ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ ХАРНДОН — РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ДВОР - Разящий клинок - Майлз Кэмерон - RutLib.com

Назад: ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ЛИВИАПОЛИС — ПРИНЦЕССА

Дальше: ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ ЛИВИАПОЛИС — НАЕМНЫЙ УБИЙЦА И КРОНМИР

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ХАРНДОН — РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ДВОР

Королева ценила Рождество прежде всего на свете и украсила большой зал дворца так же, как мать украшала ее детский, — плющом и омелой. Она посетила ювелиров, портных и погрузилась в хлопоты, чтобы отвлечься от мрачных мыслей.

— Ребенка загубите, — сказала Диота. — Вы не имеете права скрывать малыша от короля.

Королева повела плечами.

— А по-моему, я сама себе госпожа, — парировала она с малой толикой былой запальчивости, но на самом деле ежедневная тошнота и вздутие живота лишили ее интереса к пикировкам с няней. И в ней обозначилась резкость — сильнее прежнего. Она встречала Рождество в тоскливом гневе и возмутилась этим злокозненным вторжением в свою жизнь.

— Он тоже имеет отношение к ребенку, — заметила Диота. — А в здешних коридорах ежедневно произносится столько гнусной лжи, что вам, по-моему, лучше сказать ему, что он скоро станет отцом.

— Сначала мне нужно кое-что выяснить, — ответила Дезидерата.

— Смотрите, как бы и королю не понадобилось, — буркнула Диота.

— Няня! Ты... что?.. — задохнулась та.

Диота поспешно ее обняла.

— Я не сомневаюсь в отцовстве, если вы об этом, и только советую — скажите ему.

И вот за несколько дней до Рождества, когда они разделили круговую чашу и он поцеловал ее под омелами, она подвела его к их ложу — настоящему уютному замку из гобеленов и грелок.

Король быстро выполнил привычные действия, а она рассмеялась ему в бороду, охладила его жажду финала и, наконец, положила его руку себе на живот.

— Прислушайся, милый. Там что-то шевелится.

— Обед? — хохотнул он утробно.

— Ребенок, — сказала она.

Рука напряглась.

— Ты... уверена?

Она рассмеялась.

— Такое и доярка поймет, а я знаю чуть больше. Это мальчик. Он родится в июне.

Король молча сопел в темноте.

— Милый, скажи хоть что-нибудь.

— Я не способен зачать ребенка, — ответил он мрачно и откатился от нее.

Она придержала его за бедро.

— Да можешь! И зачал.

— Я не дурак, мадам, — отрезал он.

— Милорд, двор отсутствует. Я не ложилась ни с кем, кроме вас.

— Ой ли? — спросил он.

— Ты мне не веришь? — Ей показалось, что основы ее бытия и любви тают, как воск.

Он сел.

— Нам не следует это обсуждать. Не сейчас, — проговорил он осторожно.

Она уселась рядом. Нащупала свечу и вполне сознательно изогнулась так, что провела по нему грудями. Она зажгла свечу и поставила в маленький подсвечник, чтобы видеть его глаза.

Он был похож на раненого зверя.

На глаза навернулись слезы, но она переборола себя, подумав, что у нее есть всего один шанс убедить его в том, что у них будет дитя, — потом он отгородится и станет суровым, неприкосновенным королем.

— Милый, посмотри на мое пузико. Это я. Я никогда не легла бы с другим — и не понесла, если бы не захотела. — Она придвинулась ближе. — Подумай, кто я такая. Что я такое.

— Но я не способен к зачатию. Я проклят! — Последнее слово сопровождалось всхлипом.

Она положила руку ему на грудь, и он не возразил.

— Любимый, во мне есть сила. Такой меня создал Бог. И я думаю... мне удалось преодолеть твое проклятие. — Она улыбнулась. — С Божьей и послушницы помощью.

— Только не мое проклятье! — простонал он.

— А чье же тогда?

Он помотал головой и отвел взгляд.

— Муж мой, когда belle soeur приложила к нам волю... и сделала нас одним целым... — Она помедлила, вспоминая тот миг и пытаясь вновь ощутить тогдашнюю радость. Облегчение. Она поцеловала его. — Она разрушила — или пошатнула — чары. Я это чувствую.

Король положил голову ей на грудь.

— Хоть бы ты оказалась права, — проговорил он.

Он заснул, а она осталась лежать без сна, гладя его по груди и разыскивая рваные края проклятия, но разрыв произошел слишком давно, и ей удавалось нашарить лишь кромку раны, которую проклятие оставило в мире.

Потом он проснулся, и они занялись любовью.

А когда она проснулась подле него, Рождество стало на день ближе, и ей подумалось, что все, быть может, поправимо.

В сотне комнат от них сэр де Рохан уложил на кровать леди Эммоту, и та вздохнула.

— Это грех, — сказала она и оттолкнула его. — Разве нельзя обойтись поцелуями?

— Какой же тут грех, если влюбленные суть единая душа? — Он провел языком по ее полуобнаженной груди, а она вцепилась в его плечи, которые бугрились мускулами — тогда он тоже скользнул в постель и устроился рядом: теплый, надежный, благоухающий корицей и гвоздикой.

Она поцеловала его и вдохнула аромат. И не помешала распустить руки.

Это было прекрасно — а потом перестало.

Он раздвинул ей ноги коленом, и это уже показалось лишним. Она оттолкнула его — с силой.

— Растопырься, шкура, — сказал он. — Тебе же хочется.

Толчком он уложил ее навзничь. Она укусила его, он — ударил.

Она попыталась дать отпор.

Потом закричала.

Он рассмеялся:

— А ты думала, зачем ты здесь?

Она отвернулась, чтобы выплакаться в подушку, хранившую его запах, и он отвесил ей шлепка. Тогда она натянула на себя простыни, и он их сорвал.

— Я с тобой еще не закончил, крошка.

— Ты! — выдавила она. — Ты... лживый...

— Трахнуть шлюху не преступление, — сказал он.

Она поперхнулась.

— Что госпожа, что служанка, — продолжил де Рохан. — Не волнуйся, моя маленькая путана. Когда двор узнает, что натворила твоя хозяйка, никто и не заметит, что ты угодила в опалу. Да и тело у тебя такое, что обречено удовлетворять мужчин.

Он заворковал над нею, вновь перейдя на любовную лексику. Ненадолго.

Н’ГАРА — МОГАН И БИЛЛ РЕДМИД

Лес замело снегом, и было кое-что еще — нечто, маячившее на самой границе восприятия Редмида, слишком проворное, чтобы увидеть, слишком мелкое или слишком тихое.

Моган бежала, оставляя ножищами огромные треугольные ямы в снегу. Олень несся легко, время от времени зависая над снежным покровом. Порой они останавливались, и Редмид, взявшись за амулет, рассматривал огонь в его глубине. Они следовали за искрой — на северо-восток.

Когда совсем стемнело, они пересекли цепочку следов, отчетливо видных в лунном свете, — следов человека с ручными санками. Редмид почесал в бороде.

— Это Нэд Тайлер, — сказал он. — Я узнаю его след.

Моган с сомнением покачала внушительной головой.

— Я плохо соображаю на таком холоде, человек. Этот другой чем-то важен?

— Понятия не имею, — признался Редмид, но, сверившись с амулетом, обнаружил, что следы Тайлера косо отходят от прямого пути к Тапио.

Они продолжили бег.

Когда нашли Тапио, Редмид определил по высоте стояния луны, что наступила полночь. Тело висело на дереве, нанизанное на сломанный сук, по стволу старого дуба стекала кровь.

— Господи Иисусе, — произнес Редмид.

— Вес-с-сьма вероятно, — прошептал Тапио, — я с-с-снова обязан тебе жизнью, человек.

Моган встряхнула головой.

— Что будем делать? — спросила она. — Силы мне подвластны, но как снять его с дерева?

— Ты сможешь его поднять? — отозвался Редмид. — Колдовством?

— Если сумею нагрузить мой вялый мозг, то да, — ответила Моган.

В конце концов Редмид влез на дерево и обрубил сук, пронзивший Сказочного Рыцаря, а красная кровь все струилась по старому стволу и не замерзала. Он уложил ирка — высокого, как человек, но легкого, как пушинка, — на круп огромного оленя, и зверь всхрапнул.

«Двоих не снесу. Извините».

Редмид снял с седла и надел снегоступы. Он уже затосковал по исходившему от животины теплу.

— Благодарю вас-с-с обоих-х-х, — тихо прошипел Тапио.

Моган пригнула голову:

— Это был Шип?

Тапио Халтия рассмеялся, и что-то булькнуло у него в груди.

— Ес-с-сли вы хотите с-с-спасти мой никчемный ос-с-стов, то надо пош-ш-шевеливаться. Это был не Шип. Это была тень Эш-ш-ша.

Моган заворчала утробно и страшно, так что волоски на шее Редмида встали дыбом.

— Значит, прав был мой брат.

— Эш? — переспросил Билл.

Моган не ответила.

— Нам придется преодолеть двадцать миль до теплого и надежного убежища, а эта ночь полна ужасов даже для такой, как я, — вместо этого сказала она. — В путь.

Редмиду запомнился только холод и неимоверная усталость. Они шли, и они бежали — когда он перестал чувствовать под собой ноги, то побежал; он мчался, пока они не заболели, и тогда снова пошел. Деревья потрескивали на морозе, который обрушился, как герметические чары, и накрыл леса — удушающий и всепоглощающий.

Когда восток заалел, Редмид настолько вымотался, что ему хотелось лечь и уснуть, но он понимал, чем это кончится.

Первой сникла Моган, великий Страж. Она зашаталась, как пьяная, размахивая конечностями и похрюкивая.

Тапио, который за много миль не издал ни звука, вскинул голову.

— Человек! — прошипел он. — Ей нужен огонь, инач-ч-че она умрет. Внезапно — и сразу.

Редмид умел развести костер. И опасность, похоже, воспламенила его самого: он собрал хворост со всей скоростью, на какую были способны ноги; и березу нашел — рухнувшую, мертвую и еще не занесенную снегом; и снял рукавицы, повесил их на шею и принялся сдирать кору, обмораживая руки. Он содрал ее целую гору и подсунул под собранные сучья возле двух погибших елей, лежавших на краю поляны.

Моган причитала, оставаясь неподвижной.

«Давай, Билл Редмид. Судьба мира. Говори это с улыбкой. Огниво — вот оно. Жженка есть — отлично». Он положил кусочек черной жженки на бересту и чиркнул по кремню. Посыпались искры.

Жженка занялась. Он подумал о Бесс, о той самой ночи во влажном лесу; подул на искры и горящие угольки, затем вдавил их в сухие очески. Было холодно, но они вспыхнули моментально.

Он зашвырнул горящий ком в гущу березовой коры.

Повалил едкий дым...

Какой-то миг Редмид думал, что топливо не загорится.

А затем березовая смола оттаяла достаточно, чтобы заняться, и жар со светом вырвались в мир — единственная магия, которой Билл Редмид владел, разве что еще немного понимал в луках. Пламя взвилось и лизнуло остальную кору.

«Молодец, командир», — сказал олень, хоть и прянул в сторону. Ничто в землях Диких не жаловало огня.

Две мертвые ели занялись от хвороста и коры, костер запылал вовсю.

В конце концов Редмиду пришлось взять Моган за руку и подвести к огню. Она еле двигалась.

Но через считаные минуты вновь стала прежней.

— Постарайся поджарить Тапио с обоих боков, — сказала она.

Олень повернулся и подставил огню другой бок. Моган встряхнула головой.

— Еще раз. Благодарю тебя, дружок. Ты ценный союзник. Я оплошала. Это мне надо было разжечь костер, а я... — Она еще раз встряхнулась. — Ты знаешь, что я боюсь огня? Даже не помню, когда стояла к нему так близко, беззащитная.

Костер она, однако, потушила.

И они устремились в холодное утро по направлению к Владению.

Поздним утром они вступили в туннель, и Редмид чуть не задохнулся от жара. Но услужливые руки сняли повелителя с оленя, унесли прочь, а Тамсин запечатлела на щеке Редмида сердечный поцелуй, который жег его волшебным огнем, пока Редмид не воссоединился с возлюбленной на пороге их хижины.

Она заключила его в объятия.

— Счастливого Рождества, — сказала она.

ТИКОНДАГА — ГАУЗ, АМИЦИЯ И СЭР ДЖОН

Тракт, тянувшийся вдоль озера, был очередной военной дорогой, построенной имперскими легионами из доброго камня с добрым гравиевым покрытием. Даже по снегу фургоны катили преотлично, пока не достигли Бреши — трехмильного отрезка, на котором низкие меловые скалы обрушились в озеро и повредили дорожное полотно, из-за чего приходилось делать большой крюк с заездом в земли Диких. На продвижение по тропкам и ухабистым грунтовкам общей длиной в три мили ушло два дня; затем отряд разбил лагерь на краю замерзшего болота, которое тем не менее казалось подвижным, и не заснул никто, начиная от последнего оруженосца и заканчивая самим сэром Джоном.

Несмотря на зимнюю пору, лес жил. Приближенные сэра Джона добыли оленя и подмороженного боглина, а за бобровым болотом видели хейстеноха — чудовищного панцирного оленя, и не было лучника, который не взялся за арбалет.

Припадая к земле, колонну преследовало что-то быстрое и черное, и на четвертую ночь они, несмотря на факелы, костры и удвоенные караулы, потеряли коня. В холодном свете морозного утра они увидели ужасные раны животного и поняли, что черная тварь огромна и очень голодна. И вдобавок умеет летать. Конь успел лягнуть, и на снегу чернели длинные перья.

На пятый вечер авангард наткнулся на пару рхуков, которые переходили через замерзший ручей. Великанам пришлось ступать осторожно, и разведчики принялись нашпиговывать их арбалетными стрелами.

Подоспел остальной отряд; солдаты столпились на каменистом берегу и выпустили град стрел. Люди были возбуждены — воодушевились, ожили; у них сверкали глаза, когда они заряжали и стреляли, заряжали и стреляли, а тяжеловооруженные всадники ждали неизбежного момента, когда гиганты бросятся на мучителей. Однако двадцать тяжелых арбалетов быстро покончили с монстрами. Самый крупный рухнул последним, ревя от ярости, но в прощальной гримасе, которая исказила его широкие черты, сквозило недоумение старого пса, столкнувшегося с неведомой штуковиной.

Люди стихли.

Сестра Амиция подъехала к колонне, посмотрела на ручей с мертвыми тварями и перевела взгляд на сэра Джона.

— Им пришлось умереть, — встал он в позу.

Амиция заглянула ему в глаза, и он вздрогнул.

— Окажись они среди нас...— уже оправдывался он.

Она заправила под капюшон выбившуюся прядь.

— Сэр Джон, я не собираюсь с вами спорить по военным вопросам. — Уже спокойнее она продолжила: — Но рхуки послушны, как дети, и отослать их своей дорогой мне было бы не труднее, чем вам — убить. Их околдовали. Я это чувствую. — Она покачала головой. — Это преступление. Злодейство — превратить их в орудия, и убивать их — тоже злодейство.

Стоявшие вокруг солдаты растерялись и повели себя так, как и бывает с растерянными мужчинами. Кто-то озлился, другие отвернулись.

— Послушайте, сестра, — увещевал сэр Джон. — Я понимаю, что Дикие не простые враги. Но останавливаться для переговоров с ними нам тоже нельзя.

— Мужчины вечно торопятся, — ответила она. — И убивают то, чего не понимают.

На следующий день Амиция выступила с проповедью. Многим солдатам было, мягко говоря, странно принимать причастие от женщины, но путешествовать в землях Диких посреди зимы — не менее необычно, а сэр Джон не колеблясь встал на колени и принял освященный хлеб. Ее службу почтили вниманием.

Над горами за озером всплыл багровый шар солнца, и отряд тронулся в путь.

В час, когда в Лиссен Карак полагалось бить в колокола, колонна вкатилась в самую гущу снегопада.

Амиция надела второй капюшон, и ехавший позади сэр Джон натянул поводья.

— До Тикондаги меньше дня пути, — сказал он. — Вы можете предсказать погоду?

Амиция подобралась.

— Попробую.

Она настроилась... и ахнула.

— В лесу... что-то злое. — Она помолчала. — Храни нас Дева — оно и впереди, и вокруг...

Сэр Джон ослабил в ножнах меч.

— Насколько близко?

— Дайте мне помолиться, — попросила она.

— К бою! — вскричал сэр Джон.

Разговоры смолкли. Подводы остановились. Этруски вскочили на них, развязали толстые веревки и установили деревянные щиты, и четыре их подводы мгновенно превратились в маленькие крепости, набитые арбалетчиками. Зазвенела сбруя коней, стрелки взяли оружие на изготовку.

— Оно севернее, движется... — Она помедлила. — Движется на запад. Я спряталась. Сэр Джон, это... Там уже завязался бой. Поспешите.

— Что за бой? — спросил он.

— Людей атакуют, — ответила Амиция. — Едем!

Она пустила лошадь вперед.

— Проклятье! — выругался сэр Джон. — Прикрывайте ее!

Амиция мчалась прочь. Она скрылась за мягкой снежной пеленой, и авангард отряда галопом устремился за ней.

— Вижу! — крикнул далеко позади воин из основной колонны.

— Мать-перемать, — высказался сэр Джон.

Он услышал, как защелкали арбалеты. Сзади.

Он отвечал за колонну, но belle soeur была его другом.

— За мной! — взревел он и галопом пустил коня вслед за безумной монахиней и ее иноходцем в снегопад, который с каждой секундой усиливался.

Всадники мчались во весь опор сквозь слепящий снег, стараясь вставить замерзшие пальцы в стальные латные рукавицы и не опуская забрал. Это была верная гибель.

Сэр Джон услышал крик Амиции. Затем она совершенно отчетливо произнесла: «Fiat lux!»

От вспышки он чуть не вылетел из седла. Позади него рухнули конный рыцарь и его лошадь. Он словно угодил в середку солнца.

Что-то ударило его по голове, и тьма лизнула лицо — он ощутил ожог, а рабочая рука пришла в движение. Он отбился мечом — тварь взвыла, конь встал на дыбы, а сэр Джон изловчился опустить забрало, ударив подбородком по нагрудной пластине, как только крылатая тьма спикировала вновь.

Он рубанул по ней, гадая, с чем же, черт побери, сцепился.

— Тролли! — заорал какой-то рыцарь.

Сэр Джон успел подумать, что, с кем бы он ни боролся, это никак не тролль.

Атакованный в третий раз, он пришпорил своего скакуна — тот рванулся вперед и очутился за сестрой Амицией, от рук которой расходилось сияние. Когда он ворвался в круг света, черная тварь отлепилась от головы и пропала, а сэр Джон боковым, усеченным из-за забрала зрением засек крыло с шипастыми черными перьями.

На дороге же действительно были два тролля, нависшие над красной лужей, и он ударил огромным двуручным мечом, так что тот раскололся — но то же самое случилось и с рукой ближайшего тролля. Тварь взревела, разинув бездонную лиловую пасть, которая осветилась колдовским светом Амиции.

Удар кулаком вышиб сэра Джона из седла, и он тяжело грянулся оземь. Спас его только снег, но даже при футовом слое оного удар о камень был силен, и спину пронзила боль, а голова так крепко приложилась к выпирающему булыжнику, что на шлеме образовалась вмятина.

Он понятия не имел, как долго провалялся без чувств, и с трудом шевельнулся. Спина взвыла. Подняться он не смог, и ему пришлось перекатиться на живот, встать на колени, и с каждым ударом сердца он сознавал, что до троллей рукой подать. Люди кричали, а у него шла носом кровь.

И снова волна ослепительного золотистого света. Ближайший тролль развернулся и ответил выбросом лилово-зеленоватого тумана. Там, где два колдовства сошлись, рассыпались искры, как от удара молота по наковальне, и зазмеился разряд, похожий на молнию, за тем исключением, что он длился и длился. Сэр Джон, имевший немалый опыт по части боли, подобрал под себя левую ногу, оттолкнулся и выпрямился. Внизу, на насыпи, от боли и паники пронзительно ржал его конь.

Боевой топор был приторочен к седлу, и сэр Джон усомнился, что доберется до него по сугробам. Он выхватил увесистый кинжал и бросился к троллю, не прекращая бранить себя за дурость. Тот, которого он ранил, лежал на дороге ничком. Сэр Джон улыбнулся, невзирая на боль.

Второй был полностью занят размытым золотистым пятном, и шум, который производили оба, напоминал грызню сотни осатаневших псов. Сэр Джон не разобрал, кто его новый союзник, но упрямо заковылял вперед. Он повернулся всем корпусом, чтобы взглянуть на север — нет ли третьего, и тут с неба обрушился черный комок.

Теперь сэр Джон подготовился лучше. Мелькнул кинжал, и на землю посыпались перья, а режущий ухо крик пробился даже сквозь грохот сражения тролля и его противника.

Спикировала огромная черная птицеподобная тварь с распростертыми крыльями, а из снега навстречу ей вылетел столб жидкого золота, который поразил ее в черную грудь. Существо... взорвалось.

Сэра Джона сбило с ног. На сей раз он не лишился чувств и остался в сознании, когда битва вихрем пронеслась над ним. Тролль топнул рядом с его головой, и подгоняемый отчаянием сэр Джон, перекатившись и держа кинжал обеими руками, погрузил лезвие в ляжку чудовища. Взвизгнула сталь...

У сэра Джона сломалась нога; он почувствовал это и увидел, как выпятился доспех, когда ступня тролля достала его, но кинжала не выпустил. Клинок засел прочно, как скальный крюк, и сэр Джон упал, обеими руками сжав рукоять.

Тролль повалился на него, ударил в грудь плечом, смял нагрудную пластину и переломал ребра в каскаде чистой, беспримесной боли.

Но он узрел конец тролля с почти потусторонней ясностью. Он не отключился — в такой милости ему было отказано — и вместо этого едва ли не сверхъестественным образом проникся картиной того, как тролль рухнул в снег и жар его тела породил облако пара, а на его месте внезапно возник золотой медведь с дубиной или, возможно, боевым молотом, которым и принялся бить так быстро, что движения слились и размылись, и с такой силой, что летели осколки, как будто каменщик обтесывал мрамор.

Раздался резкий хруст, и тролль с истошным воплем превратился в песок и камень.

Огромный медведь навис над сэром Джоном.

— Не ожидал, — произнес он. — Похоже, ты меня спас.

А может быть, сэру Джону просто почудилось, будто медведь это сказал. Он ждал смерти.

Тот вновь занес молот.

Колонна достигла места побоища — добралась до трех мертвых рыцарей, тяжело раненного сэра Антона и остальных, разорванных в клочья, и трех мокрых песочных проплешин и ошметков, которые выглядели как десятки тысяч черных перьев.

Сестра Амиция стояла над сэром Джоном, который заново обрел дар речи. Она затопила его целительной силой, и он остался жив. Услужливые руки занесли его на подводу. Он был холодный — простыл насквозь. Понадобилось время, чтобы вынуть его из-под мертвого камня, который недавно был живым троллем.

— Мы спасли медведей, — сказал сэр Джон. — Господи Иисусе, сестра... вы рискнули нами всеми, чтобы спасти каких-то поганых медведей!

— Когда-нибудь, может статься, и они вас спасут, — парировала она резко, как никогда. — А сейчас лежите спокойно.

— Что это была за тварь с перьями? — спросил он.

Она помолчала, потом ответила:

— Баргест. Я думала, что их не существует.

Люди еще не оправились от потрясения. Колонну атаковала волна боглинов, и с нею справились, но такое нападение и его странные последствия — десяток золотистых медведей, затрусивших с флангов, и мольбы Амиции к арбалетчикам не стрелять — обескуражили бойцов, а некоторых рвало над останками убитых троллями рыцарей.

Амиция заставила их идти, ибо не знала, что еще делать: сэр Джон был так плох, что она побоялась его будить, а слишком молодые рыцари не могли бы принять командование — джарсейцы, толком не нюхавшие севера.

И все без исключения доверились ей.

Поэтому она повела их дальше: после боя наступило опустошение, они продрогли и, если не останавливаться и не собирать валежник, могли спастись только едой и движением. Она приказала поесть, и ей подчинились, как будто повиновение монашкам входило в курс боевой подготовки. А когда они покончили с хлебом, ветчиной или что там у них было, она погнала колонну вперед, и люди пошли без особого ропота.

Их встретили кавалеристы — легковооруженные всадники, которых северяне прозвали «дыроколами» за длинные шпоры. Они были одеты в графские ливреи и держались всецело почтительно.

— Госпожа сказала, что караван попал в беду, — доложил офицер, поклонившись сестре Амиции. — Я сэр Эдмунд, сестра.

— Ваша госпожа была права. — Амиция чрезвычайно гордилась своим маленьким войском — гордилась тем, что оно сплотилось и не убило по ошибке ни одного золотистого медведя. — Но мы победили.

— Я и не ждал другого, — сказал сэр Эдмунд. — Черт побери! Это Джон Крейфорд? Он паршиво выглядит.

Амиция повела бровью.

— Я оказала ему всю возможную помощь.

— Что ж, я уверен, в замке мы сделаем больше. Позвольте принять командование? Вы же наверняка перепугались до смерти.

Амиция перебрала возможные ответы и остановилась на том, какой дала старая аббатиса.

— Вовсе нет. — Сказав так, она развернула коня и поехала прочь, оставив графского офицера сидеть посреди дороги.

Сэр Джон в очередной раз очнулся, когда его окружил камень — всюду арки, да пара вооруженных мужчин в зеленых с позолотой ливреях.

— Поаккуратнее там, — потребовала Амиция. — Если раны откроются...

— Не беспокойтесь, сестра! — отозвался один.

Тикондага была выстроена по образу и подобию Лиссен Карак: сплошь серый камень и красный кирпич, стены, поднимающиеся в небеса собором войны. Внутренний двор был вдвое больше монастырского, а казармы оснащены новыми дымоходами и освинцованными крышами.

Теперь, очутившись в надежной, величайшей на севере крепости, воины облегченно повалились на землю. Рыцари спешились, а их оруженосцы — включая оруженосцев погибших — забрали коней, а затем двор заполнился бойцами из замка, и там же появился граф Мурьен. Он раздавал приказы направо и налево и предлагал горячую похлебку из огромного бронзового котла, который сам же вместе с с еще одним рыцарем собственноручно приволок во двор.

— Эй, девка! Ну-ка, скидывай мокрое! — гаркнул он. Потом закивал в глумливой пародии на поклон: — О, да ты монашка! Коли так, отпей-ка этого и сними мокрую одежду. — Он наградил Амицию плотоядным взглядом. — Давненько, мать твою, я не встречал такой смазливой монашки. Ты тут одна такая или есть еще?

Он был огромен, с пепельными волосами и повадками, которые она мгновенно узнала. Красный Рыцарь мог презирать отца, но в нем определенно проявились те же надменные замашки.

— Сперва я присмотрю за караваном, — ответила она. — Милорд граф. Этот почтенный рыцарь — сэр Джон Крейфорд, и он привел караван сюда, чтобы содействовать меховой торговле.

Старого рыцаря понесли в замок, и Амиция проводила его взглядом. Граф недолго прошелся рядом с носилками, что-то сказал, и сэр Джон слабо буркнул в ответ.

— Это славный воин. Ему, должно быть, уже пятьдесят! Старик, как и я, отменный рыцарь! — ухмыльнулся граф. — Ты его?

Амиция рассмеялась.

Графу хватило такта сконфузиться.

— Нет хуже дурака, чем дурак старый. Значит, вы прибыли ради наших мехов?

— Если у нас получится, мы спасем Альбинкирк. Как торговый город. — Амиция попыталась подстроиться под его сумасбродную переменчивость, и это напомнило ей...

— А может быть, и нашу торговлю, — рассмеялся Мурьен. — Я соберу все деньги, какие смогу, но у нас нет обычной меховой десятины. Как только народ прослышал о стычках на юге, торговля переместилась на восток к этим гребаным, прошу прощения, морейцам.

— У вас нет мехов? — переспросил мессир Амато.

Мурьен ответил смехом.

— Этруски, мать их ети! Конечно, у меня есть меха. Может, мы уберемся с мороза, прежде чем начнем торговаться, как мужик со шлюхой в холодную ночь? Прошу прощения, сестра, — добавил он с улыбкой. — Впрочем, хвала Спасителю, ты можешь в любое время принять у меня исповедь.

Амиция отзеркалила улыбку.

— Этого будет достаточно, ваша светлость, — сказала она.

Он скривил рот, признавая собственные изъяны, в манере, которую она знала так хорошо, что чуть не растаяла сердцем. Затем его лицо прояснилось, и он поклонился.

— Извините, сестра. Такой уж я негодяй!

Амиция позволила увлечь себя в здание и ощутила, что замок окружен неимоверной силой. Она замаскировалась, как могла, воспользовавшись знаниями, полученными во время осады от Красного Рыцаря и Гармодия; потупила глаза и подумала о мышах-соглядатаях.

«Это было ошибкой».

Две служанки проводили ее в большой зал и дальше — вверх по витой лестнице и по коридору, который поднялся, а потом спустился.

— У вас есть прислуга, ma soeur? — спросила одна.

— Нет, — ответила она.

— Я пришлю. Вот дорожная сумка с вашей лошади — что-то еще?

Амиция взглянула на узкую постель с чувством, близким к вожделению. В замке было холодно, но не так, как в эднакрэгских болотах. И ее ждала стопка шерстяных одеял.

— Больше ничего, благодарю. Это все, что у меня с собой, — улыбнулась она. — Я присоединилась к войску в последнюю минуту. Хозяюшка, я валюсь с ног. Можно мне прилечь?

Та кивнула.

— Госпожа Гауз вряд ли вас примет до окончания вечерни. Нынче канун Рождества.

Немолодая служанка помогла Амиции раздеться, хотя была старшей среди прислуги, а то и фрейлиной.

Как только с нее сняли промокшее исподнее, Амиции стало теплее, несмотря на холодный воздух. Две девушки-служанки принесли фланелевое платье до пола, приятного голубого цвета.

Младшая быстро присела в реверансе.

— Леди Гауз шлет вам это со своими комплиментами и передает, что духовные лица — большая редкость в наших стенах. Она надеется, что платье подойдет.

Шерсть была мягкой, очень тонкой и, как мускусом, насыщена потенциальной силой.

Амиция надела платье на голое тело, старшая укрыла ее одеялом, и она провалилась в сон.

Проснулась, раскрасневшись и тяжело дыша от эротического сновидения, какого еще в жизни не видывала. Это был исключительно обстоятельный сон. Она осталась лежать, восстанавливая дыхание.

Старая аббатиса научила ее делать из желания добродетель. Медитировать только в случае, когда медитация может помочь. Она представила своего рыцаря — все еще обнаженного в предательской памяти, а потому она одела его, и вооружила его, и поместила его коленопреклоненный образ в рождественский вертеп: стражем при одном из трех великих царей, пришедших поклониться новорожденному.

Действо пошло своим чередом: цари преподнесли дары и отступили, и он вышел с ними, и снег захрустел под его стальными саботонами, а она смотрела, как он садится на коня с присущим ему изяществом — с его неизменной, доводящей до исступления грацией. И она оглянулась на Деву, которая взяла дитя из яслей.

Она вздохнула, успокоилась, уравновесилась...

— Поднимайтесь, сестра! Пора на мессу!

Она умиротворенно потянулась и в эфире учуяла — восприняла — подлинный мускус с примесью чар. Платье было заколдовано.

«Пусть стыдится подумавший плохо об этом», — решила она и сняла его. Протянула служанке, которая была потрясена ее наготой и татуировками.

— Выстирай, — приказала Амиция. — От него воняет.

После мессы она последовала за ключницей — той самой пожилой женщиной, которая проводила ее в замок, — в большой зал и вверх по короткой лестнице.

Амиция ощутила присутствие Гауз еще на подступах к крепости, а потому была готова, когда ключница отворила дверь.

У женщины, сидевшей на высоком стуле из черного дерева, не было на коленях шитья, а голову она держала, как немногие, — высоко, глядя прямо перед собой.

— А, монахиня. Духовные лица — большая редкость для нас, дорогая сестра. Дозволено ли тебе говорить?

«Значит, вот она, его матушка, — подумала Амиция. — Она горит в эфире, как... как...»

— Я не давала обета молчания, — сказала она.

— Я в жизни не видела такой симпатичной монахини, — призналась Гауз. — Поосторожнее с моим мужем. Он не любит, когда ему говорят «нет». И ему нравится ломать, что под руку попадется. Людей тоже, — улыбнулась она.

Амицию бросило в жар.

— Миледи, — произнесла она тихо.

А что оставалось сказать на такое чудесное вступление?

— Ты девственница, милая? — спросила Гауз.

Амиция вовремя сообразила, что втянута в бой, который ничем не хуже того, что состоялся в снегах.

— Это грубый вопрос, миледи.

— О да, я груба. Не морочь мне голову, сестра. Ты прячешь свои силы, но я их чувствую — Господи Иисусе, да ты и луну зажжешь своим световым мечом. Ты чародейка, и весьма сильная. Зачем ты здесь?

Амиция с достоинством, чопорно сделала реверанс.

— Миледи, я здесь, чтобы помочь сэру Джону сопровождать караван. Вы, очевидно, заметили, что я немного знакома с герметизмом.

Гауз сверлила ее взглядом.

Амиция воспротивилась молчаливому приглашению продолжать.

— Ты из монастыря Софии? М-м? — спросила Гауз.

Амиция поморщилась от собственной глупости. Вызвавшись идти, она вообразила, что ей ничто не грозит. Она решила, что взглянет на его родителей и уяснит истоки его богоборчества. Во всем разберется ради его же пользы.

В благочестивой самонадеянности она сочла, что будет здесь в безопасности и сохранит силу.

Гауз Мурьен облачалась в эфир не как в туман или плащ, она превращала его в пышный королевский наряд. Он был ее частью. Она жила в потенциальной силе.

Амиция почувствовала себя беззащитной.

— Я служу ордену Святого Фомы, — сказала она.

Гауз облизнула губы.

— В Лиссен Карак? — негромко спросила она.

Гауз была прекрасна. Амиция впервые видела такую красавицу. И ее инструменты оказались сложнее, чем воздух, тьма, огонь или свет.

— Да, — кивнула Амиция.

— Тогда ты, наверное, знакома с моим сыном? — снова осведомилась Гауз.

Она положила руку Амиции на плечо, и монахиня ощутила тепло. Она прогрелась до пупка, до кончиков пальцев.

Кольцо Амиции вспыхнуло. Гауз брызнула слюной, как разъяренная кошка, и отшатнулась, а Амиция восстановила власть над собственными телом и сознанием. И только после этого поняла, что Гауз подавляла ее. Искушала.

— Ведьма, — прошипела Гауз. — Это было не обязательно. — Она прищурилась. — Сказала бы: «Не твое дело» — и все.

В голове у Амиции царил кавардак. Кольцо спасло ее. Она сделала глубокий вдох, потом еще раз.

— Ты знаешь его! — улыбнулась Гауз. — О, иногда я задумываюсь: да существует ли Бог?

Амиция взяла себя в руки.

— Мадам, я выходила двух ваших сыновей, когда была послушницей. И оба они были джентльменами и славными рыцарями.

Ее голос был тверд, как скала, и она заготовила свою версию событий. Она закрепила ее в своем Дворце воспоминаний, а все остальное отправила в запертый ларчик, где держала Красного Рыцаря.

— Я гордая мать, поверила вымыслам, что Габриэль мертв. Что ты о нем знаешь? — спросила Гауз.

Амиция ответила:

— Мадам, он командовал крепостью, которую осаждали Дикие, а я была послушницей и служила в лечебнице. Дважды, когда его ранили, я применяла силы, чтобы его исцелить, и я же стояла рядом с вашим младшим сыном, сэром Гэвином, и видела его в бою. Он был ослепителен.

— Моя ключница говорит, что у тебя татуировки. Зачем они сестре великого ордена? — улыбнулась Гауз, как кошка при виде птички.

— Тогда у меня не было власти помешать другим навязать мне свою волю, — мягко ответила Амиция. — Теперь есть.

— Тебе приятно считать себя ровней мне, — сказала Гауз. — Я знаю, о чем ты грезила, — почти проворковала она. — Я наблюдала.

— Не понимаю, зачем бы мне быть вам ровней. Если вы видели, о чем я грезила, то знаете и о том, как я с этим разобралась. Я вам не враг, мадам, но, если вы снова сунетесь в мою голову, я могу расценить это как нападение.

Гауз снова облизнулась.

— Ты влюблена в моего сына. — Она положила руку на грудь. — Это меня чрезвычайно интересует, женщина. Говори!

Амиция повторила реверанс.

— Миледи, я сестра ордена Святого Фомы и помолвлена только с Христом. Вы можете сколько угодно навязывать мне свою волю — я сочту это истязанием и ничем другим. Я восхищаюсь вашим сыном как хорошим рыцарем и замечательным человеком.

— Клянусь леди Тар! — воскликнула Гауз. — Мой Габриэль — не хороший рыцарь и не замечательный человек! Все это вранье для крестьян. Я выковала из него бога!

«Зря я сюда приехала».

Атмосфера напиталась могуществом Гауз, и желание высказаться давило на Амицию, как тяжелая кольчуга. Но она устояла. «Вся власть у Бога. Христос, не оставь меня. Дева, пребудь со мной сейчас и в час моей смерти».

— Кто тебе дал это кольцо? — внезапно спросила Гауз.

Амиция открыла рот, ее воля сломалась от неожиданного вопроса, но голос, раздавшийся сзади, безжалостно ее оборвал:

— Отвяжись от девушки. Христос распятый — ты наседаешь на нее, как на горничную, которая украла серебряную ложку! Сестра, не обращай внимания на эту старую каргу — ей нравится мучить хорошеньких женщин, а ты тут как тут.

Граф остановился на пороге и прислонился к косяку.

Амиция, попавшая в капкан, ощутила подлинный страх. Она была как косуля, очутившаяся между двумя великанами.

— Она не горничная, а колдунья неимоверной силы; секретов у нее больше, чем у Ричарда Планжере, и я считаю, что она лжет. Я бы не впустила ее к себе, но теперь, когда впустил кто-то другой, хочу в ней разобраться. — Гауз стояла, уперев руки в бока. — Ты не монахиня.

Амиция задохнулась.

— Не вам осуждать мои дела, — отрезала она.

— Ты на груди посмотри! — посоветовал граф, хлопнув себя по высокому, до бедра, голенищу. — Христос всемогущий — дыши поглубже, милая!

Амиция стояла прямо, как равная графу и королевской сестре.

— Можно мне удалиться? — спросила она. — Если вы позволите, я предпочту быть с прислугой.

Она поднырнула под руку графа и спустилась в большой зал. Никто не сказал ей ни слова.

С помощью слуг она добралась до комнаты сэра Джона. Старый рыцарь лежал под балдахином с тяжелыми занавесями. Он бодрствовал, румянец на щеках восстановился, а оруженосец читал ему книгу о кавалерии. Юноша встал, но Амиция махнула, чтобы сел.

— Вы знакомы с Мурьенами? — спросила она.

— Я встретился с графом в сорок девятом или пятидесятом, — ответил сэр Джон. — После Чевина мы оказались на одной стороне и пару раз сыграли в кости. Это все. — Он приподнял голову. — Да вы, моя девонька, вся красная, как свекла!

— Меня допрашивала леди Гауз. А граф не прочь снять с меня кожуру и, вероятно, съесть. — Она рухнула в кресло. — Я никудышная монахиня. Мне хочется сжечь ее дотла. Я должна исповедаться в пятидесяти грехах.

— Что ж, здесь-то вы в безопасности, — сказал сэр Джон. — Я вряд ли покушусь на вашу невинность, даже если бы и хотел. Вы не против, если я сам исповедуюсь вам, а вы наложите на меня какую-нибудь легкую приятную епитимью? Джейми, поди принеси нам горячего винца.

— Благодарю, сэр Джон, — улыбнулась Амиция.

— Полно! — Он выдавил улыбку. — Вы спасли меня от чудовищ, а я спасу вас от графа.

Она почитала ему из Евангелий — у него было походное издание с простеньким шрифтом и без картинок. Через несколько минут Джейми вернулся с вином, сел у огня и принялся латать хозяйскую котту. Позднее Амиция закрепила всю лечебную ворожбу, к которой прибегла.

На пороге возник граф, одетый в зеленый бархат.

— Вот ты где, — сказал он и надвинулся. — Как поживает твой подопечный?

Сэр Джон сел.

— Достаточно хорошо, чтобы велеть вам отцепиться от монахини, пока я не встал и не врезал вам булавой.

— Наслышан о вашем крутом характере, сэр Джон! — рассмеялся граф. — Могу ли я выразить ей мое почтительное восхищение?

Сэр Джон посмотрел на монахиню и мотнул головой.

— По-моему, сестра ничуть не нуждается в подобных восторгах. Вы же понимаете, что она сыта ими по горло после того, как побывала в обществе наемников во время осады.

Граф снова ответил смехом.

— Проклятье, сэр Джон, она, должно быть, отбивалась от них, как от голодных волков. И применяла колдовство вовсю, да? — Он оскалился. — Сестра, я не порождение сатаны. И рук не распускаю, хотя, если вы передумаете...

Не получив ответа, он покачал головой.

— Вы-то покруче, — сказал он сэру Джону. — Насколько я понял, вы с кинжалом набросились на горного тролля и победили.

Сэр Джон рассмеялся, схватился за ребра и крякнул.

— Господи Иисусе, ваша светлость, можно сказать и так. И хотя это правда, верно и то, что злобная тварь об меня споткнулась!

Граф тоже хохотнул.

— Что ж, вам обоим найдется место за моим рождественским столом. А моя жена будет вести себя с вами поаккуратнее, сестра. — Он улыбнулся ей и перевел взгляд с лица на грудь, которая, как ей казалось, была похоронена под двумя шерстяными платьями. Однако бывают мужчины, способные...

Ужин подали им троим без каких-либо комментариев. Сестра Амиция отправилась в часовню, где помолилась со священником, который выглядел отрешенным. На постели она нашла чистую ночную рубашку из белой шерсти, надела ее, и ей снилось только, как она плавает в прозрачном озере под крупными, как ягоды омелы, звездами.

Рождественское утро в Тикондаге ознаменовалось снегопадом, который сменился ослепительным солнечным светом. Амиция пошла на мессу и провела все это время на коленях. Когда весь гарнизон с возлюбленными и женами покинул часовню и двинулся коридорами, Амиция обнаружила, что Гауз отлепилась от мужа и присоседилась к ней. Сэр Джон ковылял рядом, и она сочла, что сию секунду ей ничто не грозит. Мастер Амато находился поблизости и улыбался ей.

— Успокойся, девочка. — Женщина тронула ее за руку: знакомое чувство, кожа к коже, и Амиция вспыхнула. — Когда ты станешь старой и могущественной, тебе тоже не понравится, если какая-нибудь юная егоза проникнет в твое логово, сочась колдовством и благоухая силой. — Она выгнула бровь. — Тем более когда это любовница твоего сына.

Амиция выдержала ее взгляд.

— Я не собираюсь обзаводиться логовом, использую свою силу для добра и сделаю людей лучше и счастливее. И у меня нет любовников.

В этот миг эфир запульсировал. Кольцо вдруг резко нагрелось, и Амиция почувствовала, что ее собственный запас сил, к счастью, ненужный в тикондагской твердыне, внезапно и не на шутку истощился. Кто-то занялся целительной ворожбой — она это ощутила.

Гауз отступила на шаг и тронула свое ожерелье. Она торжествующе улыбнулась.

— Но вот же он, мой сын! Вы связаны!

Амиция вздохнула.

— Ваша светлость, я знаю вашего сына и уважаю его, но мы с ним сделали разный выбор. Мою любовь я отдам не кому-то одному, а всем.

— Людей вообще-то труднее любить, чем лошадей или кошек, — ответила Гауз. — Будет вам, мир. Вкусите с нами от нашего пира, мы будем петь гимны. — Она кивнула на сэра Джона. — И пациента своего захватите. Муж хочет узнать, взаправду ли он пошел с кинжалом на тролля. — Губы старшей женщины насмешливо искривились. — Мужчины! На свете столько всего интересного помимо войны. Тебе так не кажется?

ЛИВИАПОЛИС — КРАСНЫЙ РЫЦАРЬ

Дворцовая прислуга провела канун Рождества за очисткой главной площади от снега. Затем площадь посыпали опилками, а поверх раскатали соломенные настилы. На древнем ипподроме построили и заграждения, и шутовской замок, и четыре трибуны, а из подвалов, что под конюшнями, матросы достали парусину. Ткань местами прогнила, но в основном была целой и белой. В морозном безмолвии рождественского утра они расстелили ее на восстановленных дворах, а потом накрыли огромным овалом материи старый ипподром и его дощатые трибуны. Когда закружились снежинки, он был уже защищен, и дюжина адептов из университета укрепила сделанное герметическими заклинаниями и слоем мерцающего света.

Моргана Мортирмира отдали под непосредственное начало магистра грамматики, и это можно было считать косвенным признанием его успехов в учебе. Грамматик наблюдал, как рабочие натягивают в вышине полотняную крышу.

— Ты понимаешь принцип? — спросил он.

Мортирмир потянул себя за бородку, которую старался отрастить, и уставился на пустые трибуны. «Вопрос с подвохом?» Грамматик был из тех, кого не поймешь. Мортирмир в панике изучил вопрос под полудюжиной углов и выдавил:

— Да?

— Да? Или «наверное, да»? Отвечай честно, Мортирмир. — Грамматик спрятал руки в своей просторной мантии на меху.

Мортирмир плюнул на осторожность.

— Он ведь не один, этот принцип?

Грамматик скроил надменную мину и поднял бровь.

— Объясни.

— Заградительное заклинание типа «аспис», то есть «щит», относится к числу элементарных — тех, где потенциальные силы используются в почти сыром виде. Но перевод заклятья в ткань требует иного принципа — сродства, когда подобное притягивает подобное. Сама по себе парусина на время задержит дождь и снег, превратившись в губку, которая впитает и наши чары — ведь мы имеем то же намерение? И есть еще третий принцип, ибо парусина соткана из льна и раньше была живой, а потому намного больший интерес представляет гармония. — Морган умолк, удивленный последним словом. Но грамматик не перебил его, не разорвал в клочья, и он добавил: — Для того чтобы накрыть ипподром без парусины, понадобятся неимоверные усилия, и еще больше — для сохранения покрытия на протяжении дня. Но поскольку парусина дарует нам материальность, становится намного легче поместить заклятие в эфир.

— Неплохо, — улыбнулся грамматик. — Вот, глотни горячего вина. Совсем неплохо. Сколько ты усвоил заклинаний?

Мортирмир наморщил лоб.

— Четыре, — ответил он. — Огонь как средство атаки. Свет. У меня несколько вариантов со светом... — продолжил он, но потом покачал головой. — И все приемы из категории «аспис» или «щит».

— Поэтому ты и здесь, — сказал грамматик.

— Наговор для взлома, — добавил Мортирмир.

— То есть два приема из труднейших, но ни одного основополагающего, кроме огня, — кивнул грамматик. — Что, плохо с памятью?

Мортирмир с несчастным видом уставился себе под ноги.

— Я постоянно упражняюсь, но ничего не получается.

— Этот опыт приходит не сразу. Лично я до пятидесяти так толком и не проник во Дворец воспоминаний, не обрел понимания манипуляций и иллюзий. — Грамматик поднял взгляд на матросов. — Ты поймаешь, если кто-нибудь упадет?

Морган мысленно перебрал усвоенные приемы.

— М-м-м... да. Скорее всего.

Грамматик отпил из бутылки с горячим вином.

— А будешь ловить?

— Конечно! — ответил Мортирмир.

— Мой отец был моряк, — сказал грамматик. — Я его почти не знал. Старый священник увидел, как я, совсем еще малец, управляюсь с энергией, и отправил меня сюда. С тех пор я не уезжал. Мне нравится горячее вино. И магические огни. Зачем я это рассказываю?

Мортирмир принужденно улыбнулся.

— Ты справишься сам? — спросил грамматик.

— Пожалуй, — кивнул Мортирмир. — Мне потом на турнир, и я не хочу оказаться слабым.

— Турнир? — рассмеялся грамматик. — Ты имеешь в виду шутовство, когда скачешь, весь упрятанный в жестянки, пока не врежешься в другого? Нет, твое место здесь, а если истощишься, то будешь помнить, что израсходовал силы, служа императору. А турниры, они... — Грамматик покачал головой, и его благодушие улетучилось.

Он положил руку Мортирмиру на плечо.

— Откройся, — велел он. — Дай взглянуть на твою подготовку.

Мортирмир не любил, когда профессора вторгались в его сознание, но после того, как его силы проявились, они вели себя все навязчивее. И оставляли после себя эхо — порой очень мрачное.

Но такова была жизнь ученика. Он отворил Дворец воспоминаний и впустил грамматика, который вошел в обличии человека молодого, одетого в пурпур и золото.

Дворец воспоминаний Мортирмира представлял собой четыре колонны храма Афины и чуть неряшливое подобие школьной доски с серебряным мелком, который висел на красивом шелковом шнуре. Сесть было негде, а колонны на расстояние в несколько шагов окружал гладкий белый мрамор, за которым до самых границ эфира расстилалась безликая серая равнина.

Грамматик с презрением огляделся по сторонам.

— Христос распятый, юноша, и это вся твоя память?

Мортирмир пожал плечами.

В эфире от грамматика пахло вереском — приятный запах. И его присутствие было вполне материальным.

Он подошел к песочному столу, который Мортирмир мысленно создал по соседству с доской, и просмотрел записи. А также изучил его расчеты.

— Ага, — произнес он. — Вот это ближе к делу. Площадь поверхности ипподрома?

Мортирмир с энтузиазмом сказал:

— Я взял это из учебника геометрии.

Грамматик наградил его улыбкой.

— В таком случае, юный сэр, вы меня превзошли. Я всегда намереваюсь планировать, но в итоге действую наугад. — Он провел тонкой серебряной палочкой по строчкам самого заклинания, еще не заряженного. — Вижу две вещи, которые я сделал бы иначе, — сказал он. — Но ошибок как таковых не усматриваю. Так что разрешаю тебе продолжать.

— Мне, сэр?

Мортирмир приготовил заклинание в качестве упражнения и только потому, что ему так велели. Для зарядки он собирался обратиться к мастеру. Так всегда поступали студенты.

— Тебе. Нам машет адмирал. Пойдем взглянем, молодой человек.

Они вернулись в реальность, на ровный песчаный пол, и посмотрели вверх.

Мортирмир закрыл глаза и воззвал к своему рабочему месту. Четыре сломанные колонны торчали напоминанием о его неудачах, но он не последовал за этим образом. Он призвал силу — сделал лучшее, что теперь умел, и, наполненный ею, начал заряжать первый комплект своей дипломной работы.

— Ага, — проронил рядом грамматик.

— Посмотрите на это! — крикнул моряк.

Морган не стал отвлекаться и провел пальцами по второй части заклинания, после чего осторожно излил свою силу — парусина была хрупка, и он мог ее спалить.

Ткань впитала герметическую энергию, как краску. Золотистый солнечный свет разбежался от центра к краям, и каждый фрагмент чуть колыхнулся, наполняясь. Передний фронт заклинания, творимого юношей, обозначился искрящейся линией.

— Люблю эту часть, — крикнул моряк.

С соседней опоры рассмеялся его товарищ, и его смех разнесся неискренним эхом.

Первое заклинание Мортирмира разослало силовые линии по опорам и через дворы, а теперь его герметическая краска достигла их ворохом искр, и все сооружение засияло червонным золотом, как будто парусина загорелась.

— Асписы! — громко произнес Морган.

Все девять огромных отрезов материи застыли, красноватый свет полыхнул и погас. Внимательный наблюдатель еще заметил бы на стыках нитевидные силовые линии.

Магистр грамматики сказал:

— Замечательно, мастер Мортирмир. Не один, а сразу много щитов.

— Если один подведет, то остальные не дадут промокнуть, — отозвался тот.

— И каждая панель сама по себе, — продолжил грамматик. — Ты понимаешь, чем это чревато?

— Нет, маэстро, — покачал головой Мортирмир.

— Тебе ведь не приходилось строить крыши?

Магистр улыбался, и Морган ощутил настоящий триумф. Моряки аплодировали.

— Нет, маэстро. — Мортирмир поднял взгляд.

Магистр воздел посох и произнес:

— Щит.

Ничто не вспыхнуло, но что-то изменилось. Мортирмир мысленно провел языком по краям своего заклятия. Все было прочно.

— Стыки, мой юный школяр. Ты сделал панели цельными, но не объединил их. В щели набьется снег. Немного, и если честно, я сомневаюсь, что кто-нибудь это заметит. Ты хорошо потрудился. Ты понял все основные принципы, и твое грамматическое оформление превосходно. — Он слегка поклонился и с улыбкой добавил: — Ну так и учителя у тебя неплохие! Но крыша всегда монолитна.

Мортирмир вздохнул.

— Я чувствую себя дураком, — признался он.

— Это хорошо, — сказал магистр грамматики. — Мы все это чувствуем, чему-нибудь научившись. Я стараюсь так думать хотя бы раз в день. Теперь ступай на турнир. Я, может быть, даже вернусь и посмотрю. — Он выдержал паузу. — Тебе, мой мальчик, и правда следует поработать над памятью.

— Да, маэстро. — Мортирмир отвесил ему поклон, и магистр ответил тем же.

Он сошел с песка. Несколько матросов подошли пожать ему руку. Он был в восторге от их похвал.

Капитан поклонился ему.

— Если когда-нибудь, мастер, вы станете заклинателем стихий, я буду счастлив пригласить вас на мой корабль. — Он показал наверх: — Я видел, как вы установили полог. Великолепно. А в бурю хороший маг может проделать то же самое с парусами. Правильно снаряженный корабль выстоит в зимний шторм, если на борту будет маг, который удержит снасти.

Мортирмир не ждал таких панегириков. Он зарделся, потупил взор и пробормотал что-то невнятное насчет неуверенности в себе.

А когда пошел прочь, у него в ногах запутался собственный меч, чего не случалось уже несколько недель. Он споткнулся, огляделся и увидел десяток студентов университета в мантиях, которые стояли у главного входа и рукоплескали.

Антонио Болдески смеялся.

Мортирмир его не винил. Шагая по песку, он заставил себя улыбнуться, понимая, что если возмутится насмешками, которые вот-вот прозвучат, то только сделает хуже.

Танкреда, когда он приблизился, тронула его за плечо.

— Он улыбнулся! Пресвятая Богородица, Чума! Ты развеселил магистра грамматики!

Мортирмир покачал головой.

Болдески осклабился.

— И старого Донатеделло! Похоже, он любит тебя.

У Мортирмира закололо в руке там, где дотронулась Танкреда. Он вспыхнул.

— Куда ты собрался? — спросили другие.

— Я... участвую в рождественском турнире.

Болдески опять развеселился.

— Надеюсь, ты не забудешь нас, ничтожных людишек, которые помогли тебе вознестись!

Кронмир прочел послание, выведенное воском на лезвии косы, и поморщился. Шифр был старый, а написано плохо — воск мог увидеть каждый; гонец же — девчушка не старше семи — дожидалась его у гостиницы, в снегу, и неприятель мог запросто захватить ее вместе с донесением, а заодно и его самого. Этого не случилось, но Кронмир покачал головой, потрепал девочку по щеке и дал ей золотую монету.

— У тебя мама есть, девочка? — спросил он.

Она замотала головой. В этом жесте отразилось все ее будущее, какого Кронмир не пожелал бы врагу. Тем более в Рождество.

Он добавил еще один золотой бизант, монету ценную. А в сумке у него хранилось тридцать медных.

— Послушай, дитя, — сказал он. — За это золото тебя могут убить. Ты можешь уйти из города?

Она кивнула.

— А в Лонику пойдешь, если пошлю?

Она кивнула опять.

Он взял листок бумаги с Востока, по-особенному сложил и написал лимонным соком пару строк.

— Передай это тому же кузнецу, который прислал косу.

Он положил руку ей на голову — очень теплую, почти горячую. Ему доставило огромное удовольствие совершить в Рождество столь добрый поступок. Какой бы невыносимой ни показалась ей монастырская жизнь, там будет лучше, чем в городе без родных.

Когда она удалилась, он дважды потер воск, дабы увериться, что правильно понял написанное, и швырнул косу в огонь, где воск стек с нее полностью.

Затем пошел по городу искать наемного убийцу.

Дойдя до нужной двери, он постучал в нее шесть раз и двинулся дальше. Это все, что требовалось для заказа убить Мегас Дукаса.

Он вернулся, чтобы собрать воедино и распутать нити своей сети, ибо очень многим его людям через день-другой предстояло бежать из города.

Убийца же дождался, когда на улице покажется лицедейка, разодетая в красное и зеленое, с венцом из ягод в волосах. Он рассчитывал на нее, благо она приходила ежедневно в одно и то же время, чтобы исполнить один и тот же танец. Но сегодня она разыграла другую сцену, и он проникся духом действа, когда она нагнулась в танце и слепила из грязной уличной слякоти снежок. Она с похвальной меткостью запустила им в его ставни и пошла колесом, не обращая внимания на подмерзающую жижу.

Под его окном она встала на руки, а потом извлекла из сумки одетую в красное куклу и бросила в снег.

И наступила на нее.

Сделав это, она затанцевала прочь, оставив красную вещицу позади.

А он у себя в мансарде поднялся с узкого ложа и, накинув латаный-перелатаный грязно-белый плащ с капюшоном, повесил на плечо корзинку лудильщика.

Через час после того, как забрезжил рассвет, принцесса проследовала из внутреннего двора в наружный, где ее встретили новый управляющий дворца и Мегас Дукас. В наружном дворе выстроилась вся гвардия целиком — потрясающая, блистательная, в наряднейших мундирах: море золота, пурпура и сверкающей стали, похожее на мозаику, где элементом был каждый человек.

Ее прислуга и нордиканцы промаршировали на середину двора, гвардия выступила колоннами слева и справа, а к принцессе подъехала императорская колесница — пустая, с одним колесничим.

— Я думала, вы меня предали, — шепнула принцесса.

Она была похожа на ожившую икону — молочно-белое лицо и жесткий наряд с позолотой, инкрустированный бриллиантами и отороченный жемчугами.

— Ваше высочество, — еле слышно откликнулся герцог.

Процессия перекатилась через площадь, забитую горожанами из тех, что сопровождали принцессу и ее свиту, и вступила в огромный собор, где только что отслужил патриарх.

Мегас Дукас причастился и не вспыхнул огнем. Уилфул Убийца проспорил на этом пару монет.

После мессы вся армия, большая часть дворцовой прислуги и университет в полном составе — преподаватели, студенты и служащие в черных академических мантиях, — а также множество жителей Ливиаполиса обошли вокруг города, неся мощи сорока святых.

Аура потенциальной силы пропитала город настолько, что Мегас Дукас, когда ему подали вино, различил вкус чистой энергии.

После шествия и скороспешной трапезы, в ходе которой подавали холодные закуски на золотых тарелках, Мегас Дукас отвел основной костяк своих и десяток рыцарей-латиниконцев, а также кое-кого из схолариев на ипподром, где стояли нагретые шатры.

Там уже собралась толпа — большинство прибыло сразу после мессы, отделившись от мрачной процессии. Людей набилось столько, что внутри стало еще теплее. Рыцари, встреченные улюлюканьем, отправились в свои палатки: сэр Майкл как распорядитель турнира отчасти искусственно разделил их на две команды.

Мегас Дукасу полагалось явиться последним, и он ждал за воротами ипподрома в окружении своих оруженосцев и пажей; с ним были Тоби, Нелл и Николас Ганфрой, трубач, а также сэр Йоханнес, который стоял во главе отряда, и сэр Майкл — тот держал знамя, так как стал на день церемониймейстером и не участвовал в турнире. Мегас Дукас облачился в алую шерсть и оленьи шкуры, а на голове красовалась красная кожаная шляпа, подбитая лисьим мехом и украшенная тремя огромными багровыми султанами. Рыцарский пояс опоясывал чресла, клочок белой ткани был приколот к плечу брошью, сверкающей изумрудами и рубинами. На боку висел меч, едва ли не дышавший энергией. Его совершенную форму подчеркивали красные ножны. Эфес сделан из позолоченной стали, рукоять обита красной оленьей кожей и оплетена золотом, навершие покрыто эмалью.

У ворот образовалась давка — не меньше тысячи мужчин и женщин скандировали его имя. Он свесился со своего коня-исполина и поцеловал младенца — впервые в жизни, и был вознагражден теплой влагой на руках, и запахом, и лучистой улыбкой матери.

Тоби протянул ему полотенце, он вытер руки и улыбнулся ей, а потом она затерялась в толпе.

Ворота начали открываться, и звуковая волна ударила его, как кулак. Если ему показалась огромной тысячная толпа, которая собралась в проулке у входа, то скопление народа, дожидавшегося его в конце туннеля, было в двадцать раз больше, и его замутило, как от вражеского тычка копьем.

Но он вернул на лицо улыбку. На уровне его ног Длинная Лапища деликатно, но твердо отталкивал публику подальше от туннеля, который вел на ипподром. Несколько молодых людей и горстка мужчин постарше просочились туда вперед отряда лучников. Вжавшись в стены прохода, они выкрикивали его девиз, и их возгласы, звучавшие в замкнутом пространстве туннеля длиной в полполета стрелы, металлическим эхом отлетали от стен.

Он помахал застрявшей снаружи толпе, чуть приподнял коня на дыбы и, удостоившись аплодисментов, устремился в туннель. Юноша, побежавший рядом, махал рукой, пока не споткнулся и не упал с криком.

Красный Рыцарь глянул вниз посмотреть, что с ним стряслось. Последовала слепящая вспышка, что-то ударило его в грудь, и все погрузилось во мрак.

Мегас Дукас прибыл на ипподром последним и миновал Имперский туннель у больших ворот очень медленно, а рев так и плыл через арену могучими волнами. Но что-то было неладно: он держался в седле очень прямо, а Нелл развернула коня и галопом помчалась к дворцу.

Сэр Майкл насторожился. Он увидел, как приближенные герцога гурьбой ввалились в его личный шатер, чего не должно быть. Подав знак сэру Гэвину, капитану команды «Чужеземцы», он бросился к герцогской палатке.

Там он обнаружил Тоби, который опустился на колени перед тремя составленными в ряд стульями. Уилфул Убийца выпрямился, белый, как мел, а сэр Йоханнес и Николас Ганфрой склонились над...

— Что случилось? — спросил сэр Майкл.

На стульях лежал герцог. Он потерял много крови. Разговаривал, но как бы не своим голосом. Кровь была всюду, а отец Арно, казалось, в ней перепачкался целиком. Он что-то бормотал — вероятно, молился, и лицо у него посерело.

— Позовите магистра! — каркнул герцог. — Который покруче. Или нет, приведите того юношу. Мортирмира. Если он здесь.

Сэр Майкл быстро понимал, когда дело дрянь. Он не стал ничего спрашивать, а повернулся и бросился к шатру защитников.

— Мастер Мортирмир! — позвал сэр Майкл, ворвавшись внутрь.

Сорок оруженосцев и пажей вооружали двадцать мужчин под грохот стальных пластин, путаясь в шнуровке. На песке стояли распахнутые плетеные корзины, а присесть на стулья повезло только нескольким счастливчикам, госпоже Элисон в том числе.

Морган Мортирмир уже надел поножи. И у него не было оруженосца.

Он согласился пойти с сэром Майклом вполне охотно.

— В чем дело? — спросил он и побледнел, услышав ответ. — Проклятье... значит, не крыша.

Сэр Майкл вывел его за локоть на песок, где обоих встретили нестройными аплодисментами — Мортирмир был первым, кто вышел в боевом облачении. Толпа жаждала поединка.

Сэр Майкл все пытался разобраться в услышанном и увиденном. Ему показалось, что лающий голос, который отдавал приказы, не принадлежал герцогу. И сильно смахивал на голос Гармодия.

Мортирмира протолкнули через столпотворение к составленной из стульев кровати. На ней лежал Мегас Дукас: лицо покрывала кровавая корка, а льняная сорочка стала алой.

— Иисусе Христе, — пролепетал Мортирмир. — Я же не лекарь!

«Заткнись и впусти меня».

Мортирмир отреагировал бы иначе, если бы не минувшая неделя. Он отворил свой Дворец воспоминаний, и внутрь вошел высокий человек, облаченный в темно-синий бархат.

«У нас уйма времени, дружок. Это вся твоя память?»

«Кто вы, мать вашу, такой?» — спросил Мортирмир, теперь устрашенный.

Он впустил в свой Дворец чужака. По сути, он остался голым.

«Да, это было глупо с твоей стороны. Прости, дружок. Я собираюсь несколько часов поносить тебя, как рубашку. В конце ты полностью вымотаешься, и... ба! Хватит брыкаться. Твоя паника понятна, но я понапрасну расходую силы. Боже, ты молод! И упруг. Как приятно здесь находиться».

Мортирмир попытался дать захватчику отпор, но тщетно — тот уже завладел его телом. Он почувствовал, как опустился на колени подле герцога. Увидел, как двигаются руки.

Ужаснее всего было то, что Дворец воспоминаний таял у него на глазах.

«Воистину молодежь так и пыжится построить что-нибудь сногсшибательное, романтичное и охрененно замысловатое». Человек в синем быстро повел золотым жезлом. Золото, его блеск и эфирное присутствие успокоили Мортирмира. Легионы зла не обладали властью над золотом.

«Эй, паренек, ты в шахматы играешь?» — спросил старик.

Пол у них под ногами вдруг превратился в черно-белый паркет на шестьдесят четыре клетки.

Мортирмир подавил тошноту. Он еще ни разу не приходил в подобный раздрай. Ему перестало принадлежать даже сознание. Его внутреннее эфирное зрение оказалось во власти этого страшного старика...

«Позволь представиться: меня зовут Гармодий».

«Вы мертвы!»

«Гм, не совсем. Прекрати брыкаться! Вот так».

Дворец воспоминаний Мортирмира вдруг полностью перестроился и превратился в сад с обширным мраморным, в шахматную клетку, покрытием в центре. Любой листок на кустах дикой розы казался живее всего, что находилось там раньше.

«Сэр... я никогда тут не бывал... я не могу...»

«Тут никто не бывал, — рассмеялся Гармодий. — Это моих рук дело. Я малость занят, дружок. Будь добр, заткнись, а?»

Пришли в движение шахматные фигуры.

Белая королева повернула голову и выстрелила лучом чистого зеленого цвета. Тот коснулся золотого шишака на голове короля и рассыпался радугой красок настолько живых, что все это было похоже на горячечный сон, и Мортирмиру захотелось назвать их по-новому. Цвета сфокусировались на кристалле в руке Гармодия — творческий акт, который никак не давался Мортирмиру.

«Да ты полон силы, малыш! Не помню, чтобы хоть раз прикоснулся к такому изобилию сырья. — Старик с неприкрытой алчностью улыбнулся. — Тебе крупно повезло, что у меня есть другие планы, ибо это тело полностью отвечает моим нуждам. А как бы порадовались твои профессора такому ученику! — Он гадко хихикнул. — Не волнуйся. Я подозреваю, что стану твоим благодетелем».

Он отшвырнул алмаз, который только что создал из воздуха, и Мортирмир увидел свою левую руку, снимающую перчатку с правой. Увидел, как правая рука зависла над боком герцога. Над самым сердцем у того торчала арбалетная стрела.

«Наемный убийца, — пояснил старик. — Промахнулся на волосок. Всего на палец левее — и нам обоим конец. Так или иначе, мы в беде».

Палец Мортирмира дотронулся до герцогского бока. Энергия вспыхнула, как маленькое солнце.

«Яд, алхимия и магия — сразу все. Кому-то захотелось, чтобы мой юный друг стал совсем, непоправимо мертвым».

Солнце засияло ярче, и Мортирмир почувствовал, как весь запас силы выливается из него, словно вода из разбитой бутылки.

Ужаснейшее ощущение.

А хуже всего, что оба — вместе, нераздельные — поняли: объединенных сил Гармодия, Мортирмира и сраженного Мегас Дукаса не хватит, чтобы спасти последнего. Энергия утекала, как в бездонную яму, но ничего не происходило.

Мортирмир почувствовал, как Гармодий сдается.

Его последний эфирный кошель, где бережно хранились накопленные силы, исчез...

Кисть смертельно раненного рыцаря буквально взорвалась вспышкой бледного, золотисто-зеленого света.

Левая рука Мортирмира простерлась, взялась за стрелу и осторожно, с жутким хлюпающим звуком вытащила ее из раны. Наконечник выскользнул, и кожа сомкнулась. Само совершенство.

Гармодий, сокрытый в глубинах Дворца воспоминаний Мортирмира, споткнулся о каменную опору — последнее напоминание о былой обстановке — и покачал головой.

«Святой Георгий, юный ты магистр! Хоть бы ты впредь не увидел такого».

«Что случилось?» — выдохнул Мортирмир.

Гармодий стоял запыхавшийся, как после длинной пробежки.

«Это не моя тайна, молодой человек, чтобы делиться. Теперь ему нужно поспать. Как поживает твой турнир?»

Всем участникам полагалось выехать трижды. Туры были тщательно спланированы: состязающихся поделили на четыре группы, и каждый знал порядок выступления своих противников. Оруженосцы и пажи носились от одной группы к другой, а сэр Майкл дирижировал всем действом.

Госпожа Элисон повергла сэра Джорджа Брювса — к великому удовлетворению толпы. Сэр Фрэнсис Эткорт вышиб из седла Красного Рыцаря, который сразился на диво неуклюже, и принцесса взялась за сердце, когда он грянулся оземь. Но он поднялся, отчасти восстановив былую стать, и в следующий раз выступил лучше: аккуратно сбил гребень со шлема сэра Бесканона, острие копья которого царапнуло по щиту Красного Рыцаря и даже не надломилось.

Героем дня стал сэр Гэвин. Его копье разило уверенно, и удача ему, несомненно, сопутствовала: он сшиб сэра Фрэнсиса Эткорта, и тот ударился достаточно крепко, чтобы в толпе поморщились; он сломал копья всем трем противникам-латиниконцам, а после дал зрелищный бой сэру Йоханнесу, которого так мощно ударил в шлем ниже гребня, что тот раскололся по швам и развалился. Старший рыцарь остался цел, но шлема лишился и, развернув коня, поклонился противнику под рукоплескания толпы.

Сэр Алкей, капитан защитников, любимец публики, сразил трех противников подряд, но сэр Антонио, подеста этрусков, нанес ему мощный удар, не выбивая из седла, и выиграл по очкам. Он уехал под гробовое молчание зрителей и неистовое ликование этрусских купцов, собравшихся у ворот.

Когда солнце склонилось к закату, сэр Гэвин сошелся с Мегас Дукасом, который ехал, как аршин проглотив. Герцог впервые за день сел на своего нового боевого коня. Невзирая на скованную посадку, он действовал с безукоризненной грамотностью, как и его брат. Они сыграли первый тур и обломали друг о друга копья. Когда они направили коней к исходным позициям, Гэвин поднял руку, и оба остановились в центре, разделенные барьером, который не позволял коням столкнуться и задавал им курс.

Сэр Гэвин перегнулся через барьер.

— Ты ли это? — спросил он.

Красный Рыцарь сверкнул глазами.

— Сейчас — он самый.

— И почему мне не выпало биться с каким-нибудь бездарем в твоих доспехах? — Гэвин коротко отсалютовал и тронул коня с места. — Ты слишком хорош, черт возьми.

Во втором туре они опять переломали копья. Толпа бесновалась. На бармице у Красного Рыцаря колыхался белый платочек. Те рыцари, что уже выбыли, смеялись и показывали пальцами.

— Лучшее дефиле на моей памяти, — заметил сэр Бесканон сэру Йоханнесу. — Нам бы сюда альбанских зрителей, а то мечем бисер перед свиньями.

Сэр Йоханнес протянул ему чашу вина.

— Он блестящий копейщик, — признал он. — Я таким не был никогда.

В третий заезд копье сэра Гэвина соскользнуло со щита Красного Рыцаря, врезалось в левый наплечник и сорвало его.

Красный Рыцарь усидел в седле, как влитой, но круглый наплечник изобличающе покатился по песку. Красный Рыцарь помедлил у своего шатра, чтобы снять забрало, и легким галопом вернулся к брату. Они обнялись и похлопали друг друга по спине.

— Боже, братец! — воскликнул сэр Гэвин. — У тебя кровь!

— Есть такое дело. Но получилось впечатляюще! — ответил брат, и они поехали по арене.

Отсалютовав принцессе, оба направились к обогретому шатру.

— Рукопашная при свете факелов? — проговорил сэр Джордж, заключив своего капитана в стальные объятия. — Люди там перемрут.

Тоби снял с Красного Рыцаря кольчугу, и все увидели бинты.

— Что за черт?! — вскричал Фрэнсис Эткорт.

— Арбалетная стрела, — сказал Красный Рыцарь. — Ее вынули, и все зажило. Теперь все в порядке. Успокойтесь. — Он махнул в сторону Моргана Мортирмира, который стоял в полном боевом облачении. Глаза у юноши остекленели, но он достаточно оправился. — Стрела была отравлена и заколдована. Кто-то решил, что я погибну на месте.

— Мы не поймали стрелка, — сказал сэр Майкл.

Другие рыцари, собравшиеся в шатре, были потрясены.

Красный Рыцарь глубоко вздохнул, когда двое схолариев из университета задрали его сорочку. По левому плечу протанцевал голубой огонь. Мортирмир провел над раной рукой и кивнул.

Танкреда Комнина улыбнулась своему Чуме.

— Где ты так навострился в знахарстве? — спросила она.

— При осаде Лиссен Карак, — ответили губы Мортирмира. — Проклятье, деспина, забудь, пожалуйста, эти слова.

Она медленно моргнула.

— Ты очень красивая, и я, по-моему, в тебя влюблен, — сказал Мортирмир.

Она вспыхнула.

Он преклонил колени с грацией, свойственной мужам старшего возраста.

— Миледи, если вы удостоите меня знака, я буду с гордостью отстаивать вашу красоту перед всеми, считая вас и только вас моей прекрасной дамой.

Она положила руку ему на чело:

— Какая славная речь. Это действует на альбанских девушек?

Она переместила руку на его плечо, и он, взяв ее, перевернул кисть и поцеловал ладонь. А потом запястье.

— Ах! Теперь я не сомневаюсь, что это действует на альбанок. — Она склонилась. — Надо же, каким самоуверенным ты вдруг стал. — Пригнувшись ниже, она дотронулась до его губ своими — как будто бабочка коснулась крылом.

«Вот так, дружок. Вот и все. Везет же тебе, право слово, что я возвращаю сей дворец похоти, плоти и силы. Я управляюсь намного лучше тебя».

Выехав на последний обмен ударами, Мортирмир щегольнул великолепным лилово-красным рукавом на плече. А деспина Комнина плотно запахнула плащ и не пустила кузена взглянуть, от нее ли подарок.

В ходе последних поединков — в основном повторов более ранних, когда не была поражена цель или ранили всадника или коня, — Мортирмир, к восторгу толпы и собственной радости, сломал копье о сэра Антонио и пошатнул в седле подесту; ликуя, он потряс кулаком. Но взял себя в руки, и противники прилюдно обнялись. Сэр Алкей поразил госпожу Элисон, но из седла не вышиб, и толпа взревела. Это был последний заезд между двумя фаворитами, и по его окончании два рыцаря встретились у середины барьера. Госпожа Элисон что-то сказала, а сэр Алкей приложил руку к сердцу, и они обнялись.

Все проехались по кругу, и принцесса вручила почетный приз сэру Гэвину — решительно вопреки своей воле, как заметила толпа, которая ревом ратовала за Красного Рыцаря.

А затем они вернулись к шатрам.

— Я глубоко сожалею, — сказал сэр Гэвин.

— А я — нет, это было настоящее чудо, — возразил Красный Рыцарь. — По мне, так ты лучший боец на моей памяти.

Фрэнсис Эткорт покачал головой:

— В тебя всадили арбалетную стрелу, а ты участвуешь в турнире?

Красный Рыцарь поморщился. Один из двух схоластов университета — юный Мортирмир — поднял руку, и вперед шагнул третий. Силовая линия соединила их — младший студент начал передавать однокашнику сырую энергию.

— Я надеялся, что ему хватит дури попытаться опять, — сказал Красный Рыцарь. — Как успехи, Морган?

— Мы ищем оружие, но убийца знает, как разорвать связь между стрелой и луком, — ответил он голосом низким и необычно уверенным для юнца.

Тоби, понурившись от стыда, повинился:

— Я слишком привык полагаться на сэра Томаса. И сэра Ранальда. Я распустился.

Красный Рыцарь простер руку и ущипнул оруженосца за щеку.

— Хорош трепаться, Тоби, мы все немного на взводе. А этот мерзавец неплох. Он выбрал удобный момент. А мы его прикрыли.

— Зачем тебе так нужно туда возвращаться? — спросил сэр Майкл.

Герцог взглянул на него — глаза его были темны и блестели чуть сильнее обычного. А в глубине мерцал красный огонек.

— Майкл, если меня не станет, то вся преисподняя вырвется на волю. Даю тебе слово. А если они увидят, что я и ухом не повел, — улыбнулся он, — то кое-что себе сами переломают.

— Кто такие «они»? — осведомился сэр Джордж.

Сэр Гэвин протолкнулся вперед.

— К черту! — бросил он злобно. — По мне, так пусть это место сгорит!

— Благородные господа, нам предстоит хлопотная рождественская ночь. Мы ждали этого — Гельфред перехватил гонца, но, видимо, был и дублер. — Красный Рыцарь сел, очень бледный. — Однако нам ничего не грозит, если я переживу танцы. Если же нет, то разрешите воспользоваться моментом и признаться, что командовать вами и сражаться вместе с вами для меня было подлинным счастьем.

Эткорт обратился к сэру Майклу:

— Он повредился умом. Уложи его в постель. И разве не нужно предупредить принцессу?

Лицо Красного Рыцаря закаменело.

— Ее? Предупредить? — задохнулся сэр Майкл.

Он посмотрел на сэра Алкея, который стоял, скрестив руки на груди.

Морейский рыцарь словно постарел на десять лет. Он покачал головой, но ничего не сказал.

Перчатку подняла госпожа Элисон. Она расхохоталась, и ее хриплый смех прозвучал вызовом судьбе.

— Предупредить принцессу? Да ведь она небось и платит гребаному убийце!

ХАРНДОН — КОРОЛЕВА

На пару с Диотой королева привела в порядок свои покои и занялась делами: встретилась с мастером Пиэлом, принесшим ее подарок для короля, который она затем и упаковала. Потом тщательно облачилась в коричневый бархат, расшитый бронзовым и золотым бисером, а также изумрудами величиной со шляпку гвоздя. Живот обозначился, но Диота сотворила чудо и переколола бархат с учетом свежего прироста.

— А где Ребекка? И Эммота? И все мои остальные фрейлины? — спросила королева, когда надвинулась зимняя тьма.

Она смотрела, как удлиняются тени — башни как бы ползли по грязному снегу главного двора, — и с содроганием думала о другой тьме в коридорах под Старым дворцом.

— Они опаздывают, милочка. Все опаздывают, — с обычной практичностью ответила Диота. — Потому что нынче, моя милая, Рождество, а в Рождество так всегда и бывает.

— Я растолстела, — сказала королева и глянула на няньку. — Меня беспокоит Эммота. У нее больной вид.

Диота закатила глаза.

— Вы в положении, ваше величество. — Она усмехнулось. — Известное дело, пара фунтов прибавится. — Она задумчиво посмотрелась в зеркало. — А что до Эммоты... я грубая старуха и скажу, что она ошиблась дверью в конюшню.

— Эммота? Она не любвеобильна, — заметила королева.

Нянька пожала плечами.

— Мужчины — свиньи. И ведут себя соответственно.

— Что тебе известно? — спросила королева.

— Известно? Ничего. Но мне кажется, что кое-кто из галлейцев вскружил ей голову и эта мелкая дрянь стала на них работать. Шпионила за нами. — Диота схватила щетку и с избыточным рвением принялась расчесывать волосы госпожи. — Я слышала, как один из них называл ее сукой и шлюхой.

Королева покачала головой.

— Почему они так глупы? Благословенная Дева — мой собственный муж подозревает меня в неверности. — Дезидерата вдруг всхлипнула.

До сих пор она ни разу не говорила этого вслух.

— Он дурак, — поддакнула Диота. — Но он мужчина, а они все такие.

— Да как ему только в голову пришло? — вспылила королева.

Она не собиралась кричать — гнев появился откуда ни возьмись.

Дверь будуара открылась, и вошла леди Ребекка. Она присела в реверансе; лицо у нее было белым, как свежее молоко.

— О, Бекка, что случилось? — спросила королева.

Альмспенд качнула головой, поджала губы и не ответила.

— Я приказываю!

— Сейчас Рождество, и я опаздываю, как все, — сказала секретарь. — Мужчины, пока идешь, без конца говорят гадости.

— На тебя галлеец напал?! — завопила Диота.

Альмспенд улыбнулась.

— Этому не бывать, — невозмутимо сказала она. — Вернее, не бывать больше одного раза.

Дезидерата вздохнула.

— Хоть бы Мэри... эх! Она вернется после Крещения. — Королева выглянула в окно. — Я бы многое отдала, чтобы вырваться из отравленного воздуха этого двора. Уйти в монастырь и побыть в покое, пока не родится ребенок.

Мысль о ребенке ее приободрила. Она умерила гнев и расщедрилась на легкую улыбку.

Альмспенд сделала над собой усилие, собралась, взяла щетку и принялась трудиться над ее прической. Они с Диотой обменялись взглядами.

— Где же Эммота? — спросила королева.

— Занята, полагаю, ваше величество. — Альмспенд выразилась уклончиво, но королева повернула голову.

— Разлеглась перед своим любовником-галлейцем, — буркнула Диота.

Альмспенд испепелила ее взглядом.

— Я слышала другое, — сказала она.

— Не надо так грубо, няня. Эммота — моя самая младшая фрейлина и, наверное, не семи пядей во лбу, — улыбнулась королева. — Но я ее все равно люблю.

— Помолчали бы, — отозвалась с порога леди Эммота. — Да, я не семи пядей во лбу. Я скучна, глупа и тупа. И беременна. Может быть, ваше величество, нас хотя бы это объединит? Я, как и вы, вынашиваю бастарда.

Королева развернулась так резко, что щетка Альмспенд застряла у нее в волосах и там осталась.

— Эммота! — воскликнула она.

Эммота наставила на королеву палец.

— Я обесчещена, потому что это вы — сука! Я поверила вам. Поверила разглагольствованиям о защите защитников и охране охранников, а все, что я получаю за мое ротозейство, — это набитое брюхо и репутация шлюхи: «такой же, как моя королева».

Она ударилась в слезы и рухнула на ковер.

— Что стряслось? — спросила королева и обвела взглядом остальных. Альмспенд поймала щетку и принялась высвобождать ее из волос.

Диота перевернула распростертую девицу и без особых церемоний ударила по щеке.

— Вставай, дуреха, — приказала она.

— Он лучший из рыцарей! — всхлипнула Эммота. — А обошелся со мной, как... как...

— Ты возлюбленная Жана де Вральи? — осведомилась королева.

— В том числе, — выпалила Диота. — Она объездила рекордное количество боевых жеребцов.

— А-а-а! — завопила Эммота, как раненый зверь.

— Галлейцы используют ее против вас, — сказала Альмспенд, занимаясь прической. — Ее распутство выставляет блудницей и ваше величество.

Королева опустилась на колени подле своей фрейлины.

— Эммота... мне нужно знать, что случилось. Но я тебя не брошу. Альмспенд понимающе переглянулась с Диотой.

— Будет лучше, ваше величество, если вы ее все-таки бросите.

Королева заключила рыдающую девушку в объятия.

— За что? Потому что полюбила недостойного человека? Какое это имеет значение? — возмутилась она. — Все дело в мужском тщеславии и глупости. Ничего более.

Альмспенд посмотрела королеве в глаза.

— Этот довод неуместен при дворе, которой битком набит мужчинами по случаю Рождества, — сказала она. — Галлейцы держат нас в осаде, моя королева. И совершили подкоп через несчастную Эммоту.

— Скорее, превратили ее в таран, — заметила Диота.

— Проявите же милосердие, вы обе! Чем уж так провинилась девочка? — Дезидерата повернулась к Альмспенд. — Мне понятны твои опасения, дорогая. Я тоже огорчена. — Она дотронулась до щеки Ребекки. — Ты разгневана.

— Больше напугана, — осторожно возразила та.

— Что тебе известно? — повторила королева, сверля секретаря взглядом. Светло-голубые глаза Альмспенд сверкали, как лед в морозный и ясный день. У королевы они были бездонные, темно-зеленые с золотым и бурым оттенками; казалось, что в них заключены тайны — все до единого секреты древнего мира.

— Что ты узнала? — надавила она.

Альмспенд поджала губы, нахмурилась и отвела взгляд.

— Умоляю, ваше величество, не сегодня. — Она посмотрела на молодую женщину, рыдавшую на полу. — Я приношу извинения, ваше величество. Эммота ни в чем не виновата, но ей вскружили голову. Я уверена в этом. Однако неприязнь, которую мы пожнем...

— Когда ты так часто называешь меня «величеством», я понимаю, что дело плохо. — Королева улыбнулась, глянула вниз и возложила на Эммоту руку. — Но если девушку изнасиловали, она не виновата ни в чем, и мы не будем усугублять ее страдания.

Она погладила Эммоту по спине, и комната словно наполнилась золотистым светом.

— Ах! — вздохнула та.

Воздух стал прозрачным и чистым.

Диота шумно вдохнула, выдохнула и сказала:

— Ах, малышка! В тебе много глубин и никаких изъянов.

Королева покачала головой.

— Я заставлю их заплатить. Они поплатятся за Эммоту, Мэри и каждое гадкое слово, какое произнесли. Клянусь, так и будет.

Огни мигнули.

Альмспенд содрогнулась.

— Это... было услышано.

— Мне все равно. Или они думают играть мною и калечить тех, кого я люблю? Я оторву их мужское достоинство и выцарапаю глаза. — Королева выпрямилась и уподобилась бронзовой статуе. Она засияла.

Альмспенд попятилась.

Королева дотронулась до своего лба:

— Пресвятая Мария, матерь Божья, помолись за нас, грешных, сейчас и в час нашей смерти. Пресвятая Мария, что я наговорила?

Альмспенд встряхнула головой.

Королева смочила пальцы святой водой из флакона и перекрестилась. Затем глубоко вздохнула.

— Я с чем-то соприкоснулась, — сказала она. — Бекка, ты встревожена и была такой еще до прихода Эммоты.

— Так порадуйте меня, — попросила Альмспенд, не поднимая глаз. — Ваше величество.

— Дурные вести? — спросила королева.

— Да, — ответила Альмспенд. — О, как бы я была рада солгать!

Королева улыбнулась.

— Давайте преклоним колени и помолимся нашей заступнице. И Иисусу Христу.

Альмспенд вздохнула. Все опустились на колени и начали молиться.

Со двора донесся шум, и Диота выглянула посмотреть. Ее глазам предстало факельное шествие дюжины оруженосцев — в основном галлейцев, но были и альбанцы. Они остановились посреди двора и затянули скабрезную песню. Они закружились в танце, и Диота высунулась подальше.

Ее дыхание пресеклось, и она обернулась.

— У них куклы. Вашего величества, леди Мэри и леди Эммоты. Наряженные шлюхами. И они с ними танцуют.

Королева потемнела лицом.

— Пошлите за моими рыцарями.

— Ваше величество, король отправил большинство их на север, — сказала Альмспенд. — Остались Диккон Кроуфорд и сэр Малден. Они вряд ли одолеют галлейцев.

Лицо королевы потемнело сильнее.

— А король как раз вышел на балкон, — доложила Диота.

— Он этого так просто не оставит, — уверенно заметила королева.

— Не сомневаюсь, — сказала Диота.

Она подошла к Альмспенд и забрала щетку.

Когда отголоски гнусного ликования оскорбили их слух, королева всхлипнула. Оскорбил их и резкий хохот молодых людей.

А король бездействовал.

— Да как же до такого дошло? — всплеснула руками королева.

Н᾿ГАРА — ЙОЛЬСКИЙ ДВОР

Зал был украшен тысячью звезд и десятью тысячами свечей: пчелиный воск светился хилыми огоньками, однако казалось, что это продлится вечно, а сотня крохотных фей перепархивала от одного язычка пламени к другому, как пчелы среди цветов. Их серебристый смех звучал разноголосьем, а менестрель Тапио наигрывал старинную похоронную «Песнь о Битве Слез», которую исполняли только на Йоль.

Тамсин сидела с торжественным видом, а Билл Редмид, который без памяти любил только свою даму сердца, все-таки видел в ней прекраснейшее существо. Сегодня ее лицо, имевшее форму сердечка, было обрамлено белоснежными волосами, белое шерстяное платье украшала вышивка: золотые листья и красные ягоды вперемежку с настоящими падубом и плющом, а на челе красовался венец из плюща.

Она восседала на возвышении по центру с Моган, герцогиней Западных Озер, как переводился ее титул, справа и рослым золотистым медведем слева. У ног ее стоял стол, за которым расселись люди: сам Редмид, и Бесс, и юный Фитцвильям, и Билл Алан, и Кот, и Серый Кэл. А по другую сторону сидели пришедшие из-за Стены: совсем молодой шаман; старый охотник, которого вылечила лично Тамсин, и красивый мужчина с живыми карими глазами, курчавыми волосами и диковинной кожей, какой Редмид в жизни не видывал, — иссиня-черной, как уголь.

Он заметил, что Редмид на него глазеет, но не рассердился, а наоборот — улыбнулся. Редмид ответил ему тем же.

— Нита Кван, — представился тот, выставив предплечье по обычаю пришедших из-за Стены, а Редмид склонил голову, как было принято у повстанцев, и обнял его.

— Билл! — прокричал он, перекрывая музыку.

Ирки постепенно перешли к беседе, и в зале стало шумно, хотя жалобную песнь было отчетливо слышно, если немного напрягать слух.

— А хочешь, зови меня Питером!

— У тебя хороший альбанский, — похвалил Редмид.

Он представил черного пришедшего из-за Стены Бесс, и она улыбнулась, а Билл Алан уставился на руку незнакомца, как на драгоценный артефакт.

— Несчастный случай? Или это работа какого-то монстра? — спросил Алан.

Нита Кван рассмеялся.

— Там все такие, откуда я прибыл!

— Еще бы, дружище! — подхватил Билл Алан. — Не обижайся — медовухи перебрал. — Он поднял чашу. — К тому же тебе идет!

— Ты, наверное, из сэссагов, — сказала Бесс.

Нита Кван усмехнулся и тоже угостился медовухой.

— Верно, леди, — ответил он.

Музыка переменилась, и пары — в основном ирки — начали подниматься с лавок. Пришедших из-за Стены, уроженцев Западной Кенеки с кирпичного цвета кожей и выдающимися скулами, собралось достаточно много, чтобы явить целый сонм мужчин и женщин, и заодно с повстанцами они были готовы танцевать.

Тамсин сошла с возвышения, а Тапио отлепился от гобеленов на другом конце зала, чтобы низко склониться над ее рукой. Она улыбнулась, сияя лучистым зимним солнцем, а омела в ее волосах как будто ожила и едва сдержала волшебство. Тапио заключил ее в объятия и поцеловал, и многие последовали их примеру, а Редмид обнаружил, что затерялся в очах Бесс.

Затем Сказочный Рыцарь взял у одного из своих приближенных огромный, чеканного золота кубок и вышел на середину зала.

— Все вы гости и вольны пребывать в моем Владении! Но имейте в виду, что нынче ночью мы празднуем торжество света над тьмой, как это ни называть — пусть оно будет Йал’да, или рождение благословенного младенца, или просто радость от окончания длинной ночи. И если вы служите тьме — прочь!

Он воздел кубок, и свет излился, как пролитое вино, а ирки подняли великий гвалт, и все пришедшие из-за Стены подхватили, так что ночь разорвал пронзительный боевой клич.

— А теперь пейте и пляшите! — закончил Тапио. — Других команд от меня не будет!

Зал предался кутежу, какого Билл Редмид еще не видывал, а сам он был слишком пьян, чтобы заботиться о происходящем под столом, за гобеленами или на главном возвышении зала.

Бесс подалась к красавице — белокурой иркской женщине со стройной фигурой и ореолом золотистых волос, а та поймала ее за руки и поцеловала в губы.

— Дитя человеческое, — рассмеялась она. — На вкус ты лучше, чем я думала. Счастливого Йоля тебе и твоему спутнику!

Бесс присела в реверансе.

— До чего ты прекрасна! — выдохнула она. — Где безобразные ирки? Уродливые хари и клыки?

Та обмахнулась серебряным веером, и вот она — угрюмая ведьма с шестидюймовым носом и волосатыми бородавками.

— Ты же не отправишься на войну в бальном платье? — отозвалась она. — А на бал — в боевых доспехах? — Лицо ее вновь обрело эльфийскую прелесть. — Лиц у меня не меньше, чем платьев у человеческого дитя. Женщина есть женщина! — добавила она, поцеловала Редмида и не отпустила, пока у него не закружилась голова. Иркская женщина отпорхнула, как невесомая. — У вас роскошные рты, чада людские! Любви вам!

А потом, когда только самые закаленные едоки остались обгладывать оленьи кости за центральным столом, и сотня фей порхнула под ячеистый потолок, оставляя в воздухе струйки бледного пламени, и половина зала пустилась в пляс, а другая — затеяла петь или взялась за музыкальные инструменты: гобои, свирели, цинки, блок-флейты, свистки, лютни, арфы и сотню струнных, каких Билл Редмид в жизни не видел — иные были очень малы или снабжены всего двумя-тремя струнами, так что почудилось, будто огромная пещера, которую и представлял собой зал Сказочного Рыцаря, движется танцу в такт, — тогда подошла Моган и присела рядом на корточки.

— Пора, — сказала она. — Это волшебный час. Эфир широко распахнулся перед реальностью. Шип будет слеп, как летучая мышь, и останется глух до утра без пронзительного писка и своих маленьких помощников.

Нита Кван, сэссаг, дремал под столом на козлах. Он вылез оттуда с флягой йольского эля. Редмид на секунду встревожился, не видел ли он чего — они с Бесс были малость заняты.

— Могу ли я теперь увидеться с лордом Тапио? — спросил он Моган.

— Ты увидишь его, когда он тебя пригласит, — сказала она.

Нита Кван и Редмид поклонились своим спутницам, еще державшимся прямо, и последовали за герцогиней через зал. Среди танцующих кружил огромный Страж, он ловко лавировал в этом мудреном водовороте, где сотня пар выписывала две разные фигуры.

В дальнем конце зала висел гобелен с изображением единорога, вышитый тысячью фей белой паутиной по ткани из паучьего шелка. Он был настолько легок, что трепетал на слабом ветру, а единорог казался живым, и Редмид подумал, что вот сейчас он сорвется с места.

Они прошли за него, и гобелен заглушил все звуки — и свет. С изнанки был тот же единорог, но в перевернутом виде.

Они пересекли широкую, освещенную факелами пещеру, вошли в другую и достигли тяжелой дубовой двери, украшенной бронзовыми полумесяцами, звездами и кометами. Моган бойко постучалась, и она отворилась.

За ней оказалась комната, которая могла бы быть господскими покоями в любом замке — сплошь забранная панелями из старого дуба, с дубовыми столами и стульями и с огромными бронзовыми канделябрами. В громадном очаге во всю стену ревел огонь — колдовской, сине-белый, а стены были увешаны амуницией и оружием. И головами. Две виверны, дюжина исполинских тварей, неопознаваемое чудище — и ряды человеческих голов.

При виде их Билл Редмид оцепенел.

— Добро пожаловать, добрые гос-с-сти. — Взяв Редмида под локоть, Тапио усадил его за большой стол. А сам обошел вокруг. — Лорд Герааарх из рода Голубики, сенешаль эднакрэгских медведей. Моган, герцогиня Западных Озер и повелительница Стражей земель Диких. Теккисмарк, маркиз Пятого Кургана и представитель улья Западных Боглинов. Нита Кван от сэссагов и, видимо, от других пришедших из-за Стены. Билл Редмид от повстанцев и, видимо, от других людей Альбы и востока.

Тут полетели вежливые протесты: Билл Редмид не чувствовал себя вправе говорить от лица людей, как и Нита Кван за своих, а Теккисмарк возбужденно прочирикал, что его улей — из числа самых ничтожных.

Тапио величественно простер руку.

— Я согласен, никто из нас не вправе говорить за всю расу. Однако время действовать, и, когда о нас сложат песни, мы станем их знаменем. — Он помрачнел. — Если только в грядущие дни вообще будет место песням.

Моган высунула длинный розовый язык, и воздух наполнился запахом жженого мыла.

— Ты сгущаешь краски, мой друг, — сказала она. — Кто бы ни победил, всегда найдется тот, кто сложит песни.

Мрачная гримаса Тапио преобразилась в улыбку.

— Нам с Тамсин придется выступить от имени ирков, хотя два древних народа не могут договориться даже о том, какое вино лучше и как целоваться со смертными. — Он сел, и на рубахе из оленьей кожи заплясали отблески диковинного огня. — Я согласен: покуда жив последний ирк, кто-нибудь да сложит песню. — Он скрестил ноги, длиннее, чем у любого из смертных. Штаны тоже были кожаные. — Но мы же здесь не для того, чтобы обсуждать превратности искусства? Некоторые из вас уже вступили в войну с Шипом или почти вступили. Остальные еще не решили, как быть, — на самом деле, один еще только осознает, ради чего мы собрались.

— И ради чего же? — осведомился Теккисмарк.

— Для того чтобы одолеть сущность, извес-с-стную как Эш-ш-ш, которой ныне одержим чародей Ш-ш-шип.

Медведь заворчал, затем сел, совсем по-человечески заложив огромные лапы за голову.

— Что здесь понимается под одержанием? — спросил он с кошачьим мурчанием.

Моган подалась вперед:

— Одержание противоречит Закону.

— Неужели? — прошелестел Тапио. — Когда это Эш-ш-ш уважал Закон?

Подался вперед и Билл Редмид. Он посмотрел на Нита Квана, обнаружил в его пустом взгляде такое же непонимание и обратился к Тапио:

— Да кто такой Эш? Какое отношение он имеет к Шипу? И что мне до него?

— И о каком законе идет речь? — добавил Нита Кван.

Тапио обменялся долгим взглядом с Моган. Герааарх выпростал когтистые лапы из-за головы и посмотрел на мужчин блестящими черными глазами.

— Не посвящайте в Закон людей.

Моган покачала большой головой.

— Почему? Мы стараемся, чтобы они не узнали лишнего о Законе Диких, пусть даже проживут среди нас, как сэссаги, пятьдесят поколений. — Она сделала паузу, и ее гребень резко и со щелчком распямился. — Закон запрещает нам уничтожать друг друга в периоды засухи и бескормицы. Его установили давным-давно, когда первые чародеи людского племени начали управлять стихиями непредвиденным образом.

— Как давно? — спросил Нита Кван.

Тапио поскреб голый подбородок.

— По человеческому исчислению — девять тысяч лет тому назад. — Он вопросительно посмотрел на Моган.

— До прихода людей времени не было, — сказала она. — Отсчитывать его бессмысленно, только тешить людское невежество.

— Была великая война, которая охватила всю землю, — очень тихо проговорил Тапио.

— Между людьми и Дикими? — услышал свой голос Редмид и прикрыл рот ладонью.

— Нет, — сказала Моган и уставилась на огонь.

Тапио подлил себе вина.

— Когда война кончилась, уцелевшие постановили, что впредь никогда не позволят власть имущим творить определенные вещи.

Моган все смотрела на пламя.

— Все, что победители совершили ради победы, было, конечно, объявлено вне закона, — сказала она. — Одержание. Некромантия. Небесный огонь.

— Эш был там, — добавил Тапио. — Эш — величайший из драконов и не выносит соперников.

Моган рассмеялась.

— У Эша нет соперников, но он видит врагов во всех нас, в каждом разумном существе, потому что понимает, на что способна мыслящая тварь, когда она обретает власть. Эш желает стать божеством. Или, может быть, Богом. — В ее смехе проступила горечь. — Мне насчитали полтысячи лет, и я повидала достаточно, чтобы знать: борьба с Эшем длилась долго и долго готовилась. Мой отец думал... — Она посмотрела на Тапио.

Герааарх встряхнулся и сел на корточки.

— Нам обещали! — напомнил он. — Обещали дать короля. Вождя.

Улыбка Тапио стала циничной.

— Разве не все мы ждали прихода мессии?

— Половина Диких думает, что это ты, — ответил Герааарх.

— Да, так говорят, — бросил Теккисмарк. — Ты и есть. Тот, кто избавит нас от ярма и сделает так, что все будут заниматься чем захотят. — Он свел предплечья, и раздался, как показалось Редмиду, тот же звук, какой производит крестьянин, когда натачивает косу.

На лице Тапио появилось отвращение.

— Я вам не мессия. Нам нужно спуститься с небес на землю и разобраться самим.

Моган тяжело уселась на большой дубовый стул, и тот коротко скрипнул — почти застонал.

— Нам обещали. Леди Тар дала слово.

— Тар — имя, известное мне, — сказал Нита Кван. — Его знают даже мои соотечественники в Ифрикуа. Но мы зовем ее Тарой. Великой Волчицей.

Гребень Моган уподобился щетке — все ости нацелились в потолочные балки.

— Тар не волчица, кухарь. Тар тоже из числа великих змеев. Дракон.

— Медведи зовут ее Первой, — вставил Герааарх.

Тапио отхлебнул вина и затянул мелодичную песню на иркском языке. Она потекла ровно и медленно, чуждая для человеческого уха, но в ней звучало величественное достоинство.

Первая, плывшая по пестрым лесам;
Первая в танце навстречу мечам.

После песни ирка воцарилось молчание, и Нита Кван кашлянул.

— Значит, Тар — добро? А Эш — зло?

Тапио улыбнулся так широко, что обнажил все клыки.

— Там, снаружи, куча народа танцует по случаю Поля и объявляет победу света над тьмой. И в зале, несмотря на мою страсть к уборке, живут мелкие твари: мыши, крысы, даже какие-то жуки. Если танцор кого-нибудь раздавит в запале, то что обитает в нем — добро или зло? Провозглашая торжество света, они могут затоптать дюжину мышей и сотню букашек.

Моган вытянула длинную когтистую руку.

— А если мыши объединятся с жуками и создадут войско против танцоров — поймут ли они, за что воюют? А танцоры поймут?

Редмид почувствовал себя круглым болваном. Он встал.

— Ладно, что же нам тогда делать?

Тапио рассмеялся.

— О, мы сразимся бок о бок с мышами и жуками. Главное — не рядиться в герои. Может быть, Эш отчаянно борется с самой сутью зла, а мы его совсем немного отвлечем, и это кончится победой тьмы.

Редмид вцепился в столешницу.

— Серьезно?

Тапио помотал головой.

— Нет, брат. У меня отвратное настроение. Послушай: к западу от Внутреннего моря все пришло в движение. Приближаются орды, которые больше армий, и это лишь малая толика происходящего. Мы, жуки и мыши, можем опираться лишь на то, что видим. Некоторые танцоры стараются на нас не наступить и даже подбирают, заботливо переносят к стеночке. Другие давят при первой возможности. — Он вздохнул, поднял бровь и посмотрел на Редмида исподлобья. — Но разве вы, повстанцы, не становитесь подозрительными, когда кто-нибудь заявляет, что борется за доброе и правое дело?

— Так поступает церковь, — кивнул Редмид.

— Не только — все подряд. Стоит распре перерасти в войну, как каждая сторона объявляет противника демоном. — Моган повернулась к Тапио. — Разве нельзя договориться с этим Шипом? Или просто создать союз и использовать его как щит? И да, я согласна насчет запада. Кто-то разворошил там все муравейники.

— Когда пламя лизнет нас, мы помочимся на этот костер. Что касается Шипа... — Тапио пожал плечами. — Наверное, стоит попробовать.

— Нам-то поздно, — возразил Герааарх. — Он на нас напал. Сейчас по всем лесам охотятся на наших детенышей.

Моган наблюдала за Тапио.

— Ты хочешь этого, — сказала она.

Он улыбнулся — криво, отчасти самокритично, с насмешкой и скорбью.

— Я не мессия, — ответил он, — но полководец весьма неплохой. Воевать с Эшем? Нас не забудут в веках!

Герааарх заворчал:

— Ни ты, ни песни твои не спасут ни одного детеныша и не прокормят голодного медведя зимой!

Теккисмарк снова издал скрежещущий звук.

— Мое-то племя, когда воюют сильные, всегда идет на растопку! Занятно будет сражаться за тех, кого мы выберем сами.

Тапио, казалось, был поглощен созерцанием своих мокасин.

— Я уверен, что ваше племя всегда воображает, будто имеет выбор.

Рот Теккисмарка раззявился, и на секунду выскочил грязно-лиловый клювоязык.

— Нет! — каркнул он. — Это люди питают такие иллюзии! Мы покоряемся волнам известий и ничему больше. — Он прищелкнул хитиновыми когтями на тонкой кисти. — Направляясь сюда, я был против войны с Шипом. После нашей встречи я готов воевать. Мой народ явится, когда наступит весна и размягчится водная твердь.

— Мой народ уже воюет, хотя многие еще этого не понимают, — прорычал Герааарх. — Но мы потеряем Эднакрэги к весне. Куда нам податься? И как? Мощь Шипа растет с каждым днем, и он собирает людей и других существ отовсюду.

Тапио почесал подбородок, и этот жест пришел в забавное противоречие с его томным эльфийским достоинством.

— Для захвата Эднакрэгов Шипу — до чего же приятно произносить это имя вслух — придется воевать с людьми, а люди, как нам известно, бывают отличными воинами.

— Единственное, на что они способны, — сухо заметил Теккисмарк.

— Берлоги у них уютные, — сказал Герааарх.

— Ему в любом случае придется выдержать несколько крупных боев, чтобы взять ваши горы. Нам некуда спешить. Он еще не скоро доберется до нас, — сказал Тапио. Он затряс головой, двинув ею из стороны в сторону — нечеловеческий жест. — Ему понадобится год, может быть, два. И по меньшей мере три до того, как восстание перекатится через западные хребты и затопит нас.

Моган покачала гребенчатой головой.

— С каждой победой его силы будут прибавляться, — настойчиво заявила она. — Уже сейчас Эш прислал ему что-то чудовищное. Созрев, оно станет исключительно мощным. — Она помолчала. — Что, за восстанием на Западе стоит Эш?

— Мне льстит, герцогиня, что ты спрашиваешь меня об Эше, как будто мы ровня. Я понятия не имею о его намерениях. Как и о том, что случилось на Западе, где действуют силы, с которыми я, спасибо Тар, никогда не связывался. — Тапио многозначительно кивнул. — Но о войне и людях, друзья мои, вы судите совершенно верно, и нам, возможно, есть смысл сражаться, как люди. И как Дикие. Возьмете меня в главнокомандующие?

— Жаль, что мой брат не дожил, — улыбнулась Моган. — Но — да.

Другие поочередно кивнули. Теккисмарк издал странный звук, и всех омыло запахом миндаля.

— Он поднимает волну согласия, — пояснила Моган.

— Хорошо, — медленно проговорил Тапио. — Если Шипу так уж хочется связаться с человеческой армией, то у нас есть горы против него.

— Мы можем объединиться с людьми, с которыми он воюет, — подал голос Нита Кван.

Все повернулись к нему.

Голова Моган дернулась, как поплавок, и послышался звук, как будто два дюжих молодца работают двуручной пилой. Герцогиня смеялась.

— Вступить в войну и объединиться с людьми, — сказала она мягко. — Это можно. Мы, последние свободные народы на Западе, заключим с нашими угнетателями союз против своего же сородича.

Тапио перехватил ее взгляд.

— Да, — кивнул он. — Это можно. — Он положил на ее руку свою. — Победа в войне обычно достигается при компромиссе между желанием и поведением по образу и подобию тех, кого презираешь.

Впоследствии Билл Редмид не вспомнил ни голосования, ни даже обсуждения. В памяти осталось лишь то, как появилась Тамсин, принесшая с собой аромат корицы и мяты, а потом все вдруг очутились в зале, танцующие: люди, ирки, медведи, Стражи и один боглин.

Женщины выстроились посередине в круг и начали танцевать против часовой стрелки, сперва поворачиваясь наружу, к мужчинам, а потом — внутрь, друг к дружке, упоенно жестикулируя и выгибаясь, тогда как мужчины кружили, как голодные волки, в противоположном направлении — прихлопывая и поворачиваясь в такт. Редмид обнаружил, что снова танцует с Бесс, а она улыбнулась, и он проникся к ней любовью — взял за руку, а Бесс ответила крепким пожатием и упорхнула, как только мелодия ускорилась и устремилась вверх — слева была Моган, легкая на ногу, справа — Тамсин с ее чарующей улыбкой.

Мужчины покинули большой круг и образовали малые, чтобы окружить центральный женский десятком мелких своих. Редмид очутился позади незнакомого темноволосого коротышки, который беседовал с Тапио, а тот шел следующим. Кружки распались в линию, и Редмид снова поймал за руки Бесс, а Тамсин за спиной рассмеялась.

— Как в старые добрые времена, — сказала она. — Все барьеры сметены, и все танцуют.

Ее смех подхватил коротышка, отиравшийся рядом, и из его ноздрей вырвался дымок.

ХАРНДОН — КОРОЛЕВА

Случается, что делу может помочь только традиция. Безразличие короля — она не сумела найти слово похлеще — могло перерасти в нечто худшее, но ведь и правда сейчас Рождество, а он — великий рыцарь, хороший король и супруг. Привычка быть добрым мужем на Рождество удержала его от действий ужасных, а дальше и день настал.

Королева разослала союзникам дюжину писем. Поскольку война между ее и галлейцев прислугой шла чуть не в открытую, она приняла меры предосторожности, усвоенные на юге при отцовском дворе, и ее подготовка подверглась испытанию.

Началось с мессы, ее посетили леди Альмспенд, леди Эммота и еще десять фрейлин, все в темно-красном бархате и жарких, как огненный дух, горностаевых мехах.

Мессу служили в большом Харндонском соборе, построенном шестью поколениями торговцев шерстью, златоделов, рыцарей и королей. Шпиль возвышался даже над королевским дворцом; центральное окно с витражом, живописавшим муки святого Фомы, считалось одним из красивейших в христианском мире, а когда первые лучи зимнего солнца падали на восточную стену с великолепным изображением Христова Рождества, люди могли легко вообразить, будто они вживую наблюдают сие событие.

А за дверями собора, на площади, томилась в ожидании дюжина оруженосцев-галлейцев, да еще двадцать альбанцев, которые подражали им, как мартышки, вооруженные жезлами и ведрами с грязью. Они отирались у Королевского креста, воздвигнутого бабкой короля по случаю рождения его отца.

Они сочли, что прикрыты толпой, которая какое-то время напирала, и чернь вопила среди прочих эпитетов: «Королева — заморская шлюха!»

Вожак оруженосцев с тревогой увидел, что на торговую улицу выехал десяток всадников на черных конях и в подобающих черных сюрко. Они заполнили устье улицы от витрины до витрины, а их могучие скакуны выдыхали облака пара, как сонм драконов.

Он показал на них другому.

— Уходим! — крикнул тот. — У ведьмы есть друзья!

Но устье улицы Святого Фомы внезапно забилось подмастерьями, и каждый, будь он мужчина или мальчик, держал деревянную дубинку. Они подступили к самой толпе и, вышколенные отменно, замерли.

Чернь перестала выкрикивать оскорбления в адрес королевы.

К площади по улице Святой Марии Магдалины направился отряд ополчения, и грохот их барабанов смыл толпу, как кипяток смывает с ручки насоса лед. Пройти можно было только одним путем — мимо таверны «Королевское воинство» и по Драконовой улице; так и пошли. Точнее, некоторые, а другие медленно двинулись к рыцарям Святого Фомы, подальше от шумевших у креста оруженосцев.

К проходу королевы площадь была пуста. Двести мальчишек-разносчиков и подмастерьев склонились в низком поклоне, а Эдмунд, когда королева обернулась и улыбнулась им, подумал, что вот сейчас умрет на месте.

Но королева отлично понимала, что не победила, а только отсрочила расплату.

Король, казалось, не думал об этом вообще, хотя в конце мессы он высказался насчет избытка ополченцев на улицах.

— Неплохая демонстрация лояльности, — заметил он.

Королева не поняла, раздражен ли этим капталь.

Позднее, во дворце, собрались менестрели с жонглерами, и королева и ее фрейлины поспешно переоделись, хотя постороннему было простительно принять их скорость за нечто отличное от спешки. А потом, в составе длинной процессии, которую возглавила королева, почти все придворные женщины, не занятые стряпней и подготовкой рождественского стола, вышли с факелами во двор, где были встречены королем и таким же числом джентльменов, пажей, слуг и прихлебателей; после чего все они, озаренные факельным светом, двинулись по улицам. Падал снег, мороз пощипывал, и король раз десять поцеловал жену.

— Потанцуем? — спросил он.

Королева улыбнулась.

— Если вам это угодно, милорд, мы можем танцевать и петь хорал.

Взгляд короля был прикован к чему-то на грани светового круга.

— В детстве, — произнес он мечтательно, — на Рождество нас ждали разные приключения: и великаны, и дикари, а однажды пожаловал сам Сказочный Рыцарь. Он приехал на единороге и вызвал отцовских рыцарей сразиться. Турнир провели на замерзшей реке.

— О! — восторженно воскликнула королева. — И что было дальше?

— Этот напыщенный негодяй посадил на задницы дюжину лучших отцовских бойцов, а мы хлестали вино и чувствовали себя ничтожествами. Но он вручил нам прекраснейшие дары, и мы как в песню перенеслись. — Он посмотрел ей в глаза. — Намедни я слышал дурное. О вас. Верить этому я отказываюсь.

— Милорд... — начала она, но пришло время петь.

Они исполнили «Три корабля» и песнь об избиении младенцев, но королеве виделось одно: солдат, убивающий ее новорожденное дитя. Затем они спели «Агнец Божий» и мощный гимн, а потом — «Восход солнца», и вот образовались круги: женщины в качестве оленей, мужчины — охотников.

Они прошли широкую площадь под замком. Спустившись вприпляску на берег, они ступили на Альбин, где лед уже достиг шестифутовой толщины. Он будет нарастать и дальше, до самой весны. Дворцовые слуги выехали на коньках с подогретым вином, после чего пение возобновилось: на сей раз исполнили «Иисус, Радость мира», а потом, при свете факелов, поющие снова выстроились шестью большими кругами.

Дворцовые слуги и сами придворные смешались с толпой: подмастерья с подругами, рыцари со своими дамами, городские купцы — королева присела в реверансе перед Айлвином Дарквудом, а он степенно раскружил ее и передал высокому мастеру с железной бляхой и стальным кольцом гильдии оружейников.

— Как вас зовут, юный сэр? — спросила она.

— Том, ваше величество. — Он вычурно поклонился и исчез, двинувшись дальше по цепочке.

Круги сомкнулись для следующей фигуры, и король, завладев королевой, повел ее вдоль берега. Два пажа держали факелы так близко к ним, что королева испугалась за прическу, но посмотрела мужу в лицо и улыбнулась, а он улыбнулся в ответ.

— Я хотел сказать одно, — выдавил он. — Во времена моего отца мы были намного ближе к Диким на Рождество. Получалось забавно. И полезно для рыцарей.

Она поднялась на цыпочки, надежно утвердившись меховыми сапожками на утоптанном, скользком снегу, и поцеловала его в губы, а сотни свидетелей заулюлюкали и тоже стали целоваться.

— Дикие всегда рядом, — сказала она. — Мы — дети земель Диких, а не враги им. Земли Диких можно найти под полами Нового дворца и в лесах за Первым мостом.

— Это смахивает на богохульство, — заметил король.

— Нет, милорд. Обычный факт. Принюхайтесь — чуете хвойный запах? Сегодня вы можете протянуть руку и дотронуться до дерева в Эднакрэгах. В солнцеворот мир переливчат, милорд. Все ворота открыты — во всяком случае, так говорил мастер Гармодий.

Король остановился и поднял взгляд. Тысяча пар позади него замедлила шаг — люди пили вино, целовались или гадали, чем занята королевская чета, но в танце подобные паузы возникали нередко.

— Истинная правда! — воскликнул король. — Клянусь, я в жизни не видывал столько звезд! — Он подхватил королеву и закружил. — Боже мой, мадам, почему бы мне вам не поверить? Больше всего на свете я хочу сына!

Она положила его ладонь себе на живот.

— Вот он, ваш сын, милорд. Почувствуйте, как бьется его сердце — как мощно оно колотится во славу Альбы.

Он склонился в свете факелов.

— Я не в силах поверить, что это обман. — От его руки растекалось тепло.

Они снова пришли в движение, процессия замкнулась в круг, и королева потеряла короля за сменой партнеров — в той огромной цепи, про которую старые харндонцы говорили, что она символизирует связь всех альбанцев. Весьма своеобычным образом.

Королева пошла на первый круг — женский: были в нем Эммота с напряженным лицом, леди Сильвия, новая девушка с севера, а дальше — троица краснолицых купеческих дочерей, а потом она соприкоснулась руками с молодым рыцарем Святого Фомы, и тот улыбнулся ей с блаженным умиротворением на широком, с крупными чертами лице; потом наступил черед угрюмого субъекта с грязными руками, который тем не менее просиял, а затем — красавца в великолепном меховом капюшоне, сшитом, похоже, из какого-то восточного шелка с узорами, сверкавшими в факельном свете. Рядом с королевой постоянно маячила пара факелов, и она, несмотря на восторженное состояние духа, помнила, что оба юноши — королевские оруженосцы и оба вооружены. Молодой Галаад д’Акр мог в одиночку справиться с десятком разбойников или любой толпой злонамеренных лиц. Она не то чтобы боялась, а просто за последние дни с несвойственной остротой осознала свою уязвимость. И беззащитность ребенка.

В очередной фигуре танца ее закружил на месте галлеец. Он передал ее дальше — грубовато, как ей показалось, но она побоялась счесть это пренебрежением, а потом услышала крик, раздавшийся за правым плечом. Она протянула руку, ту приняли, и перед нею вырос сам капталь. С застывшей улыбкой он развернул ее, держа не особенно крепко. Его взор был прикован к схватке, и королева отступила — женщинам пришло время разойтись по своим кругам...

Галаад был повержен. Она поняла это по изменению освещения. Он пытался встать на ноги, а кто-то его бил.

Снег потушил его факелы.

Она перешла к действиям. В груди загудело, и королева простерлась волею в ночь, достигая звезд, чтобы взять то, что ей нужно.

Два факела взорвались слепящим светом.

Одним Галаад ткнул неприятеля в пах, и человека объяло пламя. Он заковылял к толпе, и она с дружным пронзительным воплем расступилась.

Галаад подобрал под себя ноги и воздел факелы, безжалостно освещая убийцу в последние минуты его жизни. Тот полыхал — жир и плоть сгорали стремительно, и вот он перестал кричать, а почерневшие кости с шипением погрузились в снег и погасли.

Над толпой поплыл аппетитный запах жареной свинины, и какую-то женщину вырвало недавним обедом.

Галаад всхлипывал.

Королева огляделась и увидела рядом леди Альмспенд, а чуть подальше — леди Сильвию. Но леди Эммоты не было.

К ней подошел галлеец — граф д’Э.

— По-моему, вашему величеству угрожает опасность, — заметил он.

Она отступила на шаг. Галлейцы окружили ее со всех сторон.

— Я здесь, ваше величество. — Писклявый, бабий голос Танкреда не вязался с его массивным сложением и одной уцелевшей бровью.

— Позвольте проводить вас к королю, — сказал граф.

Он поклонился и удержал ее за руку деликатно, без тени дурных намерений.

Один галлеец, одетый в цвета д’Э, положил руку на грудь другого, толкнул, и тот рухнул.

Граф, как тисками, сжал и придавил плечом ее руку, словно они боролись. Он поволок ее прочь. Она чуть не упала и подавила вскрик.

— Ваше величество в большой опасности, — пробормотал граф. — Мои люди прилагают все усилия, чтобы ее устранить, но под ударом очутились вы лично. Клянусь, что моя родня ни при чем. Я бы знал. Идемте.

Д’Э потащил королеву по льду, и она утешилась тем, что оба ее оруженосца остались рядом, вооруженные короткими мечами и в кольчугах под меховыми коттами. Факелы Галаада продолжали гореть огнем больше белым, нежели красным, и разгоняли тьму на расстояние полета стрелы.

— Мои фрейлины! — воскликнула она вдруг.

Граф остановился и обернулся.

— Мсье д’Эрблэ! — крикнул он. — Королевские фрейлины!

Стоявший на границе света мужчина в черной сутане поклонился. Сопровождаемый десятком человек, он устремился обратно во мрак.

Толпа вокруг начала сгущаться, как лед в ведре с водой. У королевы затекла правая рука — так крепко держал ее граф. Мелькали встревоженные лица: мужчина в красивой шляпе поклонился и последовал за ней, а потом она увидела рослого юношу, Тома, который поступил так же.

На реке сбилась в кучу дюжина факелов, и она поняла, что король где-то там. Облегчение было столь глубоким, что у нее задрожали колени.

Король смеялся, беседуя с графом Приграничья и мастером торговли. Он обернулся и подал ей кубок с вином, а хорошенькая молодая женщина с рыжими волосами дернула его за руку.

— Идемте же, ваше величество, — позвала она.

Королева взяла кубок, а рыжая особа быстро присела в реверансе и отступила в толпу.

Король уловил напряжение по ее руке и поджатым губам графа д’Э.

— В чем дело?

Граф д’Э поклонился.

— Я точно не знаю, ваше величество, но на вашего оруженосца напали, и я испугался за королеву.

— Он правильно сделал, — вставила королева. — Я в этом уверена. Король вернул д’Э поклон.

— В таком случае благодарю вас, мессир, как и всегда. Мы должны возобновить танец, иначе пойдут разговоры.

Он взъерошил юному Галааду волосы.

— Что с тобой случилось? Ты белый, как снег.

— Я... ударил человека. — У Галаада перехватило дыхание. — И он сгорел, как факел.

Король помолчал, уже занесши ногу, чтобы шагнуть.

— В самом деле? — спросил он. — Есть одно пророчество... впрочем, уже не важно. — Он склонился к своей королеве: — Странная ночь, и я буду рад, когда она закончится.

Они вернулись на реку, и королева вновь предалась танцам. Воздух загустел, и ей стало трудно дышать. Она решила, что с факелами неладно...

Затем она перешла к незнакомцу — коротышке с черной бородкой клинышком. У него была ослепительная улыбка и угольно-черные глаза.

Позади него в круге...

Назад: ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ЛИВИАПОЛИС — ПРИНЦЕССА

Дальше: ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ ЛИВИАПОЛИС — НАЕМНЫЙ УБИЙЦА И КРОНМИР