Глава семнадцатая
МАРКУС
Маркус распахнул дверь и обнаружил, что явился последним.
Вал, Мор и Фиц уже расселись в шатких плетеных креслах вокруг лакированной глыбы стола, который был сделан из цельного куска дерева, и потому даже искупителям оказалось не под силу утащить его. Мор виртуозно перетасовывал колоду карт.
— Наконец–то, — сказал он, когда Маркус вошел. — Мы уже собирались начать без тебя.
— Не говори за всех, — пробормотал Вал. — Если б я оказался один против тебя и Фица, мог бы с тем же успехом сразу отдать вам кошелек.
— Значит, я буду простаком номер два? — осведомился Маркус.
— Куда же в картах без простаков? — отозвался Мор.
Фиц кашлянул:
— Вы виделись с Адрехтом?
Все сразу сникли. Маркус кивнул. В тишине он выдвинул из–за стола свободное кресло и осторожно сел, проверяя, не рухнет ли хлипкая конструкция под его тяжестью.
— И что? — наконец ворчливо спросил Вал. — Как он там?
— Лучше, — кратко ответил Маркус. — Еще не пришел в себя, но хирург сказал, что жар спал и признаков нагноения нет.
— Я так и знал, что этот стервец выживет, — с наигранной веселостью заметил Мор.
— Вранье, — отозвался Вал. — Ты уже едва ли не поделил его личные вещи.
Маркус посмотрел на свои руки, лежавшие на столе. Медленно сомкнул в кулак пальцы левой руки и покачал головой.
— Это ужасно, — вдруг проговорил Фиц. Все три капитана удивленно глянули на него.
— Да, конечно, — сказал Вал.
— Это война, — отрезал Мор. — Или, если уж на то пошло, то, что случается на войне с остолопом, который суется под вражеский штык. Я еще понимаю — попасть под пули, но…
— Он спас мне жизнь, — тихо сказал Маркус.
После этих слов опять воцарилось неловкое молчание, и Маркус счел своим долгом его нарушить. Он хлопнул ладонями по столу и вопреки собственному настроению растянул губы в ухмылке.
— Ладно! — произнес он. — Сдавай уже карты, что ли.
Мор принялся ловко раскидывать карты по выщербленной поверхности старинного стола. Маркус и в лучшие времена не был заядлым картежником, а нынешний вечер обещал стать настоящим провалом. Монеты скользили по столу туда–сюда, то и дело цепляясь за какую- нибудь щербинку и подпрыгивая, точно лосось на нересте. Первая из них под всеобщий хохот шлепнулась на макушку Вала.
Во время паузы, пока Фиц собирал и тасовал карты после первого круга, Вал спросил:
— Маркус, ты ведь у нас теперь ближайший помощник полковника?
Маркус неловко пожал плечами:
— Не уверен, что у него вообще есть помощники.
— Лучше тебя ему не найти, — возразил Вал. — Так вот — ты хоть что–нибудь знаешь о том, что теперь с нами станется?
— Не понимаю, о чем ты.
— Да брось! — вмешался Мор. — Все только об этом и говорят. Что мы будем делать дальше — засядем здесь или двинемся в погоню за Дланью Господней и его мятежной шайкой?
За последние дни весть о бегстве Длани Господней разошлась по всему городу. Когда первое потрясение от появления ворданаев развеялось, жители Эш–Катариона осознали, что иноземных солдат на самом деле не так уж и много. Кроме того, тот факт, что вождь искупителей и Стальной Призрак остались на свободе и продолжают действовать, вызвал некоторый угрожающий ропот. Блюстители Джаффы разрывались на части, а Маркус не решался отправлять своих людей в город группами менее чем из десяти человек.
— Полковнику придется отыскать этого ублюдка и покончить с ним, — сказал Вал. — Пока мы не привезем его голову и не выставим ее на пике, хандараи не поверят, что мы обосновались здесь всерьез и надолго.
— И сколько хандараев знают, как выглядит этот ублюдок? — едко осведомился Мор. — Головы на пиках нам вряд ли помогут.
— С точки зрения тактики, — заговорил Фиц, — погоня за Дланью Господней может оказаться чрезвычайно опасным делом. Сейчас мы пользуемся местными источниками продовольствия, но, если нам придется покинуть долину, мы должны будем организовать полноценное снабжение полка, а головной склад неизбежно будет располагаться в Эш–Катарионе. И вряд ли мы сумеем обеспечить этому складу безопасность.
— Что же тогда? — спросил Вал. — Сидеть сиднем здесь, во дворце, и ждать, пока чернь разойдется настолько, чтобы пойти на штурм?
— Именно так, — подтвердил Фиц. — Хандарайские принцы всегда опасались бунтов, и центр города вполне недурно укреплен. Четыре батальона смогут удержать его даже против самого многочисленного ополчения.
— Не больно–то это помогло принцу в прошлый раз, — вставил Маркус.
Фиц учтиво кивнул.
— В прошлый раз у принца не было четырех батальонов. После того как генерал Хтоба переметнулся к искупителям, центр города остался беззащитен.
— Вот еще один ублюдок, чью голову я мечтал бы увидеть на пике, — пробормотал Вал. — Неблагодарный сукин сын.
— Если он еще жив, — заметил Мор. — Нам известно, что он был при Туралине, а войско аскеров понесло там огромные потери.
— Хтоба жив, — уверенно сказал Маркус, которому в прошлом довелось свести поверхностное знакомство с генералом. — Он не из тех, кто станет бессмысленно геройствовать, когда дела пойдут наперекосяк.
— Да уж, на сторону искупителей он перебежал не задумываясь, — согласился Вал. — Я же говорю: насадим головы на пики — и никаких хлопот.
— Если только выйдет заполучить эти головы, — вставил Мор.
Разговор прервался, когда Фиц начал раздавать карты. Мор глянул на свою раздачу, застонал и выудил из кармана еще пару монет. Вал вздохнул.
«Интересно, что бы они сказали, если б узнали, что на уме у полковника вовсе не Длань Господня? — думал Маркус. Что бы ни представляла собой таинственная Тысяча Имен, Янус жаждал заполучить их любой ценой. — Он утверждает, будто хочет всего лишь уберечь их от Орланко, но у него было такое лицо, когда…» Маркус содрогнулся при этом воспоминании. Чтобы получить нужные сведения, Янус был готов искромсать на куски беспомощную старуху, и его намерение отправить ее в пыточные казематы принца провалилось лишь потому, что все до единого мастера пыточных дел сбежали либо были сожжены искупителями. Сейчас обе священнослужительницы томились в подземной тюрьме дворца.
Во втором круге Маркус играл еще ужасней, чем в первом. Раздача ему в кои–то веки попалась приличная, но мыслями он неизменно блуждал далеко от стола. К тому времени, когда Вал собрал карты и перетасовал для третьего круга, Маркус решил, что сегодня у него душа не лежит к азартным играм. Он уже придумывал повод удалиться, когда в дверь постучали. Фиц, будучи младшим по званию из всей четверки, пошел открывать. Увидав на пороге Джен Алхундт, Маркус оцепенел.
— Мне сказали, что я смогу найти вас тут, — проговорила она. — Господа, вы не будете против, если я на пару минут отниму у вас старшего капитана?
— Черт! — ругнулся Вал, глядя на Фица и Мора, затем обреченно вздохнул. — Да, конечно.
— Прошу прощения, что отвлекла вас от игры, — сказала Джен, когда дверь за ними закрылась.
Маркус махнул рукой:
— Судя по ходу дел, вы, скорее всего, сберегли мне месячное жалованье.
Некоторое время они шли молча — Маркус чувствовал себя неловко, а Джен явно была погружена в какие–то невеселые размышления. С той самой ночи на переправе через Тсель они не обменялись ни единым словом. Тогда страх и неизбежность предстоящего сражения ненадолго сблизили их, но здесь, во дворе, между ними опять пролегла бездонная пропасть, грозившая поглотить всякую попытку завести непринужденный разговор.
Безнадежную тишину нарушила Джен:
— Полковник в последнее время держится немного… отстраненно. Маркус театрально вздохнул:
— Если вы спросите меня, что он помышляет делать дальше, — я, ей–богу, завизжу.
— В самом деле?
— Я только что отбился от очередного допроса, — пояснил Маркус, кивком указав в сторону гостиной. — Не понимаю, с какой стати все свято уверены, что полковник делится со мной своими секретными планами.
— Но вы же и вправду находитесь при нем почти неотлучно, — заметила Джен.
— Да, верно, но вы же знаете, какой он человек.
— Нет, не знаю. Я прочла его личное дело, но поговорить с ним не довелось.
Маркус помолчал, размышляя. Он проводил столько времени в обществе Януса и до сих пор не задумывался, что у всех остальных нет такой возможности, — но сейчас с запозданием сообразил, что не может припомнить, чтобы полковник разговаривал с Валом, Мором или другими офицерами, — разве что отдавал короткий приказ либо принимал доклад. Дольше всего, наверное, он беседовал с Пастором, разделявшим его интерес к артиллерии, да еще с Зададим Жару, который все больше преклонялся перед Янусом и готов был на него молиться.
— Он… — Маркус снова вздохнул. — Иногда мне кажется, что ему просто нравится быть таинственным, как злодей в дешевой ярмарочной пьеске. Я постоянно слышу: «Увидите, капитан» или «Скоро все станет ясно, капитан». — Он сумел правдиво изобразить высокоученую манеру Януса, и Джен засмеялась.
— Но наверняка же вы что–то знаете, — возразила она, — хотя бы потому, что постоянно находитесь при нем.
Маркус вздрогнул, застигнутый врасплох, и, чтобы скрыть смятение, усмехнулся:
— Если бы я что–то и знал, то все равно не смог бы вам этого сказать. Вы же, в конце концов, шпионка.
— Чиновница, — поправила она. — Просто мелкая чиновница. Однако мне и вправду нужно написать отчет. — Джен склонила голову к плечу и лукаво, искоса глянула на него. Прядки, выбившиеся из узла волос, соскользнули ей на глаза. — Мне действительно больше ничего не удастся из вас вытянуть?
— Это все, что я могу сказать, не нарушая своих обязательств, — с преувеличенно важным видом ответил Маркус.
— Ну и черт с ним!
С этими словами Джен сдвинула очки на лоб и потерла глаза, потом завела руки за голову, потеребила узел на затылке, и он рассыпался, высвобождая туго стянутые пряди. Маркус никогда прежде не видел ее с распущенными волосами. Они доходили до плеч, тускло–каштановые, слегка вьющиеся.
— Я сейчас официально не на службе. А вы?
Маркус окинул взглядом свой мундир.
— По правде говоря, у нас до сих пор нет расписания дежурств. Впрочем, здесь как будто все спокойно.
— Тогда идем, я хочу вам кое–что показать.
Комната, в которую Джен привела Маркуса, была обставлена в том же духе, что и весь дворец после владычества искупителей, представляя собой причудливую смесь старинной роскоши и дешевого хлама. Старинную роскошь представляла массивная кровать с бронзовыми столбиками, на которой без труда уместились бы шесть или семь человек, и старинным же, выцветшим постельным бельем, которое, несомненно, извлекли из самых недр пыльного чулана. Помимо этого, в комнате находились маленький стол, кресло и пара распахнутых чемоданов.
Обитатель комнаты явно не питал склонности к порядку, и пол возле чемодана был усеян одеждой. На глаза Маркусу попалось нижнее белье, явно принадлежавшее особе женского пола, и капитан почувствовал, что краснеет. Повернувшись, он обнаружил, что Джен с усилием закрывает тяжелую дверь.
— Так это ваша комната? — догадался он.
На губах Джен заиграла проказливая улыбка.
— Разумеется, моя. Где еще мне было бы так удобно потихоньку с вами расправиться? — Увидев лицо Маркуса, она тотчас перестала улыбаться. — Что–то не так?
— Вовсе нет. — Маркус осторожно кашлянул. — Просто мне уже давно не доводилось посещать дамскую спальню.
Джен выгнула бровь:
— Да бросьте! Такой галантный кавалер наверняка покорил сердце не одной впечатлительной местной красотки.
— Все хандарайки, которые соглашались иметь с нами дело, требовали плату за свои услуги, — признался Маркус. И добавил, поразмыслив: — Откровенно говоря, чаще всего они требовали, чтобы им заплатили вперед.
— Что ж, — сказала Джен, — думаю, сейчас я не стану звать третьего ради соблюдения приличий. Не хочу делиться.
— Делиться? Чем?
Джен проскользнула мимо него, направляясь к одному из чемоданов. Мимолетное касание ввергло Маркуса в еще большее смущение, чем прежде, но Джен словно и не заметила этого. Она отбросила прочь еще несколько предметов туалета, затем пару одеял и наконец извлекла наружу дощатый шестигранный ящик фута в два длиной. Надпись, выжженная на крышке, была исполнена таким замысловатым шрифтом, что Маркус не смог разобрать ни слова, но форму ящика он распознал мгновенно.
— Откуда у вас это? — спросил он.
— Подарок, — ответила Джен, благоговейно водружая ящик на стол. — Подарок от моих друзей по Паутине. — Она посмотрела на Маркуса. — Оглядываясь назад, я подозреваю, что они не надеялись дождаться моего возвращения.
— И вы до сих пор его не открыли?
— Понимаю, что глупо, — сказала она. — Если б меня и впрямь убили в одном из тех ужасных сражений, я бы, наверное, пожалела о несделанном. Просто сидеть с этим в одиночку казалось мне так… не знаю, право. — Джен пожала плечами. — Не могли бы вы одолжить мне нож?
Без единого слова Маркус снял с пояса нож и протянул его рукоятью вперед. Джен поддела острием одну из тонких планок, неплотно закрепленных гвоздями, и сняла с ящика крышку. Внутри в складках мягкой шерсти покоилась, как яйцо в гнезде, пузатая бутыль, лоснившаяся янтарным блеском от донышка до запечатанной воском пробки. Другая печать с искусно выдавленным на ней гербом Хамвелта — разъяренным быком — красовалась на самой бутылке.
— Мне всегда казалось, что это не слишком патриотично, — заметила Джен, бережно вынимая бутылку из гнезда. — Я имею в виду, что в Вордане тоже производят бренди. Отчего же все без ума от хамвелтайского?
— Потому что он лучше! — с жаром пояснил Маркус. — Вы ни разу его не пробовали?
— Я никогда не могла себе этого позволить. Канцелярская служба в тайной полиции оплачивается не так щедро, как вы могли бы вообразить.
Маркус улыбнулся. Один только вид пузатой бутыли вернул его в прошлое, в те дни, когда он учился в военной академии. У него и Адрехта были… нет, не друзья, скорее приятели, с которыми они вместе жили, учились и пили. В основном пили. Маркус иногда подозревал, что военная академия — не что иное, как плохо замаскированный вклад государства в процветание местных кабаков. Адрехт однажды добыл — неким необъяснимым, но, безусловно, преступным способом — полупустую бутыль хамвелтайского бренди, и его хватило на то, чтобы каждый сделал по глотку. Маркус до сих пор помнил этот вкус — по сравнению даже с лучшими местными сортами он был все равно что чистая родниковая вода против сточной жижи.
Джен аккуратно поддела воск кончиком ножа, снизу вверх рассекла печать и сняла ее с горлышка бутылки. Еще раньше она достала откуда–то пару стаканов, и теперь Маркус наблюдал за тем, как она со знанием дела наливает в каждый стакан на два пальца янтарной жидкости. Потом Джен протянула один стакан Маркусу, другой поднесла к губам, и взгляды их встретились.
— За полковника графа Януса бет Вальних–Миерана! — провозгласила она. — Дай бог, чтобы он точно знал, какого черта делает!
— Дай бог! — пылко согласился Маркус, и они отпили по крохотному глотку. Жгучий вкус на языке словно растаял, не успев дойти до нёба. Бренди оказался даже восхитительней, чем ему помнилось. Судя по глазам Джен, она испытывала такой же восторг. Медленным движением она отставила стакан на стол и воззрилась на него так, словно ожидала, что он сдвинется с места.
— Святые угодники! — пробормотала она. — Вот теперь я искренне рада, что не погибла в том сражении!
— Если б мы могли раздать по бутылке каждому человеку в полку, выжили бы все до единого, — отозвался Маркус.
Джен рассмеялась:
— Если бы у нас было столько бренди, мы, наверное, могли бы купить хандарайский трон.
— Могу вас удивить. Помните тяжеловесные повозки в самом хвосте обоза — воистину тяжеловесные? Те, что все время где–то застревали?
— Смутно.
— По всей вероятности, принц перед бегством из города доверху загрузил их золотом. Всеми богатствами Эксоптерайской династии. Или по крайней мере всеми, какие мог увезти с собой. Теперь он, скорее всего, уже благополучно вернул содержимое этих повозок в свои подземные сокровищницы.
«Однако не все. Тысячи Имен в сокровищах принца не было. Но, видимо, кому–то другому пришла в голову та же мысль, что Эксоптеру. — Настроение Маркуса омрачилось. — Что бы это ни было, оно явно куда ценней нескольких набитых золотом мешков. Если бы только Янус рассказал мне правду, я мог бы что–нибудь придумать».
Джен, прихлебывая из стакана, не сводила глаз с его лица.
— Вас что–то беспокоит?
Маркус пожал плечами и отвел взгляд.
— Вовсе нет.
— Нет? — Женщина подалась ближе, и теперь они едва не касались друг друга. — Можете все мне рассказать. Я не стану писать об этом в отчете. Обещаю.
Она говорила все тем же беспечным тоном, но в голосе подспудно таилась неподдельная тревога. Маркус вздохнул:
— Мне просто подумалось — хорошо бы полковник побольше делился со мной своими планами. По крайней мере я мог бы хоть что- нибудь ответить, когда меня спрашивают, что будет с нами дальше.
Джен сочувственно кивнула:
— Полагаю, естественно, что люди хотят это знать.
— Конечно. И дело не только в офицерах. Вал и Мор — кадровые служаки, они к такому привыкли, но как же новобранцы? — Маркус покачал головой. — Большинство из нас, ветеранов, отправили в Хандар за то, что мы перед кем–то провинились, но новобранцы попросту выбрали неудачное время для поступления в армию, и им, можно сказать, не повезло. Сколько еще им придется здесь торчать? Пока мы не изловим Длань Господню и Стального Призрака? На это могут уйти годы, если вообще удастся их поймать.
— Вы спрашивали его об этом?
— Кого? Полковника?
Джен кивнула и взяла со стола бутылку. Поколебавшись, Маркус протянул свой стакан, и женщина плеснула им обоим по щедрой порции бренди.
— У меня не было возможности, — сказал Маркус. — В последнее время я с ним почти не вижусь.
— Почему же?
Маркус пожал плечами:
— Он проводит время у себя в комнате или в обществе принца.
— Он приказал вам держаться от него подальше?
— Нет, — ответил Маркус, вдруг замявшись, — но…
Ему вдруг захотелось рассказать Джен о подземной камере. О таинственных Именах, настолько важных, что их поиски поручил Янусу лично его величество. Возможно, Джен знает что–нибудь о намерениях полковника. Возможно, она сумеет помочь…
«Не будь дураком, — прошептал из глубин сознания внутренний голос. — Ее послал Конкордат. Все агенты Конкордата — убийцы и шпионы, глаза и уши, ножи во тьме. Она работает на Последнего Герцога, а не на короля и уж верно не на полковника. Поделись с ней чем угодно, и одному Богу известно, как она распорядится твоей откровенностью». И все же сейчас, когда Джен, склонив голову к плечу, сквозь тонкую завесу каштановых волос любовалась сияющим янтарем бренди, Маркус с трудом мог представить ее среди зловещих личностей в кожаных кителях, которыми изобиловали сюжеты грошовых пьес.
Он порывисто поднял стакан:
— За Адрехта!
— Вы имеете в виду капитана Ростона? — уточнила Джен.
— Когда–то давно, в юности, именно он угостил меня первым глотком этого бренди.
Джен помедлила.
— Он еще не…
— В Велте он заслонил меня собой от удара сабли. Тогда рана казалась не слишком опасной, но потом ему стало хуже. Прошлой ночью хирурги отняли у него руку. Сегодня утром он выглядел чуть получше, но… — Маркус сжал левую руку в кулак и уставился на него.
Джен кивнула и подняла стакан:
— Что ж, за Адрехта!
Они выпили. Выдержав минутную паузу — дань уважению, — Джен сказала:
— После сражения на тракте я хотела спросить вас об Адрехте, но…
— Но?
— Подумала, что вы решите, будто я вынюхиваю что–то для министерства, и откажетесь отвечать.
— Ясно. Что ж, наверное, вы были правы.
— Можно я спрошу сейчас? Клянусь, это не для отчета. Мне просто любопытно.
Маркус одарил ее долгим взглядом, затем пожал плечами:
— Валяйте.
— Когда полковник хотел арестовать Адрехта, вы пригрозили подать в отставку.
Это был не вопрос, а утверждение. Интересно, подумал Маркус, откуда Джен узнала об этом — от самого Януса? Или же история с отставкой уже стала достоянием всего полка?
— Да, это так, — сказал он.
— Но почему? Полковник мог отдать вас под расстрел.
— Адрехт — мой друг, — признался Маркус. — Мы вместе учились в академии.
— Даже ради друга такая жертва — уже чересчур.
Маркус помолчал, уставившись в опустевший стакан. «Какого черта? Даже если она вставит эту историю в свой отчет — велика важность!» Он протянул стакан, и Джен безмолвно налила новую порцию.
— Он спас мне жизнь, — сказал Маркус после минутного размышления.
— Понимаю. В каком–нибудь бою, наверное?
Маркус покачал головой:
— Задолго до всяких боев. Вы ведь читали мое личное дело?
— По пути в Хандар.
— Насколько подробно там описана моя жизнь?
Джен пожала плечами:
— Не слишком подробно. Даже министерство не в состоянии знать все обо всех. Там сказано, что вы сирота, что были в академии одним из лучших учеников вашего класса и что сами подали рапорт о назначении в Хандар.
— Сирота. — Маркус поставил стакан на стол, повертел его, глядя, как радужный свет преломляется в янтарной жидкости. — Да, можно сказать и так.
Джен промолчала, явно чувствуя, что проникла в опасную зону. Маркус сделал глубокой вдох.
— Когда мне было семнадцать, — начал он, — примерно через год после того, как я отправился в академию учиться на лейтенанта, в нашем доме случился пожар. Лето выдалось засушливое, очевидно, где- то на лужайке занялась сухая трава. Никто и заметить не успел, как огонь перекинулся на дом. Все запылало. Мать всегда твердила отцу, что наше ветхое жилище, случись пожар, превратится в смертельную ловушку, но он отвечал, что дом — памятник истории и перестраивать его было бы преступлением. — Маркус постучал пальцем по стакану с бренди и засмотрелся на переливы янтарной ряби. — Они оба погибли. Как и моя сестра Элли — ей было всего четыре, и почти все слуги — люди, среди которых я вырос.
Джен легонько, почти невесомо коснулась его руки:
— Господи. Сочувствую вам.
Маркус кивнул:
— Адрехт был со мной, когда пришло это известие. Я не выдержал, стал тайно выбираться из академии, часами болтался в барах для чужеземцев, слишком много пил, затевал драки. Я даже не подозревал, что Адрехт следит за мной, но однажды ночью он застиг меня в саду за домом, у одного из потайных лазов, которыми мы пользовались, чтобы обойти часовых. Он вручил мне пистолет и сказал… — Маркус слабо улыбнулся, погружаясь в воспоминания. — Он сказал, что, если уж я хочу убить себя, надо сделать это здесь и сейчас, потому что путь, который я избрал, слишком долгий и всем доставляет уйму хлопот. Я взбесился, кричал, что он ничего не понимает и понять не может, но Адрехт не отставал и называл меня трусом. Наконец я приставил пистолет к виску — просто чтобы показать ему, что я не трус. Уже не помню, хотел ли я впрямь нажать на спусковой крючок, или у меня тряслись руки. Зато до сих помню легкий щелчок, с которым опустился курок. Пистолет, конечно же, не был заряжен. Когда мое сердце вновь начало биться, я понял, что Адрехт прав. — Маркус поднял стакан и одним глотком осушил его. — Я вернулся к учебе, стал одним из первых учеников, получил серебряные нашивки. После моей лейтенантской стажировки Адрехт решил стать капитаном, и я последовал его примеру. Потом его отправили в Хандар, и я заявил, что отправлюсь с ним. Он пытался отговорить меня, но я сказал: «Чего ради мне здесь оставаться?» — Маркус с решительным стуком отставил стакан. — Вот и все.
Наступило долгое молчание. Затем Джен плеснула себе бренди и подняла стакан.
— За Адрехта! — произнесла она.
ВИНТЕР
Винтер положила руки перед собой на столешницу и сделала глубокий вдох.
— Так. Нам нужно поговорить.
— Я знаю, — ответила Бобби едва слышно. Она сидела, сжавшись, втянув голову в плечи, неотрывно глядя на лампу, которая стояла посреди стола. — Я думаю… — Наступила долгая пауза. Потом Бобби подняла голову, и Винтер с изумлением увидела, что в глазах ее блестят слезы. — Я думаю, что схожу с ума! — на одном дыхании выпалила она.
Лицо у девушки было изможденное, осунувшееся, и мешки под глазами недвусмысленно говорили о бессонных ночах. Феор сидела рядом с ней, уложив сломанную руку на груду подушек.
Они находились в верхней комнате хандарайской таверны — единственной разновидности предпринимательства, которая с живучестью тараканов выдержала и владычество искупителей, и возвращение ворданаев. Обстановка в комнате была, как в большинстве таких заведений, самая заурядная — несколько тощих подушек да низкий дощатый стол, — но Винтер хотела не столько уюта, сколько возможности уединиться. Она задобрила деньгами служанку, чтобы та никого больше не проводила на крохотный второй этаж таверны.
Винтер позволила себе осторожно усмехнуться:
— Почему ты так говоришь?
— В бою со мной что–то произошло, — сказала Бобби.
— Тебя подстрелили — ты это имеешь в виду?
— Вначале я так и думал. Тогда в самом деле было похоже на то, что меня подстрелили. — Бобби с несчастным видом помотала головой. — Помню, как мне подумалось: вот оно, случилось. Я всегда гадал, на что это будет похоже, и вроде бы оказалось не так уж страшно. Точно меня кто–то пнул ногой в живот. Я упал на спину и смотрел, как вы все уходите дальше, и попытался подняться, чтобы пойти следом, — вот тогда–то мне и стало больно. — Губы ее задрожали. — Так больно, что… даже не знаю, как описать словами. Тогда я снова лег на спину и подумал: «Ну вот, стало быть, и смерть». И закрыл глаза, а потом…
Бобби осеклась на полуслове, потому что в комнату вошла служанка, неся поднос с тремя глиняными кружками размером с полголовы каждая. Винтер, чтобы забрать свою порцию, пришлось пустить в ход обе руки. Хандарайское пиво было густое, темное и достаточно горькое, чтобы застать врасплох непосвященного. Винтер была не в восторге от этого напитка, но со временем притерпелась к нему. Бобби и Феор воззрились на содержимое своих кружек с таким видом, будто не знали, как с этим быть, и Винтер, чтобы подать им пример, сделала глоток. Никто ее примеру не последовал, и она мысленно вздохнула.
— Из того, что было после, я помню немного, — продолжала Бобби. — Одни обрывки. То и дело я просыпался и пытался понять, жив я или уже умер, потом открывал глаза, видел, как плывут надо мной клочья дыма, думал: «Нет, еще жив» — и снова закрывал глаза. В какой–то момент боль стала сильнее, настолько сильнее, что я решил — это и есть конец. Вот только потом я проснулся и обнаружил, что чувствую себя хорошо. Даже отлично. — Винтер, которая не спускала глаз с Бобби, заметила, как рука капрала невольно скользнула к тому месту на животе, где была рана. — И с тех пор мне все время что–то видится. Или слышится. Или… что–то еще. Трудно объяснить.
— Видится? — переспросила Винтер. Такого она не ожидала.
— Не то чтобы я именно вижу, — сказала Бобби. — Скорее чувствую. Как будто неподалеку что–то есть, и оно словно наседает на меня, но я не могу… не знаю. — Она уставилась в недра своей кружки. — Говорю же — я схожу с ума.
Винтер искоса глянула на Феор. Юная хандарайка пристально всматривалась в Бобби.
— Она говорит, что ей что–то видится, — перевела Винтер, и Феор кивнула:
— Она чует других, тех, кто обладает могуществом. Меня, например. И вполне вероятно, что в городе остался еще кто–то из детей Матери. Все, кого коснулась магия, способны чуять себе подобных — одни смутно, другие отчетливей, но… — Девушка вздохнула. — Как я тебе уже говорила, обв–скар–иот следовало бы соединить с той, которая с детских лет готова принять его дары. Что может обв–скар–иот сотворить с кем–то, настолько не готовым к соединению, — я не знаю.
Винтер снова повернулась к капралу, откашлялась и вдруг осознала, что не имеет ни малейшего понятия, с чего начать. Она заранее продумала этот разговор, но сейчас все старательно подготовленное в уединении комнаты напрочь улетучилось из головы. Винтер попыталась скрыть свою растерянность большим глотком пива, поперхнулась от горького привкуса и снова прочистила горло.
— Ладно, — наконец сказала она. — Дело в том, что…
И опять смолкла, оборвав себя на полуслове.
— В чем? — нетерпеливо спросила Бобби.
Винтер вздохнула:
— Ты не сходишь с ума. Хотя вполне можешь подумать, что с ума схожу .. Просто выслушай, ладно?
Капрал покорно кивнула. Винтер набрала в грудь воздуха.
— Тебя ранило при атаке на холм, — продолжала Винтер. — Это ты знаешь. После боя мы разыскали тебя, и стало ясно, что дело плохо…
— Вы обещали, — очень тихо сказала Бобби.
— Никаких мясников, — подтвердила Винтер. — Фолсом отнес тебя в мою палатку, и Графф сделал все, что мог.
— А он… — Бобби наморщила лоб, силясь придумать, как бы половчее спросить, обнаружил ли Графф ее тайну, и при этом самой ее не выдать. Винтер сжалилась над ней и кивнула.
— Я все знаю, — призналась она.
— Ох! — Глаза Бобби округлились. — А еще кто?
— Графф, само собой. И Феор.
— Так вот почему вы взяли ее с собой, — сказала Бобби. — А я-то ломала голову. — Она замялась. — И вы… вы не…
— Мы никому не скажем, если ты это имеешь в виду.
На лице Бобби отразилось неприкрытое облегчение. Она опустила глаза и, будто бы только заметив пиво, рискнула отхлебнуть из кружки. И скривилась, распробовав вкус.
— В первый раз никому не нравится, — машинально заметила Винтер.
— Зачем же тогда пробуют во второй раз?
— Может, из неукротимого любопытства. — Она покачала головой. — Как бы то ни было, это еще не все.
— Значит, Графф залатал меня?
— Графф сказал, что ты умираешь, — ответила Винтер, — и что он ничего не может сделать. Только после того, как он ушел, Феор…
Винтер остановилась. Все–таки это был критический момент, та самая часть ее рассказа, над которой от души посмеялся бы всякий современный, цивилизованный человек. Правда, Бобби вряд ли станет смеяться — в конце концов, она сама живое свидетельство того, что произошло, — но все равно Винтер помимо воли покраснела.
— Феор излечила тебя, — выдавила она. — Магией. Я даже не стану притворяться, будто понимаю, как она это сделала.
— Магией? — Бобби посмотрела на хандарайку, и та, не дрогнув, встретила ее взгляд. — Молилась или как? Она ведь, кажется, священнослужительница…
— Нет, не молилась. — Винтер закрыла глаза. — Понимаю, что это звучит дико, но я присутствовал при этом и видел все своими глазами. Магия была настоящая, и… — Она осеклась, не в силах подобрать нужные слова, затем вновь помотала головой и сердито глянула на Бобби. — Ты же видела пятно белой кожи на животе. Оно все такое же странное?
Бобби кивнула:
— Но ведь это просто шрам или вроде того? Разве нет?
— Это не шрам. И ты знаешь об этом.
Наступило долгое молчание. Винтер и Бобби уставились на Феор, но та и бровью не повела.
— Значит… — проговорила Бобби, — значит, она волшебница?
— Говорю же, я сам понимаю не больше твоего. Феор зовет себя наатемом, дословно это означает «тот, кто прочел». Заклинание, которое она использовала, — Феор сказала бы наат, «чтение», — называется, если я правильно понял, обв–скар–иот. Кроме этого… — Винтер развела руками. — Не знаю, насколько тебя это утешит, но Феор, прежде чем взяться за дело, испросила моего разрешения. Наверное, опасалась, что ты не захочешь такой жизни. Я приказал ей действовать. Так что если ты злишься — можешь злиться на меня.
Бобби молчала, только не сводила с нее глаз. Винтер отхлебнула пива.
— Я взял Феор с собой, потому что подумал, что у тебя могут быть вопросы, — сказала она. — Если нужно, я переведу.
Капрал медленно кивнула. Феор искоса глянула на Винтер.
— Я ей все рассказала, — сообщила Винтер по–хандарайски.
— Я догадалась об этом по ее лицу, — ответила Феор. — Спроси, как она чувствует себя сейчас — если не считать странных ощущений.
— Феор хочет знать, как ты себя чувствуешь, — перевела Винтер. — Она говорит, что твои видения — что–то вроде побочного действия заклинания.
— Я чувствую себя прекрасно, — сказала Бобби.
Винтер перевела этот ответ Феор.
— Она будет сильнее, — произнесла та, — и станет меньше нуждаться во сне. Раны ее начнут заживать чрезвычайно быстро.
Винтер моргнула:
— Ты мне об этом не говорила!
— У меня не было времени, — ответила Феор.
Винтер медленно кивнула и повторила ее слова по–ворданайски. На лице капрала отразилось потрясение.
— Так эта штука до сих пор во мне? — Бобби оглядела себя. — И надолго?
Выслушав этот вопрос по–хандарайски, Феор покачала головой:
— Это было не просто исцеление. Обв–скар–иот соединен с нею и не покинет ее до самой смерти.
— Навсегда, — ответила Винтер Бобби. — Или во всяком случае до тех пор, пока ты жива.
В глазах Феор мелькнуло замешательство — словно она хотела что–то сказать, но не могла. Бобби уставилась на свои ладони. Затянувшееся молчание стало невыносимым, и Винтер не выдержала.
— Раз уж речь о тайнах, — сказала она, — думаю, тебя стоит посвятить в мою. Это было бы справедливо.
Бобби подняла на нее озадаченный взгляд:
— Твою тайну?
Винтер кивнула. У нее вдруг перехватило дыхание, и ей пришлось выдавливать из себя слова.
— Да. Мою. — Она собралась с духом. — Дело в том, что я…
— А! — перебила Бобби. — Женщина. Я знаю.
Винтер разом обмякла, чувствуя, как закипает внутри бессмысленный гнев.
— Знаешь?! Откуда? Неужели это известно всем и каждому?
Бобби примирительно вскинула руки:
— Нет–нет, ты ничем себя не выдала! Я бы в жизни не догадалась об этом, если б не знала. То есть… — Бобби склонила голову к плечу, сообразив, что ляпнула очевидную бессмыслицу. — Если б я заранее не знала, что ты женщина, я бы, глядя на тебя, этого даже не заподозрила.
Винтер застыла с открытым ртом. Гнев, закипавший в ней, сменился безмерным потрясением.
— Ты знала заранее?
— Не то чтобы знала, — поправилась Бобби, — скорее, слышала. Но как только попала сюда и увидела тебя, сразу подумала: «Это же она, иначе и быть не может!»
— Так ты… — Винтер осеклась и жестко глянула на девушку. — Где ты обо мне слышала? От кого?
— Точно уже не припомню, — ответила Бобби, — но в «Тюрьме миссис Уилмор» все до единого знают историю о Солдате Винтер.
После долгого молчания Винтер произнесла дрожащим голосом:
— Мне нужно выпить.
— У тебя же есть выпивка, — заметила Бобби.
— Мне нужно что–нибудь покрепче.
Выйти в коридор, отыскать служанку, сделать заказ — на все это потребовалось время, и, занимаясь этим, Винтер приложила все усилия, чтобы овладеть собой. За столик она вернулась почти спокойной, и голос ее только самую малость подрагивал, когда она спросила:
— Так ты была в «Тюрьме миссис Уилмор»?
Бобби кивнула:
— С тех пор, как мне сравнялось десять.
— И там слышали обо мне?
— Ну да, — сказала Бобби. — Это все равно что школьная легенда. Каждая новенькая рано или поздно ее услышит.
Вошла служанка, уже с другим подносом, на котором красовались три чистых глиняных кубка и лишенная этикетки бутыль с мутной жидкостью. Винтер схватила бутылку, наполнила кубок и тут же залпом осушила его. Крепкое пойло обожгло горло и комом ухнуло в желудок.
— И что говорится в этой легенде? — осведомилась она.
— Я слышала по меньшей мере с десяток версий, — сказала Бобби, — но все они сходятся в одном: что была воспитанница по имени Винтер и она сбежала из «тюрьмы», что до нее никому не удавалось. Одни рассказывали, что она обосновалась в столице и стала воровкой, другие — что бежала в провинцию и сделалась любовницей атамана разбойников, но большинство сходилось на том, что Винтер переоделась мужчиной и поступила на армейскую службу.
«Должно быть, Анна и Лия кому–то все выболтали. — Подруги клялись и божились, что унесут в могилу тайну ее побега вкупе с робкой мыслью навсегда ускользнуть из когтей миссис Уилмор, укрывшись в рядах армии. Впрочем, оглядываясь назад, Винтер понимала, что слишком многого ожидала от девочек–подростков. — На их месте и я, скорее всего, не смогла бы держать язык за зубами».
— Никогда не помышляла о том, чтобы стать любовницей разбойника, — бесцветным голосом проговорила Винтер. — Может быть, и зря.
— Когда я попала в Хандар, — сказала Бобби, — и тебя назначили нашим сержантом, я сразу подумала, что ты — та самая Винтер. Имя не то чтобы редкое, но мне подумалось, что это судьба. — Лицо девушки отчасти обрело прежнее, восторженно–пылкое выражение.
— Но как же ты сбежала?
— Я украла кошелек с деньгами из кабинета миссис Уилмор, — с гордостью сообщила Бобби. — А еще свела знакомство с одним из возчиков, которые доставляли в «тюрьму» продовольствие. Вскорости я уговорила его тайком вывезти меня наружу.
— Похоже, тебе побег дался легче, чем мне, — пробормотала Винтер. Бобби вспыхнула до корней волос. Заметив это, Винтер поняла, каким образом она уговаривала возчика, и покачала головой. — Прости. Я не нарочно.
— Мне не верилось, что я и вправду повстречалась с тобой, — продолжала Бобби с таким видом, словно с ее плеч сняли непомерную тяжесть. — Долго, очень долго я раздумывала, не стоит ли сказать тебе правду, но потом решила, что это слишком опасно. Ты сумела одурачить всех, и мне не хотелось бы оказаться тем человеком, который все испортил. Так что я просто оставила все как есть.
— В этих легендах, — проговорила Винтер, — упоминается еще о ком–нибудь, кроме меня?
— Не помню, — призналась Бобби. — Святые угодники, если б только я могла рассказать девочкам в «тюрьме», что встретилась с тобой! Сара бы лопнула от зависти.
Винтер отгоняла тень, которая неотступно маячила на краю сознания, — длинные рыжие волосы, зеленые глаза… «Разве может являться призрак того, кто вовсе не умер? — Чувствуя, как подкатил к горлу тугой комок, Винтер снова наполнила свой кубок. — Они ее даже не помнят!»
— Так, — произнесла она. — На сегодня, наверное, хватит тайн?
Бобби с легким удивлением глянула на нее:
— Я хотела спросить, как ты…
— Потом. Сейчас я намерена хорошенько надраться. Вы двое можете присоединиться ко мне. — Вспомнив о вежливости, Винтер повторила свои слова по–хандарайски.
Феор заглянула в свою кружку с пивом:
— Когда я жила на Памятном холме, нам, саль–ируск, запрещалось употреблять спиртное. Зато экмали были до него весьма охочи, и мне всегда было любопытно узнать, что же их так привлекает.
— Ну так валяй! — Винтер повернулась к Бобби. — А ты? Тебе когда–нибудь случалось напиваться вдрызг?
Бобби покачала головой, снова краснея:
— В «тюрьме» некоторые девочки тайком попивали, но я так никогда не поступала.
— Тот не солдат, кто ни разу не надрался! — заявила Винтер. — Пойду закажу нам вторую бутылку.
«И может быть, тогда, — прибавила она мысленно, — мне ничего не приснится».
