Сатирические санкции

– Вам всё равно не устоять! Порочная издательская система падёт! С моими первыми публикациями: с возбуждённой струной стихотворений, с пенно-русым журчанием рассказов, с переливом судеб в океанах романных утопий…

Великий Графоман откашлялся, промокнул шёлковым платком широкий лоб, снова кашлянул, умудрившись выплюнуть с мокротой слово «предвзятость».

– Пенно-русым… боже, – простонала Татьяна Зайцева, литературный критик и главный свидетель обвинения.

При упоминании имени господа судья вышел из дрёмы, с удивлением посмотрел на молоточек, потом на зал, прикинул – должен ли он бросить молоточек в зал и в чём правила игры, затем вспомнил, зачем он здесь, насупился, вошёл в привычную систему координат.

– Обвинение, продолжайте, – благословил он.

Критик Зайцева встала со скамьи. Вообще-то она не садилась на протяжении всего заседания, но как-то вытянулась, напряглась, что задним рядам почудился её подъём.

– Задайте ему, – напутствовал писатель Арсен Зарибаба.

– Только на гонорары не ссылайся, – предупредил издатель Константин Насвойвкус.

– Обвинение, тише! – Вот и молоточек пригодился. Судья повеселел. – Слово свидетельнице Зайцевой.

– Да, спасибо… – Критик поправила брошь, презрительно глянула на Великого Графомана – бегло, по касательной, словно боясь гипнотического воздействия. – Разумеется, мы никогда не называем таких людей словом на букву «Г». Никогда. «Писаки», «бумагомаратели» – возможно, но не «Г». Вы не представляете, насколько их много. Просто нашествие какое-то. Даже перед перестройкой такого не было, а тогда, хочу сказать, страшные дела творились. Поэтические «Г» валом шли. Одни стихи я на всю жизнь запомнила… Можно?

– Можно «что»? – судья сдвинул центр тяжести парика ближе к затылку. – А-а… женская комната сразу по коридору направо…

Зайцева покраснела.

– Я бы хотела прочитать то, да простит меня Бальмонт, стихотворение.

– А. Конечно-конечно.

– Не всё, только пару строк… М-м… «Встал Ильич, развёл руками…» Хочу уточнить, Ваша честь, что дело происходит в мавзолее… «Встал Ильич, развёл руками, что же делать с мудаками?»

Судья поперхнулся эмэмдэмсом.

– Как? Что? Попрошу без!..

– Простите. Мне кажется, это важный штришок к палитре доказательств.

– Палитра доказательств! – вскричал Великий Графоман и тут же припал к блокнотику, начал строчить.

– Подобные контуженые поэты, они шли и шли в редакцию, и сейчас идут. И обязательно хотят прочитать свою «нетленку» вслух. Я им: «Не надо, я глазами оцениваю». А они: «Вы должны это услышать!» И получаешь: «Встал Ильич, развёл…»

– Достаточно, – смешался судья. – Мысль понятна.

Арсен Зарибаба дрожжевым тестом поднялся рядом с Зайцевой.

– Критик Зайцева хочет сказать, что о «Г» много говорят, но в то же время их трудно выделить из литературы, как допинг из лекарств. И рождаются споры. С одной стороны, всё прекрасно: человек направляет свою энергию на сочинительство, он не убивает, не ворует, не играет за футбольную сборную, не поёт дуэтом с Тимати. Короче, никого не трогает, кроме… тех, кто выпускает книги и журналы. Зайцева знает, о чём говорит, у неё богатый опыт издательского журнального дела, и сетевого, и бумажного.

Зайцева кивнула.

– Небольшой процент «Г» составляют агрессивные личности. Маниакальные.

– Экспрессия весенних грёз души душистой, – прокомментировал Великий Графоман.

У Зайцевой и Насвойвкуса задёргались веки.

– Так вот… – продолжила после паузы критик. – Однажды один «Г»…

– Графоман? – уточнил судья. Отсутствие чёткой дефиниции термина и постоянное вуалирование критиканши… хм, критика… его раздражало. К тому же, он снова всхрапнул пару минут. Судья сделал знак машинистке: пиши, пиши, милочка, потом разберусь, по какому поводу здесь шумели.

– Э… да. Он запер меня в редакции. Пришёл поздним вечером, донимал, вился вокруг. Я все способы перепробовала, а он не унимается, хочет, чтобы я его рукопись – повесть «Задник Вселенной» – прямо здесь и сейчас, вернее, там и тогда села читать. Говорит, что цитаты сразу задают тон, пытается зачитать. А цитаты – из «Южного парка»!

– Неплохой мультик, – согласился судья. Осмотрелся, проморгался. – То есть… в адекватном переводе.

– Я от него отмахиваюсь, – продолжала Зайцева. – Пытаюсь объяснить, что электронную версию «Задника Вселенной» уже отвергла, что украсть робота Марвина у Дугласа Адамса – ещё не значит написать хорошую повесть. И тут он ушёл. Со словами: «Ключ у Воннегута». Я к двери – редакция заперта, ключей нет, замурована. Кричала, звонила. И только когда меня открыли, поняла, что этот «Г» положил ключ в «Бойню номер пять» Курта Воннегута у меня на столе.

– Лучшая книга о скачках во времени, – сказал Насвойвкус.

– Мой роман «Дверь, открытая нараспашку» ничем не уступает, – скромно уточнил Зарибаба и ловко отвернулся, когда издатель зыркнул в его сторону.

– Я извиняюсь (через «И»), – сказал Великий Графоман. – Вот, послушайте… «Он падал вниз в глубокую бесконечную бездну, низ низов, яму без дна, пропасть, что не знала влажного эха…» Может, лучше заменить «не знала» на «не имела чести быть знакомой»?

Зайцева нервно затеребила брошь. Зарибаба схватился за сердце.

– Замените всё предложение на пробел, – посоветовал он.

– А на меня однажды в суд подали, – вступил Насвойвкус. – Злобный графоман попался. Пришлось тащиться в Корректно-Грамотный суд имени Розенталя и объясняться. А вся каша заварилась из-за того, что редакция отвергла рукопись с формулировкой «Не подходит». Представляете, каким я себя идиотом в суде чувствовал?

– А сейчас? – спросил судья, двигая парик бровями.

– Простите, Ваша честь?

– Вы и сейчас в суде. Снова чувствуете себя ослом?

– Я сказал идиотом… – Насвойвкус поменялся в лице, стал похож на растрёпанный переплёт.

– Зафиксируйте, – кивнул судья машинистке.

– …и не потому что в суде, а из-за глупости обвинения… только поэтому… человек отстукивает буковки, и мы вправе эту писанину не принять… но не в суд же… «в топку» – как говорят на форумах…

– Суд в топку? – брови судьи зажевали парик, пришлось помочь рукой. – Напомните название вашей редакции?

– «Сталкер-Анабиоз-Метро».

– Спасибо. Присаживайтесь.

Поскольку издатель не вставал, он обозначил рекомендованное действие максимально возможным ссутуливанием.

– Давайте всё-таки определимся с термином, – сказал судья. – Господин Зарибаба, так кто же такой графоман?

– Это человек, одержимый писательством, больной низкопробным сочинительством. И никакая клизма от литературы…

– Я бы отказался от негативных окрасок и канонических определений, – попытался реабилитироваться Насвойвкус. – Графоман графоману рознь. Сам Лев Толстой письменно называл себя графоманом. И отнюдь не сардонически. Хороший писатель – и есть графоман, он не может им не быть. Вспомните безумно популярного сейчас Руслана Матроскина…

– Редкий «Г», – шёпотом прокомментировал Зарибаба.

– Четыре тысячи страниц в год – вы представляете? Романы, сиквелы, приквелы, послесловия, обращения от автора, расширенные обращения от автора, расширенные и дополненные обращения от автора «с любовью», обращения от автора к тем, кто не понял предыдущие обращения и вообще роман…

Гавкнул молоточек судьи. Великий Графоман икнул.

– Господин Насвойвкус, Матроскина печатает ваше издательство, верно?

– Хм… да, Ваша честь.

– Спасибо. Садитесь… то есть оставайтесь в текущем положении. – Судья глотнул эмэмдэмсов прямо из пачки, вспомнил, что искал зелёную конфету, но не стал выплёвывать. – Господин Зарибаба, так всё-таки… графоманы – больные люди? Да, госпожа Зайцева?

– Несомненно, – с жаром сказала критик. – Только одни писатели переболевают «Г» -ом в подростковом периоде, а у настоящих «Г» болезнь прогрессирует с годами.

– Я извиняюсь, – сказал Великий Графоман. – А чёрная дыра аннигилирует антиматерию? Или тут нужен протуберанец?

Зайцева прикусила губу. Зарибаба перекрестился.

– «Г» можно сравнить с людьми, которые любят петь в караоке, но при этом не имеют голоса.

– Вот только эти певцы, – перебила Зайцева писателя, – не рвутся на эстраду, а «Г» маниакально хотят напечататься!

– И караошники, наверное, хотят, чтобы их по радио крутили. Репетируют пока. А «Г» – это тот, кто ну очень хочет писать, но у него не очень получается. Ну, не умеет он.

– Уметь – немного другое, – сказал Зайцева.

– Вы говорите про отсутствие таланта? – подключился судья. – Или про банальное неумение?

– Это пограничные состояния, очень родственные. Поди разбери. Но на выходе – «Встал Ильич, развёл руками, что же делать с…»

– Кхм! Мы поняли.

Адвокат Великого Графомана подал устный протест и сам же его отклонил. Присяжные пытались освободить столы от подарочных книг с автографами Зарибабы.

– Нам нужны конкретные примеры, – сказал Насвойвкус. – Вот Арсен Зарибаба и его книжка «Полночь начинается в двенадцать». Прекрасная книжка, одна из лучших в минувшем году.

– Спасибо! – вспыхнул Зарибаба.

– Роман переиздан трижды. Это говорит об огромном успехе. Просто замечательная книга!

– Правда? – Зайцева навалились на перила барьера, чтобы заглянуть в глаза издателю. Не удалось. – Я едва осилила пролог.

Насвойвкус остался невозмутим. Поправив солнцезащитные очки, он продолжил:

– Артур принёс мне рукопись, будучи неизвестным автором, самоучкой. Можно окрестить его графоманом или нет? Но его работа и труд издательства подарили миру бестселлер!

Зарибаба на радостях хлопнул себя по коленям.

– Константин, вы серьёзно? – атаковала Зайцева. – В каком веке вы живёте? Вам рассказать, как сегодня делаются бестселлеры?

– Парируйте, Арсен, – отмахнулся Насвойвкус, втайне радуясь, что между ним и критиком значится объёмное тело Зарибабы. – Как-то она на вас злобно смотрит. Вот и книжку вашу не дочитала.

Зарибаба прочистил горло.

– Ответ прост. То, что я не «Г» – очевидно. Да, роман оказался удачен. Но я совершенно не горжусь этим! Да, его переиздавали трижды. Но я совершенно не горжусь этим! Да, заключены контракты на десять переводов, в том числе на идиш. Но я совершенно не горжусь этим! Да, в России продано более ста тысяч экземпляров, а сколько передавалось по рукам, бралось у друзей… Но я совершенно не горжусь этим! Вот!

Зарибаба сел.

– И в чём же очевидность вашей не причастности к «Г»?

Зарибаба встал.

– Я ненавижу писать! Вот почему я не «Г»! Первую книжку писал два года, вторую три – вымучивал, выдавливал, тужился.

– А графоман не тужится? – спросил потерявший нить следствия судья. Парик неприятно колол лысину – похоже, он забыл сорвать ценник.

– «Г» не может не писать. Ему непременно нужно продемонстрировать, что он литературный эксгибиционист.

– Обвиняемый, это правда?

Великий Графоман надул щёки, отложил в сторону карандаш, показал свободные руки. Его адвокат победно вздёрнул кулаки.

– Как вам пишется, обвиняемый, легко? – поинтересовался судья.

– Предложения текут, как слюни, – сообщил Великий Графоман и тут же записал сравнение.

Зарибаба потянулся за минералкой. Зайцева закатила глаза. Судья нашёл зелёный эмэмдэмс и спрятал в потайной карман мантии.

– Вот! Вы видите, какие у них сравнения! – обвиняюще взвизгнула критик.

– Они плюются с такой скоростью и силой, что никаких платков не хватит! – поддержал Зарибаба.

В этот краткий момент две негодующие души соприкоснулись. Зарибаба даже приобнял Зайцеву и понял, что напишет третий роман. О любви.

– А графомания в блогах, – сказал Насвойвкус. – Вы задумывались над этим?

– Я не пользуюсь интернетом, – сказала Зайцева.

– Да, Таня не пользуется, – поддержал окрылённый любовью Зарибаба. Роман о любви – да, определённо! Возможно, даже серия романов. Да, серия! Он уже почти нащупал название: «Слёзы, поцелуи и love наотмашь».

– В смысле, не пишу в блогах, – уточнила критик. – Кто сейчас не пользуется интернетом?

– Да, кто? – поддакнул писатель.

– Я веду колонки в своём сетевом журнале.

Великий Графоман взял карандаш и подтянул к себе блокнот.

– Как называется ваш журнал? – спросил судья и подмигнул машинистке.

– «Вымя фантазий».

– Ага… что ж… и как обстоят дела?

– Хорошо. Около сотни тысяч посещений в месяц.

– И в вашем журнале не бывает графоманских текстов?

– Если и есть, то они задуманы под «Г». Понимаете?

– Не очень, – признался судья.

– Стилизованы под «Г». Чтобы обратить внимание общественности на эту проблему.

– Это как нацарапать в кабине лифта: «НЕ ПИШИТЕ В ЛИФТАХ»?

Великий Графоман оценил масштаб сравнения и застрочил в блокнотике.

– Я думаю, Таня имела ввиду немного другое… – начал Зарибаба.

– Не называйте меня Таней!

Страсть, эмоции, надрыв, подумал писатель. Как это будоражит!

– Так, давайте подытоживать, – судья скинул левый сланец и почесал зудящую пятку. – По каким критериям вы предлагаете распознавать графоманов?

– Критерии просты, – сказала Зайцева. – Это сумма ощущений от текста. «Г» – это человек, который пишет неинтересно, вторично.

– Кто этим будет заниматься?

– Литинспекторы. Российский Дом Литературы и Критики уже провёл кастинг.

– Да-да, – пробормотал судья. – Я видел списки… Донцова, Маринина, Первушин… Хм… И каких мер вы просите?

– Мы просим для «Г» ограничения на пользование электронной и бумажной почтой. Чтобы суд запретил всем «Г» и конкретно обвиняемому приближаться к дверям редакций ближе, чем на триста метров.

– А как же литературные группы? Различность вкусов? И у графоманов есть свой читатель.

– Миф, Ваша честь! – фыркнул Насвойвкус. – Как можно прислушиваться к читателю? Кто из нас издатель, они или я?

– Да! Хватит нас мучать, – вступила Зайцева. – Я не как критик, а тоже как издатель говорю. Пишите – в стол, в полку, в буфет. Для себя. Но не пытайтесь это опубликовать! У художников как?.. Тоже ведь артоманы имеются, но они не пытаются выставиться в «Манеже»!

– В «Манеже» приняли мою рукопись, – сказал Великий Графоман. – Сборник повестей «Ведь кто-нибудь должен найти это солнце в подштанниках лета». Обещали почитать!

Зайцева прижалась к Зарибабе. Писателя пробил озноб. Насвойвкус уверовал в четвёртое переиздание «Полночь начинается в двенадцать».

– Авторитетов, как Танечка, – сказал Зарибаба, нисколько не смутившись, что Зайцева высвободилась из его полуобъятий, – всё меньше и меньше. А что молодые? У них собственные критерии. Так в узких кругах «Г» рождаются гениальные прозаики и поэты. Сами накропали – сами оценили. Почему их так много? Да просто! Для того, чтобы писать, нужен компьютер или карандаш и бумага— всё! «Г» -писатель готов!

– Они наивные! – вскричала Зайцева. – Вот главный критерий! Они все наивные! Их тексты. Я не встречала ни одного умного текста, написанного «Г»!

– А как они пафосны! – взвыл Зарибаба.

Судья поднял молоточек, чтобы прекратить этот шум, но неожиданно понял, что его тянут за рукав. Великий Графоман смущённо улыбнулся и, кивая на издателя, протянул стопочку исписанных листов.

– Я тут, пока вы говорили и прочее… этого, новый рассказ написал… можно, пользуясь случаем, передать?