Крысота

Дверь мне открыла Света. Как всегда в одном из нарядов плохого настроения; менялись только оттенки. Она хмуро кивнула, крикнула «Денис!» и ушла в спальню.

– Кум, заползай! – прилетело из кухни, и я стал разуваться.

На верхней полке обувной этажерки базировался игрушечный вертолёт размером со щенка таксы. Мой подарок крестнику. Силу притяжения машина уже вряд ли осилит, даже если Никитос отыщет посеянный пульт дистанционки, – от двух лопастей остались пластиковые пеньки. Справа от вешалки висела большая рамка со свадебными фотографиями Дениса и Светы. Там Дёня ещё подтянутый, без пивного брюшка… как и я, вон – в костюме Робинзона Крузо отплясываю… эх, времена! Могли по десятке бокалов пива положить и погнать в ночник за добавкой. И Светка всегда смеялась над моими глупыми шутками, настоящая пацанка, общий друг. Денис сох по ней с первого курса, а я так и не понял, когда они сошлись. Мы почти всегда гуляли втроём, банда инкубаторов – в одинаковых футболках с «ПРИШЕЛЬЦЫ, ПРИВЕТ! ОСТАВАЙТЕСЬ!» на всю грудь, за которые сейчас можно схлопотать пятнадцать суток.

На кухне Денис отчитывал сына. Привалившись спиной к барной стойке, лил воду в сито детской сознательности:

– Ты зачем высыпал?

– Там мусор был, – надул губки вредитель, сидя на перевёрнутом ведёрке рядом с двадцатилитровой бутлей воды – такие раздают военные. Вроде как гуманитарная помощь экстерном, если накроются коммуникации.

– Какой мусор? – Дёня пожал мне руку и, закатив глаза, покачал головой. – Прикинь, всю прикормку в унитаз спустил.

– Не забился?

– Чего?

– Унитаз не забился?

Денис усмехнулся и кивнул на стул.

– Дядим пришёл! – «Дядим» – это сплав «дяди» и «Димы». Очень удобно.

– Привет, мелочь! – Я подхватил Никитоса и крутанул.

– Пойдём гулять?

– Ага, беги готовься. Мы с папой твоим поболтаем, и двинем.

– Будете трепляться?

– Нет такого слова «трепляться». Есть – «трепаться».

– Трепляться! – настаивал крестник. – А мы с папой завтра на рыбалку идём!

– Ага, бежим, – Денис выудил из морозилки початую полторашку «Жигуля». – Мусором прикормим? Я тебя на рыбу не возьму.

– Пап, я уже знаю, как надо. Больше не буду высыпать.

– Всё, останешься завтра дома.

– Пап!

– Дуй переодеваться.

Дёня подвинул ко мне бокал, выставил блюдце с сушёными кальмарами. Чокнулись, сделали по глотку.

– Ваню вчера встретил, – сказал друг, перекусывая хворостинку кальмара.

– Какого Ваню?

– Ивашко.

С Ваней мы общались до института. Жили в одном дворе: футбол, гитара, лавочки, подъезды, водка, подруги… пока не закружило, не раскидало. Однажды Ваня полчаса ржал, наткнувшись в «Правилах устройства и безопасной эксплуатации лифтов» на главу под названием «Буфера». Вот и всё, что хотелось бы рассказать о Ване Ивашко.

– Кого ещё из наших видишь?

– Да никого. Те, кто помозговитей, давно из города рванули.

– Те, кто побогаче.

– Ага, – болезненно улыбнулся Денис, уставившись в бокал. – Мне Светка каждый день за это выставляет. Сил нет. Вот был шанс, тёща предлагала жильё – почему не уехали… был-был – и сплыл. Что теперь молоть? Да и не хочу… Где я в Центре устроюсь?

Он встал, порылся в холодильнике и выудил рыбину в целлофане. Вид закуски не внушал доверия, как распахнувшийся между этажами лифт.

– Когда она сдохла? До Прибытия?

– Что ты понимаешь. Огонёк пангасиус.

– Есть сыр с плесенью, теперь и рыба появилась?

– Язык твой с плесенью!

Денис оторвал от хребта пласт, пережевал, покрякивая от наигранного удовольствия, и запил пивом. Потом вытер руки о провисшие на коленях спортивки, покопался в телефоне и протянул мне. На дисплее – открытая фотография.

– Из сети? – спросил я, довольно ухмыляясь.

– Ага.

– Когда построили?

– Вчера ночью. Шустрые, как всегда.

– Ха! «Отца всех народов» кондрашка хватит. А пристройка кого изображает? А!.. Джихад-арарат… В точку! Толкает ведь за бугор оружие, как пить дать, толкает. Ну, дельцы, ну, настроили! А галерея-то – один в один калаш. Как только они в них живут?

– Как-то живут. Только недолго.

– Светке показывал?

Он постучал пальцем по виску.

– В своём уме?

Я рассасывал кусочек кальмара. Денис терзал рыбку. На улице о чём-то информировали громкоговорители.

– Куда Ника поведёшь?

– На свалку сходим.

– Тссс, – шикнул Денис, шевельнул глазами в сторону двери, мол, не дай бог, Светка подслушивает. Дёрнул пива, кивнул. – Сходите. Для пацана – идеальное место. Где ещё настоящий танк увидишь…

– Ты в город выходишь? – удивился я. – После первого залпа – военных этих, как насра…

– Да я не про то! Про наше детство. Сейчас-то да…

Я рисовал пальцем бороздки на запотевшем бокале. Пиво было выдохшееся и зубодробительно холодное. Сделай большой глоток – получи в мозг сосульку. Не пил – мучился.

Ещё немного потрепались. А потом я и Никитос пошли к пустырю.

– Дядим! А кто живёт за холмами? – спросил крестник, когда я впервые привёл его на свалку. «Магазин металлической жвачки» – так мы называли это место.

– За пустырём? Другие…

– Пришельцы, да? А что они делают? Как попали сюда?

– Прилетели, а, может, авария, пришлось садиться. Поди узнай. Обжили степь, освоились и стали строить дома, критикующие власть.

– Кликующих?

– Высмеивающие Ключевого и его свиту.

– Я тоже хочу строить смешные дома!

– Это плохая идея, – опомнился я. Светку кондрашка хватит, если сынишка ляпнет что-нибудь этакое при ней. Денис говорил, что она бучу поднимает каждый раз, когда он критикует при ней новости – думает, что квартиры прослушиваются через телек или с улицы дальнобойными «ушами». Оруэлловский синдром. – Никто не любит, когда над ним смеются.

– Почему?

– Вот тебе понравится, если кто-то назовёт твой нос смешным? Эй, Никитос, твой нос похож на башмак! Хо-хо!

– Не правда, – мелкий надул щёки, потянул перепачканные ржавчиной пальцы к шнобелю. – И не похож совсем…

– Не похож, – одёрнул себя я. – Это пример. Ладно, мелочь, давай по-другому. Вот мы с тётей Викой… Иногда она смеётся над моей неряшливостью, любит подшутить. Я кину носки на ковёр, а она их в туалете на трубу повесит, чтобы точно нашёл. Ей смешно, а мне не всегда… Да хватит его трогать!

Я убрал руку Никитоса от измятого вдоль и поперёк носа. Да уж, умею я общаться с детьми. Как бы комплекс не заработал. А говорят, надо как со взрослыми… Ну, что поделаешь, нос – его ведь не выбираешь. И что? Вот у французского актёра, что в культовом «Лионе» снялся (Бильмандо, ага!), такой же – и ничего, и красавец! Девки вешались штабелями. Да только кому это объяснять?.. Н-да, привёл парню примерчик, дубина! Теперь Светка с меня шкуру спустит. Но уж лучше про нос пускай треплется, чем о смешных зданиях и сатире на Ключевого.

– О, смотри! Что там за мотками? Похоже на рацию!

Глаза мальчугана загорелись.

– Где?

Нет, конечно, в самой архитектуре пришельцев не было внутреннего комизма, как нет его в неуклюжем медведе, хитроватой лисе, гримасничающей обезьяне. Просто через её формы просматривалось социальное содержание – характеры людей, их поступки, позиции. Взяточничество чиновников, политика страха власти, попрание свободы слова, затянувшее властвование Ключевого, переросшее в монархическую диктатуру.

С иной стороны, до приземления Других считалось, что архитектура вообще не умеет смешить в силу своей специфики. Даже немного не так… вызвать улыбку она всё-таки способна. Есть перевёрнутые дома в Дании, стоящие на крышах. Есть «пьяный дом» в Польше, глядя на изгибы и переливы которого, даже ксёндз усомнится в собственной трезвости. Наконец, избушка на курьих ножках, хотя она скорей декоративная поделка. Но зодчество не способно критиковать, высмеивать, обличать. Лишь отражать общественные стремления, техническое развитие. Комичное здание не выгодно никому: ни заказчику, ни жильцам. Отразить трагизм, как обелиск, покрытый налётом безобразного прошлого, – да. Возвысить создателя – ага. Воспеть оду новым технологиям; сунуть дулю под нос соседу – мол, у нас выше, шире, смелее; ослепить блеском стекла и железа – опять-таки легко. Но не высмеять. Так было раньше…

А потом в биваках пришельцев, с которыми установились какие-никакие отношения (пусть и с поставкой информации и товаров фактически в одну сторону – себе любимым, на правах хозяев Земли-Матушки), стали появляться необычные постройки. Реакция гостей на более близкое знакомство с земной администрацией. Вертолёты телекомпаний «подсмотрели» сотни красочных картинок. И простой люд выплеснул на улицы свой звонкий смех. Копившуюся годами критику. Полистайте литературу по «Эстетике» и вы найдёте определение этому смеху. Настоящему. Не опошленному. Правдивому. «Эмоционально насыщенная эстетическая форма критики». Она звучала почти в каждой квартире, на каждом перекрёстке. Кроме тех мест, где люди с пунцовыми лицами нервно ощупывали свои носы, закипая от ярости.

Четыре затянутых в брезент джипа прошли колонной по главной улице. В прицепе последнего плясал пулемёт. Никитос проводил военных с открытым ртом.

– Закрой, хватит пыль складировать.

Город хирел к окраине: меньше лиц, больше оппозиционных граффити, рухнувших балконов.

Мы обогнули будку приёма стеклотары и вышли к забору, в котором серели проломы. Сразу за обкусанными бетонными плитами степь расседалась машистой балкой, а дальше дыбились мусорные кучи, стекающие к востоку, покосившиеся смотровые вышки, пустырь, горбы холмов. Никитос шёл вприпрыжку. Рукава купленной на вырост куртки летали обрезанными пожарными шлангами. Лыжная шапочка, кеды на липучках.

В кармане ёрзал сотовый. Вика.

– Что на мне было, когда я уходила утром? – сходу спросила она. Этот её бзик с недостатком внимания…

Я улыбнулся. Белые джинсы. Лёгкая бирюзовая кофта, что неделю назад через знакомого капитана передал из Центра её отец. Баклажановая куртка с рукавами три четверти. Шифоновый шарф.

– Клетчатая юбка. Свитер под горло. Плащ-палатка. И бандана.

– Что?!

– Вик, я тут занят немного. Давай перезвоню.

– Сначала ответь!

Пришлось перечислить.

– Про туфли забыл!

Верно. Зато подсказку принял.

– Вик…

– Никаких! Мой парень должен быть самым внимательным. Что у меня на ногах?

– Туфли.

Нет, не пройдёт, не прокатит…

– Какого цвета?

Всего семь вариантов. По идее. Палитра штука хитрая.

Никитос смотрел на меня волчонком, причём волчонком, соблюдающим пост по каким-то мазохистским причинам. Ему не терпелось к «машинкам».

– Всё, не могу говорить. С Никитосом гуляем. Целую.

Спускаясь по склону балки, я едва не поскользнулся. Мелкого это привело в восторг. Ему бы Чарли Чаплина в крёстные – вот кто умел смешно падать.

Мы затопали по широкой долине. К «Магазину железной жвачки».

– Дядим, хочу за пульмёт!

– Пулемёт, – поправил я.

Устроив его на шее, стал бочком продираться сквозь колючие кусты. Никитос вцепился в мои уши, словно в джойстики приставки, и расстреливал запятнанный ржавчиной пейзаж.

– Мусор впереди по правому борту! Огонь! По левому! Тух-тух-тух!..

– Эй, полегче. Не оборви… Вика домой не пустит.

– А ты их в конвертик положишь, тогда пустит.

Логика железная, как лом в конце балки.

Под ногами захрустела металлическая перхоть. Запахло машинным маслом и жжёной проводкой. Пожёванная бронетехника и прочий хлам вырастали по обе стороны ложбины, осыпаясь ко дну. Справа к склону привалилась танковая башня, раздавленная, словно каштан каблуком. Шершавую броню припудрил песок, из люка выглядывал ухватистый сорняк.

Мусор военного образца. Его приносило сюда из-за холмов невидимыми волнами, словно корабельные обломки к берегу. Так защищались Другие. От угрозы с земли.

А вот на ракеты никак не реагировали… гибли пачками вместе со своей обличающей архитектурой… почему?

– Дальше идёт пехота!

Я высадил мелкого десантника и полез следом, страхуя. Всё. На месте. Можно порезвиться.

Никитос уже прыгал на колесе бронетранспортёра, из которого сломанной костью торчала ось. Н-да, в нашем детстве такого не было.

Как и критикующей архитектуры.

Самыми забавными были Дома-Взяточники. Или тут дело в том, что они появились первыми?..

В одну ночь. Раз – и готово. Полюбуйтесь, люди! Вам это ничего не напоминает?

Архитекторы пришельцев, видимо, были счастливейшими… людь… ммм… гуманоидами. «Вязпунчиками», как говорит Никитос. Воплотить в жизнь такие проекты! Да у нас башня с круговым сегментом в поперечном сечении считается роскошью. Инвесторов сразу начинает трясти. Зачем вырезать из окружности кусок? Ведь можно использовать эти площади! Сколько встроенных помещений! Сколько торговых рядов! Квартир! Так что, давайте-давайте, подправьте проект, замкните основание в круг… и ещё парочку этажей сверху накиньте, сколько фундамент позволит…

У Других таких проблем не возникало. Они превратили здания в скульптуры и стали там жить. В Домах-Взяточниках с оттопыренными карманами входов и испуганно озирающимися глазками мансардных этажей. В Домах-Диктаторах, в которых проступали гипертрофированные черты Ключевого. В двуликих Домах-Пропагандистах: строгий «печатный» фасад и «уличное граффити» обратной стороны. Много их было. Вот теперь новые, что Дёня показал… Целый комплекс, связанный галереями. Как их станут величать шёпотом? Дома-Оружейные-Бароны?..

Увидеть бы их вживую, пока не…

Высоко-высоко треснул воздух, и на свалку упал плотный гул. Я сразу понял, что это. К такому быстро привыкаешь. Вот вам и «пока»… Споро на этот раз, и дня не прошло.

Никитос, забыв об обломке антенны, которую держал в руке, задрал курчавую голову и долго смотрел в небо, изгаженное косыми царапинами уходящих в закат ракет.

– Дядим, смотри какая крысота!

– Что это за слово? – Вполголоса сказал я. – Откуда взял? Есть красота, через «а».

– И крысота тоже есть. Правда-правда, Дядим!

Я хотел было возразить, уже открыл рот, да так и остался стоять, вглядываясь в сверкающие росчерки. Закат умирал неспешно, видимо, ожидая, когда оперённый металл сойдётся за холмами, перемешает в щебень смеющиеся дома Других и швырнёт ему в спутники сотню-другую душ. Так веселее на перевале…

Надо было спешить. До пустыря докатилась городская истерика – взахлёб причитала сирена. Пора. В подземку. Без Никитоса не пошёл бы, а с ним… Кто ж знает, когда пришельцы ответят, кулаком – не кирпичными шаржами… даже калека может швырнуть что-нибудь в ответ… просто обязан кинуть…

– Пойдём, мелочь.

Я посадил Никитоса на плечи, сделал два шага и, не сдержавшись, обернулся.

Далёкая кромка неба плевалась огнём. Жуткая картина, но в то же время влекущая, великолепная в этой смертельной палитре ярких красок.

Крысота. Хм… другого слова и не подберёшь.

В небо уходили чёрные столбы дыма. Хрипела сирена… Ха, а ведь задуматься-то – по себе стреляют, себя взрывают в пыль! Свои лица, свои повадки, свои грешки! Да ведь не только себя… не только…

– Дядим, опять под землю?

– Опять, – я облизал пересохшие губы и крепче сжал худые лодыжки крестника.

И, осторожно ступая по металлическому дёрну, стал спускаться на дно балки.