Глава четвертая
МАРКУС
Офицерский чин, подумал Маркус, имеет свои привилегии, а уж в походе следует наслаждаться каждой крохой комфорта.
В данном случае привилегия состояла в том, что капитану не пришлось самому ставить палатку. Ее везли вместе со всем багажом первого батальона и поставили для Маркуса в самом центре участка, выделенного для его людей. Не подлежало сомнению, что за обустройством палатки лично присматривал Фиц — тут были походная койка, складной стол, пара сундуков и кожаные папки, битком набитые документами.
Маркус тяжело опустился на койку, расположившись так, чтобы не испачкать пыльными сапогами простыни. И тупо уставился на шнурки, силясь вспомнить, как с ними обращаться.
Пятнадцать миль. Немного, по большому счету. Сущий пустяк в экипаже с хорошими рессорами и уж, безусловно, легкая прогулка для опытного наездника. Маркус обладал многими навыками, но опыт верховой езды в их число не входил, и сейчас его тело от плеч до бедер ныло от боли.
Он не мог даже обвинить в этом свою кобылу, поскольку выбрал ее сам. Маркус приобрел ее около года назад, перед тем обшарив все рынки Эш–Катариона в поисках самой смирной, невозмутимой и нетребовательной лошадки, какую только можно вообразить. Из тех, на которых хрупкие пожилые дамы ездят по выходным в церковь — или куда там еще ездят по выходным хандарайские пожилые дамы. Маркус дал ей заурядную кличку Мидоу, втайне надеясь, что это поможет.
И ведь отчасти помогло. Мидоу оказалась на редкость невозмутимым образчиком лошадиного племени, а стало быть, Маркусу пришлось смириться с фактом, что его частые неудачи в области верховой езды порождены исключительно его жалкими способностями. В итоге Мидоу до нынешних пор вела в высшей степени спокойную жизнь и крайне редко призывалась к исполнению своих лошадиных обязанностей, а Маркус ходил пешком либо ездил на повозках и садился в седло, лишь когда этого никак нельзя было избежать.
Однако на марше старшим офицерам полагалось ехать верхом. И не просто ехать, а скакать вперед и назад вдоль колонны, наблюдая, все ли в порядке, и подбадривая павших духом. Янус подал пример, сменив свою черную хламиду на полное парадное облачение, чтобы подчиненные могли вдоволь на него насмотреться. Маркус волей–неволей должен был сделать то же самое, отчего сейчас ему казалось, что он проехал не пятнадцать миль, а все тридцать.
Впрочем, рядовым солдатам пришлось гораздо хуже. В лучших условиях пятнадцать миль — нормальный дневной переход, но в полной выкладке и под палящим хандарайским солнцем это сущий ад. Старые солдаты, закаленные годами пребывания на жаре, поворчали вдосталь и, кто чем мог, прикрыли головы от коварных солнечных лучей. Новобранцы, стремясь доказать, что и они не лыком шиты, мужественно волочили ноги вслед за ветеранами и падали, как мухи, от изнурения и тепловых ударов. До сих пор кавалеристы Зададим Жару носились вдоль колонны, подбирая упавших и доставляя их к полковому хирургу, где несчастных ожидали холодный компресс и капелька виски.
Пятнадцать миль. Чтоб ему провалиться! Именно Янус настоял на таком темпе марша. По крайней мере искупители милостиво устроили свой мятеж в апреле, а не в августе. Хандарайскую жару трудно было переносить даже весной, несмотря на ветер с моря. В разгар лета побережье превращалось в раскаленный солнцем противень, а внутренняя пустыня становилась иссушающей топкой. Нужно уметь радоваться и мелочам.
По стойке палатки постучали, и Маркус приподнял голову. Это, наверное, Фиц, и хорошо бы с ужином. Капитан зашевелился, неуклюже сел на койке и крикнул:
— Войдите!
И действительно вошел Фиц, но не один. Вал так же запылился и взмок от пота, как сам Маркус, но при этом не выглядел и вполовину таким измотанным. Будучи сыном аристократа, капитан Валиант Солвен выучился ездить верхом примерно тогда же, когда и ходить, и, без сомнения, считал сегодняшний переход бодрящей прогулкой. Он был коренаст и широкоплеч, а потому, когда не сидел в седле, немного смахивал на обезьяну. Внешний вид его нисколько не улучшало кирпично–красное лицо, красноречиво намекавшее на способность его владельца поглощать поистине героические количества спиртного. Верхнюю губу Вала украшали тоненькие усики, якобы придававшие ему щегольской вид, и он тратил изрядное время на уход за ними. По мнению Маркуса, усики придавали его товарищу вид злодея из дешевой пьесы.
— Извини, — сказал Вал, едва заметно усмехаясь, — я и не сообразил, что ты отправишься прямиком в постель.
— Да просто дал отдохнуть глазам, — пробормотал Маркус и повернулся к Фицу. — Ужин уже готов?
— Так точно, сэр, — отозвался лейтенант.
— Наверное, опять баранина?
— Можно не сомневаться, сэр. — Уж чего в Хандаре всегда было вдосталь, так это баранов. — Принести вам поесть?
— Да, будь добр. Вал, поужинаешь со мной?
— Пожалуй, — без малейшего энтузиазма отозвался тот.
Маркус спустил ноги на пол, расшнуровал сапоги для верховой езды и вытащил из них ноги, ощутив едва ли не слышимое похрустывание.
— Давно собирался обзавестись новыми сапогами, — сказал он вслух. — В Эш–Катарионе сотня сапожников, один из них точно сумел бы сшить именно то, что мне нужно. Только я все откладывал это дело, и вот теперь Эш–Катарион далеко, а мы здесь. — Капитан улыбнулся Валу. — Пожалуй, из этого можно извлечь урок.
— Сшить себе приличные сапоги, потому что неизвестно, когда шайка кровожадных попов вздумает захватить город? Вряд ли такой урок найдет широкое применение.
— Скорее уж — не затягивай с принятием решения, иначе рискуешь и вовсе лишиться возможности его воплотить в жизнь.
Маркус направился к одному из сундуков, откинул крышку и принялся рыться в ворохе тряпья, пока не нашел то, что искал. Он поднес к лампе бутылку. Восковая печать на пробке была нетронута, и янтарная жидкость заманчиво плескалась за толстыми стеклянными боками. На поверхности плавало нечто зеленое. Маркус надеялся, что травы.
— Я к ней не прикасался. Сам не знаю почему. Наверное, боялся выпить. — Он протянул бутылку Валу. — Составишь мне компанию?
— С радостью, — отозвался тот. И пока Маркус разыскивал оловянные чашки, добавил: — Адрехту, похоже, пришла в голову та же самая идея. Он убежден, что все мы скоро умрем, а потому заливает горе содержимым своего погребца.
— Сам будет виноват, если свалится с коня и расшибет себе голову, — хмыкнул Маркус.
— Это вряд ли. Когда я видел его в последний раз, голова у него уже так раскалывалась, что он ехал в повозке и проклинал поименно каждую выбоину на дороге.
Маркус рассмеялся и с чашками в руках вернулся к Валу. Сломав печать, он наполнил чашки и протянул одну из них гостю. Тот благодарно кивнул.
— За здоровье полковника Вальниха! — провозгласил он. — Пускай даже он и чокнутый.
С этими словами Вал опростал чашку в рот и тут же скривился. Маркус лишь пригубил свою порцию. Привкус во рту прозрачно намекнул ему, что Вал не так уж и неправ. Маркус нахмурился.
— Чокнутый?
— Отчего же еще ему вздумалось погнать нас в поход? — Вал подался вперед. — Собственно, я именно об этом и хотел тебя спросить. Ты немало времени провел в обществе полковника. Посвятил он тебя в свой великий секрет?
На мгновение Маркус припомнил мисс Алхундт и вражду Януса с Последним Герцогом.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— План! — Вал воинственно взмахнул рукой, в которой держал чашку, и несколько янтарных капель брызнули на стенку палатки. — Не замышляет же он промаршировать прямиком к Эш–Катариону и постучать в ворота? Ты не хуже меня знаешь, чем это закончится. У искупителей, черт бы их подрал, в городе стоит армия! Что мы сможем с ней сделать одним–единственным полком?
— Знаю, — отозвался Маркус и одним безжалостным глотком осушил чашку.
— Ты знаешь, а он? Иными словами — он невежа, тупица или чокнутый?
— Он знает, — сказал Маркус. И повторил то, что уже говорил Фицу: — Он очень умный.
— Умный! Это хуже всего. Упаси нас бог от умных полковников! — Вал помотал головой. — Ты давно разговаривал с Мором?
— Давно.
— Ему все это не нравится.
— Могу представить.
Капитан Морвен Каанос отличался раздражительностью и в лучшие времена, а уж нынешние времена никак нельзя было назвать лучшими. Общеизвестна была и его нелюбовь ко всему, что имеет хоть какое–то отношение к аристократии. Они с Валом постоянно цапались по этому поводу, а причиной тому было лишь то, что Вал приходился дальним родственником какому–то там пэру. Янус же — самый настоящий граф, и одной необходимости подчиняться его приказам было достаточно, чтобы командир третьего батальона лез на стенку от злости.
— И не ему одному, — тихо проговорил Вал. — Маркус, мне довелось много чего услышать.
Маркус без единого слова протянул ему бутылку. Вал оценивающе оглядел ее, вздохнул и снова наполнил обе чашки. И с подозрением заглянул в свою.
— Что это там зеленое? — осведомился он.
— Травы, — не моргнув глазом ответил Маркус. — Что же тебе довелось услышать?
— Весьма здравые рассуждения, — ответил Вал. — Именно это меня и беспокоит. Говорят о том, что нас следовало бы вывезти из Форта Доблести. Что нам противостоит тридцать тысяч визжащих дикарей, готовых зажарить и сожрать всякого, чья кожа светлей их собственной, и что если им так нужен Хандар — пускай забирают эту треклятую дыру ко всем чертям. Что стоило бы по–быстрому перебраться в тыл, потому что какой смысл геройски помирать только ради того, чтобы какой–то там полковник мог поиграть в солдатики. И если все кончится тем, что мы побежим наперегонки к лодкам, так почему бы с этого не начать?
Маркус нахмурился, поглядел на свою чашку и аккуратно отставил ее прочь.
— Ты думаешь, это серьезно?
Солдаты Колониального полка любили поворчать — можно сказать, что в полку это было любимое развлечение, — но…
— Пока что нет, — ответил Вал. — Но до города, даже в таком темпе, несколько дней пути. Новобранцы пока что держатся бойко, но я не знаю, насколько их хватит. Они чудовищно неопытны. Тебе известно, что большинство из них не закончило учебный курс? Некоторые так и вовсе не проходили обучения. Я разговаривал сегодня с целой ротой солдат, которая, по их словам, отправилась в порт на погрузку прямиком с призывного пункта.
Это сообщение тоже обеспокоило Маркуса, отчасти потому, что напомнило, как мало времени он проводил с солдатами собственного батальона. Янус, судя по всему, вознамерился превратить его в своего адъютанта и практически не отпускал от себя.
— Они освоятся, — произнес он. — Хандар закаляет людей. Меня он, во всяком случае, закалил.
— Дело в другом, — возразил Вал. — Много ли проку им будет от закалки, если они не умеют обращаться с мушкетами и не знают, что такое построение?
Маркус вздохнул:
— От меня–то ты чего хочешь?
Вал явно опешил:
— Как это — чего? Поговори с ним.
— С ним? — До Маркуса не сразу дошло, о чем речь. — Ты имеешь в виду — с полковником?
— Он общается с тобой больше, чем с кем бы то ни было в полку, — сказал Вал. — Меня он, по–моему, вовсе не заметил. Так что, кроме тебя, некому рассказать полковнику, в чем мы сейчас нуждаемся. Не знаю, отчего такая дьявольская спешка, но нам совершенно необходимо прервать поход и устроить учения для новобранцев. Даже пары дней хватит, чтобы обучить их хоть чему–нибудь.
— Легко сказать — поговори, — проворчал Маркус. — Я вот не уверен, что он даже станет меня слушать.
— Если не станет, то все мы окажемся по горло в дерьме. Половина обоза до сих пор не догнала колонну, а уж этот тракт — сплошное издевательство. Еще парочка дней, подобных этому, — и нам придется сократить рацион, вот тогда–то ты и узнаешь, что такое недовольные солдаты.
Вернулся Фиц с двумя мисками популярного варева, в которое бросали все, что подвернется под руку, и любовно называли «армейской похлебкой». Маркус заглянул в миску ненавидящим взглядом, но Вал принял у лейтенанта предложенную ложку и энергично зачерпнул суп.
— Я попробую, — сказал Маркус. — Это все, что я могу обещать.
Вал пожал плечами, не удостоив его ни единым словом, — капитан Солвен был слишком занят едой.
Стоя перед палаткой Януса и глядя, как во всем лагере полыхают костры и факелы, как багровые отсветы заката сменяются подступающей темнотой, Маркус вдруг понял, что не знает, с чего начать.
Армейский этикет, безусловно, не предусматривал подобной ситуации. Капитану не полагалось давать полковнику непрошеные советы, не говоря уж о том, чтобы озвучивать предостережения или выдвигать требования. Капитан мог высказать свое мнение, когда его попросили об этом, но генеральные директивы шли от вышестоящих к нижестоящим, сверху вниз. Такова, в конце концов, сама суть субординации. Считается, что полковник знает, что делает.
Все облегчение, которое Маркус испытал, после того как Янус принял командование полком, сейчас бесследно исчезло. Капитан стоял с поднятой рукой, так и не удосужившись постучать по стойке палатки, стоял и нервничал.
Как проделал бы это Фиц? Лейтенант никогда открыто не возражал капитану, однако у него были свои способы дать понять, что Маркус, по его мнению, совершает ошибку. Взгляд искоса, покашливание, стандартное «Так точно, сэр!», произнесенное нужным тоном, — все это неизменно выражало мнение лейтенанта так же ясно, как если бы Фиц прокричал его во все горло. Вот только, к сожалению, Маркус не был Фицем, не обладал его отточенными манерами. Или, если уж на то пошло, и половиной его мозгов, как полагал сам капитан. Кроме того, они с Янусом знают друг друга всего пару дней. У Маркуса ушло несколько лет на то, чтобы изучить все тонкости изящных намеков Фица.
Он все еще не принял решение, когда полог палатки откинулся, и вышел Огюстен. Старый слуга едва заметно поклонился и кашлянул.
— Его светлость велел сказать, что раз вы все равно решили тут постоять, то с тем же успехом можете войти внутрь, — сообщил он с неумеренной сухостью в голосе. Маркус помимо воли ощетинился, но поборол желание огрызнуться.
— Благодарю, — сказал он со всей холодностью, на какую был способен. — Я войду.
С этими словами Маркус последовал за слугой в палатку. Глядя на замашки Огюстена, он почти ожидал обнаружить, что этот субъект с помощью неких чар преобразил заурядное походное жилище армейского образца в феодальный дворец — вплоть до старинных картин на стенах и средневековых рыцарских доспехов по углам.
Вместо этого он увидел палатку, которая во многом походила на его собственную, разве что была более опрятна и лучше обустроена. В одном углу до сих пор лежала незатейливая постель в скатке, в другом стояло несколько чемоданов. Полковник сидел на подушке перед широким деревянным столом из четырех сегментов, искусно соединенных петлями, чтобы его удобно было сложить для перевозки. Рядом с полковником располагался еще один чемодан, битком набитый книгами. В тусклом свете Маркус не мог различить названий, но все до единой книги были переплетены в темно–зеленую кожу и так ровно сложены внутри небольшого чемодана, словно его смастерили специально для них. Вполне вероятно, подумал Маркус, что так оно и есть. Янус, без сомнений, основательно подготовился к армейской службе.
— Капитан, — проговорил полковник, подняв голову от стопки разрозненных бумаг. — Присаживайтесь. Я так понимаю, это не светский визит?
— Нет, сэр. — Маркус задумался, не лучше ли остаться стоять, но решил, что этим вряд ли чего достигнет. Он устроился на подушке напротив Януса. — Сэр, могу я с вами поговорить?
— Да, конечно. — Янус отодвинул бумаги в сторону и сцепил пальцы. — Что вас беспокоит?
Маркус неловко покосился на Огюстена, который скромно стоял поодаль, почти сливаясь с окружающей обстановкой. Янус поглядел на слугу.
— Огюстен, — сказал он, — будь так добр, приготовь капитану чашку чаю.
Слуга в очередной раз одарил Маркуса неодобрительным взглядом, поклонился и бесшумно, как призрак, выскользнул из палатки.
— Право же, — сказал Янус, — вы должны научиться не замечать Огюстена. Уверяю вас, он превосходно умеет держать язык за зубами. Впрочем, если вам так легче… — Он развел руками.
— Спасибо, сэр. — Маркус осторожно откашлялся. — Я… то есть я даже не знаю, с чего начать…
— Вы хотите дать мне совет, — подсказал Янус.
Маркус опешил:
— Как вы об этом узнали?
— Вряд ли вы стали бы так нервничать из–за какого–то донесения или мелкого происшествия. Верно ведь? — Янус одарил собеседника обезоруживающей улыбкой. Серые глаза его искрились в свете лампы. — Капитан, я же говорил, что мне нужна ваша помощь. С глазу на глаз вы всегда можете высказываться свободно. Не могу обещать, что последую вашему совету, но, безусловно, его выслушаю.
— Спасибо, сэр. — Маркус собрался с духом. — Тогда я со всем почтением предлагаю сократить дневные переходы и назначить полковые учения по строевой подготовке.
Наступила недолгая тишина. Янус, откинувшись назад, склонил голову к плечу, как будто заново обдумывал предмет разговора. Наконец он сказал:
— И почему же вы это предлагаете?
— Пятнадцать миль в день… — Маркус запнулся, помолчал. — Не то чтобы людям такой переход был не под силу, сэр, но повозки его не выдержат. Наши припасы…
Янус беспечно махнул рукой.
— Не беспокойтесь, у обоза будет время, чтобы нас нагнать. Гораздо важнее, чтобы солдаты привыкли к жесткому темпу перехода. Очень скоро нам это пригодится.
Маркус выпрямился, чувствуя себя разбитым в пух и прах. Янус, наблюдавший за ним, вдруг разразился хохотом.
— Сэр?.. — неуверенно проговорил Маркус.
— Извините, — сказал полковник, все еще посмеиваясь. — Думаю, это моя вина. Я еще не привык к тому, что вы назвали бы военными условиями. Капитан, если вы не согласны со мной, я требую, чтобы вы так прямо и сказали. Я не Карис, провозглашающий закон Божий.
— Вы — полковник, — указал Маркус, мысленно добавив: «И к тому же граф». — Мне не положено…
— Я намерен использовать ваши суждения и ваш опыт. Это означает, что вы должны не только бессловесно внимать извержениям моей божественной мудрости. До тех пор пока мы не столкнулись напрямую с врагом, я ожидаю, что вы станете поправлять меня всякий раз, когда я скажу глупость.
— Так точно, сэр, — сказал Маркус. Он и забыл, как полезна бывает эта фраза, — в нее можно вложить все что угодно.
— Итак… на самом деле вас ведь беспокоит вовсе не отставший обоз?
— Сэр… — Маркус опять запнулся, потом мысленно пожал плечами. — В полку ходят разговоры. Люди недовольны — впрочем, они всегда недовольны, — но сейчас они считают, что мы не сможем победить. Они говорят, что вы либо гонитесь за славой, либо сошли с ума, и если мы ввяжемся в бой с искупителями… — Маркус покачал головой. — Я почти не общался с новобранцами, но ветераны… им недостает прочности. Пока что они держатся, но от первого же сильного удара разлетятся вдребезги.
Янус ничего не сказал. Улыбка его исчезла, сменившись задумчивым выражением лица, и только в уголках глаз еще таились смешливые морщинки. Ободренный результатом, Маркус продолжал:
— Сегодня перед ужином ко мне приходил Вал… то есть капитан Солвен. Он сказал, что некоторые новобранцы даже не побывали в учебной части и никто из них не прошел до конца курс подготовки.
— Это правда, — сказал Янус. — Министерству не хотелось отправлять в Хандар обстрелянную часть, а потому было решено пополнить Колониальный полк тем, что наскребли в учебных частях и у провинциальных вербовщиков.
— Тогда я не уверен, что их нужно закалять жестким темпом перехода. Может, они и доберутся до места назначения, но смогут ли сражаться, когда придет время?
— «Необученный» еще не значит «трус». — Янус нахмурился. — Я надеялся, что ветераны будут наставлять новобранцев в, так сказать, неформальной обстановке.
— Судя по тому, что я видел, сэр, те и другие держатся особняком друг от друга. К тому же новобранцы больше всего нуждаются в обучении боевому порядку — тому, что между делом, в свободное время не освоишь.
Полковник постучал пальцем по столу.
— И тем не менее, — сказал он, — время не терпит. Если мы не уложимся в срок… — Казалось, он обращается сам к себе и не ждет ответа. — Я это обдумаю. Спасибо, капитан.
— Сэр…
— Вы изложили свою точку зрения. — Янус вновь улыбнулся, но на сей раз улыбка вышла мимолетной. — Теперь мне нужно ее обдумать. — Зашуршал полог палатки, и полковник поднял взгляд. — А вот и Огюстен принес вам чай!
Даже зная, что люди Зададим Жару прочесали маршрут колонны, Маркус помимо воли зорко вглядывался в любую неровность, которая могла послужить местом засады. Из–за этого постоянного напряжения езда верхом становилась еще изнурительней, тем более что Янус явно не склонен был внимать никаким предостережениям об опасности. Солнце едва перевалило зенит, жара стояла адская, и Маркусу приходилось все время вытирать обшлагом рукава заливающий глаза пот. Мидоу, которую ничто не брало, смиренно тащилась под ним как ни в чем не бывало.
Позади Маркуса брел по жаре Колониальный полк, четыре тысячи солдат в синих мундирах, к этому времени уже щедро покрывшихся слоем вездесущей бурой пыли. Слева местность полого спускалась к морю, а справа тянулась длинная череда сухих каменистых холмов. Посередине пролегала полоса земли, а на ней то, что хандараи комично именовали трактом, — две колеи да тропа, протоптанная по редкой жесткой растительности. Единственным достоинством этой тропы было то, что она не давала заблудиться. Люди сотнями выбывали из строя, кто из–за жары, кто от изнеможения, и отставшим предстояло еще долго брести из последних сил, когда основные силы колонны уже доберутся до лагеря.
А если за следующим подъемом окажется десолтайская засада… Главным врагом ворданаев были искупители, но Маркус больше всего боялся именно пустынных кочевников. Десолтаи так и не смирились с владычеством ворданаев и никогда не упускали возможности поднять бунт. Они обитали в Большом Десоле, там, куда большинство благоразумных хандараев предпочитало вовсе не соваться, и были превосходными наездниками и стрелками, оттачивая мастерство в бесконечных набегах друг на друга и на окрестные городки.
А теперь у них есть вождь — Стальной Призрак, предмет бесчисленных слухов, который уже, как говорили, совершил с десяток жестоких расправ и к тому же владел темной магией. Впрочем, личные качества этого человека тревожили Маркуса гораздо меньше, чем тот факт, что десолтаи объединились вокруг него и теперь исполнены решимости избавить свой край от чужеземцев, причем без особых усилий. Сотня всадников запросто изрубит всех в капусту. Пехота, если повезет, успеет построиться в каре, а вот повозки и артиллерия станут легкой добычей налетчиков. А поскольку Зададим Жару увел свою часть на разведку, у ворданаев даже не будет возможности их преследовать.
Маркус оглянулся на Януса — тот восседал на лошади с прирожденным изяществом и выглядел так непринужденно, словно во всем мире у него не было ни единого повода для забот.
Самое отвратительное, что полковник, скорее всего, прав. Сегодня ему повезет — слишком невелик шанс повстречать десолтаев так далеко к западу. Повезет и завтра, и послезавтра — и так будет до тех пор, пока его везение не закончится. Тогда будет уже поздно что–то предпринимать. Вот только как ему это объяснить?
Маркус оглянулся через плечо на барабанщиков — трое из них брели рядом с изнемогающей от жары колонной. У каждого батальона был собственный барабанщик, занимавший позицию около знамени, и теоретически они могли подхватывать сигналы друг друга, передавая приказы по растянутой линии колонны и избавляя от необходимости гонять конных вестовых. Эта схема, насколько знал Маркус, неплохо срабатывала во время учений, но на поле боя достигали цели только простейшие команды, такие как «Марш!» или «Стой!». Или «В каре стройся!».
Маркус застыл, осененный внезапной мыслью. Лишь на мгновение он позволил себе задуматься о возможных последствиях. Янус, само собой, придет в бешенство, а будучи графом, он наверняка имеет влияние при дворе — в дополнение к своим связям в министерстве. Он вполне может…
«Что он может? Сослать меня в Хандар?» — Маркус дернул поводья, и Мидоу остановилась. Через несколько секунд с ним поравнялись барабанщики.
— Сэр? — неуверенно проговорил один из них, грузный рыжебородый человек по имени Полт. Лицо его лоснилось от обильного пота, и видно было, что он едва держится на ногах. — Пора объявлять привал, сэр?
Янус предписал каждые два часа устраивать привал, чтобы люди могли отдохнуть и выпить воды, но до следующей остановки было еще далеко. Маркус посмотрел на светящееся готовностью лицо Полта и усмехнулся.
— У нас будет занятие по строевой подготовке, — сказал он. — Бейте экстренное построение в каре.
— Сэр, я… что?! — Полт лихорадочно огляделся, высматривая признаки приближающегося неприятеля. — В самом деле?
— Да, в самом деле. И немедленно.
— Но…
Полт перехватил взгляд Маркуса и благоразумно решил не возражать. Вместо этого он круто развернулся к двум другим барабанщикам. В обычном полку должность барабанщика занимал бы молоденький, подающий надежды унтер, но тех, кто подает надежды, не посылают в Хандар. И потому эти двое на вид были старше Маркуса.
— Экстренное построение в каре! — проревел Полт с такой натугой, что на шее вздулись вены. — Живо!
Все трое носили барабаны на спине — там, где обычные солдаты носят вещевой мешок и скатку. Они рывком перебросили инструменты вперед, отпустили — барабаны повисли на ремнях на уровне талии — и выхватили массивные деревянные палочки. Вначале осторожно, а затем с нарастающим грохотом барабанщики простучали исходный сигнал. Бум — пауза, бум — пауза, бум–бум–бум — простейший сигнал для жизненно важной команды, которая должна быть исполнена моментально, сразу после предостерегающего крика часового.
При звуке барабанов солдаты во главе колонны резко остановились. Шедшие сзади не сразу сумели притормозить, а потому вся колонна сбилась поплотнее, хотя все равно оставалась пугающе растянута. Никаких ровных рядов на марше не было. Солдаты шли небольшими группами, лишь приблизительно разделяясь по ротам, а капралы и сержанты не столько следили за порядком в строю, сколько гоняли нерадивых нарушителей. Все ждали сигнала к остановке на отдых, и некоторые даже воспользовались случаем, чтобы усесться прямо на дороге.
Две–три секунды прошло, прежде чем батальонные барабаны подхватили сигнал, но едва это случилось, звук сигнала эхом раскатился по всей колонне. Эффект был именно таким, на какой рассчитывал — и какого втайне страшился — Маркус. Ветераны знали, что означает этот сигнал, но весьма смутно представляли, что должны при этом делать; новобранцы по большей части ничего не поняли, но по испуганным лицам ветеранов живо смекнули, что происходит что–то неладное. Их офицеры, лейтенанты, которых привез с собой Янус, примерно поровну примкнули к обоим лагерям. Маркус расслышал один–два крика: «Каре! Построение в каре!» — но их почти целиком заглушил поднявшийся гам.
Длинная походная колонна сокращалась и уплотнялась — люди инстинктивно сбивались тесней, стягиваясь бесформенным пузырем вокруг полковых знамен и барабанов. Со своего места Маркусу хорошо были видны первый и второй батальоны, и он с удовольствием отметил, что по крайней мере первый батальон медленно, но все же обретает строй. Это было дело рук Фица — Маркус мельком заметил, как лейтенант схватил за руку офицера несколькими годами его старше и бесцеремонно подтолкнул в нужном направлении. Наконец пузырь лопнул посередине и превратился в кольцо, чьи бока постепенно распрямлялись, по мере того как запыхавшиеся лейтенанты и сержанты криками выстраивали своих подчиненных в некое подобие шеренги. Расчехлили штыки, и тут же понеслась многоголосая ругань — новобранцы пытались пристроить свои штыки, неуклюже орудуя внезапно вышедшими из повиновения пальцами.
Устав строевой подготовки гласил, что батальон, стоящий в строю, должен выполнить построение в каре в течение двух минут после того, как отдан соответствующий приказ. Батальону на марше дается немного больше времени, стандартным сроком считается пять минут. Прошло по меньшей мере четверть часа, прежде чем первый батальон построился в то, что более–менее можно было назвать каре, — квадрат со сторонами в три шеренги, ощетинившийся со всех сторон примкнутыми штыками.
И это был еще не худший результат. Вал, срывая голос от крика, сумел все же построить в каре второй батальон, но что происходило с третьим, Маркус разглядеть не мог, однако очень скоро увидел, что из арьергарда бежит по дороге длинная вереница вопящих людей. Он подумал вначале, что это обозники, удирающие от якобы напавшего врага, но потом разглядел мундиры одуревших, осипших от крика офицеров — и сообразил, что видит четвертый батальон. Очевидно, все старания навести порядок кончились провалом, и рядовые решили, что им остается только втиснуться в строй других батальонов. В итоге завязалось несколько стычек, и Маркус поежился, всей душой надеясь, что никто не вздумает пустить в ход штыки. Меньше всего он нуждался в том, чтобы задуманный им наглядный урок привел к несчастным случаям.
Затем на дороге появилась дюжина орудий, бодрой рысью влекомая крепкими хандарайскими лошадками. За орудиями поспешали в два ряда артиллеристы с выпученными от усердия глазами. При виде этого зрелища Маркус не мог сдержать улыбки. Что ни говори, а Пастор умеет поддерживать в своей команде дисциплину. Какой–то пехотинец из четвертого батальона, завидев пушку, решил, что безопасней всего будет затесаться среди орудийной обслуги, а лейтенант, размахивая саблей, погнался за ним под залпы брани и возмущенных выкриков со стороны артиллеристов.
«Не хватает только толстого капитана, который со спущенными штанами гоняется за костлявой блондинкой под гулкое уханье трубы, — и готов полноценный фарс из армейской жизни», — подумал Маркус.
Он дернул поводья, развернув Мидоу, и поскакал назад к Янусу, внутренне готовясь выдержать бурю полковничьего гнева.
Янус неотрывно глядел на творящееся внизу безобразие. Не сразу до Маркуса дошло, что он смеется, — все заглушал галдеж и гам. Видя приближающегося капитана, полковник повернулся к нему со слабой, но недвусмысленной улыбкой.
— Сэр! — рявкнул Маркус, стараясь перекричать шум. Янус поравнялся с ним и похлопал его по плечу.
— Вы были правы, капитан, — сказал он. — Убийственно правы. — Янус горестно покачал головой. — Как только суматоха уляжется, можете объявить привал до конца дня. С утра приступим к учениям.
Привал был неизбежен в любом случае, так как понадобился почти весь остаток дня, чтобы навести в частях хотя бы отдаленное подобие порядка и расцепить сбившиеся в панике в груду повозки. Маркус поморщился, когда Фиц предъявил ему итоговый список последствий его выходки: сорок шесть человек заработали ссадины и шишки, четыре лошади получили такие тяжелые увечья, что их пришлось прикончить, а у одной из повозок сломалась ось, когда возчик загнал ту в канаву. Впрочем, могло быть и хуже. Потери в имуществе можно возместить, сломанное починить, и Маркус вздохнул с облегчением, узнав, что среди людей серьезно пострадавших не оказалось. А кто знает, сколько жизней сегодняшнее происшествие спасет в будущем? На заходе солнца Маркус направился в свою палатку с чувством умеренного оптимизма.
Он уже приблизился палатке, когда на его плечо опустилась чья- то могучая рука. Маркус вздрогнул, рывком развернулся, чтобы дать отпор наглецу, — и оторопело уставился в покрытое волосами лицо. Буйная поросль не в состоянии была скрыть насмешливую ухмылку.
— В чем дело, старший капитан? Нервничаем?
Капитан Морвен Каанос, командир третьего батальона, был высокого роста и отличался грузным сложением; продубленная до красноты кожа говорила о том, что он провел в Хандаре немало лет. Густая бородка клинышком, встопорщенные бакенбарды и запущенные усы почти целиком скрывали его лицо. В сочетании с кустистыми бровями вся эта растительность придавала капитану вид дикаря, отшельника либо забывшего об опрятности святого. Рука, которой он хлопнул Маркуса по плечу, скорее достойна была называться лапой и с тыльной стороны поросла волосами, густыми, как шерсть.
— День выдался долгий, — сказал Маркус, досадуя на собственную нервозность. — К тому же я собирался на минутку прилечь.
— Кто я такой, чтоб тебе мешать? — отозвался Мор с сильным акцентом, свойственным горцам. — Но все–таки я к тебе загляну, ты же не против, а? Надо бы кое о чем потолковать.
Капитан Д’Ивуар мысленно выдохнул с облегчением, но кивнул. Вдвоем они едва уместились в небольшой палатке. Маркус тяжело опустился на койку и принялся расшнуровывать сапоги, а Морвен остался стоять у полога, скрестив руки на груди.
— Слыхал я, — сказал он, — что за нынешнюю кутерьму мы должны благодарить тебя.
— Где ты это слыхал?
Мор поскреб пальцем кончик носа и пожал плечами.
— Тоже мне великий секрет! Полт, с тех пор как снял барабан, только об этом и говорит. Наверное, потому что половина наших ветеранов хотела свалить всю вину на него.
— Обозлились? — Маркус сосредоточенно воевал с узлом, который, казалось, намертво склеили пот и хандарайская пыль.
— Некоторые еще как обозлились. Ты выставил их на посмешище.
— Посмешище они сделали из себя сами. Стая бродячих собак и то лучше справилась бы с построением в каре.
— Ну знаешь! — вскипел Мор. — Твои ребятки из первого батальона тоже были не слишком проворны, так нечего тут искать виноватых!
— Я и не ищу, — заметил Маркус. Узел наконец–то подался, и он со вздохом облегчения стянул с ноги сапог. — Толпа недоучек–новобранцев и горстка старых ворчунов, от которых слишком долго никто ничего не требовал. Чего еще можно ожидать?
— Ну а ты–то чего ожидал? На кой все это устроил? Только не говори, что увидел какого–нибудь козопаса верхом на тощей кляче и со страху наделал в штаны!
— Я устроил все это, — мрачно проговорил Маркус, — поскольку знал, что именно так и выйдет, но его светлость изволили мне не поверить.
— Ага, — сказал Мор, расцепив скрещенные на груди руки. — Теперь–то мне все ясно.
Маркус нахмурился. Мор всегда с готовностью подозревал самое худшее в старших по званию офицерах, особенно если они были дворянского происхождения. В Колониальном полку не было принято ни рассказывать о том, как ты сам угодил в ссылку, ни расспрашивать других, чем они провинились перед законом, однако историю Мора знали все: он, по его же словам, незаконно сражался на дуэли с дворянином из–за благосклонности некоей девицы и случайно убил своего противника. Правда это или нет, но одно было очевидно: Мор испытывал неистребимую ненависть к аристократии и привилегиям знати.
— Он не так уж плох, — произнес Маркус. — Думаю, мы сработаемся. Ему просто нужен был небольшой урок, чтобы понять, что возможно, а что нет. Если полковник полагает, что после недели форсированного марша сможет повести всю эту толпу в бой…
— В бой? — откликнулся эхом Мор. — Ты думаешь, дело дойдет до драки?
— Скорее всего. Вряд ли мы пустились в такой путь исключительно ради укрепления здоровья.
— Если память мне не изменяет, этих чокнутых шут знает во сколько раз больше, чем нас. Его светлости об этом кто–нибудь сказал?
— Я и сказал, — ответил Маркус. — Впрочем, в бою не всегда важно численное преимущество.
— Всей душой надеюсь, что ты прав. Хотя я поставил бы десять против одного на то, что еще до конца месяца мы будем, поджав хвосты, удирать назад по этой же дороге.
— Как бы то ни было, — проговорил Маркус, принимаясь за второй сапог, — это не наша забота.
— Точно. Наша забота сейчас развалилась в повозке и вовсю старается утопить свои горести в вине.
Маркус тихо выругался.
— Адрехт?
— Адрехт. Ты видал, как сегодня вели себя его люди?
Маркус кивнул. Четвертый батальон не сумел даже собраться вместе, не то что построиться в каре.
— А где был он сам?
— Хоть убей, не знаю, но уж точно не с батальоном. Лейтенант Орта сказал, что он еще в середине дня куда–то ускакал, да так и не вернулся.
— Святые угодники! — пробормотал Маркус. — Он что же, и вправду хочет угодить под трибунал?
— В последнем нашем разговоре он был свято убежден, что все мы обречены попасть на колья искупителей, так что на трибунал ему наверняка плевать. — Мор осторожно глянул на Маркуса. — Что думаешь делать?
За этим вопросом таился другой. Покрывать Адрехта и попытаться вытащить его из передряги? Или махнуть рукой — и пускай полковник разбирается с ним сам? Маркус сильно подозревал, что мнение Мора ему уже известно. Он никогда не питал особых симпатий к непостоянному и безответственному капитану четвертого батальона.
— Что ты думаешь об этом лейтенанте… как его там? Орта?
Мор пожал плечами:
— Дело свое он, похоже, знает. Правда, ему не хватает решимости, когда нужно, хорошенько выругаться или дать хорошего пинка. Новые лейтенанты, которых дал нам твой полковник, сплошь избалованные ублюдки, и их хлебом не корми, а дай огрызнуться.
Маркус поневоле задумался: что, если и Фицу довелось столкнуться с той же проблемой и он просто предпочел об этом не докладывать? Вряд ли, решил Маркус. Фиц умел добиваться своего, при этом даже не повышая голос.
— Верно. У тебя найдется какой–нибудь особенно крикливый сержант, с которым ты был бы не прочь на время расстаться?
Мор засмеялся:
— Да полным–полно, выбирай любого.
— Отправь одного–двух к Орте и скажи ему, чтобы приступал к наведению порядка в батальоне. Если повезет, нам удастся выиграть время, чтобы побеседовать с Адрехтом.
— Что ж, думаю, так будет правильно. Вот только беседовать с ним все равно придется тебе. Меня он всегда в грош ни ставил и вряд ли сейчас зауважает ни с того ни с сего.
Маркус кивнул:
— Подожду до завтрашнего утра. Надеюсь, к тому времени он хотя бы немного протрезвеет.
— Либо протрезвеет, либо будет дрыхнуть как сурок. — Мор вздохнул. — Хорошо бы Адрехт оценил наши старания.
— Могу поспорить, что ты не дашь ему об этом забыть. Здоровяк расхохотался.
— Уж будь уверен!
По всем правилам Маркусу полагалось заснуть без задних ног. Этот бурный день совершенно истощил его силы, правда, скорее душевные, нежели физические. По пути в палатку он был способен думать только о том, как повалится на койку, но сейчас, когда его желание наконец исполнилось, сон никак не приходил. Маркус нисколько не чувствовал себя сонным — скорее даже взвинченным. Если бы сейчас кто–то хлопнул его по плечу, он бы подскочил, как ужаленный. Лежа на боку, он слышал биение собственного сердца — такое быстрое и четкое, хоть маршируй под этот ритм.
Провалявшись в таком состоянии около часа, Маркус мысленно выругался, поднялся с койки, натянул сапоги, не потрудившись их зашнуровать, и вышел наружу. Небо было полно ослепительно сверкающих звезд, и это сверкание лишь отчасти затмевал отсвет факелов и костров, которые до сих пор горели между рядами палаток. Огромный серп луны висел в западной части неба над самым горизонтом, призрачным сиянием заливая синий брезентовый лабиринт лагеря.
Вначале Маркус предполагал прогуляться, чтобы взвинченный организм угомонился и поддался сну, однако к тому времени, когда он миновал последний ряд палаток, прогулка неожиданно обрела иную цель. За границей лагеря, ярдов за двести от кустарника, протянулась линия горящих факелов, отмечая расставленные по кругу посты.
Мушкеты у часовых заряжены, а нервы в такую ночь наверняка на пределе. Маркус остановился в добрых пятидесяти ярдах от линии огней, приставил ко рту сложенные чашечкой ладони и крикнул:
— Эгей, часовой! Свои!
Факел покачнулся, подавая ответный сигнал. Маркус энергичным шагом преодолел оставшееся расстояние и оказался перед молодым солдатом, который одной рукой держал на плече мушкет, а в другой сжимал факел. В темноте все лица выглядят одинаково — бледные, с темными провалами глаз, — но по густой синеве мундира Маркус распознал новобранца. Различив на плечах Маркуса капитанские плашки, солдат вытянулся по стойке «смирно» и стал лихорадочно соображать, как отдать честь, если одна рука занята факелом, а другая — прикладом мушкета.
— Не нужно, рядовой, — сказал Маркус. — Я просто решил взглянуть на охрану. Как тебя звать?
— Рядовой Ипсар Саттон, сэр! — Солдат снова попытался козырнуть и едва не опалил себе лоб. — Пятая рота первого батальона, сэр!
— Один из моих, — заметил Маркус. — Я — капитан Д’Ивуар.
— Я знаю, сэр! — с гордостью отозвался часовой. — Я видел вас сегодня на учениях.
«Учения, — подумал Маркус. — Что ж, это можно и так назвать».
— Долго тебе еще до конца смены, рядовой Саттон?
— Три часа, сэр! — Солдат выразительно взмахнул факелом. — Пока что ничего подозрительного не обнаружено, сэр!
— Приятно знать, что нас так бдительно охраняют, — сказал Маркус. — Я бы, например, в противном случае и глаз не мог бы сомкнуть.
— Так точно, сэр! — Саттон вытянулся еще старательней. — Спасибо, сэр!
— Продолжай в том же духе. — Маркус добродушно похлопал часового по плечу и двинулся дальше, в темноту.
Он шел вдоль линии охраны, окликал часовых и с каждым обменивался парой слов. Все они были новобранцами — очевидно, эту часть внешней границы охраняли пятая и шестая роты, — и все до единого проявляли пугающую ретивость. Краткий разговор с капитаном внушал им, судя по всему, безмерное воодушевление, и к тому времени, когда Маркус повернул назад, к своей палатке, он чувствовал себя так, будто и впрямь совершил благое дело.
С ветеранами было бы иначе. Фамильярность неизбежно вызывает презрение, а за долгие годы, проведенные в лагере возле Эш–Катариона, даже рядовые привыкли относиться к офицерам с добродушной пренебрежительностью. Все могло быть по–другому, если бы Бен Варус принадлежал к тем командирам, которые воспринимают нарушение субординации как смертельное оскорбление; но он всегда был нетребователен к формальностям, а прочие офицеры брали с него пример. Расправленные плечи и молодые, светящиеся рвением лица новобранцев напомнили Маркусу о последнем годе учебы в военной академии, когда он натаскивал на Долгом Поле взводы обливающихся потом студентов младших курсов.
Именно так и должна выглядеть настоящая армейская часть. Не то что… это. Маркус давным–давно смирился с тем фактом, что Хандар не слишком–то лестное место службы. И уж безусловно, не то, что грезилось ему, когда он только поступил в военную академию. Но так было раньше, когда Маркусу еще не стали безразличны собственная карьера и положение, — до того как он добровольно вызвался служить на краю света в надежде, что так сумеет сбежать от своих призраков. Он употребил все силы на то, чтобы наслаждаться привольной жизнью на не особо обременительной службе и не думать, не вспоминать о прошлом. Потом, во время отступления, Маркус был так занят, что не мог думать вообще ни о чем. Но вот теперь, когда устоявшийся порядок оказался нарушен…
— Добрый вечер, капитан, — произнес из темноты женский голос. Женщины, находившиеся в полку, — прачки, поварихи, шлюхи, которым хватило смелости примкнуть к колонне во время похода, — располагались на другом конце лагеря, в обозе. Это значительно сужало область догадок, а потому Маркус пошел ва–банк.
— Мисс Алхундт, у вас, наверное, глаза как у кошки.
— Ночное зрение жизненно необходимо для моего рода деятельности, — отозвалась она, возникая из темноты.
— Чтобы подглядывать в чужие окна?
— Чтобы рыться на пыльных старых полках, — пояснила она, вертя в руках очки. И, надвинув их на нос, воззрилась сквозь стекла на Маркуса. — Вы не представляете, какой беспорядок царит в министерских хранилищах. Есть помещения, куда мы не рискуем входить с открытым огнем.
— Это никуда не годится. Так можно спалить все чужие тайны.
— Тайны не мое дело, капитан. На свете достаточно знаний, которые доступны всем.
— Ваша взяла, — согласился Маркус.
— Ну а вы, капитан? — спросила мисс Алхундт. — Подсматриваете за подчиненными? Или же решили учинить неожиданную проверку?
— Просто проверяю, все ли в порядке, — ответил Маркус.
— Весьма похвально, — одобрила она. — Насколько я понимаю, это сегодняшнее… учение также состоялось по вашей милости?
Маркус неловко переступил с ноги на ногу.
— А что?
— Вы стремились поставить полковника Вальниха в неловкое положение? Или же просто замедлить его продвижение?
— Ни то ни другое. Это был… наглядный пример. Я хотел донести до него свою точку зрения.
— Что Колониальный полк ужасающе неподготовлен к боевым действиям?
Женщина была, безусловно, права, но Маркус не желал говорить об этом вслух. Он ограничился тем, что молча покачал головой.
— Могу я спросить, зачем вы так поступили? — осведомилась она.
— Не понимаю, почему вас это интересует.
Мисс Алхундт склонила голову набок, трогая пальцем дужку очков. Маркусу подумалось, что, несмотря на эти очки, строгую прическу и мужеподобный наряд, она на самом деле очень даже хороша собой.
— Потому что вы, капитан, пробуждаете во мне любопытство, — наконец сказала она. — Вы для меня загадка.
— Не понимаю, с чего бы это. Я всего лишь простой солдат.
— Солдат, который добровольно вызвался служить в Хандаре. И не рядовой, а офицер. Вас таких всего двое.
— Да неужели? — хмыкнул Маркус. — И кто же этот второй идиот?
— Полковник Вальних, конечно.
— Но… — начал Маркус и тут же прикусил язык. Женщина улыбнулась.
— Значит, он говорил с вами обо мне, — сказала она. — Все в порядке. Я не стану оскорблять вас просьбой повторить, что именно он говорил. Полагаю, это было что–то вроде: «Она здесь, потому что этот негодяй Орланко что–то замышляет».
— А это действительно так?
— Более–менее. — Она подалась ближе и понизила голос: — Полковник известен своей эксцентричностью. Кроме того, он имеет влиятельных друзей при дворе. Они приложили немало сил, чтобы добыть ему это назначение.
Об этом Янус не упоминал. Маркус помолчал, обдумывая услышанное.
— Зачем?
— Его светлость очень хотел бы это знать. — Она постучала пальцем по переносице. — Именно поэтому я здесь.
— Понимаю.
Мисс Алхундт склонила голову набок.
— Вероятно, вы не можете пролить свет на эту загадку?
Маркус оцепенел.
— Не могу.
— Иного я и не ожидала. — Она выпрямилась. — Просто помните, капитан, что в конечном счете все мы на одной стороне. Я стремлюсь служить верой и правдой королю и Вордану — точно так же, как вы и полковник.
— Не сомневаюсь в этом, — ответил Маркус, — но сейчас моя служба верой и правдой заключается в том, чтобы как следует выспаться. Полковник, насколько я понимаю, хочет, чтобы после завтрашнего перехода мы приступили к строевым учениям.
— Безусловно, капитан. Не смею преграждать вам путь к постели.
— Адрехт! — позвал Маркус, постучав по стойке палатки. — Подъем!
Если солдатам четвертого батальона и показалось странным, что старший капитан ни свет ни заря ломится в палатку их командира, они ни единым словом не выразили удивления. Небо на востоке светлело, и на стоянке первого батальона уже наверняка все были на ногах, сворачивали палатки и укладывали их в повозки, готовясь к дневному переходу. Поскольку четвертый батальон занимал место в арьергарде колонны, он мог позволить себе не торопиться, однако Маркус считал, что возможность чуть подольше поспать утром вряд ли стоит того, чтобы весь день глотать пыль из–под ног всей колонны.
Палатка Адрехта представляла собой отнюдь не стандартное армейское изделие из выцветшего синего брезента, островерхое и настолько низкое, что Маркус, встав во весь рост, рисковал задеть головой брезентовый потолок. Эта палатка прежде всего была шелковой и гораздо более вместительной, с четырьмя стойками, в то время как у армейских палаток стоек было только две. Когда–то ее щедро украшали сборчатые занавески, пестрые шнуры и фонари с цветным стеклом, от которых по стенам палатки разбегались причудливые узоры, — за годы, проведенные в Эш–Катарионе, Адрехт в совершенстве отточил свой талант к приобретению предметов роскоши. Теперь всего этого не было и в помине, дорогие ткани либо упрятали в сундуки, либо бросили в спешке во время отступления к Форту Доблести. Но это к лучшему, ведь если бы пришлось каждый вечер возводить Адрехтов дворец во всем его великолепии, вряд ли удалось бы унести ноги от искупителей, пускай даже те и не особо старались их догнать. Маркус вновь постучал — с такой силой, что заныли костяшки пальцев.
— Адрехт!
— Маркус? — Голос Адрехта прозвучал глухо и невнятно, и причиной тому явно были не только шелковые тонкие стенки палатки. — Эт’ ты?
— Я вхожу! — объявил Маркус и проскользнул под полог.
Внутри просторной палатки не горело ни одной лампы, и слабый утренний свет не в силах был сколько–нибудь рассеять царившую здесь темноту. Маркус поморгал, дожидаясь, пока глаза привыкнут к сумраку, и тут заметил, что на одном из палаточных шестов висит незажженная лампа. Он пошарил в карманах, достал спичку, зажег лампу и снова повесил на шест. Лампа тут же закачалась, и на стенах палатки неистово заметались тени.
Адрехт застонал и поднял руку, пытаясь прикрыться от света.
— Боже милостивый! — простонал он, с трудом оторвав голову от шелковой подушки. — Что это ты творишь? Ночь на дворе, не время для глупых шуток!
— Не ночь, а утро, — поправил Маркус и, увидев, что у стены напротив висит еще одна лампа, зажег и ее.
— С каких пор ты сделался таким дотошным? — Адрехт ощупью пошарил вокруг себя, выудил карманные часы — массивные, из чистого золота — и со щелчком открыл крышку. — Видишь? Два часа ночи. Зачем будить меня в такую рань?
— Уже светает, — сказал Маркус.
— Правда? — Адрехт, моргая, уставился на него. — Ты уверен?
— Как правило, это видно невооруженным взглядом.
— Надо же, какое утешение! — Адрехт потряс золотые часы и со щелчком захлопнул крышку. — Часы остановились, а я думал, что просто пьян.
— Ты и был пьян.
Маркус сказал это наугад, но догадка возникла не на пустом месте. При свете ламп стало видно, что на ковре, выстилавшем пол палатки, валяется несколько пустых бутылок. В чемодане, который лежал в углу, было три ряда обитых ворсистой тканью отделений — вполне подходяще для перевозки спиртного. Больше половины этих отделений пустовало. Два других чемодана валялись между палаточными шестами с вытряхнутым наружу содержимым — беспорядочной грудой одежды, книгами и бумагами. Видимо, в них основательно порылись.
Больше в палатке не было ничего, даже койки. Адрехт при первой возможности избавился от неудобной мебели армейского образца, заменив ее купленными в Эш–Катарионе резными шедеврами. Во время бегства Маркус вынудил его бросить всю эту роскошь, чтобы не занимать позолоченными креслами место в повозках, необходимое для съестных припасов. После той ссоры они целую неделю почти не разговаривали друг с другом.
— Что, и правда светает? — снова спросил Адрехт, подняв помутневшие от крепнущего похмелья глаза.
— Правда, — отрезал Маркус. — Вставай.
С видимым усилием Адрехт кое–как сумел сесть, скрестив ноги. На брюках из тонкого белого льна виднелось лиловое пятно — след пролитой хозяином жидкости. Адрехт скорбно воззрился на это безобразие, затем поднял взгляд на Маркуса.
— Мне нужно выпить! — объявил он. — Ты хочешь выпить?
— Воды, — сказал Маркус. — У тебя тут есть вода?
— Вода?! — Адрехт одной рукой очертил левую сторону груди двойным кругом — старинный церковный знак, отгоняющий зло. — Не произноси этого слова вслух! Господь услышит тебя и покарает на месте. Вода! — Он фыркнул. — Прошлой ночью я не терял времени даром, но, помнится, в той лиловой бутылке еще оставалась пара глотков…
Упомянутая бутылка вывернулась из неловких пальцев Адрехта, и остатки ее содержимого выплеснулись на ковер. Адрехт пожал плечами и отшвырнул бутылку.
— Ну и ладно. Не последняя.
Маркус обнаружил графин с чуть теплой водой и подал его Адрехту. Несмотря на все возражения, тот пил жадно, даже не потрудившись поискать чашку. Последний глоток воды он погонял во рту, а потом с задумчивым видом проглотил.
— Не припомню, чтобы я пил оружейное масло, — пробормотал он, — а вкус во рту именно такой. Может, парни пошутили забавы ради, а?
— Адрехт… — Маркус огляделся, прикидывая, где бы сесть, но при виде загаженного ковра передумал. Вместо этого он опустился на корточки. — Адрехт, где ты был вчера?
— Вчера? — Адрехт медленно моргнул. — Вчера… вчера…
— Пил где–то?
— А, точно. Я предложил одному из квартирмейстеров угоститься выпивкой, а он пригласил меня на время перехода в свою повозку. Потрясающий парень, просто слов нет. Он… не помню, честно говоря, как его зовут, но он — сама доброта.
— И ты пробыл там весь день?
— Ну не то чтобы весь. Просто… знаешь, как оно бывает… — Он пожал плечами. — А в чем дело?
— Тебе следовало быть со своим батальоном.
— Зачем? Для моральной поддержки? Парни и так знают, что от них требуется. В конце концов, это обычный поход.
— Когда я объявил экстренное построение каре…
Адрехт фыркнул:
— Чего ради ты вдруг затеял такую дурь?
— Если бы на нас напали, могли бы перебить всех до единого.
— «Если бы на нас напали»! — передразнил Адрехт. — Брось, Маркус, уймись. Присядь и выпей со мной.
— Проклятье! — не выдержал Маркус. — Адрехт, да что с тобой происходит?
Наступила долгая пауза, и Маркус постарался взять себя в руки. Адрехт — хороший офицер и хороший друг. И ума, видит Бог, ему не занимать — Маркус мог бы назвать с полдюжины экзаменов в академии, которые нипочем не сдал бы без его помощи. Да и в бою Адрехт проявлял редкостную отвагу, можно даже сказать, чрезмерную. Вместе с тем он был подвержен приступам дурного настроения, которые в худших случаях могли длиться по несколько недель, особенно если сопровождались выпивкой.
— Думается мне, это и так ясно, — произнес Адрехт. Держась за палаточный шест, он неуклюже поднялся на ноги и направился к чемодану, в котором хранилось спиртное. Маркус, стремительно выпрямившись, преградил ему путь. Адрехт отшатнулся и наградил его убийственно злобным взглядом. — Я намереваюсь, — сказал он, — стать монахом. Это же очевидно. Видишь ли, Пастор наконец убедил меня, что близится время зверя. Только мне нужно сначала избавиться от всех земных сокровищ, понимаешь? Ты мне в этом уже изрядно помог, — Адрехт недобро сощурился, — но оставалось спиртное, и оно занимало мои помыслы. Я решил, что просто вылить его было бы не очень–то честно. Так что сейчас я добросовестно тружусь над достижением своей цели. И как только закончу — фьють! — отправлюсь в монастырь.
— Не в монастырь ты отправишься, а в Вендр! — огрызнулся Маркус. — Причем в кандалах. У нас, если ты еще не заметил, новый полковник. Если будешь продолжать в том же духе, рано или поздно…
— Перестань! — со смешком оборвал Адрехт. — В Вендр? Да неужто? Ты сам–то веришь в то, что говоришь?
— Вендр — это если тебе повезет. Куда вероятнее, что дело кончится расстрельной командой. Невыполнение служебного долга…
— Да я буду счастлив погибнуть от честной ворданайской пули! — заявил Адрехт. — По крайней мере, если мне разрешат перед тем надраться в стельку. Моя участь будет гораздо лучше вашей. — Он помотал головой. — Ну же, Маркус! Неужели ты искренне думаешь, что хоть кто–нибудь из нас вернется домой, в кандалах или без оных? Искупители не обменивают пленных, они их едят.
— Мы пока еще не в плену, — заметил Маркус.
— Это дело времени. Или может, полковник поделился с тобой своим тайным планом? Интересно было бы узнать, что он задумал.
Маркус неловко повел плечами.
— Полковник не делится со мной своими планами. Тем не менее он отправился в поход не для того, чтобы пасть смертью героя за короля и отечество, — если ты это имеешь в виду.
Адрехт пренебрежительно фыркнул.
— Надо было нам сразу погрузиться на те корабли — и дело с концом. Мы идем на смерть, и большинство солдат это понимает. Можно ли упрекать их в том, что они не рвутся исполнять свой воинский долг?
— Другие батальоны тем не менее выполнили приказ, — ответил Маркус, добавив про себя: «Хотя и не сразу».
— Мне всегда доставались самые смышленые солдаты. — Адрехт перехватил выразительный взгляд собеседника и вздохнул. — Маркус…
— Я пытаюсь тебе помочь, — сказал Маркус. — Если ты больше не в состоянии исполнять свои обязанности, лучше сказать об этом сейчас.
— Весьма умный ход, профессор Д’Ивуар. Сыграть на гордости капитана Ростона — а вдруг это вернет его на передовую?
— Проклятье, я…
— Да ладно, ладно! — Адрехт вскинул руку. — Я буду на строевых занятиях. Ты ведь это хотел услышать? — Он опять помотал головой. — Хотя это дьявольски жестоко — заставлять человека в последние дни его жизни обливаться потом на жаре и срывать голос, выкрикивая приказы.
«На сей раз дело и впрямь хуже некуда. Он почти опустил руки», — подумал Маркус. Колкие искорки мерцали в глазах Адрехта, словно мрачный циничный юмор был единственным, что помогало ему держаться на ногах. Маркус видел его таким только однажды, пять лет назад, сразу после того, как Адрехт узнал, что его отправляют в Хандар. Святые угодники! Может быть, Мор и прав. Если этот лейтенант Орта в состоянии хоть сколько–нибудь справиться с делом, может, действительно следует оставить его во главе батальона?
Вот только это означало бы, что придется избавиться от Адрехта. Если не выйдет уговорить Януса принять его отставку, единственный способ для капитана покинуть свою часть — уйти с позором. Адрехт на это никогда не согласится. И он, Маркус, обязан помочь ему всем, чем только сможет.
— Ну? — с вызовом проговорил Адрехт. — Это все, старший капитан, или у вас есть ко мне еще какие–то вопросы?
— Нет. — Маркус повернулся, чтобы уйти, но у полога палатки задержался. — Знаешь, я ведь действительно пытаюсь тебе помочь.
— Да неужели? — огрызнулся Адрехт. — И почему же?
«Порой я и сам не понимаю», — подумал Маркус, помотал головой и без единого слова выскользнул наружу.
