, словно долгий поцелуй. Видел руку, манящую еще ближе.
«Айвис. Знаю тебя. По воспоминаниям благого Раскана знаю тебя. Чуешь ужасающее волшебство, нас окружившее? Ползущее по проклятому дому? Манит, да? Сладкое как ласка. Погляди на малыша. Жаждет соединиться со мной, но защитники — они сопротивляются, хотя мы родня. Я говорю им: моя утроба сможет вместить всех. Их, мальчика, тебя. Я смогу уберечь тебя от мелких тварей — ох, Драконус, что мы наделали! Да, любимый, можешь гордиться, но помни об острых гранях!
Я уберегу вас. Приди, Айвис. Тебе не снился огонь? Здесь, в крепости? Решетки из пламени для девчонок. Решетки из лопнувших камней, мусора, черных балок, и надо всем — когда погаснут наконец угли — славный саван снега. Пусть выкарабкиваются — это займет их на месяцы, если не годы.
Иди же, напитай огонь, и за подарок я отблагодарю тебя. Мой сладчайший поцелуй, мои поглощающие губы, мое алое всё».
Горящие поленья выпали, рассыпавшись по толстым коврам. Одно легло рядом с ножкой стула, язычки пламени тянулись кверху.
Айвис встал на колени рядом с мальчишкой. Они вместе, слаженно совали в огонь новые дрова.
«Тепло». Айвис улыбался. «Зима здесь умирает. Здесь и сейчас.
Зима умирает».
Пламя смеялось, окружая их.
* * *
Сендалат покачивалась, крепко обняв тело руками. «Мой мальчик. Я потеряла его». Она видела, как Айвис покинул казармы, заметила, что они с лордом Аномандером взволнованно прощались, словно расставаясь надолго. Видела, как собирают вещи дом-клинки, будто готовые сбежать. Обещания Первого Сына таяли в памяти. «Мой сын там. Ялад высмеял меня за тревогу — но поглядите на нас».
— Госпожа…
Нахмурившись, Сендалат постаралась сосредоточиться на лице говорившего. — Лекарь Прок. Что там? Что случилось?
— Крепость загорелась. Кажется, я должен предупредить… Не пламени нужно опасаться — убивает чаще всего дым.
— Пожар?
— В главном зале, миледи. Передняя блокирована — там не прийти никому. Но есть другие выходы. Например, пристрой у кухни. Вренек о нем знает, уверен.
— Дом горит?
— Айвис — мужчина смелый.
Она оглянулась на лорда Аномандера, однако Первый Сын не шевелился. Стоял в дверном проеме, на фоне кружащегося снега. — Он что-нибудь сделает, — сказала она. — Он всегда защищал меня.
Ялада вызвал наружу кто-то из клинков: лошади взбесились в конюшнях. Потом раздались крики и лекарь Прок встал: — Простите, миледи. Мастер-конюший ранен.
Она видела, как лекарь убегает, оставляя ее одну. Подобрала плащ, встала и прошла через толпу дом-клинков. Личные вещи свалены на столы, движения резкие и четкие, все застегивают пряжки и проверяют ремни, напряженные лица — солдаты стараются подавить страх. Все очень просто и очень профессионально.
Она была у дверей, когда лорд наконец подал голос. — Мы покидаем двор, все постройки рискуют загореться, даже эта. Заканчивайте дела поскорее — времени вовсе нет. Собраться у ворот, скорее!
Хорошо, что Первый Сын принял командование, ведь Айвиса нет.
«Есть другие пути наружу. И внутрь».
Сендалат вошла на кухню, пробежала к дверце, что выводит к выгребной яме. Вышла в ночь, и воющий ветер поспешил охватить ее, поражая своей силой. Она обогнула яму и двинулась вдоль внешней стены к главному дому. В тень между складом и стеной, и снова наружу, дверь для слуг напротив.
Та была не заперта, хотя пришлось сильно нажать, прессуя снежные заносы. Жар и копоть ударили в лицо, заставив жмуриться.
«Я пользовалась дверью для слуг, чтобы сбежать от матери и найти Гелдена в полях. Он любил вино, этот Гелден, и я приносила закупоренный кувшин из погреба. Ради того, что случалось после.
Так вдоль по коридору. Мать ничего не слышит.
Я иду к сыну, наконец-то. Теперь никто его не отберет».
Она прошла под пеленой дыма, клубившегося под сводами потолка, по коридору и дальше вглубь дома, сгибаясь все сильнее. Однако все было странно непривычным. Дверь оказалась не там, где она ее помнила, потом коридор свернул не налево, а направо.
«Айвис. Должно быть, ты раздел меня в карете. Было так жарко. Я сомлела. Твои руки касались тела, но я не помню. Как жаль».
Она споткнулась на ступенях, ободрав лодыжку, а потом и колено. Дым проносился мимо, устремляясь вверх. Она услышала сверху крик, потом пронзительный вой. «Орфанталь?»
Сендалат бежала наверх.
* * *
Каладан Бруд ступил в главный зал. Почти все пространство пред ним занимала объятая пламенем фигура, ее огромный живот тяжело лежал на плитах пола. Разрастаясь, брюхо отодвинуло обеденный стол к стене и просто раздавило почти все стулья. Над брюхом виднелся женский торс, также большой, но диспропорциональный относительно нижней части — тяжелые груди, круглые плечи и складки ожиревшей шеи под овалом лица. Глаза казались черными углями в огне, они уставились на каменщика.
— Я почуяла тебя, брат.
— Олар Этиль, ты захватила их?
Она кивнула. Лицо было довольным. — Да. Безопасность.
— Ты отпустишь их на исходе ночи?
— Ты просишь?
— Да.
— Тогда отпущу, Бруд. Ради тебя. Но как ты сам? Неуязвим для обычного огня?
— На время, — ответил он. — Довольно. Твои дочери прячутся.
— Ты сильно их ранил.
— А если закончу дело?
Олар Этиль засмеялась: — Драконус не сможет ненавидеть тебя сильней прежнего.
— А ты?
Женщина пожала плечами. — Я здесь, не так ли? Защищаю двоих смертных.
— От своих дочерей? Или от пожара, тобою же рьяно напущенного?
— И так и эдак. — Она повела пухлой рукой, раздался рокот. — Ты строишь прочно. Слишком хороший дом, мне не нравится.
— Итак, ты мстишь ему за разлуку. Это, Олар Этиль, выглядит жалко.
— Берегись обожженной женщины.
— Тогда зачем ты сберегла Айвиса и мальчишку?
Женщина вдруг замолчала, глаза стали щелками. Всмотрелась в Каладана Бруда. — Не мной избран этот путь.
— Финнест в башне?
Она не спеша кивнула. — Хочешь знать больше?
— Мое ли это дело?
— Нет, думаю нет, братец. Я мало что сделала. Использовала слабый разум, слишком хрупкий для этого или иного мира. Нет. Это между нами с Драконусом.
— Не знал, что вы расстались в такой страсти.
— Не так. Но потом его слуги предали меня. Я была снисходительна. Принесла дар. Приняла измученную душу и дала ей покой. За это благое дело его спутница доставила мне ужасную боль. — Олар помедлила и снова повела рукой. — Посмотри на себя, Каладан. Видишь, как искажен даже твой дар Драконусу? Все, что стоят с ним рядом, рано или поздно страдают.
Каладан Бруд чуть склонил голову. — Ты прокляла его.
— Он проклял сам себя! — Крик сопровождался вспышкой пламени, холл стал походить на преисподнюю. Она захохотала. — Лучше уходи, братец!
— А твои дочери?
— Я уведу их — неужели не достаточно? Оставим их участь отцу — он не заслужил лучшей доли!
Кивнув, Каладан Бруд вошел в пламя, направившись к входной двери. Огонь пытался сожрать его, лишь отскакивая в стороны. Впрочем, это потребовало от Великого Каменщика напрячь силы. С каждым шагом пол прогибался под стопами.
* * *
Языки пламени необычно изгибались, обтекая угол. Зависть замедлила шаги. Все тело ее болело. «Не мои. Но тоже настоящие. Иной вид волшебства. Я чувствую его как встречную волну — смердит моей сущностью, но гораздо сильнее». Она увидела: пламя извивается, формируя лицо бесконечно изменчивое, словно любое выражение — лишь маска, под коей ярится неотразимый жар. «Истины. Вот что скрывает кожа» .
Женское лицо улыбалось и говорило. «Ох, поглядите на себя. Мерзкие девки — вы отдали мне Обиду, но не живое дитя, которое я могла бы защитить. Нет, дитя нерешенное. Зависшее меж жизнью и смертью силой отцовских чар. Да, он лишь искал для вас защиты, отлично зная ваш характер». Улыбка стала шире. «Как всегда, хотел он лишь блага. Какой отец не страшится пережить детей? Но потом ты сломала ей шею».
— Не я! Злоба!
«В сердце две камеры, дочь, и ты была названа в ответ сестре-близняшке. То есть вы были одним, но вас разделили в напрасной надежде ослабить. Но бедная Обида, вышедшая позже — что оставалось ей? Лишена места, лишена дома… какое имя можно было придумать такому ребенку?»
— Это была случайность, мама! Случайность!
Пламя подлетело ближе, лицо раздулось, занимая весь коридор. «Я взяла твою сестру Злобу. Каладан жестоко ее ранил. Мог убить, не отошли я его прочь. Он мог бы убить вас обеих, тем самым предоставив свободу рукам отца. Сколько бы погибло? Слишком много, дитя. Вы не стоите их жизней».
Зависть упала на колени. — Помоги, мама. Я была плохой.
«Ты от моей крови», отозвалась Олар Этиль. «Уже поэтому я избавлю вас от гнева Финнеста. Но ох, как вы со Злобой отравили его! Она увидит Драконуса. Тем хуже. Ибо вещь внутри скорлупы мало похожа на твоего отца. Но… то, что случится после роковой встречи, разрушит мир».
— Спаси нас! Мы будем хорошими… увидишь!
Тяжелое лицо чуть покачнулось. «Хорошими? Ну, скажу лишь, что у вас будет много времени, чтобы обдумать обещания. А пока что, дочь, позволь сотворить для вас с сестрой весьма неудобную могилу».
Зависть завизжала, когда пол провалился под ногами, а сверху обрушилась масса обломков камня и дерева, ибо дом начал мучительно разваливаться.
«Она хоронит нас заживо! Мать, ты сука!»
* * *
Сендалат ударилась о стену, когда вся башня зашаталась. Струи пара мешались с потоками леденящего холода, вода лилась по ступеням. Вренек ждал ее — почти рядом. Она мысленно видела его. Чуть слышно застонав, заложница продолжила путь наверх.
«Помню башню. Помню дверь. Она мне не нравилась.
Мы ходили наверх следить за битвой. Так много жизней потеряно, души вылетели, излились, вознося в воздух вопли страдания — как они клубились вокруг нас!
Орфанталь… нет, Вренек — нет — не знаю… Не могу думать!»
Она помедлила — и рванулась вверх, словно ее толкал кулак в спину. Вокруг слышались отзвуки злорадного смеха.
«Никогда не была сильной. Мать мне говорила. Не церемонясь. Все мои ошибки. Гелден, наши игры. Дитя, что получилось — я не знала, что так бывает. Если бы мне рассказали, я не стала бы… Но было слишком поздно, и матери пришлось улаживать вещи, как всегда.
Вся эта ложь, все выдумки. Сказала, что я не могу быть матерью. Не с Орфанталем. Нельзя любить ошибку. Нельзя растить ее, следя, как она выходит из-под контроля. Всякое дитя — заложник. Дитя нужно отослать, пока лицо не выцветет в памяти. Вот единственная свобода, что мне осталась, сказала мать».
Она оказалась на площадке перед разбитой дверью черного дерева. Вода лилась из дыры. Камни мерцали, словно в зеве печи, и видно было: вода совершенно черна. «Дорсан Рил. Дар владыки Матери Тьме, путь перемен. Драконус превратил ее в жидкую ночь, в черноту межзвездную.
Видите, как она течет!
Орфанталь. Я иду. Не надо бояться, больше не надо.
Я не хотела сжигать конюшни, но я была зла. На мать. Так зла! Но ох, как визжали лошади!»
Она снова их слышит, будто пламя доносит глас торжества, поднимает среди искр и дыма. Видит юного Вренека, такого маленького, всего в копоти и ожогах, волосы крошатся, глаза полны слез — он вырывается из рук Джинии, словно хочет бежать в конюшни, спасать лошадей.
Потом Орфанталь стоит в стороне, в ночной рубашке, и смотрит на Вренека, прижав кулачок ко рту.
«Тихо, Вренек. Слишком поздно для них. Слишком поздно для всех».
А мать разворачивается и сверкает глазами на конюшего мальчика. «Твоя вина, гаденыш! Слушай их крики, дитя! Ты убил их!» И она идет, поднимая трость. Удары сыплются градом на голову Вренека, на руки и плечи Джинии, и все, что может Сендалат — стоять недвижно, замерзнув, беспомощная, слыша шлепки трости по костям и плоти, глядя на Орфанталя. Тот не понимал ничего.
«Шш, сынок. Крики лишь в голове. С ними покончено. Остался лишь рев жадного пламени».
Она подошла к двери. Запор был открыт, он упал с деревянной доски и дверь легко распахнулась.
— Лорд Драконус! Я знала, что вы вернетесь! Это Азатенай пустил огонь на конюшни — не слышите крики лошадей? О, прошу, остановите это — остановите все сейчас!..
Он потянулся к ней и поднял — она и не знала, что он так высок, словно великан. Но заложники всегда юны. Юность и делает их драгоценными, так говорил лорд Аномандер, смеясь и подбрасывая ее в воздух — и она вопила от восторга в безопасности крепких рук.
Но сейчас она висела в воздухе посреди каменных стен, изборожденных глубокими рубцами, словно тут поработал когтистый зверь. Шрамы виднелись и на досках пола, балки потолка казались изжеванными.
Сендалат ощутила, будто кулак проник в чрево и начал расти. Спина выгнулась, она задыхалась — одежды лопнули, будто она потолстела, кожа натянулась. «Гелден! Смотри, что мы натворили! Я не знала! Мама уже в ярости! Она говорит, что в меня заползла змея — змея внутри, и она растет!»
Жидкость полилась между ног. Она видела Драконуса, нависшего сверху, лицо исказилось каким-то безнадежным разочарованием. Ощутила, как рука тянется и касается, и вытаскивает ребенка.
Проследила, как он поднимает существо и тут же поняла: оно мертво, скользкая красная кукла с повисшими руками. Зарычав, он отбросил ребенка.
Новый кулак угнездился в животе и начал расти.
Еще одно мертвое дитя. С ревом ярости Драконус отбросил и его.
Она потеряла счет. Мертвец за мертвецом. Рассудок заледенел от потрясения, глаза не могли закрыться или моргнуть, дыхание застыло — она следила, как сцена повторяется вновь и вновь. Не было ни боли, ничего, кроме чувства разбухания и ужасного выкидыша. И снова жуткий рев.
Пока что-то не изменилось.
Детский крик, кулачки размахивают, ноги брыкаются.
«Мама, я не хотела. Клянусь. Не хотела».
Драконус поднес ее ближе и сунул дитя в руки.
Она поглядела Драконусу в глаза и поняла: это не глаза мужчины. Они были черными и бездонными, как воды Дорсан Рил. Когда существо открыло рот, словно пытаясь заговорить, хлынула черная вода. Лицо исказилось отчаянием. Отпустив ее — Сендалат чуть не упала на деревянный пол — оно отшатнулось в некоем ужасе.
Внезапная мощь наполнила Сендалат, и голос не был ее собственным. — Дитя, Драконус, взяло от тебя все лучшее. Дитя сделано чистым. Вся любовь, что ты копил, столь жадно улавливал и столь неохотно дарил — она обитает отныне в ребенке, отданном матери слишком изломанной, чтобы любить в ответ.
Ох, Драконус, как ты отнесешься ко мне теперь? Полюбишь ли?
Скажи Матери Тьме, когда увидитесь. Она не первая и не последняя, но ни одну твою страсть, ни одну твою нужду не утолят ее руки. Я ранила тебя, Драконус. Будет ли она довольна тем, что от тебя осталось? Сомневаюсь.
Мой огонь жив, но одинок. Да поцелуешь и ты холодные губы. Да будешь ты жаждать недостижимого, не найдя тепла в этом и любом ином мире.
Твои солдаты сожгли меня! Повредили мне ненавистью! Плоды беспечных игр, Драконус, ныне возвращаются к тебе! Приди к Финнесту, погляди, что я содеяла!
Сендалат ощутила бегство наполнявшей ее сущности. Крошечная девочка на руках, еще сочащаяся родовой жидкостью, хваталась за блузу, желая того, что скрывала одежда.
Отвращение заставило ее содрогнуться, но инстинкт звал уступить требованию младенца. Она нашарила пуговицу, распахнула блузу и позволила девочке сосать.
Драконус исчез — когда, она не помнила. Невероятно, но утреннее солнце уже пробивалось сквозь закопченные стекла. Она ощущала кислую вонь дыма и копоти.
Пока дитя жадно сосало грудь, она — шатаясь, страдая от боли — пошла к окну и раскрыла ставни.
Дымящиеся руины дома окружили башню, всюду лежали груды камней. Пламя коснулось казарм, но сумело обглодать лишь один угол; за внешней стеной поднималась дюжина колонн белого дыма — единственным движением морозного утра.
Она слышала глубокое сопение девочки, губы еще дергали сосок. Дитя сразу стало тяжелее, крупнее. Кожа была ониксовой, черные волосы длинными и тонкими. Глаза — широкие и странно вытянутые, сияющие — они смотрели мимо Сендалат, кажется, в пустоту неба. Круглое личико чем-то напомнило Сендалат мать.
«Ты получишь необходимое, но не более того».
Она повернулась и пошла к лестнице.
* * *
Айвис сгорбился под одеялом, сев как можно ближе к костру, но его сотрясала дрожь.
Он мало что помнил. Стоит на пороге главного зала, потом… пробуждение за стенами, ладони изодраны, поцарапаны, усеяны занозами.
Ялад рассказал, что он вышел из бурного пламени с Вренеком на руках. Но даже одежда его не пострадала, невредим был и мальчик. Настоящее чудо. Однако в лагере царили ужас и горе: выяснилось, что пропала леди Сендалат. Ялад разодрал себе лицо, когда осознал тяжесть гибели заложницы — ведь на него возложили ответственность за ее безопасность.
Буря ушла ночью, даже легкий ветерок не шевелил леденящий воздух. Прислуга и дом-клинки лорда Драконуса стали бездомными.
Айвис хмуро смотрел на дрожащее пламя костра, словно какая-то часть души ожидала различить… нечто в ярких пляшущих язычках. «Владыка Аномандер, кто я такой, чтобы… Вы бросили вызов Азатенаю, сочтя себя обиженным. Видите цену, милорд? Дом в развалинах, заложница потеряна в огне. Дочери? Ну, полагаю, с ними тоже покончено.
Боюсь, гордыня уничтожит нас всех».
Если осмелиться, можно оторвать взор от пламени и найти лорда Аномандера рядом с Каладаном Брудом. Гости, носители невообразимых даров. Говорят, Великий Каменщик стоял, созерцая гибель построенного им здания, а потом разговаривал с надвратным камнем, на коем высечены загадочные письмена, и бормотал сам себе, что благое пожелание обернулось горькой истиной.
Что бы это значило, Айвис не мог понять.
Если же посмотреть в иную сторону — увидишь фигурку у соседнего костра, юного Вренека — глаза закрыты изнутри, снаружи выглядя остекленевшими. По выходе из горящего здания он спокойно лежал на руках Айвиса, но расслышав ржание лошадей, задергался как в горячке, извиваясь и лягаясь, так что пришлось его отпустить.
Но Ялад успел поймать мальца, когда Вренек рванулся назад в пламя, крича, что нужно спасать коней — хотя животных уже вывели через задние ворота.
«Да… Зима получила свою порцию безумных. Тут мы все согласны, верно?»
Он не сразу отреагировал на крики тревоги и удивления, быстро сменившиеся потрясенным молчанием; но в конце концов рассудок уловил эти подробности. Он поднял голову.
Толпа во главе с Яладом побежала через поле, только чтобы застыть на полпути. На той стороне неуверенно вылезала из канавы леди Сендалат. Вначале Айвис решил, что она надела алую юбку — хотя прежде у нее такой не видел. Потом понял, что кровавое пятно расползлось по ткани, и гуще всего оно между ног. Увидел, как она прижимает к нагой груди что-то маленькое.
Счел было это куклой, но заметил крепко сжатый кулачок.
Ялад и остальные попятились, лорд Аномандер и Каладан Бруд прошли мимо, но тоже застыли в нескольких шагах; Айвис встал, видя, что Сендалат идет прямо к нему. Но тут кто-то заслонил ее.
— Миледи, — произнес лекарь Прок, склонив голову. — Боюсь, мне нужно вас осмотреть. Вас обоих.
Она застыла перед хирургом. — Если угодно.
Он подошел ближе. — Можно увидеть ребенка, миледи?
— Девочка.
— Сказал бы… ей четыре или пять недель, но откуда…
— Она моя, — оборвала его Сендалат, и тон был до странности равнодушным. — Та, что выжила. Ее зовут Корлат.
— Миледи…
— Она полна любви, — продолжала Сендалат, — но не моей. — Тут же она оторвала дитя от груди и протянула Проку.
И лекарь запнулся, оглядываясь на Айвиса. Лицо вытянулось, полное уныния и тоски. Никто не шевелился и не говорил, все смотрели на Сендалат — а она держала дитя на вытянутых руках.
Невысокая фигурка протиснулась мимо Айвиса и обогнула лекаря. — Можно подержать, миледи? — спросил Вренек и, не дожидаясь ответа, взял ребенка, укрывая голое тельце полой плаща. — У Орфанталя есть сестренка, — объявил он, — и большая! — Сунул ей палец, который дитя внезапно схватило.
Улыбаясь, Вренек обернулся к Айвису. — Мастер, а она сильная.
Измученный и впавший в отчаяние Айвис понял, что едва видит их сквозь пелену горя.
