ГЛАВА ШЕСТАЯ
ЛИВИАПОЛИС — МОРГАН МОРТИРМИР
Несколько дней Морган Мортирмир приходил в себя после драки. Сначала он спал сутки напролет, потом проснулся и увидел знатную даму, склонившуюся над ним. Правда, сначала ему пришлось признать, что на самом деле она куртизанка, а может, простая проститутка. Девушка совсем не походила на шлюх, встречавшихся ему в Харндоне: она наносила экстравагантный макияж и складывала бантиком губы. А прямо сейчас меняла ему повязку на голени — рана там разошлась и сильно кровоточила. Морган наблюдал за уверенными движениями ее рук и гадал, где же она научилась так ловко бинтовать.
— Ты собираешься спать здесь целую вечность? — с улыбкой поинтересовалась девушка. У нее были очаровательные раскосые глаза. — Мне уже не терпится вернуть свою кровать.
— Чересчур вежливо попросила, дорогая подруга, — заметил он.
После небольшой паузы до него дошло, что сказал он это по-альбански, пришлось повторить заново, только уже на высокой архаике.
Она снова улыбнулась.
Морган осторожно поднялся — на нем была лишь рубаха, видимо, принадлежавшая нордиканцу, поскольку доходила Мортирмиру до самых колен. Девушка стояла настолько близко, что он чувствовал ее запах — нежный аромат цветов с немного резковатым оттенком. На ней было платье насыщенного бордового цвета, надетое поверх бледно-зеленого облегающего кертла из шелка. По крайней мере, материал выглядел как шелк.
Морган вздохнул.
— Где мессир Деркенсан?
— А ты неплохо соображаешь, сэр варвар. Я не видела его уже три дня. В городе много чего произошло. — Она присела на край кровати. — Я бы хотела поесть, но у меня нет денег. Еще мне бы хотелось, чтобы меня перестали пугать. Я ухаживала за тобой, надеюсь, ты хоть как-то отблагодаришь меня. — Девушка пожала плечами. — Правда, от мужчин этого редко дождешься.
— Как тебя зовут, деспина? — спросил Мортирмир.
Трудно изобразить придворный поклон, когда пытаешься натянуть чулки. Еще повезло, что в Харндоне носили раздельные чулки, а не сшитые вместе, как в Галле. Это значило: натянуть один, разгладить его на бедре, подвязать к поясному ремню брэ, застегнуть пряжкой подвязку...
Он никак не мог найти свои подвязки.
— О, так это твои? — чересчур наигранно заметила она. — А мне они так понравились. — Девушка подняла подол платья и показала ему свои коленки... и его подвязки.
— Они... М-м-м... Они подходят тебе гораздо больше. Чем... — Он покраснел, запнулся и умолк.
Собеседница засмеялась.
— Сколько тебе лет, сэр? Как тебя зовут и какой у тебя титул?
— Мне шестнадцать, деспина. А зовут Морган Мортирмир. — Он осмотрелся. — Нет ли у мессира Деркенсана какого-нибудь кожаного шнурка? Или чего-нибудь, что я мог бы использовать вместо подвязок?
Снова звонкий смех.
— А почему бы тебе просто не попросить назад свои?
— Опыта в подобных вещах у меня не имеется, но я почему-то уверен, что это было бы не слишком галантно с моей стороны.
Вместо того чтобы захихикать, она смерила его суровым взглядом.
— Уж не пытаешься ли ты уложить меня в постель, сэр? Если это деловое предложение, я могла бы его принять, но гарантирую, после этого мой нордиканец сильно разочаруется в нас обоих.
Мортирмир встретился с ней взглядом. Это был самый долгий разговор с женщиной, за исключением матери, в его жизни. И ему показалось, что он справляется неплохо.
— Я думал, что просто флиртую. Говорю же, мне нужна практика.
— Ах, что до флирта, вряд ли из меня выйдет хороший учитель, потому что в конечном счете я всегда говорю «да».
Девушка выжидающе смотрела на него, сидя на краю кровати и болтая ногами, словно маленькая девочка.
Наконец Морган отыскал свой дублет и просунул в него руки.
— Звать-то тебя как, деспина?
— Анна, но знают об этом лишь немногие. — Она поднялась с кровати и расправила юбки. — Так ты купишь мне немного еды, сэр рыцарь?
— Я пока еще не рыцарь, чересчур молод, — поправил ее Мортирмир, а после сообразил, что воспринял ее слова слишком буквально, и улыбнулся. — С радостью накормлю тебя.
— Тогда я расскажу тебе все, что знаю о флирте. Для начала, если захочешь поцеловать девушку, нужно почистить зубы.
Анна одарила его улыбкой, чтобы хоть как-то смягчить колкость, и он отвел взгляд.
— У тебя есть деньги? Заметь, я не стащила твой кошелек и не сбежала с ним.
— И почему же ты этого не сделала?
— Мне нравится Деркенсан. Но он ушел, а я проголодалась. Все время думала о твоем кошельке. Не слишком прямолинейно вышло?
Мортирмир стремительно познавал мир.
По лестнице они спустились в таверну, в которой нордиканец снимал комнату. У входа в общий зал их остановила жена хозяина заведения — симпатичная женщина лет сорока в темной, почти черной, одежде. О ее зажиточности свидетельствовали длинные четки из кораллов с золотым распятием и черная вышивка на рубашке. Она выставила руку, преграждая им проход в общий зал, и вежливо кивнула Мортирмиру.
— И кто же ты будешь такой, кириос?
На мгновение юноша смутился, потом осознал, что он не в своем постоялом дворе, да и спустился из комнат хозяйки с шлюхой, какой бы высококультурной она ни была.
Морган отвесил поклон и объяснился:
— Деспина, мой друг Деркенсан, нордиканец, спас меня, а эта приятная молодая особа ухаживала за мной, пока я три дня приходил в себя на одной из ваших подушек. Я не пытаюсь ускользнуть, не заплатив по счетам, просто хотел перекусить со своей спутницей.
Женщина наклонила голову, глянула на Анну и, презрительно фыркнув, заметила:
— Что ж, могу себе представить, как именно она за вами ухаживала.
— Правда можете? — парировала девушка.
Рука Мортирмира опустилась в кошелек и выудила оттуда серебряную крону — альбанскую монету, ценившуюся в Новой Земле.
— Могу ли я узнать ваше имя, деспина?
Хозяйка еще ниже склонила голову.
— Можете звать меня Стеллой, добрый господин, — ответила она на вполне сносном альбанском. — Идите за мной. Обычно я не разрешаю мужчинам и женщинам обедать вместе, если только они не муж и жена. Это приличное заведение, и мы соблюдаем законы. Однако, поскольку никого в общем зале нет, я позволю вам сесть вместе.
Анна шлепнулась на стул с высокой спинкой и состроила гримасу.
— Теперь мне снова придется лезть в его комнату по водосточной трубе, — возмутилась она. — Ненавижу таких. Жена владельца таверны? Небось, в свое время сама раздвигала ноги перед клиентами, а теперь заказывает мессы и добродетельнее всех святых.
— Я не знаком ни с одним трактирщиком, — пожал плечами Мортирмир.
— Или шлюхой! — добавила Анна, но умолкла, когда к ним подошла хозяйка заведения.
Стелла принесла два кувшина: один с вином, второй с лимонадом.
— Могу пожарить колбаски, а еще у меня есть свежий хлеб.
Мортирмир осознал, что ужасно голоден.
— Превосходно.
Анна жадно отрывала куски хлеба, глотала вино и быстро разделалась с шестью колбасками, затем попыталась изобразить разборчивость над блюдом с инжиром. По мере насыщения Моргану становилось все менее неловко, а ее вопиющее неумение вести себя за столом придало ему уверенности. В конце концов он наклонился вперед и нарезал своим столовым ножом оставшиеся у нее на тарелке колбаски.
Она смотрела, как он ест с кончика ножа. Сама же ела руками.
— У меня был нож, — заявила девушка. — Харальд подарил. Но мне пришлось его продать.
— Сколько дней я был в отключке? Что случилось? — Несмотря на молодость и неопытность, Мортимир понимал, что пустая таверна в самый разгар дня — это по меньшей мере странно, а услужливость хозяйки красноречиво говорила о сильном желании подзаработать.
Анна уставилась на него с набитым инжиром ртом. Она все жевала и жевала, и наконец они оба рассмеялись.
— Вряд ли ты старше меня, — заметил Морган.
— Чушь. Мне почти семнадцать. — Девушка вздохнула. — Скоро моя красота увянет. — Она откинулась на спинку стула. — Итак, вот что я знаю. Три дня назад — утром, когда ты уснул в кровати Харальда, — он отправился дежурить к воротам. А императора взял в плен герцог Фракейский. Знаешь, кто это такой?
— Его сын как-то приходил в университет. Заносчивый щенок. — Мортирмир усмехнулся. — Хуже, чем я.
— Во дворце была бойня. Это все знают. По слухам, Харальду удалось выжить, а принцесса Ирина объявила себя императрицей.
Без всякого предупреждения Анна разрыдалась.
— Прошло целых три дня! Куда он подевался?
Морган почувствовал себя крайне неловко.
— Ты его любишь?
Долгое время — его бы вполне хватило, чтобы раз десять прочесть «Отче наш», — девушка безутешно рыдала. Это смутило и Мортирмира, не знавшего, как вести себя, и хозяйку таверны — та поборола свою неприязнь к проституткам настолько, что принесла юной особе носовой платок.
— Не хочу быть шлюхой! Хочу выйти за него замуж и родить детей! Что, если он погиб? О Господи Иисусе...
— Я могу отвести тебя во дворец, — услышал Мортирмир собственный голос.
Юноша сглотнул, повторив про себя свои же слова. Да, именно это он и сказал.
Девушка уставилась на него.
— Правда? Нас же могут убить. — Она вскочила. — Я расскажу тебе все, что знаю про флирт, если ты отведешь меня во дворец. И давай захватим с собой вина и хлеба.
Услышав их разговор, хозяйка таверны схватилась за крест на пышной груди.
— Взять с собой вино во дворец? Да у них там лучшие вина...
Анна вытерла платком слезы:
— Может, они уже три дня не получали поставок. Дворцовый управляющий мертв; вчера только об этом и твердили. Так ведь?
Стелла неохотно кивнула.
— Да, а еще говорят, главный камергер сбежал из города вместе со своей любовницей, бросив жену. — Она грозно посмотрела на Анну. — Рынки закрыты. Кругом грабежи. Для женщины там небезопасно. — Ее тон смягчился. — Даже для шлюхи.
— Нет, слушайте, — вмешался Мортирмир. — Я схожу. Стелла, вы позволите моей сиделке остаться здесь? Я не буду брать с собой вина. Просто отыщу Деркенсана и вернусь.
На самом деле подобная перспектива представлялась ему весьма пугающей. Но в то же время заманчивой, несмотря на пульсирующую боль в висках, животе и спине — после драки с нордиканцем его тело покрывали синяки и ссадины, ныли растянутые связки.
— Ты хоть знаешь, как отсюда добраться до дворца? — недоверчиво поинтересовалась Анна.
— Да, я же учусь в университете и прекрасно знаю дорогу.
— Он варвар. Они его попросту не впустят, — заметила хозяйка таверны.
— Что поделать? С вами все равно опаснее.
«Что это на меня нашло?»
Женщины согласились — слишком быстро, подумал Мортирмир. Он заплатил за еду, сходил за своим мечом и вышел на пустые, унылые улицы. Высоко в небе за дождевыми облаками пряталось солнце. Таверна располагалась недалеко от той, где он снимал комнату, поэтому Морган подумал было зайти за лошадью, но решил все же отправиться пешком — до дворца оставалось не больше мили.
Ему нужно было пересечь площадь ювелиров, одно из его самых любимых мест в городе, где ремесленники громко расхваливали свои товары, начиная от дешевых подделок придворных драгоценностей и заканчивая их же великолепными копиями, порой стоившими дороже оригинала. Например, за сапфировое колечко один ювелир просил больше тысячи дукатов.
Но сегодня площадь пустовала, лишь какие-то отщепенцы кучковались в палатках, прячась от дождя. К слову, многие палатки были разгромлены, а на булыжной мостовой валялся труп.
Мортирмир собирался незаметно обогнуть площадь по краю, но они увидели его.
Парень в нерешительности застыл. Дурацкая ситуация: мечом он мог бы перебить десяток отщепенцев, но мостовая была влажной, а он никогда не дрался насмерть. Бегство показалось ему самым простым выходом. Но он не мог бежать достаточно быстро — так болело все тело.
Они приближались, рассредоточившись по мостовой и криками подбадривая друг друга. Моргану хватило благоразумия обернуться, и оказалось, двое преследователей почти наступали ему на пятки. Нездоровая краснота их кожи говорила о жизни на улице. Он пробежал еще несколько шагов, при этом едва не поскользнулся на мокрых булыжниках мостовой. В голове неприятно загудело. Мортирмир развернулся и прижался спиной к крохотной каменной церквушке с декоративной кирпичной кладкой и мозаикой.
Он сразу же обнажил меч, крепко сжав рукой. Затем принял защитную стойку — все в точности как его учили делать в подобных ситуациях. Первый из преследователей замедлил бег, но не остановился. Вооруженный тяжелой дубиной, он рванулся вперед и изо всех сил ударил Мортирмира.
Если достаточно часто отрабатывать какие-то приемы, то все происходит само собой, независимо от того, успел ты подумать об этом или нет. Дубина лишь скользнула по стремительно взметнувшемуся клинку — Морган шагнул вперед и свободной левой рукой ударил мужчину в локоть. Затем меч Мортирмира опустился по нисходящей прямо на макушку противника — плашмя, поскольку удар вышел слишком быстрым и немного паническим. Но в результате получилось именно то, на что он рассчитывал: потеряв сознание, нападавший рухнул. Может быть, даже замертво.
Остальные отщепенцы замешкались.
— Мы можем завалить его, — заявил самый низкий из них, бородатый головорез, вооруженный двумя кинжалами.
— Ты первый, идиот, — отозвался другой, отступая назад.
Мортирмир преисполнился боевого духа — других слов, чтобы описать это чувство, у него попросту не нашлось. Он ощущал себя на десять футов выше, сердце бухало в груди, а...
...его левую руку объяло яркое красно-золотистое пламя.
В тот момент Морган едва не лишился разом и кошелька, и жизни — остолбенев от того, что его рука окутана силой, он не заметил приблизившегося слева человека. Лишь благодаря боковому зрению юноша вовремя увидел летящую в него дубину. Мортирмир крутанулся, вскинул клинок, отразив большую часть удара, затем шагнул вперед и ткнул навершием отщепенцу в лицо. Однако негодяй оказался проворнее или лучше тренированным, нежели первый нападавший, поэтому рукоять лишь оцарапала ему нос. Они оба споткнулись, и Мортирмир проскочил мимо своего противника.
Морган вскинул левую руку, чтобы защититься от кинжала, и лишь благодаря удаче и тренировкам смог перехватить запястье нападавшего, но острие кинжала укололо его незащищенное бедро.
Разбойник закричал, выронил клинок и, отскочив назад, принялся размахивать дубиной.
Морган знал заклинание огня — знал назубок, но все же, сражаясь за свою жизнь, никак не мог вспомнить нужных слов, даже тогда, когда на его ладони вспыхнуло ярко-красное пламя.
Человек с двумя кинжалами наступал справа.
И Мортирмиру пришлось восстановить контроль над собственным разумом и вспомнить заклинание, которое он настолько тщательно, но бесцельно заучивал наизусть. Морган направил левую руку на человека с двумя кинжалами и произнес на высокой архаике:
— Пойео!
Его Дворец воспоминаний появился относительно недавно и представлял собой возведенный за стенами города храм Минервы. Все профессора согласились с тем, что строение может олицетворять его любимое место.
Но поскольку сотворенные им заклинания никогда не срабатывали, его желание достраивать и совершенствовать свой дворец постепенно угасло. Посему древняя колонна из безупречного белого мрамора оставалась нечеткой; он не мог сказать наверняка, сколько у нее граней, и не мог прочесть надписи, которые сам же столь тщательно начертал.
Сосредоточившись, Мортирмир сделал глубокий ментальный вдох, и вот оно — изображение двух рыб, символизирующее знак зодиака, орел, обозначающий...
Святого Марка! И Евангелие, и...
В начале было СЛОВО.
И сова...
Боже милостивый, сова олицетворяет мудрость, и...
МИНЕРВА?..
Первый удар кинжалом едва не располосовал его вытянутую вперед руку. Мортирмир успел отскочить, рубанул мечом...
— Афина! — выкрикнул Морган.
Мужчина с двумя кинжалами вспыхнул.
Сила заклинания потрясла Мортирмира, как и мощь пламени. Человек истошно вопил. И никак не умирал, а все продолжал неистово орать.
Морган глубоко вздохнул, заставил себя шагнуть вперед и одним ударом снес отщепенцу голову.
Пламя потухло. Ожоги были ужасными, кожа разбойника почти расплавилась, один глаз лопнул, а другой...
Образ изуродованного человека еще много ночей будет преследовать Мортирмира. Юноша развернулся, готовый отразить атаку следующего головореза, но все разбежались — он видел, как они, словно тараканы, испугавшиеся огонька свечи во тьме, исчезают за углами домов.
У него тряслись руки.
— У меня получилось, — пробормотал Морган.
Он сделал несколько неуверенных шагов, затем бесстрастно продолжил свой путь во дворец.
Пройдя две улицы, Мортирмир заметил, что до сих пор сжимает в руке меч и с него капает кровь. Он остановился и протер лезвие полотняным платком своей матушки. Однако в некоторых местах кровь засохла, словно глазурь, поэтому, чтобы отчистить клинок, ему пришлось использовать собственную слюну. Только тогда до юноши дошло, что он плохо соображает.
Кое-как вычистив меч, он спрятал его в ножны.
Правая перчатка пропиталась кровью, кровь сочилась из раны на правом бедре. Но Морган продолжал двигаться в сторону дворца.
Мортирмир миновал улицу юристов; она была такой же безлюдной, как и площадь ювелиров, затем вышел на улицу оружейников и увидел вооруженных мечами и короткими пиками мастеровых. Остановился у фонтана.
К нему подошел этруск в полудоспехе.
— Что нового, сосед? — вежливо поинтересовался он.
Морган поклонился.
— Я студент из университета. На площади ювелиров на меня напали, — сказал он, почувствовав во рту солоноватый привкус, когда перед его внутренним взором промелькнул образ сожженного мужчины.
Собеседник кивнул.
— По мне, ты не похож на мародера, — заметил он и ткнул пальцем в меч. — Ты варвар?
На этот раз кивнул Мортирмир.
— Из Альбы, — уточнил он, скрыв негодование из-за такого определения.
— Ясно. Из Харндона?
— Имею честь, — подтвердил Мортирмир, при этом его голос звучал как-то непривычно, словно отдавался эхом внутри головы.
— В Харндоне славные оружейники. Можешь назвать хотя бы одного?
Морган заметил, что вокруг него собралось около десятка вооруженных до зубов учеников.
— Мастер Пиэл живет с моей матерью на одной улице, а сам я некогда ходил на рыбалку с его дочерьми.
Атмосфера тут же разрядилась.
— А, мастер Пиэл! — воскликнул мужчина в полудоспехе и отвесил Мортирмиру поклон. — Нынче трудные времена, сэр. Мне нужно было убедиться. Могу я спросить, почему ты не дома? Стражники объявили комендантский час, по идее, мы все должны быть в своих кроватях.
Ненадолго задумавшись, Мортирмир ответил:
— Я иду во дворец. Ради девушки.
Моргану повезло, оружейник знал кое-кого из дворцовой молодежи.
— Во дворце неразбериха. Но мы проводим туда тебя ради мастера Пиэла.
Час спустя Мортирмир в сопровождении четырех вооруженных учеников барабанил в дверь переднего двора. Это были уже четвертые ворота, в которые он стучался, — оружейники наслаждались приключением, но все порядком устали от постоянных неудач.
Здесь решетка оказалась открыта — первый признак жизни, замеченный во дворце.
— Цель вашего визита? — произнес голос.
У Мортирмира был целый час, чтобы отрепетировать свою речь и прийти в себя после драки на площади.
— Кириос, я пришел, чтобы разыскать своего друга Харальда Деркенсана, нордиканца из гвардии. И выяснить, нуждается ли дворец в продуктах питания или напитках — в случае необходимости пропитание могут предоставить городские таверны. Со мной члены городской гильдии оружейников, которые хотели бы узнать...
Двери открылись, и за ними показалось шесть схолариев, довольно измученных на вид.
— Свежий хлеб не помешал бы, — заявил самый высокий из них — молодой человек, одетый в некогда пышные, но теперь изодранные в клочья самнитские одежды из атласа. Еще на нем был чешуйчатый нагрудник, а на лице виднелась трехдневная щетина. — Что касается мастера Деркенсана, то он с императрицей. Можете сделать мне личное одолжение и отнести записку моей невесте. Конечно, если она все еще моя. — Он посмотрел на учеников оружейника. — Она живет в вашем квартале.
— Я бы хотел увидеться с мастером Деркенсаном, — продолжал настаивать Мортирмир, посчитав, что имеет на то полное право.
Ему еще не доводилось чувствовать себя настолько всесильным. В прямом смысле этого слова. Казалось, в его руках и груди того и гляди вспыхнет пламя.
— Если сдадите оружие и пообещаете отнести мое послание, я провожу вас к нему, — предложил разодетый схоларий. — Только если он будет с... императрицей, вас к нему не пустят.
Во дворце было так же безлюдно, как и на улицах города. Дворцовые слуги старались не покидать своих бараков — считаные единицы сновали по коридорам, вжимаясь в стены при приближении гвардейцев.
Они пересекли передний двор и попали во внутренний. В казармах схолариев толпились люди. Симпатичный молодой человек отвел Мортирмира к дежурному писарю, и тот занес его имя в специальный список. Затем они пересекли внутренний двор. У дверей, словно статуи, в длинных хауберках и с огромными топорами возвышались двое нордиканцев.
— Мастер Деркенсан сейчас свободен? — спросил схоларий.
— Деркенсан!!! — проревел светловолосый гигант, стоявший ближе. — Только что вернулся с дежурства после убийства в тюрьме.
У дверей появился заспанный нордиканец. Стоило ему увидеть Мортирмира, как он тотчас схватил юношу за руки.
— Ты! — воскликнул Харальд. — Ведьма сказала, мы с тобой связаны.
При других обстоятельствах Морган непременно рассказал бы о глубоком презрении, которое испытывает к тем, кого называют ведьмами, но час назад он сам заживо сжег человека, и теперь мир казался ему весьма странным местом.
— Анна отправила меня за тобой, — брякнул он и подумал, что прозвучало это крайне глупо.
Но лицо Деркенсана озарила улыбка, словно солнце взошло после долгой темной ночи.
— Клянусь богами! — объявил он. — Ты настоящий друг. Как там снаружи? Хаос?
Гвардеец развернулся и что-то крикнул. Его голос напомнил Мортирмиру рык двух дерущихся собак.
— Боже милостивый, это что, так звучит нордиканская речь? — удивился юноша.
Его провожатый, схоларий, усмехнулся:
— Вот и мы так говорим.
Деркенсан отвел обоих в сторону.
— Я позвал своего капрала. Послушайте. Император взят в...
— Про это знает весь город, — перебил его Морган.
— Слишком много офицеров погибли за него или же переметнулись на сторону герцога. Этот дворец, уж точно, темное местечко.
— Этот молодой человек предложил привезти еду, — заметил схоларий, протягивая юноше руку для пожатия. — Георгий Комнин к вашим услугам, сэр варвар. Вы, так понимаю, студент?
— Мария Екатерина Комнина — ваша сестра? — уточнил Мортирмир.
— Двоюродная, — улыбнулся жених. — Полагаю, вы встречались с ней в университете.
Морган отвел взгляд. Он не стал говорить что-то вроде: «Она придумала мне прозвище», просто ответил:
— О да, мы встречались. Простите меня за грубость, кириос, меня зовут Морган Мортирмир из Харндона.
— Вы говорите на нашем языке так хорошо, никогда бы не подумал, что вы варвар, — заметил Комнин.
Деркенсан положил руки обоим на плечи.
— Послушайте, друзья, довольно любезностей. Мы хорошие парни, так давайте же поможем императрице. Морган, ты сумеешь привезти еду? Кто-нибудь из вас знает, что нужно сделать для возобновления утренних поставок?
— Мажордом моего отца точно должен знать, — сказал Комнин. — Но, если я покину дворец, половина схолариев тоже уйдет и уже не вернется.
Из казармы вышел черноволосый гигант — единственный здесь, кого Мортирмир видел раньше. Они поклонились друг другу. Нордиканца представили как Дюрна Черноволосого, временного главу спатариосов. Титул показался Моргану весьма странным — его педантичный молодой ум старался переводить с архаики любую мелочь. Само название означало «меченосец». На деле вовсе и не титул.
Дюрн опрокинул пинту неразбавленного вина.
— Герцог жаждет боя, — объявил он. — Мне только что доложили, что он переносит свой лагерь ближе к стенам и грозится применить против города осадные орудия. Нам нужен доступ к фермам, иначе начнется голод.
Каждый раз открывая рот, чтобы что-то сказать, Мортирмир чувствовал себя не в своей тарелке, ведь мужчинам рядом с ним было минимум по двадцать пять. Это представлялось ему огромным возрастом.
— Мне кажется... — начал Морган, но тут же осекся, поскольку собеседники воззрились на него. — Мне кажется, в тавернах и гостиницах должны быть запасы еды.
— Хорошая идея, — одобрил Черноволосый, — но весь город этим не накормишь.
— Зато дворец может продержаться лишний день, — заметил Деркенсан.
— Хватит, чтобы... — сказал Комнин. — Сами знаете что. — Они с Деркенсаном переглянулись. — Рынки не работают уже три дня. К вечеру появятся проголодавшиеся и потребуют открыть ворота.
Глава спатариосов тяжело вздохнул.
— Верно. Юный господин, если ты сможешь привезти для нас две подводы с едой, мы потратим ее не зря. Хотелось бы мне сказать, что императрица будет тебе признательна, но вынужден заметить, что расклад сил пока не в ее пользу.
— А сможет ли она заплатить за продукты? — спросил Мортирмир.
— Только если победит. Жребий брошен, — ответил Комнин.
Полностью осознав положение, Морган засмеялся.
— Ладно, я сам заплачу. Все равно вряд ли вернусь в университет.
Черноволосый хлопнул его по плечу, отчего юноша едва не упал.
— Я этого не забуду, — заверил он. — Гвардейцы у тебя в долгу.
— Оставшиеся гвардейцы, — уточнил Деркенсан.
— Подождите, я напишу записку невесте, — попросил схоларий.
Он вытащил из притороченного к поясу кошелька восковую дощечку в красном кожаном чехле и торопливо застрочил. Затем перевернул дощечку, снова что-то написал и прижал к воску кольцо на пальце.
— Зеленая сторона для деспины Елены Дука. Красная — для кириоса Димитрия Комнина, моего отца.
Доставить послания оказалось не сложнее, чем вернуться на улицу оружейников: четыре высокие мраморные башни особняка Комнинов, влажно поблескивавшие под послеполуденным дождем, возвышались над площадью, а прямо напротив них стоял роскошный дом семейства Дуков. Естественно, промокшего и измученного Мортирмира не пригласили воочию увидеть прекрасную деспину, но он услышал радостный крик, донесшийся откуда-то сверху. Затем по лестнице сбежала красивая девушка лет семнадцати или около того с яркими золотистыми волосами. И Моргану пришлось выслушать нескончаемые заверения в благодарности, предложения денег и еще сотню других вопросов вроде: все ли в порядке с ее женихом? не ранен ли он? проявил ли себя как настоящий герой? чем занята императрица?
Он стоически перенес допрос, осушил кубок с вином и с намеком сообщил отцу девушки, что дворец остро нуждается в съестных припасах.
Лорд Андроник Дука слегка поклонился своему забрызганному грязью гостю:
— Разумеется, но, пока не будет законного императора, ничего предпринимать мы не станем.
Мортирмир возразил:
— Кириос, я всего лишь бедный невежественный варвар, но мне кажется, императрица постепенно восстанавливает порядок, из чего можно сделать вывод, что она победит.
Особого действия его слова не возымели, но Мортирмир искренне надеялся, что они хотя бы заставят Дука поволноваться.
Он попрощался с сопровождавшими его учениками и понес второе послание главе дома Комнинов. Старый патриарх встретил его лично и вежливо поклонился — не то что лорд Дука.
— Как там мой юный оболтус? Попал в переделку и как следует позорит имя своей семьи? — поинтересовался он, но, прочитав послание, осклабился. — Полагаю, вы студент, а не просто посыльный. Я подготовлю повозку с продуктами и дюжину тяжеловооруженных всадников, чтобы сопроводить вас. Могу ли я еще как-то помочь?
Морган поклонился:
— Я был бы вам весьма признателен за кольчугу и лошадь.
Два часа спустя деспина Стелла наполнила повозку продуктами и вином. За окорока, колбасы, свежеиспеченный хлеб и чечевицу Мортирмир отдал сумму, равную стоимости четырех семестров обучения в университете. Стелла вместе с мужем, вооружившимся копьем, обшарила все таверны по соседству и нашла телегу, лошадей и копейщиков из местных для сопровождения.
Никто не осмелился напасть на них по пути на встречу с повозкой, собранной кланом Комнинов. В сопровождении тяжеловооруженных верховых страдиотов и десяти арбалетчиков из гильдии оружейников они пересекли главную площадь и подъехали к переднему двору. Тут окончательно выбившийся из сил Морган запаниковал, поскольку огромные ворота оказались закрытыми и никто не спешил их открывать.
А еще он услышал топот копыт. Звук доносился издалека — за десять или двадцать кварталов, — и, судя по всему, лошадей было немало. Город окутали предрассветные сумерки; на улицах караулов не наблюдалось, и огней никто не разжигал. Поэтому топот копыт казался зловещим.
Тяжеловооруженные всадники Комнинов сгруппировались и достали кавалерийские копья из кожаных петель, подвешенных к стременам.
Морган забарабанил кулаком в кожаных перчатках в обшитые бронзой дубовые створки ворот пятнадцати футов высотой. Выходило слишком тихо. Тогда Мортирмир вытащил кинжал и принялся стучать рукоятью.
— Кто там? — тут же спросил стражник.
— Еда! — ответил Мортирмир.
Где-то в темноте приближались всадники: теперь топот копыт напоминал раскаты грома.
Харальд Деркенсан свесился из караулки над воротами.
— Морган! — позвал он.
— Я здесь!
— Я не могу поднять ворота. На улицах полно вооруженных людей — их сотни. Если они застанут ворота открытыми... — Голос нордиканца звучал подавленно.
— Ради бога! — воскликнул Мортирмир. — У нас тут две телеги и двадцать человек. Открой ворота, во имя Господа. Ты и «Аве Мария» не успеешь прочесть, как мы будем уже внутри.
Послышался тяжелый вздох Деркенсана.
— Я не могу рисковать. Прости, Морган. Я серьезно отношусь к клятве, принесенной императору.
Из передней повозки донесся женский голос:
— Иисус и святые угодники, Харальд, открой уже ворота!
Топот конских копыт наполнил ночную тишину.
— Анна! — воскликнул вконец расстроенный Деркенсан.
Послышался глухой удар, и нордиканец приземлился на ноги рядом с Мортирмиром.
— Я не могу открыть ворота, — заявил он, — но умру здесь, рядом с вами.
Главная площадь Ливиаполиса по размеру превосходила многие альбанские городки и располагалась между древней ареной, где до сих пор проводились гонки на колесницах, и дворцом. Со всех сторон ее окружали высаженные в ряд дубы, а сама она была вымощена мраморными плитами с искусно вырезанными глубокими канавками для отвода дождевой воды. Если смотреть сверху, то эти самые канавки сливались в целые главы из Евангелия. В центре главной площади возвышались статуи, большей частью очень древние — великая императрица Ливия, отлитая из яркой позолоченной бронзы, направляющая боевую колесницу на западных ирков; святой Аэтий, стоящий, подобно юному Давиду, с мечом у бедра и, видимо, созерцающий завоеванные им земли; император Юстиниан с супругой Феодорой и множество еще более древних мужчин и женщин. Мортирмир знал их всех, поскольку это входило в обязательную программу вступительных экзаменов.
Всадники выехали на темную площадь с юго-востока. Их было не меньше трехсот. Страдиоты, как подобает истинным храбрецам, приготовились к бою. Деркенсан поцеловал Анну.
Она легонько шлепнула его.
— Ты мог бы просто открыть ворота. Ну и олух же ты! Я ведь приехала ради тебя.
Нордиканец ухмыльнулся. И эту ухмылку увидели все, поскольку Мортирмир только что успешно сотворил еще одно заклинание — первое, которому учат любого студента. Он зажег огонек и поместил его на купол позаимствованного им шлема, таким образом, стоявшие рядом с ним люди оказались освещены отблесками красноватого пламени.
Морган довольно улыбался.
— Может, не стоило делать нас такими заметными? — проворчал Деркенсан, и казалось, остальные бывалые вояки были полностью с ним согласны.
Послышался удаляющийся цокот копыт и звяканье брони — доморощенные караульные скакали прочь, и один из гильдейских арбалетчиков послал проклятья им в спины.
Всадники приближались. Огонек Мортирмира выхватил из темноты лошадей, броню, украшенную золотом или медью, и ярко-красные туники.
— Вардариоты! — воскликнул Деркенсан.
Быстрой рысью они скакали не в боевом построении, пересекая площадь колонной по четыре человека. Впереди колыхался небольшой шелковый вымпел с подвязанным к нему конским хвостом. Предводитель держал булаву, похоже, из чистого золота и отсалютовал ею дворцовым воротам. Подразделение состояло исключительно из варваров-истриканцев обоих полов с черными волосами и раскосыми глазами. Либо лица мужчин были гладко выбриты, либо всклокоченные бороды торчали во все стороны. У каждого воина имелся тяжелый составной лук с роговыми насадками в прикрепленном к поясу налучнике и длинный кривой меч.
Они выехали на главную дорогу, ведущую к воротам Ареса. Длинная колонна постепенно исчезала из виду, словно в раскрытой пасти дракона, проходя под сводчатой аркой главной площади. Через двести ударов сердца от них не осталось и следа, лишь топот копыт эхом разносился через всю площадь и плыл в ночном воздухе, но уже с противоположной стороны.
Когда вардариоты ускакали, голос за стеной приказал открыть ворота переднего двора, и повозки въехали внутрь. Мортирмир, слишком уставший, чтобы бояться, увидел облегчение на лицах спутников.
Пожилая женщина в придворном одеянии вышла из дворца во двор, освещаемый светильниками и факелами, и тихо окликнула Черноволосого. Нордиканец передал повозки дворцовым слугам, но сначала тщательно их обыскал. Тогда Мортирмир оказался около дамы.
— Миледи, — поклонившись, поздоровался он.
Она кивнула, затем спросила:
— Кто это был?
Ее голос ничего не выражал.
— Вардариоты, миледи. Они скакали к воротам Ареса. — Он сплюнул. — Изменники.
— Не судите раньше времени, — сказала леди Мария.
КОРОЛЕВСКИЙ ДВОР ГАЛЛЕ — КОРОЛЬ, ЖЕРЕБЕЦ И ЛЕДИ КЛАРИССА
— Милорд, — выдохнула леди Кларисса де Сартрес, чуть наклонившись вперед и прижав к груди лютню.
Король встал со стула и опустил руку ей на плечо. Затем нагнулся и прикоснулся губами к ее оголенной шее. Сначала Кларисса застыла, затем попыталась выбраться из его объятий, а ее рука потянулась к амулету, который дал ей дядюшка Абблемон. Большой палец прикоснулся к пластине у основания распятия.
Несмотря на тщедушное телосложение, король был сильным и очень проворным: он умудрился перехватить обе ее руки и, прижав девушку к столику для закусок из фруктового дерева, стащил с ее головы вуаль и крепко поцеловал. Де Сартрес споткнулась и использовала это, чтобы незаметно ударить его ногой по колену, и тогда монарх грубо швырнул ее на пол.
Кларисса закричала.
Спустя несколько ударов ее перепуганного сердечка в личные покои короля неспешно вошел Абблемон. Правитель придавил девушку своим телом к полу и уже успел задрать юбки выше колен, а она безутешно рыдала. Сенешаль оставил двери открытыми.
— Сюда идут, ваше величество, — объявил Жеребец. — Пожалуйста, позвольте Клариссе встать.
У девушки хватило духа влепить королю пощечину, едва тот отпустил ее руки, а он в свою очередь ударил ее тыльной стороной ладони по подбородку.
Абблемон без труда оттащил правителя от племянницы. Он был на голову выше, намного тяжелее и постоянно тренировался. Подняв монарха в воздух, сенешаль усадил его на стул, не причинив никакого вреда.
— Поднимайся и уходи, пока не зашла королева, — приказал он через плечо Клариссе.
Король судорожно втянул носом воздух, будто только что очнулся ото сна.
— Она сама виновата! — заявил он.
Абблемон повернулся к племяннице:
— Говорил я тебе, никогда не оставайся с ним наедине.
Всхлипывая, девушка прижала к груди разорванное платье и потянулась за своим инструментом. Но когда попыталась поднять его, обнаружила, что в пылу борьбы они разбили его вдребезги. От вида торчащих в разные стороны струн де Сартрес затихла и выбежала из покоев.
— Она соблазнила меня, — заявил монарх, не сводя глаз с Абблемона. — Эта потаскуха.
Сенешаль всерьез задумался, не убить ли ему короля, но решил подождать и успокоиться.
— Ваше величество, вам письмо от капталя, а еще сюда направляется королева. Вы готовы ее принять? Она поймет, что здесь была Кларисса, — четко и осмотрительно доложил он.
Абблемон был привязан к племяннице, но мир и процветание Галле значили для него намного больше.
Король выпрямился.
Будто по зову, в покои вошла королева.
— Ах, — только и проронила она.
Королева была на десять лет старше своего супруга. Дочь человека, считавшегося самым богатым во всем христианском мире, она носила наряды и драгоценности исключительной красоты, а ее грацию и манеры восхваляли поэты трех разных стран. В пятнадцать лет, будучи королевой цветов, как ее тогда называли, она пела и танцевала перед открытием великого турнира на глазах у огромной толпы, состоявшей из друзей отца, тысячи рыцарей и их дам. Слава о ее невиданном мастерстве не утихла и по сей день.
Выражения, с которым она произнесла свое «ах», оказалось достаточно, чтобы разгневать монарха.
— У тебя нет права здесь находиться, ведьма! — по-мальчишески заорал он.
Королева Галле пересекла покои и остановилась около супруга. На фоне ее роскошного платья из золота и воротника, украшенного изумрудами, король и вправду выглядел сорванцом.
— Абблемон. — Королева слегка наклонила голову.
Сенешаль тут же опустился на одно колено, потупив взор.
— Я полагала, ты будешь лучше присматривать за своей племянницей.
Жеребец не поднимал глаз.
— Она накинулась на меня, словно течная сука! — вскричал король.
— Ну конечно, — тихо промолвила королева, умудрившись вложить в эти два слова как недоверие, так и полное безразличие. — Абблемон, проследи, чтобы я больше никогда не слышала ее имени.
— Как прикажете, мадам.
Кларисса де Сартрес стояла на мосту у подножия женского монастыря и наблюдала за темными водами реки — глубокими и очень холодными.
Девушка раздумывала о самоубийстве. Ее бессмертная душа уничтожена, как и все остальное. Бог мало интересовал ее. А жизнь, посвященная созерцанию и молитвам, ей совсем не подходила. Дверь ее комнаты впервые оказалась не заперта, как и задняя калитка монастыря, будто сам Господь дал ей разрешение. Никто не видел, как она пересекла внутренний двор. А может, всем было просто наплевать.
Вода казалась такой холодной, что воображение Клариссы, ее извечное проклятье, тут же нарисовало, как ее тело погружается в нескончаемую мерзлоту; как течение тянет его ко дну, чтобы оставить там навсегда; как она превращается в Бин Сидхе из сказок ее нянюшки.
Настолько унизительно быть отлученной от двора — навсегда — за то, что на нее набросился король. У девушки начался приступ удушья, руки затряслись, и темнота снова сомкнулась вокруг нее.
«Но ведь не изнасиловал». Тут же перед ее внутренним взором пронеслись картины того, что могло произойти, но, к счастью, не произошло. А еще Кларисса вспомнила про скорость, с которой родной дядя избавился от нее, и безмерную радость придворных дам, прознавших о ее падении.
«Богу наплевать», — подумала де Сартрес. Тогда она вспомнила, как один молодой человек произнес эти самые слова во внутреннем дворе ее отца. Больше года назад, в Арле. И то, как она презирала его за них.
Кларисса посмотрела вверх на стоящий на горе монастырь, затем вниз на стремительные воды Руна. И тут до нее дошло, что она вовсе не сбежала — ей позволили прийти сюда, чтобы неудобная правда утонула вместе с ней. На несколько ударов сердца ненависть всецело поглотила ее — чувство, которое до сей поры девушка испытывала крайне редко.
«Если я покончу жизнь самоубийством, они победят», — подумала Кларисса де Сартрес.
ОКЕАН К ЗАПАДУ ОТ ГАЛЛЕ — СЭР ХАРТМУТ
Морское путешествие не обошлось без приключений. Сэр Хартмут икогда не заходил так далеко на север. При виде огромных глыб льда, дрейфующих в море, словно белоснежные военные корабли, он не мог сдержать восторженных возгласов. Дул попутный ветер, и за десять дней приятного плавания они достигли берегов Кеоса, самого северного острова Мореи. В лучах заходящего солнца корабли держали курс на северо-запад. Приближался конец года, поэтому де Марш предпочитал не рисковать и выбирал маршрут от острова к острову, чтобы не выходить в открытое море. К счастью, штормов им удалось избежать.
К западу от Кеоса моряки заметили треугольный парус, предположительно огромного латинца, скользившего вдоль линии горизонта. Однако на следующий день, едва забрезжил рассвет, они снова оказались одни посреди бескрайнего океана.
За семнадцать дней путешествия им досаждал лишь дождь со шквалистым ветром. Три корабля не теряли друг друга из вида: «Божья благодать» шла впереди, за ней неровной линией следовали два судна сопровождения, расстояние между которыми составляло не меньше мили.
Каждый день от рассвета до заката сэр Хартмут во всеоружии проводил на главной палубе. По его приказу грот-мачту обернули толстым стеганым полотном, и он постоянно упражнялся у этого импровизированного тренировочного столба, нанося топором колющие и режущие удары. Во время продолжительных перерывов Черный Рыцарь сидел на носу корабля, любуясь безмятежной гладью океана. Иногда Этьен де Вье или Луи де Харткорт, второй его оруженосец, подходили и что-то читали ему, а бывало, устраивали дружеские поединки на затупленных мечах или копьях.
Сэр Хартмут никогда не разговаривал с матросами, тем не менее они уважали его за мастерское владение оружием. Достаточно крупный мужчина, он двигался с быстротой молнии и обладал завидной выносливостью, продолжая сражаться даже тогда, когда его оруженосцы начинали бледнеть и признавали свое поражение.
Его рыцари ни в чем ему не уступали, усиленно тренируясь днями напролет, поэтому не обходилось без ушибов, растяжений связок и сломанных костей.
Следуя их примеру, матросы тоже начали упражняться с копьями, но никогда — в присутствии Черного Рыцаря.
Но в тот день все сложилось иначе. Стояла невыносимая жара, и матросы изнывали от зноя — многие просто болтались на такелаже в ожидании легкого ветерка, который хоть немного остудил бы их разгоряченные тела. Лишь после девяти вечера с востока наконец-то подул ветер. Корабли двинулись вперед, и воды океана вспенились вдоль бортов.
Солнце медленно исчезало за горизонтом.
Тогда-то все и случилось. «Божью благодать» окружили киты — огромные левиафаны, поднявшиеся из самых глубин океана.
Де Марш тут же возник на палубе:
— Готовьте сети! К оружию!
Несмотря на усталость и синяк под глазом, Этьен в доспехах проворно взобрался по трапу на ют и, отвесив вполне сносный поклон, сказал:
— Сэр Хартмут желает знать, что происходит.
Де Марш посмотрел за борт. Его слуга, раскрыв нагрудник с наспинником, высоко поднял кольчугу, и купец, не церемонясь, просунул в нее голову, а затем руки. Из-под железного доспеха до Этьена донесся голос:
— Ийаги. Они всегда следуют за китами.
— Ийаги?
— Силки, сэр.
Едва хауберк оказался на нем, де Марш перегнулся через перегородку юта. Его команда подняла абордажные сети. Щелкнули готовые к бою арбалеты, вооруженные воины высыпали на палубу.
— Земля по курсу! — заорал впередсмотрящий. — Земля и три корабля. Уже близко. — Его голос дрогнул, ведь он должен был заметить их намного раньше.
— Мастер Луи, впередсмотрящего наказать, — рявкнул купец. Хватаясь за такелаж, он, несмотря на полный доспех, стал проворно подниматься, пока не оказался на маленькой площадке, расположенной посередине высокой кормовой мачты. — Насколько близко?
— Запад-северо-запад, — махнув рукой, прокричал впередсмотрящий с грот-мачты. — Они без парусов, иначе бы я заметил их раньше, — добавил он, надеясь загладить свою вину.
Де Марш увидел корабли довольно быстро и наблюдал за ними, пока в глазах не зарябило. Затем посмотрел на воду: с высоты ему хорошо были видны огромные темные силуэты китов и более мелких существ, снующих между ними. Кто они? Погонщики китов или их мучители?
Над кормой «Божьей благодати» затрепетал красный флаг. Судно накренилось и, поймав попутный ветер, начало разворачиваться на юг. Округлые суда никогда не отличались маневренностью, поэтому все происходило очень медленно.
Через несколько мгновений на «Святом Дионисии», следовавшем за флагманом на расстоянии двух миль, тоже заалел флаг.
Воины с арбалетами выстроились на верхней палубе. Округлый корабль по форме напоминал разрезанное пополам яйцо. На носу и корме имелись специальные надстройки, чтобы обеспечить лучникам и арбалетчикам необходимое преимущество по высоте — неважно, сражались ли они с людьми или с чудовищами.
Посередине судна, в самой широкой его части, разместились рыцари, оруженосцы и пажи, вооруженные топорами и копьями.
Де Марш схватился за фал, дернул, проверяя надежность, и спустился на палубу, приземлившись прямо за спиной сэра Хартмута. Их разделяло всего два галлейских погонных ярда. Почувствовав дрожь досок под ногами, гигант резко развернулся и увидел купца в хауберке. Тот отвесил ему низкий поклон:
— Мастер Этьен, спросите своего господина, сражался ли он с ийагами?
Закованный в броню Черный Рыцарь поднял забрало.
— Никогда, — ответил оруженосец.
— Я тоже, — сказал де Марш. — Полагал, их выдумали этруски, чтобы держать нас подальше от своих торговых путей. Их ведь нет в Среднем море? И в Ифрикуа?
Де Вье вопросительно посмотрел на своего господина и развел руками.
Сэр Хартмут покрутил боевой топор. Купец заметил, что по размеру он значительно уступает топорам большинства моряков, а в руках великана-рыцаря он и вовсе казался игрушечным.
— Давайте помолимся, братья! — крикнул гигант, и все его люди опустились на колени. — Пусть же милостивый Господь ниспошлет нам хорошее сражение и достойных противников! Аминь!
По трапу де Марш вернулся на ют, где двое его соратников помогли ему надеть нагрудник и наспинник и застегнуть их. Как же долго они возились с пряжками...
— О боже! — воскликнул матрос за его спиной.
Защелкали арбалеты — тяжелые, способные пробить корпус корабля или же человека в доспехах, — звук странно напоминал тот, что получается при попадании мечом по столбу для отработки ударов.
— Боже мой, боже мой, — продолжал причитать матрос.
Наконец язычок последней пряжки скользнул в отверстие, и Люций, один из людей де Марша, хлопнул купца по спине. Мастер Генри приготовил его стальной шлем: бацинет с открытым лицом и козырьком от солнца и отменного качества бармицу. Все это он спокойно водружал на голову торговца, даже когда за их спинами закричали матросы.
Люций вложил в руку своего господина секач, и только тогда де Марш повернулся.
К тому времени матросы у леерного ограждения были мертвы.
Де Марш едва успел заметить тянущееся к нему щупальце и тут же рубанул по нему секачом. Купец с трудом разглядел существо — почти прозрачное, с лоснящейся кожей, покрытой розово-зелеными пятнами.
Удар торговца пришелся прямо в середину туловища монстра — если это было оно, а не очередная длинная конечность — в пылу сражения трудно разобрать, где у него что. Секач глубоко погрузился в тело чудовища и тут же рванулся назад; из открытой раны во все стороны брызнула кровь. Соприкасаясь с металлом, она мгновенно разъедала его. Люций сорвал с головы шлем и выругался.
Едва де Марш атаковал тварь во второй раз, серповидный клинок секача начал ржаветь и крошиться прямо на глазах. Арбалетчики, стоявшие вдоль левого борта, выпускали в чудовище тяжелые болты с расстояния всего в несколько футов. Брызги липкой смертоносной крови, а иногда и сами болты то и дело попадали в их нерасторопных товарищей, при этом почти не причиняя вреда ийагу.
Существо что-то раскрутило — щупальце? оружие? — в сторону де Марша. И он отбил это рукоятью секача: клинок к тому времени полностью исчез. Юнга наполнил шлем морской водой и выплеснул ее на голову Люция, и тот перестал вопить.
Сэр Хартмут проворно поднялся по трапу и оказался прямо напротив ийага, непоколебимый, словно башня из стали.
Гигант обнажил огромный меч, и тот вспыхнул пламенем.
Люди закричали:
— Черный Рыцарь!
Ийаг попытался схватить человека щупальцем, но сэр Хартмут отбил его в сторону и рубанул мечом по той же траектории, но в обратном направлении, попав в тело монстра. Чудовище, которое выдержало более пятидесяти арбалетных болтов и десятки других ударов, на этот раз закричало и скрылось за бортом судна.
Воздух наполнился смрадом тухлой рыбы и разлагающейся плоти. На палубе лежало шесть мертвых моряков, а Люций все еще поливал голову водой. Он был красным как рак и стонал.
Прямо за кормой вынырнул кит, ударил огромным плавником по морской глади и окатил водой находившихся на юте людей. Внезапно он развернулся и открыл свою огромную пасть.
Затем закрыл.
Проплывая мимо, он слегка задел «Божью благодать» — один из самых крупных кораблей, когда-либо построенных в верфях Галле. Огромное судно затрещало; деревянные стержни, вставленные в гнезда на дубовых брусьях, вылетели, и вода брызнула на тюки ярко-красной ткани.
Разворачивать корабль было слишком поздно. Да и кит уплыл, с шумом нырнув на глубину.
Еще никогда многообразие мира не обрушивалось на де Марша столь бесцеремонно. У него даже закружилась голова, когда левиафан исчез из вида прямо под ним.
А потом на носовую часть верхней палубы напали твари со щупальцами.
Во время четвертой атаки чудовищ два матроса оказались за бортом. Оруженосцы принесли с камбуза огонь и, обмотав вокруг абордажных пик вымоченную в масле бечеву, подожгли ее.
Это пришлось весьма кстати, поскольку теперь ийаги действовали согласованно. Сразу шесть чудовищ взбирались по округлым бортам «Божьей благодати». Трое нацелились на мидель — самую широкую и наиболее уязвимую часть корабля. Там их поджидал сэр Хартмут. Под тяжестью немалого веса монстров корабль накренился. В панике некоторые сочли их призраками проклятых или утонувших моряков, что совсем не соответствовало действительности.
Перевалившись через носовую часть судна, одно из чудовищ стало взбираться на бак. Несмотря на дьявольскую силу и скорость, оно так и не смогло преодолеть абордажные сети, и его утыкали огненными копьями. Ийаг вынужден был отступить.
Еще два монстра лезли по юту, завывая словно призраки. Тогда-то и стало понятно, почему этруски назвали их ийагами. При их приближении на людей накатила волна ужаса.
Но де Марш не дрогнул: он вогнал копье в туловище одной из тварей и отрубил полупрозрачное щупальце. Люций тоже не растерялся и бросил в ийага ведро раскаленного песка. Еще один матрос — альбанец по имени Марк — попытался облить чудовище маслом, но промахнулся и погиб.
Монстр перевалился через леер и ринулся в атаку. Де Марш принял удар на себя и едва не потерял сознание от боли: что бы в него ни попало, оно просочилось сквозь кольчугу. Словно вода.
Купец закричал и отшатнулся назад, выронив из рук копье.
Чудовище обхватило юнгу и перевернуло его вверх тормашками. Щупальца раскрылись, как цветок. Под ними обнаружился красно-оранжевый клюв — будто хищная птица устроила засаду в гуще студенистой плоти. И юнга...
Де Марш обнажил меч, наклонился и опустил оружие в разлитое на палубе масло, затем распрямился, отвел клинок назад и, приняв лучшую из своих стоек, изо всех сил рубанул по туловищу ийага.
Меч оказался более действенным — в отличие от топора. Как будто режешь свиное сало. Удар вышел отменным, и купец принялся пилить так быстро, как только мог. Когда кровь чудовища брызнула ему в лицо, де Марш закричал, высвободил клинок и снова атаковал.
Люций облил его водой.
Смрад стоял невыносимый.
Ийаг отступил: он вернулся в море, оставив на палубе огромный кусок желеобразной плоти, которая начала прожигать дыру в досках пола.
Еще одна тварь убила матроса и остановилась, чтобы сожрать его. Обнаженный клюв ярко переливался, омерзительный и готовый к действию. У чудовища не было лица, рук и ног. Оно напоминало кусок мокрого шелка.
Меч де Марша рассыпался прямо на глазах, но купец все же успел трижды ударить им ийага. Люций проорал: «Мечи». Моряки обнажили клинки и с отчаянием обреченных принялись орудовать ими. Один из матросов с криком упал на палубу: щупальце обвилось вокруг него, плоть начала облезать с костей кровавыми кусками, в то время как он безнадежно визжал от ужаса.
Два матроса, то ли более находчивые, то ли меньше подверженные панике, насадили кусок отрубленной плоти чудовища на пики и выбросили за борт.
И снова на выручку пришел сэр Хартмут с пылающим, словно маяк надежды, мечом. Он взбежал по трапу, потом прыгнул прямо на чудовище, обрушивая на него удар за ударом и причиняя немало боли. Пронзительный вой существа походил на птичий крик. Со свойственной ему скоростью ийаг попятился — он скользил, словно по гладкой поверхности. Тогда Черный Рыцарь с силой метнул меч, пришпилив тварь к палубе.
Монстр решил пожертвовать частью туловища и рванулся с корабля, разорвав себя пополам.
И де Марш в свете пылающего клинка сумел рассмотреть внутренности ийага, а еще увидеть, как его туша растягивается, словно огромный переливчатый слизень, и одновременно скользит к борту судна, переваливается через леерное ограждение и опускается в воду.
На расстоянии полета стрелы замаячил кит. Затем над поверхностью показался его хвостовой плавник. Сильно ударив им по воде, животное вплотную приблизилось к «Божьей благодати». Судно содрогнулось, люди попадали на колени. Кит схватил ийага и сорвал с корпуса корабля. Снова сильнейший толчок, и один из матросов, не удержавшись, свалился с марсовой площадки и рухнул в воду, подняв тучу брызг.
Увлекаемый весом кольчуги, он мгновенно пошел ко дну.
Наступила тишина.
Сэр Хартмут отошел от леерного ограждения. Ядовитая плоть ийага прожгла дыры в его шлеме; на доспехах повсюду виднелись пятна ржавчины, но больше всего досталось набедренникам и наголенникам: они были испещрены выжженными отверстиями.
Он снял испорченный шлем и с силой зашвырнул его вместе с бармицей и всем остальным в открытое море. Затем повернулся к де Маршу. Лицо Черного Рыцаря было сильно обожжено, а волосы скукожились и стали похожи на пучок овечьей шерсти. А еще он улыбался.
— Вот такие сражения, сударь, мне по душе!
По привычке купец огляделся в поисках Этьена, но увидел лишь безжизненное тело оруженосца. Клювы ийагов разорвали его нагрудник на части, а внутренности растащили едва ли не по всей палубе. Их вид внушал омерзение.
— Спасибо, милорд, что спасли нас, — почтительно поблагодарил де Марш.
Сэр Хартмут сплюнул за борт.
— Вы сами себя спасли — каждый из вас. Все вы — достойные люди, и для меня большая честь командовать вами.
Перепуганные до смерти моряки, находившиеся на грани отчаяния, но все же не утратившие способность слышать, от его слов воспряли духом.
Черный Рыцарь одарил всех улыбкой и заявил:
— Отличное сражение. Вряд ли в Новой Земле мы столкнемся с чем-то хуже этого!
Купец тоже позволил себе улыбнуться:
— Во имя Христа Спасителя, молюсь, чтоб так оно и было.
— Значит, мы из разного теста, купец. Потому что я молюсь о том, чтобы мы нашли там что-то намного страшнее — больше, быстрее, смертоноснее. Чем ужаснее, тем лучше, больше славы.
Сэр Хартмут спрятал в ножны меч, пылавший, словно факел, в его руке.
Выдавив улыбку, де Марш кивнул — как обычно делают при разговоре с сумасшедшим.
Через два часа все три корабля освещались факелами — безумно опасная затея, но страх сгореть заживо не шел ни в какое сравнение со страхом от мысли о столкновении с ийагами в темноте. Открытые ведра с морской водой стояли во всех уголках судна.
На расстоянии в милю или около того от окруженного скалами побережья они нагнали три корабля со спущенными парусами.
Де Марш лично поднялся на борт первого, сэр Хартмут отправился на второй, а третий они решили оставить до утра.
У купца не было другого выхода. Ему пришлось самому отправиться на этрусский корабль, поскольку, несмотря на ободряющие слова Черного Рыцаря, людей по-прежнему сковывал ужас — ведь теперь все страхи матросов перед морем получили физическое воплощение. В сгущавшихся сумерках де Марш еле уговорил гребцов шлюпки доставить его к галеасу со спущенными парусами. Сидя в лодке, купец сам дрожал от страха: вода казалась чуждой, черной и маслянистой, а взмахи весел — слишком медленными. Гребцы боязливо посматривали за борта. На носу стоял человек с зажженным факелом — огромной сосновой веткой, — который обычно использовали для проведения срочных ремонтных работ ночью.
Де Марш взобрался на борт галеаса: это далось ему нелегко, поскольку сил почти не осталось. Прежде чем шагнуть через фальшборт и осмотреть палубу, ему пришлось остановиться и взять себя в руки. Восходящая луна осветила зловещий кокон из рухнувшего такелажа и спутанной парусины.
Стоило купцу поставить ногу на палубу, как он тут же обнажил рыцарский меч, поскольку боевой полностью пришел в негодность: от него осталась лишь тонкая полоска металла. Клинок оказался совсем легким, поэтому, едва вторая нога де Марша опустилась рядом с первой, торговец, не мешкая, сжал в левом кулаке кожаный баклер. Щит, как и лезвие меча, был смазан китовым жиром.
Оливер де Марш был человеком рассудительным. Ийагов можно ранить, он видел это собственными глазами. Наверное, даже убить. Действие ужасной крови этих тварей ослабляется морской водой, а жир хотя бы немного защищает. А еще чудовища ненавидят огонь.
Правда, сейчас от его рационального военного мышления было мало толку. В лунном свете он стоял на палубе галеаса и так сильно боялся, что рука, сжимавшая меч, ходила ходуном. Через силу купец сделал шаг, затем второй и третий, медленно приближаясь к оборванным парусам — по форме они напоминали обтекаемые и подвижные силуэты ийагов.
Торговец пересек палубу, и его сердце едва не выпрыгнуло из груди, когда он наступил на веревку и та шевельнулась под сапогом. Почувствовав движение у себя за спиной, де Марш резко развернулся, принял высокую стойку, готовый нанести мощный удар...
— Это всего лишь я, кэп, — раздался голос Люция.
В руках он сжимал широкий острый топор с шипом в основании рукояти, которым, как и купец, проходя мимо, тыкал в каждый лежавший на палубе парус.
Никого не обнаружив в средней части галеаса, они осторожно поднялись на ют, держа оружие наготове.
На командной палубе тоже никого. Когда де Марш опустился на одно колено и провел по доскам пальцами, они оказались влажными. А еще он почувствовал странный запах — пахло то ли рыбой, то ли медью, то ли какой-то сладкой промасленной древесиной. Его ум лихорадочно пытался определить, чем же именно. Чем-то знакомым. И даже приятным.
— Ой! — вскрикнул у него за спиной Люций.
Купец резко развернулся.
— Извините. — Люций вытянул руку. — Смотрите!
В лунном свете все выглядело непривычно, и де Маршу потребовалось время, чтобы понять, что в руке у его помощника. Палец, причем в хорошей броне — очень дорогой латной рукавице. Его отрубили одним точным ударом, так что плоть человека до сих пор оставалась внутри.
Спустившись по трапу, они вернулись на главную палубу и на противоположной стороне заметили дверь, ведущую в жилые помещения.
Оттуда доносился шум.
Мужчины прислушались, затем де Марш осторожно встал с правой стороны двери, а Люций — с левой, подняв топор над головой. Помощник купца, хоть и невысокого роста, обладал хорошо развитой мускулатурой, так что на него можно было положиться.
— Что там происходит? — гаркнул дневальный со шлюпки.
Его крик взлетел ввысь и эхом отозвался среди скал, окружавших бухту.
«Что-что там-там происхо-происходит...»
— Мы можем просто уйти, — предложил Люций.
— Там всего-навсего что-то раскачивается в такт с морем, — возразил купец и толкнул обитую бронзой дверь.
Она оказалась заперта на задвижку. Де Марш потянулся к замку.
Начинался прилив, и корабль качнуло. Задвижка отошла, дверь резко распахнулась, и наружу вырвалось нечто. Летающее. За головой, смахивавшей на голову покойника, виднелись распростертые крылья, и...
Топор Люция обрушился на странное существо, словно тесак мясника на тушу для разделки, а рыцарский меч де Марша вошел прямо в лицо.
Внушающие ужас крылья рванулись вперед. И прежде чем они упали на палубу, на купца и его помощника шлепнулось что-то влажное. Оба закричали.
Скоро стало ясно, что произошло на галеасе: этрусков застали врасплох и зверски убили. Но не силки. У того, кто учинил эту бойню, имелись зубы и когти.
А еще пугающее чувство драматизма.
Напавшим на них существом оказался труп матроса, свисавший с крюка для туш в дверном проеме спального помещения. Крылья — вырванными через спину легкими. Умер он ужасной смертью. Лицо было искажено агонией. Глаза выпучены. Рот открыт.
Де Марш не сразу смог взять себя в руки. Кинжалом он соскоблил с плеча омерзительные останки легких мертвеца и выкинул их за борт. Лишь много времени спустя купец заметил, что гребцы отогнали шлюпку почти к самому корпусу «Божьей благодати».
Он окликнул их, но они не горели желанием возвращаться.
На галеасе обнаружилось еще двенадцать тел, подвешенных к реям. Поэтому они с Люцием довольно долго провозились, снимая их. Гребцам де Марш пообещал двойную оплату, и они вернулись — медленно, но все же вернулись.
На следующий день после пережитого ужаса купец сумел прилично заработать. Он забрал с галеаса бортовой журнал капитана, чтобы впоследствии отдать его владельцам кораблей: не стоило портить отношения с людьми в Руме, Генуа и Венике, с которыми он торговал. Они захотят узнать, что случилось с их флотом. С этими кораблями будут потеряны целые состояния, впрочем, как и жизни.
Услышав рассказ о сходном положении дел на двух оставшихся судах, де Марш забрал с них товары и переместил на самый большой. Всех покойников скинули за борт. Его матросы, пережившие столкновение с ийагами, закутались в коконы из собственных страхов, посему погребение мертвецов в море мало их волновало. Зато после подсчета товаров они поняли, что получат значительную прибавку к своему вознаграждению. В трюмах у этрусков оказались тюки с бархатом и изделиями из шерсти, а главное — луки, изготовленные из прекрасного высокогорного тиса со склонов Иберии: древесину сначала бережно расщепили, затем придали нужную форму.
Ни один из товаров с чужих кораблей не совпадал с теми предметами, которые посоветовали взять его осведомители.
С наступлением темноты корабли легли в дрейф на мелководье в небольшой бухте, окруженной скалистым пляжем. Когда полная луна взошла над мутными, поросшими водорослями водами, колыхавшимися, словно нечто живое, де Марш сидел на полуюте, а Люций смазывал его ожоги оливковым маслом.
— Этрусков же убили не чертовы силки, так ведь, кэп?
— Да, Богом клянусь и святыми угодниками, Люций.
Он дернулся, когда грубые пальцы помощника слишком сильно надавили на ожог.
— Как эти твари оказались здесь, а не у себя дома? А?
— Не знаю, Люций. Возможно, магистры короля приложили к этому руку. Или волею императоров. И Бога.
— Считаете, Бог отвернулся от этих мест? И от Новой Земли?
— Не знаю.
Де Марш чувствовал, как, несмотря на страх и боль, его клонит ко сну.
— Но ведь киты на нашей стороне, разве нет?
— С чего ты так решил? Один из них чуть не отправил нас на дно. Плотник до сих пор не может залатать течь. Если мы не найдем хорошее местечко, чтобы бросить якорь...
— Я видел его, — с жаром перебил купца помощник. — Вы выкинули чертову тварь, это сатанинское отродье, за борт, а огромная зверюга схватила его и сожрала. Затем нырнула на глубину. Я видел это собственными глазами.
Де Марш вздохнул:
— Мой друг-этруск говорил, что морские твари гуртуют китов, как погонщики скот.
— А еще он сказал взять с собой дешевую красную ткань и арбалеты, — проворчал Люций.
— Верно подмечено, — согласился купец.
— Так кто же убил этрусков, кэп?
Перед глазами де Марша возник образ человека, легкие которого вырвали через спину.
— Понятия не имею. Интересно, где они сейчас.
— Сюда направляется сэр Хартмут.
По пути Черный Рыцарь остановился, чтобы посмотреть на изуродованные останки мертвого этруска. На его привлекательном лице не дрогнул ни один мускул.
Торговец постарался расправить плечи.
— Силки? — спросил гигант.
Де Марш отрицательно покачал головой.
Сэр Хартмут осмотрелся.
— Из них вышли бы ценные союзники, — заметил он.
Увидев выражение лица купца, Черный Рыцарь зловеще улыбнулся.
БОБРОВЫЕ ОЗЕРА — НИТА КВАН
Полная луна, которая сначала взошла над уединенной скалистой бухтой на северном побережье Новой Земли, чуть позже поднялась и над заросшей травой поляной далеко на западе, где вторую ночь подряд нес дозор Нита Кван. Ему досталась первая половина ночи, потому что у Ота Квана не было любимчиков и все дежурили по очереди, независимо от своих предпочтении.
И снова под конец дежурства они вместе курили трубку — к слову, запах дыма начинал ему нравиться. Когда Питер уснул, Ота Кван продолжил всматриваться в темноту. Его лицо едва освещали тлеющие в трубке угольки.
Утром они оставили оружие, что немало обеспокоило многих из отряда.
— Мы не сможем нести и мед, и оружие через болота, — настоял Забирающий жизнь.
Закинув в рот пригоршню пеммикана, он подвел их к краю огромного болота. Тут и там виднелись хатки бобров, по величине ничуть не уступавшие хижинам людей.
— Тик Чузк, — сказал Ота Кван, ткнув пальцем в ближайшую постройку. — Мы зовем это место бобровым королевством. Иногда они приходят, а иногда нет. Эти бобры раздражительны и очень свирепы. Поэтому не нарывайтесь и меньше шумите.
Воины заворчали. Сэссаги не любили, когда им указывали, что делать, даже если совет был хорошим.
Большой ручей, почти река, пересекал болото, затем исчезал среди густой травы. Несведущий человек мог бы подумать, что это поляна, но, сделав шаг вперед, оказался бы по пояс в воде. Сэссаги стояли на песчаном берегу переправы шириной в два корпуса лодки, которой у них с собой не было.
Стака Гон, один из самых молодых в отряде, рванулся вброд, оступился и с криком начал заваливаться назад.
Ота Кван поймал его, прежде чем он упал.
— Идиот, — проворчал Забирающий жизнь, поднимая юношу, который протяжно застонал.
Острая палка пробила его обутую в мокасин ногу. Ота Кван, не церемонясь, вырвал деревяшку из стопы и перевязал рану собственной рубашкой.
— Любое дерево или куст, обгрызенные бобрами, становятся ловушкой и оружием. Ты должен был знать это, — поучал он.
Нита Кван тоже слышал об этом, но позабыл. Он посмотрел на палку — длиной с ладонь человека, красную от крови, — и отвернулся.
Оставив Стака Гона у переправы, они сняли леггинсы, чтобы не промочить, и пустились в путь через болото, держа ведра над головами. Комары неистовствовали, но сэссаги не обращали на них внимания.
Питер старался не показывать своего раздражения, хотя ненавидел насекомых.
После того как воины пересекли болото — где-то пешком, где-то вплавь, — они взобрались на невысокий, поросший елями горный кряж и разлеглись на огромном валуне из известняка, чтобы обсохнуть. Запах меда был просто невыносим — несло гнилью и приторной сладостью.
Ота Кван, спрятавшийся в кустах, подал знак подойти к нему.
— Проще, чем в прошлом году. Запруда прямо здесь. Как и гвиллчи. Гляньте, там и там. И там.
— Гвиллчи? — устало переспросил Нита Кван.
Гас-а-хо распластался на земле.
— У нас же нет оружия! — тихо воскликнул он.
И действительно, они были полностью безоружны, поскольку оставили копья, мечи и луки в лагере, чтобы ничто не мешало нести наполненные медом ведра.
На что Ота Кван невозмутимо ответил:
— Не беда, мы просто должны быть осторожнее. В любом случае это гораздо мудрее бессмысленного сражения.
Питер едва заметно усмехнулся:
— Кто же перед смертью поделился с тобой этой мудростью?
— Тадайо. Это точно боглины, Нита Кван, брат мой. Видишь их? Он видел. Целая армия оказалась между воинами и их оружием.
Довольно долго сэссаги возились, наполняя ведра. Мед Диких никогда не бывал чистым — иногда огромные пчелы сами застревали в нем и умирали, отчего к приторному запаху сладости примешивался смрад, исходивший от их разлагающихся останков. Животные тоже попадали в ловушку и погибали, не говоря о насекомых, трупы которых исчислялись тысячами. А еще повсюду виднелись гниющая растительность, плесень и упавшие деревья.
Гас-а-хо был настоящим мастером: свесившись с липкой скалы, он зачерпывал мед, заполняя ведра до самых краев, в то время как Ота Кван страховал его, обхватив руками за пояс. Чем чище мед, тем дороже его можно продать; и чем его больше, тем выгоднее для продавца.
Нита Кван услышал звук, напоминавший пение трубы, и все сэссаги замерли.
— Пчелы! — прошептал Гас-а-хо.
Ота Кван посмотрел на небо, вскочил, взобрался обратно на валун из известняка и, прикрыв глаза рукой, уставился на восток.
— Вот дерьмо, — выругался он по-альбански и вернулся к своим встревоженным товарищам. — Пошевеливайтесь, нам нужно забрать юного Гона с переправы, пока он не стал чьим-то обедом.
Нита Кван почувствовал на себе его взгляд и вздохнул:
— Я схожу за ним.
— Хорошо. Зато тебе не придется тащить свои ведра, — горько усмехнулся Забирающий жизнь.
Бегом и вплавь Питер пересек болото, подобрался к переправе и долго всматривался в двигавшихся одной линией боглинов. Их были сотни, и они даже не пытались скрываться, просто шли вдоль восточного края болота.
Твари направлялись к броду. Он даже не сомневался в этом.
Несмотря на то что все лето Нита Кван усиленно тренировался и был в хорошей физической форме, под конец пути у него сбилось дыхание. Гон растянулся на земле, дрожа от страха, но всячески старался не подавать вида.
Питер осмотрел границы болота, затем глянул на восток, где вдалеке начинался лес, потом на север и наконец принял решение:
— Они направляются сюда, а мы пойдем на север и обогнем их. Вставай, я не смогу тебя нести.
Нахмурившись, парень поднялся, и они начали продираться сквозь густые заросли ольхи, окружавшие переправу. Задача не из легких: дальше пяти ярдов ничего не разглядеть. В живом воображении Нита Квана это место представлялось идеальным укрытием для мелких боглинов. Ему повсюду мерещились широко раскрытые жвала, острые зубы и красные глотки...
Но они продолжали ползти и через некоторое время услышали, как идут боглины. Под тяжестью тел монстров ломались ветки, используемые бобрами для строительства плотин, а под жилистыми ногами шелестела трава.
— Быстрее, — прошептал Питер.
До ближайшего боглина было рукой подать.
Они спустились к узкому берегу, снова оказавшись у реки или ее ответвления. Дно покрывал гравий. Здесь им больше не нужно было ползти. Казалось, в ледяной воде Гону идти проще. Парень не жаловался, несмотря на следы крови, остававшиеся за ним на каждом камне.
Русло реки все время петляло, словно извивающийся угорь. Нита Кван почти сразу потерял направление, а любые попытки рассмотреть что-либо на противоположном берегу оставались тщетными, поскольку густо растущие ели, ольшаник и другая болотная растительность полностью перекрывали обзор. Журчание воды под ногами заглушало остальные звуки.
По себя Питер обругал других членов отряда, которые лучше ориентировались на местности, но не вызвались добровольцами. Но продолжал идти, петляя вместе с рекой, поскольку иных планов у него все равно не имелось.
Внезапно почуяв боглинов — тяжелый металлический запах, запомнившийся ему еще со времен осады Лиссен Карак, — Нита Кван замер.
— Ложись! — приказал он.
И они вжались в берег.
Даже сквозь шум потока до них доносилось шуршание чешуи.
Сердце Стака Гона стучало настолько сильно, что Питер чувствовал его биение у себя за спиной. Перепачканные болотной грязью, прижавшись друг к другу, они прятались за елью. При этом руки Нита Квана крепко сжимали вывороченные корни дерева, а ноги упирались в ствол рухнувшей березы. Между тем ступня парня продолжала кровоточить.
Дающий жизнь изо всех сил старался не уронить его, поэтому бедра начали гореть огнем. Он досчитал до ста.
Шуршание слышалось все ближе.
Питер почувствовал едкий запах, какой-то новый. Он обжигал заднюю стенку гортани — металлический, но в то же время органического происхождения, напоминавший резкий запах мускуса. Затем начал накрапывать дождик. Порядком испуганный Нита Кван отчаянно пытался отыскать хоть какое-то убежище посреди открытого пространства, поэтому не заметил, как похолодало и изменился цвет неба. Дождь усиливался. Резкие порывы ветра прижимали к земле высокую траву на западе, и в один из таких моментов Питер ясно увидел длинную линию боглинов, двигавшихся с низко опущенными головами на северо-запад.
Затем разразился ливень, и дальше пятидесяти футов Питер ничего не мог разглядеть. Река и болото начали наполняться дождевой водой, а едкий запах боглинов исчез.
Питер не знал, они до сих пор там или нет. Выжидая, он висел, зацепившись за корни, чувствуя ужас Стака Гона, а вода в реке поднималась все выше. Тогда перед его внутренним взором возник образ жены, пропалывавшей междурядья кукурузы, — точнее, ее задницы. И ему немного полегчало. В конце концов мышцы Нита Квана завизжали, будто человек, которого пожирают заживо. Он выдохнул, и оба рухнули в ледяную воду.
Глубина в реке по-прежнему оставалась небольшой. Если поблизости и бродили боглины, то либо они не заметили двух промокших насквозь людей, либо им не было до них никакого дела. Питер и Стака Гон быстро поднялись вверх по реке, пересекли длинную плотину, возведенную обычными бобрами, и оказались на северной окраине болота.
И тогда их взорам открылось нечто невероятное. Выбившийся из сил и дрожащий от холода, Питер застыл под хлещущим ливнем, уставившись на бобровую плотину, которую он ошибочно принял за край леса. Высотой в сорок футов, а то и больше, она стояла, точно альбанская городская стена. На ее строительство ушли целые деревья, причем немаленькие. Местами откуда-то сверху сквозь нее просачивалась вода. В существование подобного чуда верилось с трудом.
— Пошли, — сказал Нита Кван.
Видно было не дальше, чем на расстояние полета стрелы, а дождь лил как из ведра. Поэтому взобраться на плотину показалось единственным решением: во-первых, боглинам было бы трудно лезть за ними, во-вторых, обзор оттуда лучше. Питер надеялся, что по верху им будет легче идти.
И он не разочаровался. Из-за поврежденной ступни Стака Гона подъем занял у них много времени, зато вершина оказалась шириной с телегу и кое-где даже покрыта травой. На противоположной стороне плотины раскинулся средней величины водоем, утыканный бобровыми хатками и мертвыми деревьями, среди ветвей которых виднелись огромные гнезда.
По плотине они двигались так быстро, как только могли, и спустились всего на милю или около того севернее лагеря. Проходя мимо двух открытых запруд с медом Диких, Нита Кван попытался запомнить их местоположение. Стака Гон все еще таскал с собой ведра, поэтому парни, несмотря на дождь, наполнили их медом и двинулись дальше.
Дважды сэссаги слышали жужжание огромных пчел, но, к счастью, так и не увидели ни одной. Они шли и шли, пока Питер вконец не разуверился в своей способности определять направление и остановился. Справа он заметил свет и решил проверить, что там такое, опасаясь, что это снова окажется болото. Так и произошло, и он вернулся к Стака Гону. Парень полностью ему доверял, и это пугало не меньше боглинов. Затем свет померк, а дождь усилился, и Нита Кван испугался по-настоящему.
Наконец, где-то за час до наступления темноты, Дающий жизнь почувствовал запах дыма и только тогда осознал, что чуял его уже довольно давно. Потом между стволами деревьев замаячил свет, Питер увидел яркую красно-оранжевую вспышку и понял, что лагерь совсем близко. Они шли все быстрее и быстрее, получив за этот короткий отрезок пути больше мелких ран и царапин, чем за все путешествие. Когда они оказались среди своих, юного Гона множество раз похлопали по спине. Нита Кван искренне удивился, как парень молча переносит поддразнивания соплеменников и ничего не рассказывает о своих злоключениях.
Взглянув на два ведра с медом, Ота Кван кивнул и самодовольно заявил:
— Я знал, что ты не подведешь.
— Мы обнаружили плотину размером с город на расстоянии одной лиги на север от нас. Видел ее раньше? — спросил Питер, когда они остались вдвоем и курили трубку.
Все уснули, поэтому Нита Кван решил, что сейчас самое время переговорить с названным братом. Наедине старший сэссаг значительно меньше артачился и обижался. Ота Кван удвоил караулы, чтобы охранять их добычу — двадцать четыре ведра меда Диких, которым провонял весь лагерь. От насекомых не было спасу: они буквально облепили ведра. Тара Гаса-а-хо начала немного протекать, к гладкой березовой коре пристали сосновые иголки.
Ота Кван затянулся.
— Нет, не видел. Все как в прошлом году: когда мед созревает, земли Диких кишат охотниками за ним. Так что нет времени исследовать окрестности.
— Там есть водоем, причем настолько большой, что дальний берег не разглядеть. Повсюду гнезда цапель и еще каких-то более крупных птиц. И огромные хатки бобров.
Старший сэссаг передал Питеру трубку; тот зажал ее между зубами и выпустил в темноту кольцо дыма.
— Хочешь взглянуть сам завтра?
— Не-а, — ответил Ота Кван. — Мы уже и так видели боглинов и золотых медведей, пока что только двух, но их всегда больше.
Они поднялись задолго до рассвета, доели остатки кукурузного хлеба, намазав его тонким слоем меда, подхватили ведра и оружие и отправились обратно. Целый день у них ушел на то, чтобы пересечь лощину и скалистое предгорье у бобрового королевства, как величал его Ота Кван. Поздно вечером, пока разведчики искали место для лагеря, а все остальные — брод, чтобы перейти на другой берег очередной реки, они наткнулись на мертвых боглинов. Шесть обглоданных трупов лежали на камнях на берегу.
Та-се-хо, старший из сэссагов, присел около наименее поврежденного трупа и с помощью копья перевернул его. В воздух тут же взлетело целое облако падальных мух, а сам разведчик сморщил нос. Та-се-хо был высокого роста, с длинными темно-коричневыми волосами, завязанными в конский хвост, и шрамом от правого колена до самого паха. Еще он носил амулет — кусок видавшей виды кожи, украшенной иглами дикобраза. В какой-то момент Питер осознал, что это человеческое ухо.
— Золотые медведи? — предположил Ота Кван.
Несмотря на то что всякий видевший смерть мог с уверенностью сказать, что трупы пролежали здесь уже несколько дней, все воины мгновенно присели и с опаской всмотрелись в деревья.
Разведчик мотнул головой и принялся внимательно изучать валуны, отмечая про себя то, чего не видели остальные.
Нита Кван направился к броду. Боглины погибли, пересекая реку. С тех пор прошло два дня, но все же...
Поставив обутую в кожу ногу на камень, Питер принялся выбираться из глубокого оврага у берега реки. Бедра все еще ныли от усталости. Впрочем, как и все тело. Поэтому ему пришлось усилием воли заставить себя подняться на валун. Оказавшись наверху, Нита Кван охнул.
Он предусмотрительно направил острие копья на найденных им боглинов, но все они тоже оказались мертвы. Их трупы были разбросаны по небольшой поляне. А один разрезан напополам.
Питер тяжело вздохнул; Та-се-хо выбрался из оврага и присоединился к нему.
— Ого! — воскликнул он и побледнел.
Ота Кван тут же оказался рядом:
— Что случилось?
— Кранноги, — простонал разведчик. — Великаны.
Забирающий жизнь посмотрел на юг:
— Кранноги — союзники южных хуранцев.
— И Шипа, — сплюнув, заметил Та-се-хо.
К СЕВЕРО-ЗАПАДУ ОТ БЕСКРАЙНИХ ОЗЕР — ШИП
Шип спешил, крайне взволнованный своими ощущениями. Черное яйцо безмятежно покоилось на его громадном туловище, окутанное
паутиной силы.
Он шел вдоль залива, глубокие кристально чистые воды которого искрились под золотистыми лучами солнца, очерченные едва заметной береговой линией. Постепенно водное пространство сужалось.
Когда оно стало не шире реки, но намного глубже, на противоположной стороне показался остров. И что-то на этом острове источало силу.
Протиснувшись сквозь вьющиеся стебли лиан и переплетенные ветви деревьев своего Дворца воспоминаний, чародей призвал ветер, расправил мощные, при этом легкие крылья и понесся над водой. Он не думал об опасности и не беспокоился о том, что его могут увидеть. Взлетев до самого солнца, Шип повернул на юг.
Остров буквально благоухал силой. Но там никого не было.
Волшебник не задавался вопросом почему.
С высоты птичьего полета Шип видел, что остров — размером с крупное поместье какого-нибудь богатого лорда в мире людей — простирался на десять лиг на юг до самого Внутреннего моря и на столько же лиг на запад. На северной оконечности подымалась огромная гора, возвышаясь более чем на тысячу футов над грядой холмов и лежащими в ее тени лесистыми долинами.
На вершине горы Шип увидел озеро, из которого вытекала река, великолепным водопадом срываясь с отвесного выступа вниз и образуя глубокий пруд у подножия, а затем каскадом спускаясь до самого Внутреннего моря, вливаясь в него.
Посередине горного озера лежал очередной остров, на котором росло одно-единственное дерево. Шип сложил огромные крылья и резко устремился вниз, нацелившись на него. Через некоторое время он снова расправил крылья, наслаждаясь полетом, затем плавно снижался, пока его ступни не коснулись каменистой поверхности острова. Создавалось впечатление, что дерево неимоверно высокое, хотя на самом деле оно было всего в два раза выше самого чародея. Спрятав крылья, он с трепетом прикоснулся к стволу. Дерево оказалось терновником. Шип запрокинул огромную каменную голову и издал звук, похожий на карканье — по-другому смеяться он не мог.
Под ногами волшебник чувствовал силу земли. Линии силы проходили прямо здесь — три пересекались, а четвертая пролегала глубоко под озером и вытекала наружу, словно родник. Или источник. Как под Лиссен Карак.
Сила пробивалась из-под земли и кружилась в водоеме, созданном самой природой. Чародей выронил посох, со скрипом опустился на колени и погрузил длинные тощие руки в золотисто-зеленый водоворот, затем поднял их — по ним стекала чистая, готовая для использования сила.
Если бы Шип мог, он бы заплакал.
Вместо этого чародей заставил себя подняться, воздел мокрые руки и подчинил своей воле сами небеса.
Высоко в бесконечности эфира его сила зацепила нечто среднее между звездой и камнем, и Шип резко дернул его вниз. Небесное тело с шумом летело сверху, сверкая в сгущающейся темноте ярче самой Венеры. С невероятной скоростью оно рассекало воздух, пока не упало где-то далеко во Внутреннем море.
Шип протянул руки к небесам и крикнул своим врагам:
— Маленькая месть? Отведайте это!
Где-то в Эднакрэгах старый золотой медведь вскинул морду и посмотрел на ночное небо. Он видел падение звезды, и ему это не понравилось. Его самка зарычала. Тогда он опустил свою огромную лапу ей на спину, и она почувствовала его дрожь.
Далеко-далеко на западе Моган заметила, как новая звезда на небе зажглась, а затем рухнула вниз. Демоница задрала голову с костяным гребнем и плюнула.
Глубоко в лесу что-то прервало размышления древнего ирка. Он поднял длинный нос и сумел разглядеть между кронами деревьев, как ярко вспыхнула новая звезда, а потом понеслась по направлению к земле. Увидев это, Тапио Халтия облизал зубы и осклабился — скорее хищно, нежели радостно.
На юго-востоке Аэскепилес внезапно очнулся от неглубокого, полного злобных дум сна. Он лежал на полу монастыря на краю поля Ареса, в окружении дружинников герцога Фракейского. Они громко храпели, пердели и шуршали, переворачиваясь с боку на бок, но он проснулся не от этого. На небосводе, высоко над его головой, мерцали звезды, их свет просачивался сквозь верхний ряд окон монастыря. Магистр императора видел, как одна из них разгоралась все ярче и ярче, пока не превратилась в маленькое солнце. Она сияла настолько ослепительно, что витражные стекла часовни заиграли, отбросив едва заметные дрожащие тени на пол и на спящих солдат. Затем звезда начала падать.
— Изыди! — сплюнул Аэскепилес. Бок болел невыносимо.
Какой-то волшебник только что сорвал с небосвода звезду, бросив вызов остальным. Это было столь же очевидно, как если бы он лично ударил перчаткой по лицу каждого, кто обладает силой.
Магистр лежал, закутавшись в одеяла, и пытался представить, насколько могущественным и сильным должен быть колдун, чтобы сорвать звезду с неба.
Затем в часовню вошел гонец и позвал герцога.
— Вардариоты! — спешно прошептал он. — Они надвигаются!
Герцог недовольно заворчал, как поступил бы на его месте любой другой пятидесятилетний мужчина, разбуженный раньше времени. Он дернул себя за бороду и надолго задумался.
— Пусть сэр Димитрий вернется со своими войсками ко мне, — приказал Андроник.
Стратег Димитрий вырос у самой границы Мореи и командовал большей частью тяжеловооруженной кавалерии. С менее чем половиной своих воинов он отправился под стены города следить за вардариотами с расстояния в десять миль.
Герцог поднялся.
— Оденьте меня, — приказал он своим оруженосцам.
Последний из перебежчиков — главный камергер — сел и проговорил:
— Наверняка они просто направляются к вашему превосходительству. Им уже год как не платили.
Андроник помотал головой:
— Я не могу рисковать. Вардариоты — превосходные воины и представляют собой серьезную угрозу, особенно если застигнут нас врасплох, поэтому нам лучше подготовиться. Они могут проделать ложный маневр, а затем пересечь город, пока мы будем объезжать его снаружи. От одной мысли наткнуться за воротами на пятьсот дисциплинированных истриканцев, вооруженных составными луками с роговыми насадками, меня бросает в дрожь, клянусь Христом Вседержителем!
— Мы справимся с ними, — заявил разбуженный разговором сын герцога.
— Справиться-то справимся, — хмуро заметил Андроник, — да лучше не надо. Если мы продемонстрируем им сплоченную и готовую сражаться армию...
— Конечно, милорд, но... — донесся из темноты голос Аэскепилеса, — что насчет альбанского наемника? Разве он уже не среди холмов?
— Слишком далеко, чтобы хоть как-то повлиять на ход событий сегодня или даже завтра. Да и недостаточно у него сил. Мой источник во дворце утверждает, что он разбил лагерь и выторговывает более выгодные условия.
— Трус, — расхохотался деспот.
Герцог грел руки о кружку горячего вина, которую ему подал слуга.
— Давайте разбираться с проблемами по одной за раз и заставим девицу принять наши условия.
— О да, отлично придумано, мой император. — Голос главного камергера прозвучал одновременно раболепно и очень устало.
— Не называй меня так, — огрызнулся герцог.
К югу от Харндона приор ордена Святого Фомы медленно потягивал вино на балконе. Внизу, на расстоянии в пятьсот футов, раскинулись плодородные долины Джарсея. Его взгляд скользнул по сидящему напротив священнику — мужчине средних лет, на лице которого одновременно читались непреклонность и раскаяние, а еще злость — на самого себя и на весь мир.
— Что же мне с вами делать, сэр? — задумчиво протянул приор.
Вот уже целые сутки он не снимал доспехи в знак покаяния, поэтому каждый сустав в его теле изнывал от боли. К тому же прошлой ночью старый рыцарь так и не смог заснуть: его мучила бессонница. Скорее всего, из-за возраста или потому, что голова была забита разными мыслями. Как у любого грешного священника.
— Отправить куда-то, полагаю, — с горечью заметил собеседник. — Где я смогу догнивать.
Вот уже почти сорок лет приор Уишарт был рыцарем и человеком веры. Он прекрасно знал об удивительной способности людей к самовосстановлению и постоянном стремлении к самоуничтожению. Все, что приор ведал об этом человеке, было открыто ему во время исповеди, нарушить тайну которой он не имел права. Откинувшись на спинку стула, сэр Марк пригубил вино.
— Вы не можете остаться в Харндоне, поскольку это лишь усилит искушение и доведет до греха.
— Знаю, — печально согласился сорокалетний святой отец. Несмотря на грубые черты лица, он был не лишен привлекательности. Его темно-русые волосы, коротко стриженные для удобства, выбивались из-под шлема. — Я не хотел причинить вред.
— Но причинили. Вы достаточно опытны, чтобы предвидеть последствия. Вы один из лучших моих рыцарей и отличный философ, но я не могу оставить вас здесь. Другие равняются на вас, но что будет, если вся эта история станет достоянием общественности?
Священник выпрямился:
— Такого никогда не случится.
— Разве от этого ваш проступок менее греховен?
— Я не глупец, спасибо, приор, — сказал святой отец, пристально посмотрев на сэра Марка.
— Правда? Неужели, сидя сейчас здесь, вы на самом деле утверждаете, что не являетесь глупцом?
Собеседник отшатнулся, будто его ударили.
— Я мог бы попросить освободить меня от клятв, тогда вы бы избавились от меня раз и навсегда, — предложил он.
Впервые в его голосе прозвучало больше раскаяния, нежели непокорности.
— Вы хотите, чтобы вас освободили от клятв, отец Арно? — подался вперед приор.
Большинство рыцарей ордена Святого Фомы были простыми братьями: некоторые, например донатисты, — келейными, поклявшимися проявлять лишь покорность и повиновение; другие — религиозными, давшими обеты нестяжания, целомудрия и послушания. Еще встречались братья по оружию, которые посвятили жизнь молитвам и служению при лазаретах. И лишь немногие становились священниками.
От сражавшихся монахов орден требовал в основном беспрекословного подчинения, другое дело священники — от них ожидали значительно большего.
Отец Арно поднял голову. По его щекам текли слезы.
— Нет, этого я не хочу. Не могу даже представить.
Какое-то время приор теребил бороду, затем его взгляд скользнул по стопке пергаментов и свитков, лежавших под левой рукой. Отрада жизни и вечное проклятье — бумажная волокита. По правде говоря, Арно был одним из лучших братьев на поле брани и в совете, но он совершил ужасную ошибку. Уишарт не хотел наказывать его. Самое большее — пару раз хорошенько стукнуть за то, что его угораздило по уши влюбиться.
Сэру Марку бросилась в глаза черная печать с тремя золотыми переплетенными восьмерками, очень дорогая и притягивающая взгляд. Он сломал ее большим пальцем и пробежал письмо глазами, не скрывая удовольствия. Однажды даже громко засмеялся.
Закончив чтение, приор ударил свернутым свитком о стол, и хлопок напомнил щелчок арбалетной тетивы.
— Отправлю вас к Красному Рыцарю на место капеллана, — заявил он.
— К тому заносчивому мальчишке? Безбожному наемнику? — Священник откинулся назад, помолчал, затем, глубоко вздохнув, добавил: — Но... ведь это никакое не наказание. Любой рыцарь пожелал бы служить... Только бы его простили!
Приор Уишарт подлил себе вина.
— Задумайтесь о собственных недостатках, когда будете наставлять Красного Рыцаря на путь истинный, Арно. Гордыня и высокомерие. Самоуверенность. И помните о том, что его войско состоит из мужчин и женщин, которые, как и все остальные, нуждаются в пище духовной.
Священник опустился на колени и поцеловал руку приора.
— Я отправлюсь туда всем сердцем моим. Приведу его в орден и нацелю на благочестивые деяния.
Склонившись над святым отцом, Уишарт саркастически улыбнулся:
— Он уже совершает благочестивые деяния, Арно, проклиная Бога. Как ты грешил, восхваляя Бога.
Отец Арно вскинул руку, будто защищаясь от удара.
Когда священник ушел, приор посмотрел с балкона. Недалеко от стен его кельи на полях стояли стога второго кошения — зимний фураж для его боевых коней, нового поколения строевых лошадей, которые смогут противостоять самым крупным существам из земель Диких. Дальше в серебряном лунном свете колосилась пшеница — темные квадраты, огороженные живыми изгородями и заборами, тянущиеся до самого горизонта. Джарсей — самое богатое из графств с лучшими сельскохозяйственными угодьями в Новой Земле.
На севере звезда сверкнула серебристо-белым и внезапно сорвалась вниз.
Он видел вспышку и наблюдал за падением звезды. А еще ощутил чужую силу.
Сэр Марк пригубил вино.
Недавнее перевоплощение Шипа мало волновало его. Более насущной проблемой было то, что первый воин короля отправился с армией в Джарсей собирать подати, а вместо этого собирал только трупы. Теперь приор Уишарт пытался решить, что ему следует предпринять, если война затронет сельскохозяйственные угодья ордена.
Но даже это меркло по сравнению с вероятностью того, что король позволит капталю назначить своего кузена епископом Лорики.
— Довольно для каждого дня своей заботы, — тихо произнес приор в темноту ночи.
