Глава пятая
ВИНТЕР
Выдался обычный хандарайский весенний день — то есть всего лишь невыносимо жаркий, а не убийственный, как летнее пекло. Казалось, что солнце нависло над самой головой и физически ощутимой тяжестью давит на плечи. Каждый ничем не прикрытый участок кожи обжигали раскаленные лучи, мундиры отяжелели, насквозь пропитавшись потом. Винтер провела в Хандаре три года, но и ее местная жара могла застать врасплох. Рядовым, шагавшим в колонне, приходилось еще хуже — хотя бы потому, что у них не было офицерских кепи с козырьком, прикрывавшим глаза, — и некоторые из солдат уже явственно шатались, едва держась на ногах. Винтер надеялась, что Д’Врие объявит привал прежде, чем кто–то из них и впрямь рухнет без сознания.
В первый день похода она и сама была близка к этой участи. Сотня с лишним миль от Эш–Катариона до Форта Доблести стала самым длинным переходом, который прежде доводилось совершать Колониальному полку, а до того опыт Винтер по хождению строем ограничивался несколькими парадами в честь принца Эксоптера.
При отступлении они покрыли это расстояние за две недели, и при них было столько повозок, что солдатам даже не пришлось самим нести оружие. Обратный путь явно обещал быть намного быстрее. Новобранцы ничуть не удивились, услышав приказ о дневном переходе в пятнадцать миль, причем не только с мушкетами, но и в полной выкладке, — но Винтер едва не застонала. Переход она, хотя и с трудом, выдержала, но плечи и ноги потом болели так, что заставили вспомнить о днях, проведенных в безраздельной власти миссис Уилмор. Старуха свято верила, что изнурительный труд — наилучшее средство от грязных помыслов.
Переход второго дня оказался короче из–за постыдно проваленной учебной тревоги, и, видимо, неудовлетворительные действия полка произвели впечатление на кого–то из вышестоящих. Офицеры объявили, что на третий день переход составит всего пять миль и полк прибудет на новое место лагеря уже к полудню. К тому времени Винтер вспомнила о том, что у нее есть мышцы ног, и обнаружила, что они за эти годы не так уж сильно и одрябли. Она начала думать, что сумеет с честью выдержать это испытание.
Напрасно. Господь всегда откликался на ее молитвы только в том случае, когда замышлял нечто худшее. Объявили, что вторая половина дня будет посвящена строевой подготовке. Новобранцы восприняли это как должное, но ветераны Колониального полка ворчали и сыпали проклятиями.
Это известие заставило вернуться к роте лейтенанта, который до тех пор ехал во главе колонны. Видимо, по его представлениям, глотать пыль вместе со своими подчиненными не входило в обязанности офицера, а вот придирчиво гонять их так и эдак на строевом плацу — очень даже. За время похода Винтер видела командира роты раза два–три от силы, и лишь сейчас ей подвернулся случай внимательно к нему присмотреться.
Лейтенант Антон Д’Врие носил сшитый по заказу синий мундир, так же безукоризненно отвечавший требованиям устава, как мундиры его солдат. Он был невысоким поджарым человечком с темными глазами и пышными усами над пухлым капризным ртом. Волосы лейтенанта были тщательно расчесаны и обильно припудрены — явно по последней ворданайской моде, хотя форменное офицерское кепи сводило все эти усилия на нет. У бедра болталась шпага в кожаных ножнах, как будто только что начищенных до блеска, а в руке он держал тонкую тросточку, которая со свистом разрезала воздух всякий раз, когда лейтенант желал на что–то ею указать. Всякий раз, стоя рядом с лейтенантом, Винтер невольно дергалась, опасаясь случайно схлопотать по виску.
Оказалось, что строевые занятия гораздо хуже похода. Когда колонна двигалась по дороге, у солдат по крайней мере оставалось ощущение, что они что–то делают — пускай даже просто одолевают пешим ходом еще несколько миль пути. Если по пути попадался ручей, солдатам позволялось наполнить фляги, им разрешалось разговаривать на ходу и даже петь. И самое главное — никто их не судил и не оценивал. Мера успеха была только одна: добредешь ли ты, шатаясь, до лагеря прежде, чем настанет ночь.
Сейчас же сто двадцать солдат седьмой роты стояли плотным строем в три шеренги, по сорок человек в каждой. Все были экипированы как полагается: на левом бедре патронташ, на груди крест–накрест двойные ремни со штыком в ножнах, мушкет прижат к правому боку, и пальцы намертво вцепились в приклад. Так они и должны были стоять, замерев под пристальным взглядом сощуренных, ввалившихся глаз Д’Врие, покуда он не скомандует двигаться.
Винтер стояла перед шеренгами, в центре, рядом с лейтенантом. В ее обязанности входило доносить его команды до личного состава роты и обеспечивать их выполнение. Положение, мягко говоря, незавидное. Мало того что все время на глазах у Д’Врие, так еще вся рота до последнего солдата смотрит на нее с глухой ненавистью. Пот катился по лицу Винтер, пропитывал волосы и вызывал зуд во всем теле. Занятия длились уже добрых два часа.
Д’Врие постукивал тросточкой по ноге, взирая на своих подчиненных с высокомерной неприязнью. Наконец он откашлялся и, даже не пытаясь скрыть недовольство, пробежал взглядом по строю в три шеренги.
— Что ж, ладно, — сказал он. — Попробуем еще раз. По сигналу наискосок вправо ускоренным шагом — марш!
Он произносил свои приказы вполголоса, словно ведя беседу. Винтер приходилось выкрикивать их во все горло, чтобы команды лейтенанта услышали и на концах шеренг. Она уже надсадила горло, но сейчас собрала остатки сил. Получилось скорее похоже на воронье карканье, но Д’Врие и бровью не повел.
Ротные барабанщики принялись отбивать учащенной дробью ритм ускоренного шага. Рота колыхнулась вперед, и почти сразу стало ясно, что чуда не случилось.
Много лет назад — как будто в другой жизни — Винтер была совсем девчонкой, моложе любого из нынешних новобранцев. Все, что девушка знала тогда об армейской жизни, она почерпнула из рассказов о великих сражениях, где неустрашимые бойцы скрупулезно исполняли все маневры, невзирая на залпы выстрелов и смертоносный град пушечных ядер. Поскольку Винтер примкнула к армии не самым традиционным способом, ей не довелось провести несколько недель в учебной части, где, по всей видимости, будущие солдаты и обучались такой стойкости, — и потому она постаралась исправить это упущение, раздобыв устав и «Инструкции по строевой подготовке армии его величества» и вызубрив обе книги наизусть. Потом эти знания оказались, само собой, почти бесполезными, но кое–что осталось в памяти до сих пор.
Следовательно, Винтер знала, как именно все должно было происходить. При первом ударе барабана каждому солдату полагалось шагнуть с правой ноги, поставив ее перед левой в одном стандартном шаге — тридцать шесть дюймов сообразно с некоей священной мерой, которая хранилась в недрах Военного министерства. Следующий шаг надлежало сделать при втором ударе барабана — и так далее. Таким образом, предполагалось, что рота двинется вперед идеальным строем, не нарушая шеренг.
Задача сама по себе была нелегкая, но Д’Врие потребовал шагать наискосок, а это значило, что с каждым шагом солдатам приходилось делать полшага вбок, исполняя нечто вроде косого разворота. По лицам солдат Винтер уверенно определила, что многие из них этого попросту не поняли или по крайней мере слишком поздно вспомнили, что это такое.
Получилось примерно то, чего она ожидала. Одни начали движение с левой ноги, а не с правой и неизбежно врезались в идущих рядом, другие забыли, что надо двигаться наискосок, — с тем же результатом. Третьи шагнули чересчур далеко либо недостаточно далеко и, пытаясь исправить ошибку, отстали от барабанного ритма и сбились с шага. Два солдата в задней шеренге ухитрились как–то зацепиться лямками вещевых мешков, а когда рванулись в разные стороны — рухнули в пыль, барахтаясь, точно перевернутые на спину черепахи.
Не пройдя и двадцати ярдов, ровный, в три шеренги, строй превратился в беспорядочную толпу краснолицых толкающихся солдат. Когда Винтер выкрикнула: «Стой!» и барабанная дробь оборвалась, толпа по инерции качнулась еще на пару шагов вперед, а затем неуклюже подалась назад, и солдаты, пихая друг друга, принялись восстанавливать строй. На это у них ушло добрых пять минут.
Словом, произошло то же самое, что и в прошлый раз, и в позапрошлый, — и с каждой новой неудачей Д’Врие все плотней поджимал губы. Сейчас его терпение явно истощилось. В бешенстве он развернулся к Винтер.
— Сержант! — рявкнул он.
Винтер откозыряла:
— Слушаю, сэр!
— С меня достаточно. Я желаю, чтобы ты гонял этих бездельников, — лейтенант повысил голос, — до тех пор, пока они не выполнят все как надо или не попадают замертво на плацу! Задача ясна?
— Э… так точно, сэр!
Губы лейтенанта скривились.
— Право… — выдавил он и зашагал прочь, отбрасывая взмахами тросточки нагло подвернувшиеся под ноги куски щебня. Винтер смотрела ему вслед, чувствуя, как солнце нестерпимо припекает спину, и прикидывала, как же ей теперь поступить.
Она отыскала взглядом стоящего в первой шеренге Бобби. Паренек раскраснелся — то ли от стыда, то ли от жары, — и видно было, что он дрожит от усталости. Винтер, в отличие от Д’Врие, прожила в Хандаре два года и знала, что «попадать замертво на плацу» — отнюдь не фигура речи. Если продолжать в том же духе, очень скоро лазарет переполнится жертвами сердечных приступов.
Винтер окинула взглядом пыльный клочок земли, который служил полку строевым плацем. Плоский, поросший кое–где чахлой растительностью, он ничем не отличался от мест, которые они уже прошли. Унылое однообразие иссушенной солнцем почвы нарушали лишь редкие камни да пучки жесткой травы. Около десятка рот упражнялось сейчас на плацу, сообразно прихоти своих офицеров исполняя различные строевые команды. Винтер наблюдала за тем, как один из лейтенантов нещадно поносит своих подчиненных, точно возчик упрямых' мулов, — и тут ее осенило.
— Право… — пробормотала она, круто развернувшись. — Право… направо… — И, напрягая уже охрипший голос, громко скомандовала: — Рота, напра–во!
Солдаты, которые все это время настороженно следили за ней, ожидая худшего, разом облегченно вздохнули и, кто как мог, расправили плечи. Потом повернулись на месте на девяносто градусов — и три шеренги длиной в сорок человек каждая превратились в колонну по три. Винтер широким шагом прошла к голове этой новой колонны, за ней поспешали барабанщики.
— По моему сигналу, — произнесла она, — шагом марш вперед. Равнение на меня. Марш!
Вновь, теперь уже медленнее, застучали барабаны, и колонна пришла в движение. Сейчас, когда в шеренге шло всего по трое и не нужно было отвлекаться на развороты наискосок, рота маршировала вполне прилично. Винтер шла перед первой шеренгой, которая слегка подровнялась, стараясь держаться прямо позади нее, и это позволяло без труда управлять движением длинной, как змея, колонны.
Шагов через сто она обнаружила то, что искала. Другая рота, построившись в обычные три шеренги, упражнялась в строевой подготовке под зычные команды сержанта. Рядом со скучающим видом стоял лейтенант. Все они были повернуты спиной к Винтер и ее подчиненным.
Винтер повела колонну в этом направлении, то и дело поглядывая через плечо, дабы убедиться, что рота хорошо сохраняет строй. При сближении с другой ротой в колонне возникло секундное замешательство. Винтер, пользуясь случаем, отскочила вбок с пути колонны и выкрикнула:
— Вперед! Бегом марш!
Барабаны застучали чаще. Солдаты в первых шеренгах, сообразив, что им нужно делать, приступили к выполнению приказа с поразительным пылом. В рядах другой роты ничего не замечали до тех пор, пока не стало слишком поздно. Раздалось несколько ошеломленных вскриков — и миг спустя длинная колонна седьмой роты с разбега врезалась в арьергард чужого строя. Солдаты Винтер валили напролом, сбивая встречных с ног, покуда кто–то из пострадавших не ринулся в драку. Кто–то из седьмой роты получил кулаком в солнечное сплетение, и через секунду обе роты упоенно дрались на кулаках, предаваясь этому развлечению со всем пылом людей, сбросивших оковы дисциплины.
Винтер, стоя на краю этого побоища — барабанщики в ужасе застыли у нее за спиной, — наблюдала за делом рук своих с нескрываемым удовлетворением. Лейтенант другой роты, толстяк со всклокоченной бородой, устремился к Винтер, покуда его сержанты безуспешно пытались прекратить беспорядок. Винтер отдала честь, постаравшись придать лицу как можно более бесстрастное и бессмысленное выражение.
— Ты что это, черт тебя побери, вытворяешь?! — выпалил лейтенант, трясясь от гнева.
— Виноват, сэр! Выполняю приказ, сэр!
— Чей приказ?
— Лейтенанта Д’Врие, сэр! Лейтенант приказал погонять этих бездельников. Извините, что врезались в ваш строй, сэр! Мы не нарочно, сэр!
Лейтенант сверлил ее взглядом, явно не зная, как отнестись к словам сержанта. Наконец он остановился на презрении. Винтер изо всех сил сохраняла приветливо–идиотское выражение лица.
— Ну так сам и наведи порядок, — буркнул он. — Если твои болваны через пять минут не уберутся подальше от моей роты и вообще от плаца, я обо всем доложу капитану! Понял?
— Так точно, сэр! — Винтер круто развернулась навстречу кутерьме, которую сама же и устроила. — Капрал Форестер!
Паренек уже выбрался из толчеи, ужом протиснувшись между дерущихся. и теперь беспокойно вертел головой. Услышав окрик Винтер, он рывком крутнулся и вытянулся по стойке «смирно».
— Убрать этих болванов с плаца! Приказ лейтенанта! — Винтер указала на торчавшего у нее за спиной толстяка. — Живо!
Лицо Бобби прояснилось, и можно было не сомневаться, что ему, как и Винтер, стоит большого труда не расплыться в ухмылке.
— Есть, сэр!
Короткая стычка словно разогнала накопившуюся за несколько часов усталость, и солдаты хлынули с плаца шумной толпой, хохоча и перекрикиваясь друг с другом. Атмосфера безудержного веселья не рассеялась и по возвращении в лагерь. Кто–то выудил невесть откуда мяч, и скоро две стихийно возникшие команды азартно гоняли его вдоль ряда палаток, а зрители, собравшиеся по бокам импровизированной площадки, хохотали и подбадривали игроков.
Винтер не понимала, откуда у них берутся силы. Схлынувшее напряжение оставило после себя дрожь и слабость в теле, и Винтер мечтала только о том, чтобы на несколько часов выпасть из окружающего мира. Под невыносимой усталостью таился смутный страх. Бунтарская выходка, поначалу казавшаяся Винтер такой остроумной, теперь мнилась ей смехотворной. Д’Врие и не подумает принимать в расчет, что у нее были противоречащие друг другу приказы; он увидит только, что его требование не выполнили, и обрушит на Винтер всю тяжесть своего гнева. Разжалует в рядовые и прогонит в прежнюю роту, в лапы Дэвиса.
Протиснувшись сквозь толпу, Винтер проскользнула в относительно прохладный полумрак своей палатки. На походном столике лежали бумаги — из–за длинных переходов у Винтер почти не оставалось времени на ротные счета, и внушительная груда документов меньше не становилась. Винтер понимала, что ей следовало бы вплотную заняться бумагами, но сейчас одна лишь мысль о том, чтобы взяться за перо, вызывала у нее тошноту.
Потому она обессиленно рухнула на койку и вытянулась, даже не потрудившись снять сапоги. «Я безумно устала. Вот прикрою глаза на минутку…»
Теплые нежные губы, прижимающиеся к ее губам, пальцы, скользящие от талии вниз, жаркое тело, приникающее к ее телу. Волосы Джейн, мягкие и темно–рыжие, точно грех, бархатной завесой ниспадающие на обнаженные плечи Винтер. Мелькнул проблеск зеленых, как изумруды, глаз.
Джейн отстранилась, высвободилась из объятий, отступила на шаг. Она была совершенно нагая, и Винтер не знала ничего прекраснее этой наготы.
— Ты должна уйти, — сказала Джейн. — Не просто покинуть «тюрьму», а сбежать от всего, от всех, кто стремится связать тебя по рукам и ногам и вернуть назад…
Винтер не могла произнести ни слова. У нее перехватило дыхание.
Джейн подняла руку. Сверкнуло серебряным блеском острое лезвие.
— Возьми нож, — произнесла она, словно учила подругу нарезать жаркое. — Приставь кончик лезвия вот сюда, — она вскинула голову и прижала острие ножа к горлу, под самым подбородком, — надави как можно сильнее и веди вверх.
— Джейн! — Собственный пронзительный крик показался Винтер невообразимо далеким.
Лезвие ножа с пугающей легкостью вошло в плоть. Изумрудные глаза Джейн расширились. Она открыла рот, но вместо слов исторглась густая струя липкой крови.
Винтер внезапно проснулась. Гулко стучало в висках, в голове все еще раздавались душераздирающие крики. Они затихли нескоро, очень нескоро. Девушка лежала навзничь, не шевелясь, чувствуя, как ноют от усталости руки и ноги. Неотрывно и бессмысленно она глядела на синий брезентовый потолок палатки. «Разве может являться призрак того, кто вовсе не умер?»
По наружному шесту палатки постучали. Винтер села, малодушно радуясь любой возможности отвлечься от тягостных видений.
— Кто там?
— Это я, — отозвался снаружи Бобби.
Винтер виновато покосилась на стопку отчетов, но сейчас уже было поздно за них приниматься.
— Входи.
Паренек проскользнул в палатку. Он потирал кисть руки, и Винтер разглядела на костяшках ссадины. На миг она прониклась сочувствием.
— Сожалею, что тебе досталось, — вслух сказала она.
— Досталось?
Винтер указала на ушибленную руку, и Бобби расплылся в широкой улыбке.
— Вы об этом, сэр? Да так, пустяковина. Один чудик из третьей роты опрометчиво подставил под мой кулак свою челюсть. Бьюсь об заклад, ему досталось куда больше. — Бобби вдруг занервничал. — Это ведь ничего, а, сэр? Вообще–то капралу не дозволено ввязываться в драку с рядовым, но ведь то был исключительный случай…
— Все в порядке, — заверила Винтер. — Ответственность целиком на мне. Кто–нибудь пострадал?
— Рядового Иблисса пришлось вдвоем уносить с поля, сэр.
— Бог ты мой. Что с ним стряслось?
— Да пожалуй, ничего страшного. — Бобби кашлянул. — Ему просто заехали в неудачное место.
Винтер озадаченно взглянула на него.
— Врезали ногой по шарам. Может, даже и не нарочно. Вы же знаете, каково это…
— Понимаю. Надеюсь, третья рота не затаит на нас злобы.
— Да пускай бы и затаит, сэр! — Бобби снова заулыбался. — Капитан нашего учебного батальона всегда поощрял стычки между ротами. Здоровое соперничество укрепляет единство части — так он говорил.
— Долго ты пробыл в учебке? — спросила Винтер.
— Месяц. Должен был шесть недель, но из–за спешки меня выпустили раньше срока. И все равно я считаю, что мне повезло.
— Почему?
— У меня был хотя бы месяц, — пояснил Бобби. — Другим рядовым досталось и того меньше. Кое–кто и в глаза не видел учебной части: с вербовочного пункта — сразу на корабли.
— Неудивительно, что они не умеют ходить строем, — пробормотала Винтер. — Ну а лейтенант об этом знает?
— Должен бы, сэр. У него все личные дела.
Это не означает, что он их читал. Или что его интересует, что там написано. Винтер помолчала, размышляя об услышанном.
— Сэр, — сказал Бобби, — я хотел поблагодарить вас.
— За сегодняшнее? — отозвалась Винтер. — Да ладно, это была простая уловка.
— Простая, но хитроумная, сэр. Ребята будут вам благодарны.
— Погоди, вот завтра наорет на них Д’Врие — и неизвестно, что останется от этой благодарности. — Винтер вздохнула. — Извини. Настроение паршивое. Ты пришел просто так или по какому–то делу?
— Чтобы сказать вам спасибо, сэр. И спросить, не принести ли вам ужин.
— Да, наверное…
Винтер окинула взглядом тесную палатку, стол, заваленный ежедневными донесениями, койку, на которой ее терзали мучительные воспоминания. Бобби словно прочел ее мысли.
— Сэр, — сказал он, — ребята приглашают вас поужинать с нами. Винтер скорчила гримасу:
— Я не хочу никому быть в тягость.
— Вы никому и не бу…
— Да брось. Сам наверняка знаешь, как это бывает. В присутствии сержанта свободно не поговоришь.
По крайней мере именно так всегда было в роте Дэвиса, хотя сама Винтер редко принимала участие в общем разговоре.
— Приходите, сэр, — сказал Бобби. — Поболтаете с нами, — может, и настроение поднимется.
Винтер хмыкнула:
— Только если ты дашь слово не называть меня «сэр».
— Так точно, сэр! — Бобби с сияющими глазами вскинулся навытяжку, и Винтер, не выдержав, расхохоталась.
Когда они вышли из палатки, приготовление ужина продвигалось уже полным ходом. В теории рота подразделяется на шесть отделений, каждое из которых возглавляет капрал. Эти отделения чаще именовали «котлами», поскольку главной их особенностью был чугунный котел, в котором готовилась пища для всего отделения. В седьмой роте границы между отделениями были явно расплывчаты, и все шесть котлов стояли вокруг общего костра. Люди брали еду из любого котла и усаживались, где им хотелось: на земле, на камнях или на пустых ящиках из–под припасов. По большей части они собирались в кружки, болтали, смеялись, играли в кости или карты.
Бобби подвел Винтер к одному такому кружку, где среди солдат она обнаружила капрала Фолсома. Люди охотно подвинулись, освобождая место на импровизированной скамье из ящиков с сухарями. Один из солдат вручил Винтер миску, полную до краев обжигающе горячей похлебкой, которую неизменно готовили на ужин, когда позволяли время и припасы. Винтер приняла у другого солдата кусок сухаря, подержала его в вареве, покуда он окончательно не размягчился, и с жадностью съела. Только сейчас она осознала, до чего голодна.
Вначале казалось, что недавние опасения Винтер оправдались. До ее прихода в компании царили оживленный разговор и смех, но теперь, в присутствии сержанта, люди притихли и с видимой неловкостью сосредоточились на еде. Бобби предложил всем представиться, после чего прозвучало с полдюжины имен, которые Винтер тут же забыла. И опять наступила тишина еще более неловкая, чем прежде.
Первый шаг к общению, как ни странно, сделал капрал Фолсом. Нарушив обычную свою молчаливость, он вдруг заметил ни к селу ни к городу:
— Вот не ожидал, что здесь будет столько ручьев и речек. Мне всегда говорили, что Хандар — бесплодная пустыня.
Бобби с радостью ухватился за эту возможность завести разговор:
— Вот и я слыхал то же самое. Сколько ни читаешь о Хандаре, все песчаные дюны да верблюды… А я вот до сих пор в глаза не видел ни единого верблюда.
— В этой части Хандара влаги побольше, — пояснила Винтер. — Мы всего милях в десяти от побережья моря, а потому здесь время от времени даже случаются дожди. К тому же мы приближаемся к долине реки Тсель. Если пройти на двадцать–тридцать миль к югу, окажешься в Малом Десоле, а там на много дней пути вокруг можно не встретить ни одного источника воды.
— А верблюдов? — спросил один из солдат, то ли Джордж, то ли Джерри.
— Верблюдов тоже не встретишь, — ответила Винтер, — по крайней мере здесь. На самом деле верблюды в Хандаре вовсе не водятся. Десолтаи используют их, это верно, но они живут в Большом Десоле, к востоку от реки Тсель.
— Десолтаи? — отозвался другой солдат. — Это те самые, что все время носят стальные маски?
Винтер рассмеялась:
— Не все, а только их вождь. Он называет себя Малик дан-Велиал, что означает «Стальной Призрак». Никому не известно, как он выглядит на самом деле.
— По мне, так прятать лицо под маской — самая что ни на есть трусость, — заметил солдат. — Сержант, а что скажете про город, к которому мы сейчас направляемся, Эш–Катарион? Он такой же большой, как Вордан?
— Вовсе нет. Скорее, это провинциальный городок.
— Но там хотя бы найдется приличная выпивка? — спросил кто- то, и вся компания покатилась со смеху.
Винтер улыбнулась:
— Раньше была, но это до того, как власть захватили искупители. Шайка чокнутых священников. Похоже, им не по душе ни выпивка, ни добрая еда, ни любые другие удовольствия.
Солдаты прыснули.
— Надо же, точь–в–точь как наши!
— Разве что в Истинной церкви, — возразил кто–то. — В нашей учебной части капеллан мог запросто перепить половину взвода.
Разговор продолжился в том же духе, и мало–помалу напряжение рассеялось. Многие солдаты были выше Винтер ростом, и поэтому ей зачастую приходилось смотреть на собеседника снизу вверх, и тем не менее, глядя на округлые, добросовестно выбритые лица, она вдруг остро осознала, насколько на самом деле старше этих ребят. В компании, сидевшей кружком у котла, никому не было больше восемнадцати. Все они были мальчишками, лишь недавно покинувшими родной хутор или свое жилище в Вордане, и за их усмешками, за внешним молодечеством Винтер распознала тревогу и страх.
И все эти ребята искали опору и поддержку именно в ней. Именно она знала, что к чему, знала все тонкости жизни в Хандаре и армейской службы. Это было трогательно и в то же время пугающе, поскольку в полной мере давало понять, чего именно ожидают солдаты от своего сержанта. Когда речь зашла о том, как ловко Винтер сегодня избавила роту от тягот строевой подготовки, никто из солдат даже не поблагодарил ее, как это сделал чуть раньше Бобби. Такой поступок казался им совершенно естественным, частью обязанности сержанта беречь рядовых от безумных прихотей командования. Несколько раз зло прошлись по персоне Д’Врие. Первая шутка была произнесена осторожно, но, когда Винтер громко расхохоталась вместе со всеми, пала еще одна преграда, отделявшая ее от солдат.
— А что скажете про полковника Вальниха? — спросил новобранец по имени Джордж — Винтер почти не сомневалась, что правильно запомнила имя этого рослого юноши с мышиного цвета волосами и веснушчатым лицом. — Поговаривают, будто он ненормальный.
— Он, верно, здорово проштрафился, если его назначили на эту должность, — заметил Натан. Низенького роста, в очках, он явно считал себя специалистом по армейским делам.
— А я слыхал, что он вызвался добровольцем, — отозвался другой солдат, чье имя Винтер никак не могла запомнить.
— Тогда и впрямь ненормальный, — заключил Джордж.
— Сержант, а вы как думаете? — спросил Натан.
Винтер стесненно пожала плечами:
— С полковником я не сталкивался, но капитан Д’Ивуар — ветеран Первого колониального. Он не позволит этому Вальниху наделать совсем уж непозволительных глупостей.
— И какого же дьявола тогда нас погнали в этот поход? — осведомился Джордж.
Здесь мнения разделились. Натан был уверен, что искупители сбегут в горы, как только убедятся, что ворданаи не намерены шутить. Джордж неуклонно твердил, что полковник Вальних ведет их на верную гибель, хотя, как ни странно, подобная перспектива ничуть его не беспокоила. Бобби заявил, что они попросту сопровождают принца, который будет вести с мятежниками переговоры, покуда не достигнет приемлемого соглашения. Однако самое глубокомысленное предположение высказал Фолсом. Когда здоровяк капрал откашлялся, вся компания почтительно стихла.
— По–моему, — проговорил Фолсом, — полковник Вальних хочет показать начальству, что он не сдался без боя. Понимаете? Он не может так просто взять и отправить нас всех на родину, в Вордан. Он должен хотя бы разок сразиться с врагом, а не то министерских удар хватит от злости. Потому–то нас и погнали в этот поход. — Он пожал плечами. — По крайней мере, я так считаю.
После этой речи разговор опять вернулся к лейтенанту Д’Врие, и Винтер воспользовалась этим, чтобы покинуть компанию. Поднявшись на ноги, она похлопала Бобби по плечу, и парнишка взглянул на нее.
— Поговорим? — предложила Винтер.
Они отошли прочь от небольшого кружка. Солнце уже скрылось за горизонтом, и небо стремительно темнело, обретая лилово–серый оттенок. Винтер запрокинула голову, завороженно глядя в вышину, где уже загорались первые звезды. Для того, кто вырос в чадных, освещенных факелами многолюдных кварталах Вордана, хандарские ночи становились настоящим откровением. Здешние звезды не мерцали изредка кое–где, но бесчисленными сотнями, тысячами сверкали во всем небе, а взошедшая луна была такой огромной и ясной, что, казалось, ее можно коснуться рукой.
Немало времени прошло с тех пор, когда Винтер вот так любовалась ночным небом, но сейчас ей пришло в голову, что Бобби и другие новобранцы сегодня, наверное, впервые разглядели это великолепие. Интересно, кто–нибудь из них проведет нынешнюю ночь, глазея с открытым ртом на звезды — как когда–то делала сама Винтер.
Ей захотелось поблагодарить капрала за то, что вытащил ее из палатки, но девушка не представляла, с чего начать разговор. Она глянула на лицо Бобби, едва различимое в ускользающем свете сумерек, — и стало ясно, что паренек и так все понимает. Винтер благодарно вздохнула.
— Во время разговора, — сказала она вслух, — мне пришла в голову одна мысль. Правда, из–за нее нас могут здорово взгреть.
— Излагайте, — оживился Бобби.
— Главное — как следует рассчитать время. — Винтер задумчиво покусала нижнюю губу. — Нужно будет потолковать с ребятами этой же ночью, чтобы завтра все собрались сразу после того, как закончится переход…
— Заряжай!
Винтер решила обойтись без барабанной дроби, которую предписывал устав. Для безупречного выполнения строевых упражнений считалось существенным, чтобы каждый солдат совершал двадцать шесть номерных движений одновременно со своими товарищами, подстраиваясь под бой барабанов, однако на практике Винтер обнаружила, что барабаны только сбивают людей с толку. Вместо этого она вышагивала вперед и назад вдоль строя в три шеренги, задавая ритм собственными шагами.
Рядовые, уже взмокшие от пота, ожесточенно возились со своим оружием. Винтер сочувствовала им всей душой. Заряжание — процедура не из простых. Вначале берешь бумажный патрон с отмеренным заранее количеством пороха и свинцовой мушкетной пулей и зубами разрываешь его пополам, зажимая свинцовый шарик во рту, а другой рукой придерживая часть патрона с порохом. Потом открываешь затвор, насыпаешь немного пороха на затравочную полку и закрываешь обратно. Оставшийся порох высыпается в ствол, для чего необходимо упереть основание мушкетного ложа в землю и прижать его к сапогу. Клочки бумаги наугад сыплются вслед за порохом. Наконец выплевываешь пулю и остатки патрона в ствол, выдергиваешь железный шомпол, закрепленный в кольцах под стволом, и двумя–тремя сильными ударами забиваешь на место всю эту смесь.
Лишнего пороха, чтобы упражняться в заряжании, не было, а потому рота только изображала жестами все последовательные шаги. Когда шомпола со скрежетом вернулись в закрепленные под стволом кольца, солдаты снова взяли мушкеты на изготовку, то есть прижали к боку, пальцами левой руки обхватив ложе. Кто–то проделал это быстрее, кто–то медленнее. Винтер, отсчитывая удары сердца, определила, что прошло не меньше тридцати секунд, прежде чем рота пришла в полную готовность. Она поцокала языком.
— Целься! — прокричала она, отходя в сторону, чтобы не заслонять предполагаемую линию огня. Солдаты, как один, вскинули мушкеты к плечу и взвели курки. Где–то в строю Винтер расслышала тихую брань — кто–то замешкался с выполнением команды, кто–то заехал мушкетным стволом по голове соседа. Только первая и вторая шеренга взяли оружие на изготовку, третья ждала. Дула мушкетов торчали вдоль всего строя, точно иглы дикобразов.
Винтер выждала еще несколько ударов сердца и снова крикнула:
— Пли!
Восемьдесят пальцев надавили на спусковые крючки. Плавно отъехали затворы, защелкали кремни, высекая искры о сталь. Без пороха выстрелы вышли почти беззвучными, если не считать россыпи торопливых щелчков. Винтер прошла назад и вновь остановилась перед колонной.
— Заряжай!
И все началось сначала.
Они упражнялись так уже добрый час. Переход завершился в полдень, и седьмая рота, подбадриваемая Винтер, проворно поставила палатки, обустроила лагерь и почти бегом ринулась на строевой плац задолго до появления лейтенанта Д’Врие. На плацу, кроме них, не было еще ни души. Винтер заранее повторила все, чего хотела добиться от своих солдат: кое–какие азы из устава и несколько мелочей, которых не было в учебнике по строевой подготовке. Если уж они собрались заняться муштрой, нужно извлечь из этого пользу.
Когда Винтер изложила свою идею, кое–кто из солдат застонал, но девушка видела, что многие лица просветлели от облегчения. Бобби говорил, что некоторые новобранцы после призыва не успели даже побывать в учебной части, кому–то досталось лишь несколько дней, кому–то — пара недель начальной подготовки, на которую в идеале полагалось полтора месяца. Даже ворчуны в итоге вынуждены были признать, что идея Винтер выглядит куда заманчивей, чем бесконечные сбои при выполнении запутанного действа наподобие «наискосок вправо ускоренным шагом».
В самый разгар заряжания, когда еще возились с шомполами, Винтер развернулась к ним лицом и гаркнула:
— В каре строй–ся!
Это оказалось внове даже тем, кто прошел полную начальную подготовку, так как в учебнике не было ни слова о том, чтобы построить в каре роту, но Винтер уже отрабатывала с солдатами эту команду, и после нескольких повторений они усвоили основную идею. Рота тотчас прервала заряжание, и солдаты, стоявшие по краям — десять рядов с каждой стороны, — развернулись кругом, шагнули в тыл строя и встали рядами позади первых трех шеренг. Таким образом строй вдвое сократился в длине и вдвое прибавил в ширине.
Заняв свои места, солдаты разом выхватили из кожаных ножен штыки. Эти лезвия — десять дюймов смертоносной заостренной стали — насаживались с поворотом на шип у ствола, превращая мушкет в некое подобие копья. Едва штыки были примкнуты, первая шеренга припала на одно колено, а вторая вскинула мушкеты под углом над головами первой. Ряды по бокам строя развернулись на девяносто градусов, лицом наружу.
Команду выполнили — по крайней мере на этот раз. В итоге, педантично заметила Винтер, получился не столько квадрат, сколько прямоугольник — зато его легко было построить, а ряды грозно сверкающих штыков выглядели вполне внушительно. Солдаты в третьей шеренге продолжали заряжание — не слишком ловко, поскольку старались не пораниться о собственные штыки, — и, покончив с этим делом, тоже вскинули мушкеты. Расчет был на то, что сочетание острой стали с залпами выстрелов создаст непреодолимую преграду для вражеской кавалерии.
Винтер выждала несколько мгновений и скомандовала: «Перестроиться!» Каре преобразилось в прежний строй, причем беспорядка и замешательства в этом обратном действии было значительно больше, чем в предыдущем. Винтер мысленно отметила, что этот момент придется отработать еще несколько раз.
К этому времени плац уже понемногу заполнялся людьми, и седьмая рота удостоилась нескольких любопытных взглядов других офицеров. Винтер словно не замечала их, все внимание уделяя своим солдатам, при этом она расположила их так, чтобы хорошо видеть дорогу к лагерю. Разглядев издалека припудренные волосы и тросточку лейтенанта Д’Врие, она прервалась и наклонилась к Бобби.
— Веди роту к концу плаца и обратно, хорошо? — сказала она. — Я потолкую с лейтенантом.
— Так точно! — отозвался капрал, буквально лучась счастьем от такого ответственного поручения. Выйдя из строя, он махнул рукой барабанщикам, которые сидели поодаль на земле, поскольку до сих пор в них не было никакой необходимости. — Рота, по направлению к центру, обычным шагом вперед марш!
Барабаны завели глухой тягучий ритм обычного шага, и седьмая рота более–менее приличным строем двинулась в указанном направлении. Винтер осталась на месте и, стоя по стойке «смирно», дожидалась Д’Врие. Молодой офицер озадаченно посмотрел, как его солдаты строевым шагом уходят прочь, а затем устремил все внимание на Винтер.
— Что здесь происходит? — осведомился он.
Винтер откозыряла:
— Исправительное учение, сэр!
Д’Врие беззвучно зашевелил губами, переваривая эти слова.
— Исправительное учение?
— Так точно, сэр!
— Я получил донесение от лейтенанта Андерса, — промолвил Д’Врие. — Он был чрезвычайно недоволен…
— Так точно, сэр! — перебила его Винтер. — Стыд и позор, сэр! Готов нести всю полноту ответственности, сэр!
— Еще бы ты не был готов! — заметил лейтенант с легкой иронией. — А теперь…
— Парней надо было подучить дисциплине, сэр!
— Да, пожалуй, — с подозрением согласился Д’Врие. — Дисциплина, безусловно, важна, но мои занятия…
— Они недостойны вашего внимания, сэр! — отрывисто рявкнула Винтер. — Шайка симулянтов, сэр! Ну да я вколочу в них прилежание, сэр!
— Вколотишь прилежание, — повторил Д’Врие, явно получая удовольствие от этих слов. И бросил взгляд в дальнюю часть плаца, где Бобби только что развернул колонну и строевым шагом повел назад. — Им и вправду не помешает кое–что вколотить.
— Как я уже говорил, сэр, я готов нести всю полноту ответственности, сэр! Дисциплина будет восстановлена, сэр!
Наступило недолгое молчание. Д’Врие несколько раз провел ладонью по усам и решил, что в конечном итоге одобряет позицию сержанта.
— Действительно, — проговорил он, и в голосе его слышалась крепнущая уверенность. — Исправительное учение. Недурная работа, сержант. Надеюсь вскоре увидеть положительные результаты.
— Вы их увидите, сэр!
— Продолжай, продолжай в том же духе. — Лейтенант потыкал тросточкой комок земли. — Что ж, препоручаю это дело тебе.
— Сэр! Можете на меня положиться, сэр!
— Безусловно.
Д’Врие направился прочь, отчасти сбитый с толку, но тем не менее довольный. Вернулся Бобби, остановился рядом с Винтер, знаком приказав барабанщикам умолкнуть, и девушка одарила капрала улыбкой.
— Вы отделались от него?
— Пока что да, — ответила она. — Ничто так не сбивает с толку офицера, как неистовое поддакивание.
Винтер выучилась этой уловке у Дэвиса, чьи отрывисто лающие «Так точно, сэр!» чуть не доводили до слез многих вышестоящих. Здоровяк–сержант, что бы там ему ни приказали, почти всегда ухитрялся провернуть дело на свой лад. Винтер неприятна была мысль, что она переняла у этого типа нечто и впрямь полезное для себя, однако в нынешнем положении сетовать на это было, пожалуй, неуместно.
Она вздохнула.
— Рано или поздно нам все же придется поупражняться в этом треклятом шаге наискосок вправо. Д’Врие захочет убедиться, что мы выполняем его как положено. Впрочем, пара дней отсрочки у нас, скорее всего, есть, и я предпочту потратить это время на что–нибудь более стоящее.
Винтер проговорила это с уверенностью, которой на самом деле не испытывала. Хоть она и прослужила в Колониальном полку целых два года, ей ни разу не довелось участвовать в настоящем сражении. Весь ее боевой опыт включал маршировку на плацу, парады и краткие перестрелки с разбойниками или мародерами, которые всегда предпочитали удрать либо сдаться в плен, чем ввязаться в бой. Сейчас она в основном действовала вслепую, но признаться в этом Бобби не осмеливалась.
— Так точно, сэр! — отозвался капрал. И немного несмело добавил: — Я не знал, сэр, что построение роты в каре — уставной маневр.
— Потому что он неуставной, — сказала Винтер. Обычно в каре строился батальон — тысяча человек. — Но прежний полковник однажды сказал мне, что, если в твоем распоряжении осталось хоть четыре солдата, они обязаны уметь построиться в каре. Учитывая недавнее происшествие на марше, я решил, что нам стоит немного поупражняться.
— Верно сказано, сэр. — Бобби глянул на солдат, стоявших у нее за спиной. Пользуясь краткой передышкой, одни утоляли жажду из фляжек, другие обмахивали себя чем попало, спасаясь от жары. — Может, продолжим, сэр?
Винтер кивнула.
Вечером этого дня Бобби и Графф обучали Винтер игре в карты, традиционному солдатскому развлечению. В силу своей намеренной отчужденности Винтер до сих пор не познала этой премудрости. Когда она вскользь упомянула об этом, все выразили дружное изумление, и после этого уже ничего не оставалось, кроме как согласиться играть.
Пока в котлах готовился ужин, Графф позвал еще двух капралов, пару рядовых и сразу ударился в объяснения — настолько сложные, что из трех слов Винтер понимала в лучшем случае одно. К тому же изложение правил Графф перемежал затяжными экскурсами в тактические приемы, да к тому же игра, которую он выбрал, по числу исключений и особых случаев явно превосходила армейский устав.
— Ну вот, скажем, он выкладывает тройку, — разливался Графф, не замечая, что его подопечный в полном замешательстве. — Или две тройки, или две четверки, но ни в коем случае не две пятерки, потому что тогда он может собирать черепаху. Дальше твой ход — открываться, удваивать, играть или пасовать. Открываться лучше не стоит, потому что даже если ты выиграешь, то получишь только его ставку, а с тройкой против девятки это самое большее шестьдесят–сорок. Если решишь удваивать, то вам обоим тянуть еще по одной карте, а он рассчитывает хотя бы на короля, потому что тогда сможет попробовать сорвать банк, а тебе нужна бы скорее шестерка или семерка, но ни в коем случае не пятерка — не забывай про черепаху. Итак, скажем, ты удваиваешь. Вы оба делаете еще одну ставку…
Он взял из своей горки монет одну, бросил ее в котелок, затем проделал те же манипуляции со скромной горкой монет, лежавших перед Винтер. Она поймала взгляд Бобби, сидевшего напротив в тесном кружке игроков. Паренек пожал плечами и криво усмехнулся.
— Это что еще такое? — гулко громыхнуло вдруг над головой Винтер. — Азартные игры? Карис этого не одобрит, Святоша, ой не одобрит! Гляди–ка, стоило мне на полминуты упустить тебя из виду, и ты уже вовсю катишься по кривой дорожке!
Сердце Винтер застыло, и на мгновение она утратила способность дышать. Другие игроки не сводили с нее глаз, а потому она заставила себя повернуться лицом к тени, которая зловеще нависла за спиной.
— Сержант Дэвис, — напряженно проговорила Винтер.
Здоровяк хохотнул:
— Вечер добрый, сержант Игернгласс.
Он двинулся вдоль кружка игроков, ни на секунду не сводя черных глаз с лица Винтер. Бугай и Втык, маячившие позади сержанта, следовали за его великанской фигурой, точно верные псы. Оказавшись напротив Винтер, он протолкался вперед и уселся, скрестив ноги. Солдаты слева и справа торопливо подвинулись, чтобы освободить место.
— Я тут подумал — схожу–ка гляну, как поживает наш Святоша, — гулко сообщил сержант. — Наверняка ведь он вам рассказывал обо мне. Старина Дэвис и все такое прочее. Это ведь я научил его всему, что он знает.
— Добро пожаловать в седьмую роту, сержант Дэвис! — бойко воскликнул Бобби.
Дэвис словно и не услышал его.
— Ну, Святоша, и как же ты поживаешь?
Время как будто откатилось на неделю назад. Весь мир заполнился Дэвисом в сопровождении мерзко ухмылявшихся Бугая и Втыка. Больше года сержант был неотъемлемой частью жизни Винтер. За последние дни, избавившись от его постоянного гнета, она настолько ощутила свободу, что даже посмела приподняться с колен. И вот он снова явился, чтобы втоптать ее в грязь.
— Неплохо, — выдавила она вслух. — Вполне.
— Видели бы вы, что он устроил вчера! — выпалил Бобби со смехом, явно не чувствуя напряженности. — Лейтенант Д’Врие сказал нам…
— Да нам всем есть что порассказать забавного про нашего Святошу, — вкрадчиво проговорил Дэвис. — Помните, как–то все отправились в кабак и мы скинулись, чтобы купить ему шлюху?
— Уж я точно помню! — подхватил Втык. — Бог мой, до чего же красивая была девка! Стоит этак голенькая, в чем мать родила, открываем мы дверь в комнату Святоши, он глядит на меня, а я говорю: «На вот, приятель, пользуйся, это все для тебя!»
— И тут, — продолжил Втык, — Святоша говорит девке, чтоб пошла прочь. Столько стараний, и все впустую! А Бугай возьми да и скажи ему: «Чертовы мученики, Святоша, у тебя, что ли, члена нет?»
Дэвис лишь усмехнулся, не сказав ни слова. Винтер хорошо помнила, что случилось потом. Бугай, настолько пьяный, что едва стоял на ногах, с этими словами хотел сунуть руку ей между ног, видимо, для того чтобы подтвердить свою догадку. Когда Винтер шагнула в сторону, Втык схватил ее сзади. В завязавшейся стычке она лягнула Бугая в лицо и укусила Втыка за тыльную сторону ладони.
Правосудие вершил сержант. Он заявил, что не может допустить драк в роте и Винтер полагается получить воздаяние за причиненный ущерб — причем дважды. Чтобы все было по справедливости, он, сержант, займется этим сам. Первый удар — кулаком в лицо — едва не сломал Винтер нос; от второго — под дых — она скрючилась, и ее вытошнило на пол. Остальные смотрели на это и смеялись.
Помимо воли Винтер коснулась рукой лица — верней, того места на лице, где когда–то багровел огромный кровоподтек. Дэвис заметил этот жест, и ухмылка его стала шире.
— Ну как, сержант, может, потолкуем с глазу на глаз? — осведомился он. — По–мужски, так сказать. Помянем старые добрые времена.
Опасаясь любопытных взглядов своих подчиненных из седьмой роты, Винтер нервно кивнула. Дэвис и его спутники встали. Девушка повела их в сторону своей палатки, подальше от костров и котлов с ужином. Все четверо остановились в узком проходе между двух брезентовых стен.
— Сержант, — сказал Дэвис. — Ты — и вдруг сержант. Долбаные мученики, в какое дерьмо катится армия?
— Я этого не хотел, — проговорила Винтер. — Я говорил капитану…
— Я-то думал, что посылаю тебя на геройскую смерть, — перебил Дэвис, — а капитан произвел тебя в сержанты. Как же ты этого добился, а?
— Верно, отсосал у капитана, — подсказал Втык.
— Ротик у Святоши и впрямь хорошенький, — задумчиво проговорил Бугай. — Почти как у девчонки.
— Так и было, Святоша? — с нажимом продолжал Дэвис. — Ты ублажил капитана? Думал, что обставишь старину Дэвиса? Что ж, дельце недурное: отсосал у кого надо — и бац, повысили в звании. Надо было подставить капитану свою задницу — тогда он, глядишь, произвел бы тебя в лейтенанты, и старине Дэвису пришлось бы тебе козырять. Тебе! Вот бы здорово было, а?
— Чего вы хотите? — выдавила Винтер.
— Чего я хочу? — повторил Дэвис. — Бог ты мой, да я и сам не знаю. Наверное, служить в армии, где такому дерьму, как ты, не дают повышение через головы порядочных людей, где такого выскочку можно пришибить законным образом. Ну да мне такое не светит, верно? — Он пожал могучими плечами. — Вот что я предлагаю. Ты пойдешь к капитану и скажешь, что больше не можешь быть сержантом. Что тебе это дело не по плечу. Не справляешься. Можно будет еще разок отсосать у него, если придется… а потом вернешься под крылышко старины Дэвиса. Тебе это понравится, верно?
— Капитан меня не отпустит. — Винтер ощутила, как руки сжимаются в кулаки. — Я пробовал отказаться, но он не захотел…
— Пробовал? Потому что слишком хорош, чтобы быть простым сержантом? — Дэвис придвинулся так близко, что в ноздри Винтер ударила гнилостная вонь его дыхания. — Ах ты, долбаный Святоша! Может, ты просто слишком хорош для этого бренного мира? Верно?
— Может, нам стоит ему… как это… подсобить? — услужливо предложил Бугай.
Дэвис ухмыльнулся. Винтер вдруг поняла, что сейчас он ее ударит. Она напряглась, приготовившись увернуться, но Бугай и Втык встали по бокам от нее, точно зажав в тиски.
— Сержант!
Это был голос Бобби. Дэвис застыл. Винтер осторожно глянула через плечо. Паренек стоял в самом конце прохода, и огонь костров подсвечивал его силуэт.
— Мы еще не договорили, — проворчал Дэвис. — Мотай отсюда.
— Дело в том, — промолвил Бобби, продвигаясь вперед, — что у нас как раз в самом разгаре партия, а без сержанта продолжить никак не получится. Так что не могли бы вы отложить свой разговор до утра?
Бугай преградил путь капралу. Ветеран был на добрый фут выше новобранца и на добрых полсотни фунтов тяжелее. Рядом с Бобби он выглядел сущим великаном.
— Сержант ясно сказал — мотай! — прорычал он. — Мы заняты!
— Но…
Бугай возложил руки на плечи Бобби и как следует надавил. У паренька подкосились ноги, и он помимо воли рухнул на колени.
— Вот что, детка, — процедил Бугай, — быстро уползешь отсюда — останешься цел, ясно?
Винтер перехватила взгляд Бобби. «Беги!» — мысленно взмолилась она, но мольба, судя по всему, не дошла до адресата. Паренек улыбнулся и быстро глянул вверх.
— Прошу прощенья, — прозвучал за спиной у Дэвиса гулкий бас. Затем капрал Фолсом шагнул вперед и одарил Винтер улыбкой.
Дэвис обернулся с перекошенным от ярости лицом… и замер, мгновенно переоценив обстановку. Будучи крупного сложения, он привык добиваться подчинения одним своим могучим видом, однако Фолсом почти не уступал ему в росте. Более того, туша Дэвиса после нескольких лет вольготного житья в Эш–Катарионе изрядно заплыла жиром, зато капрал был крепок и мускулист, как молотобоец. Его поза говорила о том, что парню часто доводилось использовать физическую силу, — он стоял на носочках, в любое мгновение готовый к броску.
Втык тоже развернулся к Фолсому, и на несколько секунд в проходе воцарилась угрожающая тишина. Винтер хотелось пронзительно закричать, броситься наутек… сделать хоть что–нибудь. И еще она желала, чтобы капрал Фолсом размазал жирную физиономию Дэвиса по его же жирному затылку, но в то же время сама мысль об этом пугала ее до немоты. Кто пойдет против Дэвиса, больно поплатится — эту нехитрую истину Винтер давно заучила наизусть. Лучше уж не попадаться ему на глаза. Вот только сейчас это, к сожалению, было невыполнимо.
Напряженную паузу нарушил топот сапог, раздавшийся за спиной у Бобби. Из–за поворота, слегка пыхтя, появился капрал Графф, а за ним следовало еще с полдесятка дюжих солдат. Дэвис принял решение. Он расправил плечи, и лицо его перекосилось в подобии улыбки.
— Серьезные у вас игры, как я погляжу, — проговорил он и с добродушным видом похлопал Втыка по плечу. — Что ж, я думаю, мы с вашим сержантом уже более–менее закончили свое дельце. — Дэвис ухмыльнулся Винтер, и глаза его зловеще полыхнули. — Ты уж побереги себя, Святоша. Мы ж не хотим, чтобы с тобой стряслась беда, верно? Гляди, как бы не наступить на скорпиона.
Винтер знала, что он имел в виду. Это было традиционное прикрытие для побоев, случавшихся в роте. Когда избивали какого–нибудь беднягу так сильно, что он истекал кровью и не мог явиться на перекличку, его сослуживцы обычно сообщали, что он наступил на скорпиона.
Бобби одарил Дэвиса ясной невинной улыбкой:
— Можете не беспокоиться, сержант. Мы за ним присмотрим.
— Да уж, — пробасил Фолсом из–за спины Дэвиса. — Не беспокойтесь.
— Что ж, теперь я уж точно буду спать спокойно. — Дэвис потер руки, изображая неумеренную веселость. — Пойдем, парни. Пускай Святоша и его новые друзья спокойно поужинают.
Бугай явно обрадовался возможности уйти подобру–поздорову. Втык замешкался было, сверля неприязненным взглядом Фолсома, но, когда Дэвис коротко глянул на него, покорно двинулся прочь. Солдаты, толпившиеся за спиной у Граффа, расступились, чтобы пропустить троицу. Через несколько секунд до Винтер донесся гулкий хохот Дэвиса.
— Сержант! — окликнул Бобби, подходя ближе. — Вы как, в порядке?
— Да, конечно, — невольно ответила Винтер. Она до сих пор дышала учащенно, и сердце неистово колотилось в груди. Желудок словно стянуло тугим узлом.
— Сдается мне, вам надо прилечь, — сказал Бобби, шагнув к ней вплотную. — Дайте я помогу вам…
Он едва успел прикоснуться к Винтер — она тут же резко оттолкнула его руку. Это был отработанный годами рефлекс, и девушка тотчас пожалела, что не сдержалась. Выражение глаз Бобби напомнило ей щенка, которого пнули ногой. Винтер судорожно сглотнула и расправила плечи, стараясь взять себя в руки.
— Все в порядке, — бросила она. — Ничего не случилось. Мне просто нужно отдохнуть. — И добавила, оглядевшись по сторонам: — Вы все свободны. Идите ужинать.
Солдаты, стоявшие за спиной у Граффа, отступили в сторону, когда Винтер, пройдя мимо них, нырнула в свою палатку. Она опустилась на походную койку и, не зажигая лампу, обхватила руками живот, мышцы которого закаменели от напряжения, словно помня сокрушительный удар мясистого кулака Дэвиса.
По шесту палатки постучали.
— Это я, Графф.
Винтер не хотелось видеть ни его, ни кого–либо другого, но прогнать капрала было бы вопиющей неблагодарностью.
— Заходи, — сказала она.
Графф протиснулся в палатку. На лице его читалось легкое замешательство. Винтер вопросительно взглянула на него.
Капрал кашлянул.
— Я хотел извиниться, — проговорил он. — За то, что вмешался без спроса. Мне подумалось, что стоит так поступить, но это, конечно, было бесцеремонно, и вы имеете полное право на меня сердиться.
Винтер помотала головой, не произнеся ни слова.
— Джим за вас беспокоился, — пояснил Графф. — Он парень наблюдательный, хотя чаще всего помалкивает о том, что увидел. Их было трое, а вы — один, и мы решили, что это… в общем, не совсем честно. Тогда я пробежался по лагерю и собрал нескольких ребят из тех, что явно не понаслышке знают, что такое хорошая драка.
— Спасибо, — с трудом выговорила Винтер.
Графф заметно расслабился.
— Дело в том, — сказал он, — что я хорошо знаю эту породу. Ничего нет хуже сержантов, которые служат в захолустье, — я, само собой, не о присутствующих. Получает такой сержант на медный грошик власти и сам превращается в медного божка. Еще хуже, когда он при этом здоровый бугай вроде этого самого Дэвиса. — Графф пожал плечами. — Ну да насчет него можете не беспокоиться. Подобные типы все как один в душе закоренелые трусы. Стоит дать им отпор, и они тут же подожмут хвосты.
Винтер покачала головой. Она знала Дэвиса. Он — грубая скотина, любитель притеснять и унижать и, вполне вероятно, в душе трус… но, помимо этого, он чудовищно самолюбив и самонадеян, а еще коварен и хитер. Дашь ему отпор — и он изыщет способ избежать прямой стычки, найдет возможность нанести удар тогда, когда этого меньше всего ожидаешь.
— Я для такого не гожусь, — тихо проговорила Винтер.
— Для чего?
— Для всего этого. — Она неопределенно махнула рукой. — Какой из меня сержант? Я понятия не имею, что и как надо делать, а теперь еще и Дэвис…
Она помотала головой, чувствуя, как вдруг перехватило горло, и с трудом повторила:
— Я для такого не гожусь.
— До сих пор вы справлялись отменно, — сказал Графф. — Мне, чтоб вы знали, довелось служить под началом сержанта, который был много хуже.
— Но что мне теперь делать?
— Для начала — вернуться и поужинать. Горячая пища вам не повредит.
Винтер медленно кивнула. Но прежде чем она успела подняться с койки, по шесту опять застучали — быстро и лихорадочно.
— Что такое? — рявкнул Графф.
— Это я, Бобби! — отозвался знакомый голос. — Пойдемте, пойдемте скорей! Вы должны это увидеть!
Эскадрон кавалерии вернулся в лагерь и сейчас продвигался вдоль дорожки, отделявшей палатки седьмой роты от других. Во главе отряда Винтер разглядела Зададим Жару, напыжившегося от гордости, точно петух–забияка. Свыше десятка кавалеристов ехали за ним, образуя некое подобие квадрата, в середине которого плелись четверо пеших. Именно они и привлекли всеобщее внимание.
Большинство новобранцев, наверное, до сих пор не видели ни единого хандарая — если не считать гребцов на шлюпках, которые отвозили их на берег. Туземцы были гораздо ниже ростом, чем ворданаи, черноволосые, с серовато–коричневой кожей. Впрочем, цвет кожи не у всех был одинаков; хандараев называли серокожими, и Винтер, когда только прибыла сюда, ожидала увидеть вокруг людей цвета пушечной бронзы, однако в Эш–Катарионе ей встречались самые разные оттенки — от пепельно–серых физиономий знати до исчерна–бурых десолтайских лиц, прокаленных до хруста пустынным солнцем.
В этом отношении четверо пеших хандараев представляли собой нечто среднее. Изнуренные и изрядно отощавшие, они были одеты в изношенные мешковатые белые балахоны, щедро разукрашенные красными и желтыми клиньями.
— Кто это такие? — спросил Бобби, стоявший рядом с Винтер.
— Не крестьяне, уж это точно, — отозвался Графф. — Гляди–ка, у них патронные сумки.
— Искупители, — сказала Винтер. Красно–желтые клинья были ей слишком хорошо знакомы. — Эти знаки символизируют пламя.
— А что же они здесь делают? — удивился Бобби. — Я думал, все искупители сидят в столице.
— Разведчики, — сухо произнес Графф. Винтер кивнула.
Бобби растерянно посмотрел на нее, затем на капрала:
— Что это значит?
— Это значит, что где–то там, — Графф указал на восток, — находится армия.
— Это значит, что скоро нам предстоит вступить в бой, — сказала Винтер. Глядя сейчас на угрюмых фанатиков, она чувствовала, что почти способна позабыть о существовании Дэвиса.
