Вальс привычных витков

– Семьдесят четыре. Семьдесят четыре сантиметра, – сказал командир, когда Первый (бортинженер-1, согласно статусу) утвердился в мысли приготовить себе буррито. – Представляешь?

Бортинженер вскрыл упаковку и позволил одной пшеничной лепёшке выплыть наружу.

– Что «семьдесят четыре»?

Широкие ступни командира парили левее и выше. Их хозяин уже час как мучался с цифирным кроссвордом, колдуя пером над экраном интернет-планшета.

– Рост китайца Хэ Пинпина.

– А этого с чем есть?

– Самый маленький человек на Земле. Был.

– Потом подрос?

– Колумбиец какой-то сыскался, на четыре сантиметра короче.

Первый подгрёб уплывающую тортилью удлинённой ложкой, ухватил щепотью за край и принялся украшать томатным соусом. Абстрактный экспрессионизм кулинарных масштабов.

– Это ты в Сети ищешь? – спросил он, сплющивая шов пакета.

– Вот ещё, – буркнули сверху. – Так любой горазд… Проверочные цифры, тут про низкоросликов целая статья во вкладке. При рождении Пинпин был размером с ладонь взрослого человека…

– Угу.

Фарш и лепёшка столкнулись в воздухе. Бортинженер удовлетворённо кивнул, схватил слипшуюся конструкцию и потянулся к следующей упаковке. С сыром пришлось повозиться: топить ложкой, вдавливать в фарш, ловить разлетающиеся кисло-молочные метеориты. Наконец он стал заворачивать края, алчно поглядывая на бутылку с газировкой.

Командир опустился к полу с противоположной стороны отсека. Он был на голову выше Первого. Это ощущалось даже в условиях микрогравитации. Превосходство – оно и в космосе превосходство. Бедняга Хэ Пинпин понял бы. Оранжевая футболка командира задралась до пупка, пыталась уползти выше. С первого дня экспедиции он не заправлял непослушную в невесомости одежду, соревнуясь в упорстве с водой, точащей камень. Под мышками и у воротника – тёмные пятна.

– Четыре цифры по вертикали: год рождения Черчилля…

Вдруг командир как-то напрягся, напружинился. Опустил планшет, взглянул на Первого с упрёком. Дождался, пока рука бортинженера отбуксирует ото рта фаршированную лепёшку. Перегодил ещё секунду-другую.

Первый сдался. На нём были трусы-боксёры и майка-алкоголичка недельной свежести. И три чистых комплекта в запасе, в уме. На орбитальных станциях стиральных машин не водится. Нагромождение этих нюансов выбивало бортинженера из колеи. Он не привык играть в гляделки в нижнем белье. Тем более с командиром.

– Чего?

– Ты что там сказал, а? Какая Сеть? Думай, что говоришь…

– А?

– Интернет… Спросил, не в Сети ли я копаю ответы. Какой Интернет, к чертям?.. теперь-то…

Первый с тоской проводил взглядом уплывающий кусочек фарша, недосягаемый и коварный – придётся потом покорпеть над воздушным фильтром. Давно пора, подумал он. Почистить засранца. Кто из нас съел больше буррито?

– Ты что? Договорились же…

Командир пошарил рукой по переборке с пищевыми пакетами, сломано вздохнул.

– Устал я. Устал… Пойду к медвежатам.

Международная космическая станция металлической стрекозой плыла по околоземной орбите. Первому вспомнились строчки из стихотворения, полученного на e-mail две недели назад. От читателя его блога, космического дневника.

Он повторил их про себя. Как мантру. Хорошие стихи. Командиру тоже понравились. Второму? Кто его знает. Как был молчуном, так и остался. Особенно теперь. Колдует со своими свечками круглые сутки…

Три последних дня командир ночевал в многофункциональном лабораторном модуле. Возился с медвежатами. Играл с внешним манипулятором. Бред, конечно… но бортинженеру вторую ночь подряд слышалось клацанье и скрежет за бортом «Звезды», служебного модуля.

Первый пересёк гермоадаптер и попал в лабораторный модуль. Командир сидел в пятне белого света. Пристёгнутый к стулу, он сгорбился над столом, будто застреленный в затылок.

Медвежатами командир называл тихоходок. Kleiner Wasserbär, маленький водяной медведь. Так в восемнадцатом веке описал представителя беспозвоночных микроорганизмов пастор Гёце. Приятного в облике восьмипалых медвежат – через окуляр микроскопа – мало, борьба за звание «домашнего любимца» весьма сомнительна.

Тихоходки квартировали в контейнерах, похожих на соты, по правую руку от командира. Счастливчики резвились под стёклышком микроскопа. Первый мог прочесть часовую лекцию о водяных медвежатах: набрался от командира, который лекциями о них думал.

Распространены от Гималаев до морских глубин благодаря микроскопической комплекции и стойкости к дрянным условиям. Отметились в горячих источниках, на дне океана, во льдах. Пассивно расселяются по планете, оседлав ветер, воду или животных. Терпят по десять лет без воды, живут в жидком гелии и кипятке, переносят колоссальные дозы радиации, чихают на огромные давления, и вот – добрались до открытого космоса! Эта поразительная выносливость не могла не привлечь исследователей. Как только уровень жизни вокруг падает ниже среднего, тихоходки впадают в состояние анабиоза. Ангидробиоз. Высушивание, другим словом. Втягивают в тело конечности, уменьшаются в объёме и покрываются восковой плёнкой. А едва условия налаживаются – живенько приходят в себя.

– А. Это ты, – сказал командир. Не обернулся.

Бортинженер зачем-то кивнул в сутулую спину. Заплыл слева.

– Малыши тоскуют по свежему мху, – командир тяжело вздохнул.

В анабиозе тихоходки похожи на сваленное в кучу тряпьё или сдутый мяч. Конечно, опять-таки если у вас под рукой есть микроскоп. Милыми их назвать трудно, факт, но, тем не менее, монстрики стали прообразом разнообразных игрушек. В первую очередь в Японии, там любят всевозможных тварей, с их-то мифологией от каппы до бакэмоно. Водяной мишка даже пробрался на обложку второго тома собрания сочинений Стругацких, «Полдень, XXII век. Далёкая Радуга», прихваченного Первым в экспедицию. Забавное совпадение. Или в ограниченном пространстве ниточки видны лучше, как раскалённые спицы? Огромный клубок, опутавший всё вокруг… Хм… Нити? При желании найти связь того-то с тем-то не трудно, словно декодировать любое невнятное предсказание. Бортинженер поморщился: да какую связь он ищет?

– Японские биофизики давили на контейнер со «спящими» медвежатами шестью тысячами атмосфер. Это в шесть раз выше, чем на дне Марианской впадины. А им? Хоть бы хны!

Командир подсунул пинцет под резинку на столешнице, вытер руки антибактериальной салфеткой. Иллюминатор над ним был заклеен непрозрачной липкой лентой.

– По делу?

– Да нет, – Первый поплыл вдоль полок. – Так… проведать.

– Как снимки?

– Вчера парочку дельных вышло.

– Это хорошо.

Хорошо, подумал бортинженер. Мимо продрейфовала прозрачная капля слюны или какого-то раствора. Он увернулся. Хорошо… как захлопнувшаяся дверь. Как продавленная улыбка.

Он уже собирался оставить лабораторию, когда командир произнёс:

– Вчера забрал первую партию…

Первый ждал, кувыркаясь у люка. Он понял, о чём речь. Для эксперимента тихоходок разбили на три группы. Первую группу по прибытию на орбиту подвергли воздействию космической радиации, окунули в вакуум. Две другие облучали ультрафиолетом: А и В, и полным спектром. Все водяные мишки находились в состоянии анабиоза.

– И?

– Высохли, что солома в пустыне, а на борту снова очухались. Поразительные создания!

Ага, ещё какие… терпят нас, все эти истязания… съёживаются, уменьшаются – в надежде переждать эру двурукого паразита… всё вокруг терпит человека… Даже сам человек.

За стеной хранилось лабораторное оборудование. Законсервированные протезы науки. Первый оттолкнулся от верхней кромки люка, стал перебирать поручни. Голос командира истаял. Возможно, тот просто заткнулся.

Ультрафиолет с длиной волны 280—400 нм убил 88% животных третьей группы.

На благо науки.

На благо Земли.

В полумраке каюты Второго синели огоньки.

Пламя свечи в невесомости не такое горячее, как на Земле. Оно имеет круглую форму и напоминает медицинскую банку. Не колышек, ни перо – огненный пузырь, укрывший фитиль саркофаг. Всё просто. В отличие от земных условий разогретый и менее плотный воздух не спешит ввысь с криком «Поехали!», превалирует диффузия частиц из зон высоких температур в области низких.

Бортинженер-2 внимательно следил за островками пламени из комбинации гибких ремней. Тоже длинный, точно жердь. Под стать командиру. Два баскетболиста, блин.

Упавшая в щель штакетина света нарушила таинственность процессии аутодафе, посаженные на липучки подсвечники с восковыми огарками перестали напоминать людей, тени откатились к стенам.

– Привет, – сказал Первый.

Второй кивнул. Его грудь, бёдра и голени опоясывали эластичные фиксаторы системы «Морфий». Удобная штука для сна в невесомости, имитирует эффект гравитации. Почему он не пользуется спальным мешком? Как давно? Болтается постоянно в ремнях, словно неудачливая муха – спит или отдыхает.

По каюте плавало какое-то тряпьё, пищевые пакеты, металлическая и бумажная мелочь.

– Не хочешь к отелю сгонять? Развеяться?

Не хочет. Видно по глазам. Даже не посмотрел в его сторону. А красный огонёк под потолком, наверное, камера. Включил. Пишет.

Когда он зациклился на этих треклятых свечах? Тут не глаза нужны – аппаратура, датчики!

Изучая горение в космосе, можно расширить знания о фундаментальной физике этого явления. Исследования в этом направлении, возможно, помогут в разработках систем пожаротушения будущих миссий. Космический пожар невероятно коварен – он бесшумен. «Спасибо» отсутствию естественной конвекции. К тому же этот постоянный гул работающего оборудования, глотающий шепоток звуков…

– Точно не хочешь? Ладно, как знаешь…

Одна из важных привычек на борту космической станции: не ставь – а клади, все вещи привязывай, пристёгивай. Иначе разлетятся, разбегутся, как повзрослевшие дети. Даже свой собственный зад приходится часто садить на привязь. Что поделаешь – невесомость не делает скидок.

Первый защёлкнул на ногах фиксаторы, опустил держатели для бёдер. В наушниках играла музыка. «Воображаемый пейзаж №1» Джона Кейджа. Хаос звуков, «случайная» музыка. Двадцать четыре исполнителя крутят двадцать четыре ручки двенадцати радио, как им заблагорассудится, постоянно меняя настройки и громкость каждого радио. Понять такую музыку можно только сидя на толчке посреди враждебного космоса. Облегчаясь на околоземной орбите.

Ассенизирующее устройство МКС внешне схоже с туалетом самолёта. Или даже поезда. Да только гораздо сложнее. Отходы засасывает специальный вентилятор. Мочу консервируют серной кислотой в двадцатилитровых канистрах, а после перекачивают в освободившиеся баки для воды «Прогресса». Туда же размещаются алюминиевые контейнеры с твёрдыми отходами. Попрощавшись со станцией, корабль сжигает продукты жизнедеятельности экипажа в атмосфере. На старых станциях термоконтейнеры просто вышвыривали через шлюз. Привет Земле! Падающие на планету посылки, обречённые сгореть по пути к дому.

Эра космонавтики начиналась с эластичных трусов со сменными гигроскопическими вкладками. Обязательно надевать под скафандр! И не забыть осчастливить в будущем детишек (а главное их мамочек) прямым потомком – памперсами. Было-было. Да и не делось никуда – в открытом космосе нет биокабинок. Разве что подгузники совершенствуются, идут в ногу с прогрессом, или на ногах…

Первый, закончив с естественными потребностями, застегнул молнии комбинезона и выбрался из санитарно-гигиенического уголка станции. Кейдж неистовал в чашечках наушников.

Если сломается туалет – приятного мало. На «Звезде» предусмотрен лишь один сортир. А сантехников придётся ждать долго. Останется гонять грузовик от станции к отелю. Там «кабинки отдыха» в каждом номере, целых четыре!

К гостинице бортинженер не полетел. Не сегодня, решил он. Проверил силовые установки, систему жизнеобеспечения, вымылся влажными полотенцами и вернулся в обсерваторский модуль к своим «медвежатам» – к телескопу «Джеймс Вебб».

Это был младший брат «Хаббла». Надменный, себялюбивый, зазнавшийся брат. И не сказать, что за этим фатовством стояло лишь тщеславие молодости.

За время экспедиции Первый получил сотни первоклассных изображений звёзд, туманностей, галактик и планет. Но его гордостью была фотография участка звёздного неба с выдержкой в тринадцать суток, обнажающая для исследований эпоху первых звёзд. Трёхметровый зеркальный глаз подглядывал в замочную скважину бесконечности, фиксируя в цифре сгустки материи и протогалактики.

Бортинженер включил плеер – Вторая симфония Рахманинова – и приковал себя к креслу перед амфитеатром бортового компьютера.

Космические телескопы в сравнении с земными более зорки, благодаря отсутствию непрозрачной атмосферы. Угловое разрешение ограничивается только дифракцией, турбулентные потоки оставлены за спиной. Орбитальный телескоп «Вебб» может вести наблюдение в инфракрасном и ультрафиолетовом диапазонах. Его главное зеркало имеет допуск в 1/30 длины волны видимого света, оно покрыто тончайшим слоем алюминия и фторида магния – отражать и защищать!

Обсерватория представляла собой идеальный сон любого астрофотографа. В отличие от «Хаббла» в ней не было разве что системы оптической коррекции. Несомненный плюс полировщикам, которые не допустили ошибок предшественников: из-за дефекта зеркала, пришлось разрабатывать корректирующие сферическую аберрацию «очки», а потом несколько дней цеплять их на переносицу «Хаббла» в кусачем вакууме. А так, все в сборе: датчики ночного видения и точного наведения, камера с системой внутренней оптической коррекции, регистрирующий спектрограф, камера и мульти-объектный спектрометр ближнего инфракрасного диапазона…

Первый увеличил звук и принялся за работу.

– Две тысячи лет война, война без особых причин…

С песней он облачился в скафандр, от которого успел отвыкнуть, будто от убранного на весну и лето в шкаф тёплого полушубка. Да уж. Теперь скафандр незаменим только для полётов, выхода в открытый космос и парадных снимков. Со времён всех «Востоков» утекло немало воды. А внутри станции своя мода – больше двадцати двух позиций одежды. На любой цвет. Перед полётом внимательно заполняйте анкету предпочтений!

Он перебрался из шлюза внутрь корабля и герметизировал внешний люк. Потом дистанционно убрал механические стяжки, штангу, крепящую грузовик к станции, и направился в кабину.

При подготовке к старту и во время полёта ужасно чесался нос. Словно напала экзотическая аллергия, вызванная скоплением кнопок, индикаторов и мнемосхем. Первый чесал его с остервенелым блаженством. Вот так модификация! Почесать нос в скафандре! Он был готов расцеловать конструкторов столь милого новшества.

Фермы станции блестели солнечными батареями и панелями радиаторов. Купаясь в радиационных ваннах, из хребта лабораторного модуля торчал «чемодан» – контейнер с тестируемыми материалами. Солнце на перемотке заваливалось вправо. Закаты и восходы в ускоренном режиме, каждые сорок пять минут. Он направил грузовик от «пирса» к нагромождению блестящих пузырей орбитального отеля. Стыковку гостиницы со станцией так и не довели до ума, возникли определённые проблемы, которыми присыпали головы земных специалистов. Обещали – в следующем году.

Грузовик по-брежневски присосался к стыковочному узлу, автоматически запуская системы жизнеобеспечения в орбитальном комплексе.

Бортинженер произвёл необходимые для стыковки манипуляции, уровнял давления и попал через галерею переходных люков в гостиницу, где сразу избавился от скафандра. Нос вёл себя прилежно, зуд бесследно исчез.

Космический отель вполне мог служить убежищем для экипажа станции, преподнеси космос или человеческая халатность неприятный сюрприз, но, разумеется, был доставлен и собран на орбите для более… приземлённых целей. Самый дорогой курорт при минимуме пространства. Связки таблеток и притупляющие ощущения вестибулярного аппарата уколы – включены! Зато, какие просторы открываются за вашим иллюминатором. Туристический рай.

Первый оказался в каюте с большими, как сердце любящей матери, иллюминаторами. Всего номеров было четыре, для комфортного пребывания на борту семи человек. Комплекс включал функциональные узлы: санитарно-гигиеническое устройство, обеденный стол, систему подогрева пищи и спортивные агрегаты.

Он прильнул лицом к стеклу и увидел освежёванную тушу мироздания.

Миллиарды светил полыхали перед его взором. Он не спал больше суток, фотографировал, фотографировал, фотографировал, и внезапно усталость обрушилась на него. Хотелось закрыть глаза и не открывать их минимум двенадцать часов. Пусть привыкнут к темноте. Только сначала захватят с собой этот далёкий огонь, сорванный с незамутнённого неба. Переливы гигантских галактик, юрких и непоседливых. Блеск надменных туманностей. Зайчики Юпитера, отражающего свет самого близкого Солнца.

– Теперь только ты, – погрозил он пальцем. Предупредил пыль и свет – до и после гелиопаузы.

Недолго «побродил» по номерам, сонно удивляясь кубистической мебели, мозаике, мрамору, массивному дереву, дорогому текстилю. Столько зеркал… и в каждом приведение – он сам. В каюте №3 взял наугад книгу (подпружиненные стенки полки сразу же стиснули оставшиеся фолианты). «Ракета в межпланетном пространстве» Германа Оберта. Полистал, закрыл, вбил между двух корешков клином кисть и вернул книгу на место.

Потом устроился в спальном мешке, натянул на глаза повязку, застегнул под горло молнию и погрузился в трясину сна.

Командир потел на беговой дорожке. На нём были шорты и рубашка-поло, в руках – карманное издание «В плену орбиты» Кэйдина.

Состояние свободного падения приводит к потере эритроцитов, мышечной и костной массы. Больше всего страдает скелет. Командир боролся за своё тело, отвоёвывая его у космоса.

Он повернулся, только когда вопрос бортинженера хлопнул его по шее.

– Как ты сегодня?

– Бегаю по лесу. Дождь намечается. Чувствуешь? Озон?

Первый сглотнул.

– Нет.

– Ха! Я тоже. Знаешь, что самое страшное? Разучиться себя обманывать.

Бортинженер сунул ступни под поручень, подтянул тело. Практически сел. Было в этой картине – Первый на корточках на сферической переборке, перпендикулярно бегущему внизу командиру – нечто эшеровское.

– Я ночевал в гостинице, – сказал бортинженер.

– Зачем тебе это? Отпуск в номере люкс? – Нечто отдалённо похожее на смешок. Уродливый клон смеха.

– Книг привёз.

Кивок. Пауза. Первый принялся массажировать пальцами глаза. Сказал:

– Второй по-прежнему не выходит. Я за него переживаю.

– А?

– Второй…

– Оставь его в покое. И подумай о холодильной камере.

Командир отключил дорожку, сунул книгу в шорты и взял влажное полотенце. Первый со странным чувством глянул на велотренажёр: давно его мышцы не сочились соком, давно… начинаешь вертеть педали над Южной Америкой, а заканчиваешь на втором круге над Австралией.

Воспоминание заставило поискать глазами другой предмет. Бортинженер испытал неприятное чувство дезориентации, когда не сразу смог обнаружить то, что искал. А потом понял. Иллюминатор был на месте, просто его широкий плоский экран скрывала шторка, края которой были приклеены к металлическим направляющим липкой лентой. Он наложил на него образ запечатанного иллюминатора лаборатории.

– Ну?

Первый с трудом вспомнил, о чём говорил командир.

– Э-э… А что с камерой?

Командир долго смотрел ему в глаза. Этот взгляд старался отменить невесомость, кинуть бортинженера на щиток сигнализации.

Сдался.

– Ничего. Ты что-то хотел?

Первый подумал. Да, он что-то хотел… Дождя? Предгрозового неба? Запаха сырой земли, ощущения топкой грязи под ступнями?..

– Покер. Как насчёт покера?

– Его придумали в Древней Персии.

– Нет… как насчёт…

– Да понял. Давай в инфоцентре.

– У меня фул хаус.

– А вот тебе! Бубенцы!

– Ты точно знаешь правила?

– У меня масть! – Первый примагнитил к планшету собранную «руку»: бубновый флеш.

– Да вижу я, – усмехнулся командир. – Только фул больше.

Он с гордостью глянул на свои карты. Тройка тузов и пара королей. Особенно красиво смотрелись короли: «червовый» Гагарин и «пиковый» Титов.

– Точно?

– Старшая карта, пара, две пары, – начал перечислять командир. – Три одинаковых, стрит, флеш, фул хаус, каре…

– Хорош! Верю на слово.

– Сколько там в банке было?

Первый подсчитал в уме. Фишками они не пользовались – устные ставки.

– Сорок.

– Ого. Мне фартит.

Командир провёл пальцем по плотному прозрачному кармашку на переборке, нашёл нужный шприц и извлёк его из-под резинки. Пятьдесят миллилитров коньяка янтарным стержнем покоилось в пластиковой обёртке.

– За нас, – сказал он и выдавил в рот почти весь коньяк.

– Допивай уже. Кому эти слёзы?

– Кому-кому. Не слёзы, а десять фишек.

– Закусил? Шлифуй.

Командир довольно крякнул и взял колоду намагниченных карт. Тасовать такие, да ещё в невесомости – тут надо постараться.

Следующие две партии взял капитан, потом четыре подряд – бортинженер. В сумме вышло на наполненный всклень двухсотграммовый граныч. В голове приятно шумело. Тёплая ванная невнятных мыслей, обжигающие капельки на языке.

Орбитальная винная карта включала пиво и коньяк. Решили не мешать. Взбалтывать чудесный грузинский напиток пивом – кощунство.

– Эгей!

Капитан наконец-то сорвал куш. Он сочно рассмеялся, не попав пухлым шприцом в воронку губ. Бортинженер прыснул слезами от хохота.

Потолочные лампы учащённо заморгали, потухли, снова вспыхнули. Мягкий свет упал на лица смеющихся мужчин. Им было хорошо. Им было весело. Да. Также верно, как и то, что запущенный в невесомости бумеранг вернётся обратно.

Командир сказал «пас». На следующей раздаче Первый вернул любезность. Выпили. Закусили.

– Моя приготовит запеканку, – сказал бортинженер.

– А? – не понял командир.

– Когда прилечу… Самую восхитительную картофельную запеканку во вселенной. Будь уверен! С грибами и сыром.

Командир медленно кивнул.

– А твоя?

– Не знаю… – Командир прилепил карты к планшету. Его рука дрожала. – Меняю две.

– Да ладно тебе. Колись. Что любимое? К чему благоверная приучила?

– Блины с яблоками… я скучаю по блинам с яблоками…

Весёлость куда-то ушла. Только мир вокруг не замечал этого. Лез в душу, колупал, сгрёб.

– Скорей бы увидеть своих, да? Чур ты к нам первый в гости. Стол организуем, посидим. Ты обязан попробовать запеканку! И никакого коньяка в шприцах! Только из запотевших бокастых рюмок!

– Слушай, хватит, хорошо? Я больше не… – Командир стиснул виски, желваки вздулись. Несколько секунд он смотрел слепыми глазами, потом сломленный невыносимой тишиной, ещё более громкой в гуле вентиляторов, дёрнулся, ухватил бортинженера за воротник комбинезона. – Хватит ломать эту комедию… чёрт, грёбаный идиот!.. Хватит притворяться! Не надо всего этого! Земли, рюмок, тебя!.. – Пьяные красные глаза вглядывались в лицо Первого. – Что, твою мать… ты что действительно не видишь? – произнёс он слабея. – Да? Не видишь, что произошло? Не хочешь видеть…

Белые пальцы разжались. Бортинженер отплыл немного назад, насколько позволили удерживающие ремни. Клацнули карабины. Он смотрел на командира почти снисходительно, понимающе. Кивнул на кармашек с порциями конька.

– Врежем?

Командир открыл рот, закрыл. Как-то обвис в креплениях. Он словно увядал, старел с очередным вздохом. Не дышал – шагал через года. Прямо по Батлеру, у которого «жизнь – усталость, растущая с каждым шагом», бегом, с безумной скоростью. Широкоплечий мужчина уже не казался таким высоким.

– Давай.

– Всё нормально?

– Ты этого… извини.

– Да ничего.

Первый достал два больших шприца без игл.

И они врезали.

…В мгновение всё изменилось. Пришла смерть.

Очень быстро. Вспышкой. Но с тем же успехом могли пройти года. В пробоину смотрел чёрный зрачок космоса. Метеорит? Взрыв?

И, конечно, на них не было скафандров. Вакуум хлынул внутрь модуля. Давление вскипятило растворённые в крови газы, расширившийся воздух разорвал альвеолы, боль толкнула сознание к краю…

Первый дёрнулся, забился в спальном мешке.

Всего лишь сон. Ну ладно – всего лишь кошмар.

Стараясь игнорировать похмелье, Первый перекусил сушёными фруктами и высосал литр минералки. Аттрактор затылка ломился от давления. Боль стучала равномерно и настойчиво, точно подпёршие дверь Свидетели Иеговы.

Перекусив, он вскрыл вакуумную упаковку и извлёк новенький комбинезон, тщательно пропылесосенный на Земле, чтобы лишняя пыль не забивала фильтры, без единой торчащей ниточки. Никаких пуговиц – нечего им плавать по всей станции.

Старый комбинезон он снимал, словно нечто радиоактивное. Запах был ещё тот. Хотя, может, следовало повременить с заменой… день или два?

Первый высвободил две штрипки на брючинах и, точно в стремена, пропустил в них ступни, закончил с комбинезоном и снова потянулся к бутылке с водой.

Ему не давал покоя вчерашний сон. Не то чтобы мучил, скорей – толкал к бесполезным размышлениям. С его-то тяжёлой головой…

Так… Если получить сантиметровую пробоину корпуса – мгновенной катастрофы не произойдёт. Разгерметизация – да, но потеря воздуха… гм, воздух вытекает в вакуум со скоростью звука, так? Темп утечки будет пропорционален диаметру отверстия. Возьмём отсек объёмом сто кубов, прикинем. Каждые пять минут теряем десять процентов давления. Получаем запас в несколько десятков минут. Для эвакуации – выше крыши. Даже не трогая резервные баллоны. А если отверстие миллиметр? В сто раз медленнее, ха! Только поди заметь такую дырочку…

Где контейнер? Или попробовать застирать? Гм, мыльный порошок, вода, так… Остался ведь лишь комбез оператора, похолодает – в шортах не нагуляешься…

Незаметно его мысли и действия переключились на импровизированную стирку: одна рука, по локоть погрузившаяся в пакет, мяла одежду, а другая прижимала горловину упаковки, чтобы не вытекал мыльный раствор. Закончив с кустарной стиркой, промокнул комбинезон полотенцами и повесил под зажим.

В этот момент пришла и пожелала уходить одна мысль.

Он связался по внутренней связи с командиром и узнал, что тот занимается в оранжерее капустой.

Вот и славно. Никаких помех.

Пребывая ещё немного подшофе, он добрался до лаборатории, где вскрыл все контейнеры с тихоходками. Расколол стёкла микроскопа.

Летите, мишки! Впитывайте влагу, живите!

Не видел, как микротельца разлетаются по помещению, но мог живо представить: распушённый одуванчик, раскрывающаяся роза из пунктира капелек. Хотел видеть именно так.

Глупо, как глупо, тут же укорил себя Первый, шарахаясь от эйфории к хандре. Эти два состояния конкурировали, будто солнечное и межзвёздное влияния в динамической гелиосферной мантии. Глупо, это всего лишь бактерии… ну ладно, пусть не бактерии… очень маленькие животные, но всё-таки…

Что всё-таки? У них даже пальчики есть на конечностях, а мы их излучением, под воду, за борт!

Но они ничего не чувствуют…

Да? Ты уверен?

Прежде чем нырнуть в люк, он обернулся к лабораторным столам. Закрыл глаза, завалил русло мыслей камнями образов, улыбнулся. Крошки-тихоходки плавали по лаборатории. Полноправные хозяева модуля.

Возможно, они были счастливы.

Это немного подняло Первому настроение.

Он распахнул люк и заглянул внутрь.

Катышки свечных огоньков были едва различимы. Глаза приспосабливались к темноте. Включил свет – пусть ворчит, хоть что-то от него услышит! – проморгался.

В каюте стоял тяжёлый воздух. Вентилятор задыхался хрипом.

– Как ты?

Тишина.

– Колдуешь с огоньками?

Второй молча смотрел куда-то в сторону.

– Выбирайся из своей паутины. Пройдёмся.

Смердящее безмолвие.

– Эй! Придётся вытащить тебя силой! Слышишь?

Разумеется, Второй не слышал.

Что-то порвалось внутри Первого – лопнуло, не сейчас, раньше, стоило только признать.

Этот запах… Он больше не мог его игнорировать. Всё это…

Согнулся, переждал рвотные спазмы, выскользнул наружу, потянул на себя люк, но остановился, поднырнул под кромку.

Посмотрю… в последний раз, заверил себя.

Свернувшаяся кровь разлетелась по всему объёму каюты тёмными шариками. Мертвец висел в эластичных ремнях «Морфия», уставившись пустыми глазами на синеватые шапочки свечей. Раззявленные рты запястий. Испятнанная гнилью кожа. На стенах: фото родных, какие-то личные вещички, потерявшие контекст воспоминаний безделушки…

Первый задохнулся слезами, смрадом разложения.

Горят ли свечи на самом деле или только в его воображении? Когда он их поджёг? Сколько длится этот ритуал?

Круглое пламя… будущие миссии… перспективные исследования… нет…

Он обо что-то ударился. Прочь, прочь, прочь!..

Не мешать Второму. Не делать глупостей. Уйти… куда?

Вестибулярный аппарат предал его. Бортинженер схватился за переборку. Поплыл лицом вперёд, перепачканный слюной и слезами. К панорамному обзорному куполу – своему давнему врагу. Хватал ртом воздух, зная, что кислород в норме, что электролизер «Электрон» исправно разлагает техническую воду, но ничего не мог с собой поделать. Рыба на берегу. Обезвоженная тихоходка, проспавшая целый век в клочке сухого мха посреди пустыни, но не желающая умирать. Первый задыхался. Дёрнулся к шкафу в нише, принялся бороться с замком. Победил.

– Сука, давай…

Рванул из держателей канистру, отлетел к противоположной стене. Зарычал.

Когда кислородная шашка зашипела и принялась гореть, он немного успокоился. Жадно задышал над струями кислорода, выделяемыми при медленном горении перхлората лития и железного порошка.

Позади глазных яблок объявилась пульсирующая боль. Бортинженер врезался плечом в светильник и тихо засмеялся.

Вперёд, вперёд, вдоль перекрученных кишок кабелей – по течению.

К семи иллюминаторам купола. К Земле. К реальности.

За бортом станции висел мёртвый шарик, укрытый коростой пылевых облаков. Мантией загрязнённой атмосферы.

Сколько взрывов насчитал Второй девять дней назад, прежде чем закрыться в каюте и расковырять себе вены? Сколько их было всего, этих ярких пятнышек, вспыхивающих словно диоды на сигнальном табло?

Очень много…

Сверху ещё страшнее, думал Первый. Не красный гриб, дыбящийся на горизонте, а просто пухнущая точка… точки… Ужасающе-схематичные, какие-то нереальные, они подарили надежду (ты жив, ты далеко, это тебя не касается), которая не что иное, как очередной обман.

Возвращаться больше некуда.

И всё, что они могут сделать – развернуть телескоп в другую сторону. Изучать микроорганизмы, баюкать в колыбели микрогравитации пламя, делать превосходные снимки загадочной бездны…

Делать вид, что ничего не случилось. Как и договорились – друг с другом, с подступающим безумием.

Делать свою работу. Не оборачиваясь.

Делать свою работу. Каждый день. Удел «небожителей». Под вальс привычных витков.

План экспериментов на сегодня:

И эта дурацкая мысль:

«Теперь я самый маленький человек на орбите Земли… ха!.. на всей Земле…»