ДЬЯВОЛ ПРИШЕЛ ВО ВТОРНИК

Не понимаю я этот ажиотаж вокруг смерти ради любви.

«Я умру за тебя!» – говорит один. «Я пожертвую собой ради возлюбленного!» – кричит другая. А романтические песни послушайте – там же сплошные издевательства и самоуничижение! Каждая любовная песня – то о преследовании, то о ревности, то об убийстве во славу, то о принадлежности другому, то о собственной ничтожности и жизни, швыряемой к чужим ногам. Странные это песни, переполненные истериками и больными привязанностями, которые оставляют лишь опустошение, но люди превозносят безумие и зависимость и считают их прекрасными.

Мне-то это на руку, но народ мог бы за прошедшие столетия и призадуматься. Священники пытаются их образумить, рассказывая что-то о спокойной и светлой любви к ближнему, но кто слушает этих бедолаг?

Любовь и смерть, смерть и любовь. Почему-то люди связали их в пару, хотя логики тут никакой. Превозносят соперничество и стремление поделить человека, будто он вещь какая. Думаете, дуэлянты размышляют, каково будет их пассии, когда она найдет два холодных тела на поле? Да черта с два. Никому из этих «влюбленных» не интересно мнение девчонки, когда в венах бурлит лишняя энергия. Это просто красивая вывеска, удобный повод, чтобы подраться.

Все юные только и стремятся к тому, чтобы найти объект, ради которого можно погибнуть, будто жизнь – не ассорти из чумовых открытий, а никчемная ноша, которую нужно побыстрее спихнуть. Конечно, они провозглашают, что отдают самое важное ради любви, но на деле там и гордиться-то нечем. Никто из них ничего не достиг, только вылезли из гнезда, за спиной – пустота, но уже ищут, за кого бы сложить голову: за какого-нибудь громогласного лидера, за справедливость, за страну, за всеобщее благо, за красивую деваху, которую при обычном развитии событий бросят через два года или даже раньше, совершив кучу подлостей по пути.

Дело тут не в любви, а в том, что юные предчувствуют, как испохабятся, глядя на взрослых вокруг, и им хочется уйти в небытие раньше, чем это произойдет. А уж ради кого и каким образом – дело десятое.

Юнцы мечтают о горячей пуле в сердце, которую получат от превосходящего множества врагов, закрывая грудью возлюбленных. И все потому, что они ощущают ценность мига и прекрасно знают, что он краток. Они молодые, но не идиоты – отлично видят, что ожидает взрослых, поэтому стремление застыть в янтаре гибели на самом пике переживаний, красивыми и свежими, частенько приводит их ко мне.

Вот и эта стояла, сжав губы и протыкая глазами-стилетами. Красивая, но без попыток быть сексуальной картинкой, прямая, целеустремленная – и перепуганная. Длинное темно-синее платье закрывает тело с головы до пят, но от этого она только притягательнее. Поверх накинута темная курточка, светлые волосы собраны в тяжелый пучок на затылке, на пальцах – два толстых металлических кольца. Просто полосы металла, обхватывающие средний и безымянный. Я не всматривался в душу, но внешний вид девчонки буквально кричал: «Я сосредоточена, я готова ко всему», – и кольца символизировали кастет. Она была готова – или ей так казалось.

Солнце уже зашло, улица торчков сияла неоном и рекламной подсветкой. Ноябрьский холод забирался под одежду, морозил кожу.

Проклятый молодняк! Иногда даже хочется их развернуть назад, ведь никакого янтаря и момента на пике не будет. Они мечтают умереть максимум в двадцать семь, словно рок-звезды, потому что они особенные, но статистика неумолимо сообщает, что умрут они годам к шестидесяти, после американских горок скорбей, радостей и болезней, и это еще если повезет. Женщины, даже одинокие, живут дольше, и мало какая из них, даже из очень ярких и сообразительных, особенная.

– Я хочу продать душу.

Эта не скрывается за туманными фразами, лепит правду в лицо. Я любил таких – прямых и дерзких, дев действия, а не дев мечтаний, так что склонил голову в приветствии. Отсалютовал, как салютуют уходящим на смерть гладиаторам. Это было правильно: раз уж решил, не мешкай.

– Ради чего ты хочешь пожертвовать юной жизнью? – Я поразился, до чего устало звучал мой голос. – Надеюсь, у тебя стоящая причина, а не честолюбивые стенания или любовное блеяние, которое я слышу тут каждую неделю. Сил уже нет выслушивать одно и то же.

Она смутилась – я сломал высокопарный сценарий, но это полезно – вышвырнуть их из мира грез, напомнить, из чего состоит жизнь.

– Я хочу спасти князя Тьмы.

– Что?!

Раз лет в пять-десять кто-то все-таки меня удивляет. Расступается череда беспринципных дельцов и девиц, жертвующих душой ради спасения своих бесполезных любовников, матерей, умирающих отцов или больных детей – и появляется что-то стоящее, что-то непривычное. Я пригляделся к девушке внимательнее. Проклятые идеалисты… То слетают с катушек, то находят в себе Иисуса, пытаясь спасать тех, кому это и даром не нужно.

– И зачем тебе это, дитя? Хочешь избавить мир от зла? Мечтаешь, чтобы страдания исчезли? – почти с сожалением поинтересовался я. – Чтобы закончились войны и дети больше не заболевали, да?

Ее реакция меня удивила еще больше – она рассмеялась. Смех у нее был полностью лишен опаски и жеманства. Деревенский, открытый, от души. Похоже, мое предположение показалось ей донельзя нелепым.

– Мир нельзя избавить от зла, это выдумка, – отсмеявшись, сказала она. – Мы рождены с изъянами, с ними и умрем. Адам с Евой совершили грех, за который приходится платить. И наш мир – не райский сад, так что нет, этого я не прошу. Нельзя просить невозможного.

– А спасти князя Тьмы, выходит, можно? И от чего ты хочешь его спасти? И существует ли вообще этот твой князь Тьмы? Или это никнейм твоего дружка?

Такие вопросы уже не показались пришелице забавными. Она смерила меня оценивающим взглядом – недовольного взрослого мужика, уставшего от подростковых штучек и закутавшегося в видавшую виды, тертую временем и асфальтом кожаную куртку. Щетина и свисающая с губы сигарета – последний штрих.

– Раз есть ты, человек, торгующий душами, значит есть и князь Тьмы, тут долго решать не надо.

– Ну хорошо, – покладисто кивнул я. – Тогда тебе должно было прийти в голову, что именно он временно награждает тебя за продажу души. Не думаешь, что если бы он мог сам себя спасти, – от чего там, кстати? – то давно бы это сделал? Хоррор-фильмы должны были научить даже последнюю пропащую деваху, что подарки сатаны искажены и неоднозначны. Или ты из этих, из невест Мэнсона?

– Что? – не поняла девушка.

– Ну, из любительниц серийных убийц, подстилок глав культа. Которые хотят стать любовницами демонов и прочее, в том же духе, – недовольно перечислил я. – Бедные чокнутые ублюдки. Но если хочешь, это можно устроить. Демоны существуют, детка.

Уголок ее губ дернулся от такой фамильярности. Кем бы ни была незнакомка, ее хорошо воспитали.

– Но в таком случае вы разочаруетесь, правда? – вдруг грустно улыбнулась она. – Пойдемте, я угощу вас кофе. Холодно здесь до ужаса, да и выглядите вы не очень. Долго стоите, зябко.

Я продолжал удивляться. Обычно люди торопились побыстрее получить черные подарки, а те тру́сы, что юлили, торговались и тянули до последнего, просто до смерти заговаривали зубы разной мутью. Девушка повернулась крепко сколотой на затылке ракушкой светлых волос, и мне захотелось до них дотронуться, до того ладно они выглядели. Подол платья струился вокруг ног, когда она переходила улицу, подняв плечи от холода.

Забегаловка на улице торчков – не из тех, куда вы бы привели своих друзей, но кофе тут подавали, а пробирающий до костей ноябрьский ветерок остался за дверью. Красно-белая шахматка на полу выглядела сюрреально, все столики были красными, как и солонки с перечницами. Официантка нацедила нам по стакану черного кофе, и мы сели у окна, из которого я видел место, которое только что покинул. Что ж, если еще кто и придет, ему придется подождать.

– Не хотите перекусить? – поинтересовалась девушка.

– Я не ем.

Она подняла бровь, но я не стал распространяться:

– Итак, я слушаю.

В ярком свете кафе удалось как следует ее рассмотреть. Она сцепила пальцы и медленно крутила одно из колец, на губах – ни следа помады, длинные ресницы, ровный нос. Строгость наряда придавала ей обаяние. Не думаю, что в двухтысячные я встречал на улицах столь скромно одетых девушек, но выглядело это едва ли не вызовом. Официантка на нее пялилась. Три прядки выбились из пучка и лежали на аккуратных ушах, проколотых гвоздиками.

– Я…

Стоило ей открыть рот, как дверь слетела с петель – и в заведение вломились три мужика в масках. Свезло так свезло. В этом квартале ни дня без приключений не обходится: наркоманы постоянно убивают друг друга, отбирая последние крохи. Один из нападавших ткнул стволом в перепуганную официантку, другой перемахнул через стойку и не дал ей нажать тревожную кнопку, а третий, жиробас в плаще, передернул затвор дробовика и попер мимо столиков, проверяя, не хочет ли кто изобразить героя.

Девушка замолчала и уставилась на жирного, но я бы не сказал, что она боится. Черт, надо хоть имя спросить, а то завалят – и не успеешь заключить сделку. Протокол предписывал мне не дать ее убить, пока не подпишем договор, но я обычно ленился вмешиваться в ход событий. Выживают сильнейшие, ничего не поделаешь.

– Ложитесь, – шепнула она, сверкнув светлыми глазами.

– А?

Я откликнулся так громко, что привлек внимание жирдяя. Ему стоило заняться избавлением от следов неумеренного потребления шоколадных батончиков, а не ограблениями, но знаете, советов никто не слушает. У молодых задвиги одни, у старых людей – другие, но ни те ни другие не прислушиваются к чужому опыту и житейской мудрости. Дальше события разворачивались по схеме, которую я никак не предусмотрел.

Девушка стиснула пальцы в молитвенном жесте и зажмурилась, пока молодчик в плаще орал и размахивал стволом, а его друзья очищали кассу и давали леща официантке. Она шептала что-то так тихо, что я не мог расслышать, но стол будто завибрировал. Мне стало больно дышать, легкие нашпиговали сияющим стеклом, а в голову ввернули сверло, состоящее из божественных гимнов. Красно-белые подмостки забегаловки провалились куда-то глубоко вниз, а я вылетел прямо в сверкающую убийственную вату, дымясь, как входящий в атмосферу метеорит. По крайней мере, ощущалось это так.

Должен признаться, что я отключился, а когда пришел в себя, в забегаловке было чисто, уютно, и от грабителей не осталось ни следа. Даже лампочка не мигнула в предчувствии неумолимого. Не так должен выглядеть вечер в проклятой дыре, куда стекаются заблудшие. Прошлогодние сэндвичи на витрине и те наполнились свежестью и перестали напоминать образец с помойки. Официантка промокала потное лицо салфеткой, другие посетители ушли, а я лежал на скамейке рядом с девушкой, положив голову на ее колени, укрытые длинным, так заворожившим меня платьем.

Невероятно, что порядок событий я воспринял именно так – будто сознание возвращалось ко мне со стороны, опустившись на грешную землю с небес. Боль ушла. Щека ощущала девичью ногу, крепкую и теплую.

– Где эти человеческие отбросы? – Я поднялся и прикоснулся к голове, разыскивая следы ударов. – Какого дьявола тут вообще происходит?

– Они ушли, – сообщила девушка. – Раскаялись в содеянном, никто не пострадал. Тебе было больно, но это из-за твоей работы. Извини.

– Кто ты? Как тебя зовут? – Я был несколько ошарашен.

– Я Сира, – сказала она и улыбнулась.

Клянусь, в этот момент что-то случилось. Золотистое облако ласковых пылинок окутало все тело, улыбка девушки осветила самый далекий и мрачный уголок мира. Ноябрь растаял и превратился в цветущий май, о котором я давным-давно позабыл.

– Что ты такое?

– Я Сира, дева. Бог порой отвечает на мои молитвы. Я безгрешная, представитель Господа на Земле, как ты – представитель сатаны, собиратель душ, – сказала она, прекратив улыбаться и чертя пальцем по столу. – Ты ведь не думал, что небеса не заглядывают сюда? Я тоже хочу знать твое имя.

– Вряд ли я смогу тебе его сообщить. – Я вздохнул и отхлебнул холодный кофе. – Черт, ну и дрянь! Я человек, но так давно занимаюсь сбором душ, что уже забыл, кто я, какой век на дворе и как меня зовут. Пусть будет Абигор, мне всегда нравился этот негодяй.

– Ты человек, Ронан. Лучше оставаться человеком. Имена демонов напоминают о том, как они несвободны.

Ронан? Неужто меня так звали? Может, пару сотен лет назад, когда я был таким же желторотиком, как Сира сейчас. Хотя кто знает, сколько ей лет? Я почувствовал себя бесконечно потрепанным и изможденным по сравнению с сосредоточенной девушкой, баюкающей в красивых руках кружку.

– Отлично. – Я подошел к стойке, взял бутылку виски, плеснул себе в стакан и сел обратно. – Твоя безгрешная душа – хороший предмет для сделки, Сира, но я обязан спросить, чего ты хочешь добиться. И какого дьявола слуге Бога продавать свою душу? Ты что, рехнулась? Должен предупредить – если ты считаешь, что твоя чудесная, чистая, как первый снег, душа позволит Люциферу освободиться от жизни в аду и умереть, то ты облажалась. Продать душу – жутчайший грех из всех, который перечеркнет все твои старания. Ты провалишься в ад сразу после исполнения желания. А может быть, и до этого.

– Никто не пробовал, – пожала плечами Сира. – К тому же я отдаю душу для хорошего дела.

– Я смотрю, в тебе горит дух естествоиспытателя, – хмыкнул я. – Ты из тех, кто считает, что психопатов можно изменить, а избивающий детей старик – просто жертва обстоятельств и нуждается в спасении? Тогда у меня для тебя плохие новости.

Сира посмотрела на меня как на идиота, и должен сказать, ощущение было неприятным. Не хотелось в свете этих глаз выглядеть глупцом и невеждой, хотя когда прежде это меня заботило?

– Для человека, покупающего души, ты слишком недружелюбен, – произнесла она и опять улыбнулась. – Так бизнес не ведут. Тебе нужно на курсы, что ли, сходить.

Я выпил еще виски, пытаясь вернуть профессиональную гордость. Отменный улов, повелитель будет счастлив, но я отчего-то тянул. Видно, контузило ее этими молитвами.

– Ты ожидаешь вежливости от слуги дьявола? Тогда вот тебе первый урок – сегодня сделки не будет. Все тело ноет от твоих божьих штучек. Невозможно думать!

– Еще один день я могу подождать, Ронан.

Ругаясь как сапожник, я вышел прочь из кафе и отправился домой, в унылую одинокую конуру. Боль от неуместных воспоминаний, которые воскресила ее молитвенная бомба, делала жизнь невыносимой.

Дьявол пришел во вторник. Это произошло вечером следующего дня, когда я сидел за столом и курил, размышляя о своей жизни. Размышлять, в общем, было не о чем – вереницу лет я делал одно и то же. Покупал души, подписывал договора, а вечером падал в постель и заставлял воображение крутить самые соблазнительные видения. Дьявол одарил меня способностью получать все, что я хочу, в неотличимых от реальности грезах, и я пользовался возможностью на полную катушку, пока не звонил полуденный будильник.

После звонка я кое-как ставил тело под душ, запуская автопилот, и дальше оно нехотя, но неумолимо несло меня в красно-белую кафешку завтракать. Иногда я отклонялся от плана и заходил за угол, в другую забегаловку, где пекли неплохие пироги с зеленью и рыбой, но обычно слишком далеко я не стремился. Все, что мне требовалось, находилось под рукой, а в голове скрывался источник развлечений, которому другие могут только позавидовать.

Дьявол сидел за моим столом, облаченный в отличный костюм. Он выглядел стильно, если не обращать внимания на огромные волосатые копыта, торчащие из штанин, и не поднимать взор выше шеи, где клубился мрак, из которого формировались зловещие рога, и горели злобные глазницы. Комната вокруг него сминалась и чернела под властью нескончаемого концентрированного зла. Тело в его присутствии теряло всякую крепость, ты превращался в кусок дрожащего, перепуганного желе, в котором не осталось воли к сопротивлению.

Я его ждал. Не каждый день кто-то из праведников хочет продать душу, так что дьявол хотел знать, почему я мешкаю. Проблема заключалась в том, что я понятия не имел, что ему ответить. У меня не было ни единой причины затягивать дело, я мог управиться тем же вечером – и все-таки именно упрямым и необъяснимым избеганием я и занимался, изобретая разнообразные поводы, чтобы не выходить на улицу и не встречать девушку с древним именем. Мне настолько не хотелось ее видеть, что молчаливая, тугая сила сопротивления возникала даже в присутствии сатаны, хотя обычно я бежал исполнять его волю с прискоком.

Дьявол ничего не говорил, а просто заставил встретить взгляд огненных дыр, через которые сочился ад со всеми грешниками, пытками и бесконечной болью. Это зрелище действовало на людей гораздо эффективнее любых слов. Содранные шкуры, штыри в головах, пыточные комнаты, зацикленные травмы. Убийцы и палачи в обычной жизни вполне могут предложить незадачливым жертвам длительные страдания, но рано или поздно измученный человек отправляется к праотцам, и власть палачей над ним растворяется как дым. Но дьявол намекал мне на то, что в нашем распоряжении вечность изматывающей боли, к которой нельзя привыкнуть.

Это впечатляло. С другой стороны, я уже продал душу, так что все равно отправлюсь именно туда, в пекло, когда закончится срок службы. Внезапно в голову пришло, что дьяволу нечем меня напугать, но он шевельнул жутковатой рукой, покрытой когтями, и издал звук, похожий на смесь волчьего воя, болотного бульканья и коровьего рева. Так он смеялся.

Этим смехом дьявол сообщил, что разница все-таки есть: одно дело – попасть в ад обычным слугой, а другое – разгневавшим повелителя, нерадивым неудачником. Последний за вечность познает все разновидности садистской фантазии господина. Я буду умолять о пощаде и мечтать вернуться в благостные видения в первый же день. Я вздохнул. Человек слаб.

– Я сделаю все, как полагается, – пообещал я. – Молитвенная атака сделала меня вялым, но я соберусь. Она никуда не денется.

Спасти князя Тьмы? Сейчас, парализованный ужасом и распластанный на стене могучей властью жуткого существа, я не мог представить ни одной возможности как-то повлиять на дьявола. Когда-то он был Люцифером, ангелом-повстанцем, но все меняются – и люди, и ангелы. Все, что с нами происходит, необратимо, и существует определенная черта, после которой изменения нагромождаются и преобразуются в нечто качественно иное. После этой черты никто уже не возвращается, все становится другим.

Может, Бог и способен творить чудеса, но я его никогда не видел. Никто не может вернуться в невинность после того, как проделал такой долгий путь, а дьявол изучил все ступени зла, прошел по каждой, овладел наукой подлости, предательства и злобы в совершенстве. Сира могла выдумывать что угодно, но я знал дьявола значительно ближе и стократ дольше, чем она. Глупая, глупая девчонка.

Повелитель наверняка читал мои мысли, но это же мысли жалкой букашки, которыми легко можно пренебречь. Он швырнул меня пару раз об обшарпанные стены для острастки и прочистки мозгов, а потом исчез, оставив густой, почти влажный запах серы.

Стоит ли говорить, что после визита дьявола я мешкал недолго? Помыл волосы под краном в раковине, кое-как их высушил, натянул чистый свитер, но больше не усердствовал – это не к лицу мужчине. Джинсы, куртка, сигарета, щетина – вот и все, что нужно, чтобы покорить девушку. Я не мог отговорить Сиру, но если она передумает сама, придраться будет не к чему.

Взглянув на свое отражение, я понял, что вряд ли в ее вкусе – жесткий взгляд, круги под глазами, неулыбчивый, какой-то усохший рот, словно у мумии. А, да к черту! Я щелкнул пальцами – и магия дьявола придала лицу тот слащавый лоск, который обожают молодые девчонки.

Шатаясь по улице, я надеялся, что она не придет, но Сира появилась. Самое запоминающееся в ней – стремительная походка, стелющийся по ветру подол. Я видел много юных девушек с большими глазами, которые заканчивали свои дни шлюхами, наркоманками, стервами и аферистками. Истории потери невинности до зубовного скрежета похожи друг на друга. Девушка – розовый куст переживает падение, лишается своего дневника с засушенными листьями, уроков пианино и плакатов с единорогами в постели какого-нибудь пропойцы или пижона. Потом, если девчонка не дура, она понимает, что в этом мире лучше отрастить когти и ядовитые клыки либо превратиться в ничтожную липучку, которая прячется за тем, кто уже так сделал. Это происходит каждый день в каждой стране. Даже захочешь уследить – не уследишь.

Я сам одурачивал их пачками. Но у Сиры нет единорогов и плакатов с симпатичными певцами на стенах, ее взгляд не затуманен пеленой сказок и идеалов. Она больше похожа на старых натуралистов, которые бродили по полям и лесам, измеряли крупными шагами горы, забывали есть, занявшись исследованиями с микроскопом. Почему она не выбрала другого продавца? И почему мне есть до этого дело? С моей работой быстро забываешь об остатках сочувствия, эмоции уплощаются, пока вместо переживаний не остается голая пустыня.

– Вижу, тебе удалось выспаться, – она едва скользнула взором по моей маскировке.

Проклятье, Сира видела сквозь мои ухищрения, даже их не замечая. Внезапно мне стало стыдно, и я опешил, столкнувшись с чувством, которое мне уж никак не полагалось. Да что за дьявольщина творится! Такое ощущение, словно мне вернули душу, и это… довольно мерзко.

– Тебе лучше не затягивать, Ронан, – ответила Сира на незаданный вопрос. – Чем дольше мы общаемся, тем сложнее тебе будет принять решение. Люди рядом со мной хотят быть лучше. В них пробуждается доброта, стыдливость и великодушие. Вскоре сила раскаяния нахлынет огромной волной. Если ты не хочешь с ней встретиться, лучше подписать договор прямо сейчас. Я готова.

Светло-серые глаза, кажущиеся прозрачными в ярком свете лампы, посмотрели с надеждой – Сира ждала, что я не буду артачиться. Она слабо пахла шампунем, пахла… домом.

– Дьявола спасти нельзя, – выдавил я, ожидая, что пол подо мной провалится и я попаду в ад с доставкой. – Увы, ты не первая. Было много амбициозных людей, вообразивших себя жертвенными агнцами. Их жертва не действует, потому что их ведет не сострадание, а гордыня, глупость, самоуверенность. Поскреби их маленько – и найдешь еретика, который хочет поменять порядок вещей. А за это на небесах по головке не погладят. Раз в сто лет кто-то такой объявляется, но заканчивает в котле.

– Я искала в себе следы этих чувств, но не нашла, – возразила Сира. – Я думаю, что вечное проклятие – слишком серьезная кара для того, кто поднял мятеж. Мне хочется, чтобы все стало… ясным, правильным. Чтобы пытки закончились. Чтобы ад стал не нужен. Мне не хочется, чтобы люди варились в котлах или чтобы бывший ангел управлял пытками целую вечность.

Эти фразы падали, словно листья осенью, и были такими же естественными. Ни следа экзальтации, никакого пафоса. Просто ход вещей, установленный Богом. Все лучшие порывы заставляют тебя столкнуться с многократно превосходящей силой, чтобы разбиться в лепешку.

Сира просто делала то, чего не могла не сделать, – хотела исправить несправедливость, вот только несправедливость – фундамент этого мира. За это я его и ненавидел, могущественного Бога. Кажется, потому и продал душу, когда был таким же бунтарем, – подумал: «Вот тебе, проклятый старик!» Кто ж знал, что дьявол такой же обманщик. Я всегда верил, что это просто черный пиар, но иногда слухи не врут.

– Ну вот видишь! – Я торжествующе затянулся, получая неожиданное удовольствие от мучительной боли внутри. – Ты уже споришь с Богом! Дескать, этот могучий старец совершил ошибку. А знаешь, что случается в этой бинарной системе с теми, кто сомневается?

Я выдержал театральную паузу, позволив ей додумать картины наказания.

– Ну и не забывай вот что: за прошедшее время дьявол из наказанного ангелочка стал самым настоящим королем Тьмы. Церковь накачивала его устрашающими фресками и байками до предела, и теперь он просто не может исчезнуть из мифа, потому как тогда вся система вины, наказаний и молитв просто рухнет. Ты пойми меня правильно – ты очень сильна, судя по тому, как меня крутит, но дьявол тебе не по зубам. Он разрывает таких на части, даже не поперхнувшись.

Девушка подняла бровь, но было очевидно, что в таких терминах она о ситуации не размышляла.

– Но почему так? Почему наши самые чистые порывы становятся бессмысленными? – Мне нравилось, что Сира не теряет присутствия духа.

Каждому бы такой привычный к испытаниям пуританский характер.

– Это ты не у меня спрашивай, спроси у своего Бога! – рассердился я. – Как же вы достали! Чего вам не хватает в жизни? Проклятые идиоты…

Сира была чертовски хороша в своем деле. Она не лгала насчет того, что дальше будет сложнее. В мой скупой мир уже ворвалась красота, грязный переулок заполнился неслышной музыкой света. Кто бы мог подумать, что этот закоулок между пип-шоу и лавкой с сигаретами, залитый медицинским неоновым светом, может выглядеть так, будто его снимают для нуарной обложки?

Мерзкая дыра стала стремительно обретать какое-то обаяние за счет настроений, которых я с успехом избегал уже добрую сотню лет. Да что там – старый торчок Стенли, сующий всем в нос свою изъязвленную руку, проковылял мимо и улыбался беззубой улыбкой, – дескать, привет, чувак! – вместо того чтобы пытаться спереть пару банкнот. Ужасное зрелище.

На лице Сиры появилась обеспокоенность, и это дико раздражало. Это было слишком личным, неуместным, никто не должен так смотреть на других. Ее вид тоже претерпевал изменения в моем восприятии: высокие острые скулы прорисовывались четче, будто края бумажной фигурки, в губы возвращался цвет, светлые волосы обретали блеск и мягкость. Хотелось схватить ее за плечи и трясти, пока она не замолчит и не убежит.

Я сунул руку за пазуху и впихнул договор безгрешной девчонке в охапку, потянулся за острой ручкой, лежащей во внутреннем кармане. Перо-стилет, очень удобно. Прокалывает палец до крови моментально, а потом остается только подмахнуть свое имя. Раз – и ты уже можешь получить дары князя Тьмы, после которых наступает изжога. Многие считают, что после продажи души их жизнь стала чудовищной, но мне было не так уж и плохо.

– Поторопись, мой хозяин не любит ждать. Скоро ты с ним познакомишься. Ну или его лучезарные перья вознесут его к небесам за счет твоей потрясающей жертвенности. Можешь к моей спине приложить, чтобы не тащиться в кабак. Делу время.

Я протянул ей острое перо, Сира сжала его в пальцах и задумалась. Так мы и стояли добрую минуту, создавая пробку на бульваре торчков: Сира смотрела то на меня, то на перо, а я курил и ждал, пока внутри проклевывались запретные ростки раскаяния и жалости.

– Прости. Твои глаза говорят, что я заблуждалась. В них столько боли…

Она вернула мне перо, ласково и мимолетно пробежала ладошкой по моим волосам – и помчалась прочь, сверкая низкими каблуками из-под длинного платья. Сира, безгрешная дева, наверняка ведомая стыдом и виной, ощущением едва не совершенной ошибки, – всеми теми чувствами, которых я с удовольствием лишился вместе с душой. Ангелы ее простят, они любят сложные натуры, борющиеся со своими пороками день за днем. Какая-то часть внутри хотела увидеть ее снова, но таким, как она, лучше не приходить в район торчков и шлюх. Каждому свое место, каждому свое дело. Я со своим сегодня не справился, но вряд ли слуги дьявола должны быть безупречны. Никто от нас такого не ждет.

Скажу честно: лучший способ добиться того, чего вы хотите, от молодых идеалистов – запретить им это делать. Но обратное тоже работает: если собрался отговорить их от чего-то, то навязывай изо всех сил, делая вид, что это единственно возможный выход. Они сразу призадумаются, так ли эта сделка хороша. Договор я предложил, перо дал, меня не в чем винить. Хотя кого я обманываю?.. Свалю сумбур в голове на божественное вмешательство, которое хуже проказы, хотя еще лет сто торговли душами мне светит, без всяких сомнений.

Я купил выпивку и вернулся в свою конуру. До середины ночи оставалась пара часов, которые я собирался посвятить пьянству. Бестолковая девчонка…

«Я умру за тебя!» – говорит один. «Я пожертвую собой ради тебя!» – кричит другая. Все куда-то торопятся, как будто и без того не окажутся в могиле несколько десятилетий спустя. Зачем, спотыкаясь, бежать туда, куда и так вскоре попадешь? Хочется остановить их, чтобы не сгорали, словно мотыльки, без всякого смысла, ведь стоит им через пару лет взглянуть на человека, из-за которого сыр-бор, – и они даже не поймут, чем были очарованы, а идеалы и идеи, которые сегодня кажутся такими верными, очень скоро потеряют весь шарм. Но нет, каждому хочется застыть в совершенстве, совершить поступок, который впечатает жалкую букашку в вечность.

Мне проще, я не подросток, а Сиру вряд ли еще увижу, поэтому я как следует глотнул из стакана. Внутри горело желание противопоставить себя чему-то неизмеримому, чему-то по-настоящему могущественному. Выйти с пистолетом против гигантской армии, сразиться с титанами, которые могут раздавить в лепешку одним вздохом, и желание казалось неподдельным, а сила – бесконечной.

Часы пробили полночь, и я сразу ощутил знакомый смрад за спиной.

– Я ждал тебя, господин. О, я был сегодня чертовски плохим парнем…