Глава 8
Нокдаун

Когда современная машина, повинуясь малейшему движению рулей, рассекает воздух, когда могучий двигатель легко, словно играя, передает винту мощь взрывающегося в его цилиндрах топлива, – это счастье. Какой пилот откажется оторвать от земли новейший истребитель или могучий бомбардировщик? Увы, их хватает не всем. Тебе приходится выглядывать из-за поцарапанного плексигласового козырька древнего биплана, слушать на виражах скрип фанеры, стон деревянных лонжеронов и гордиться, обгоняя гусиную стаю. Единственной защитой от истребителей врага является способность лететь, лавируя между скал и отдельно стоящих деревьев. Зато после взлета и перед посадкой не нужно возиться с выпуском и уборкой шасси.

Над левым нагрудным карманом твоего френча раскинулись золотые крылья военного летчика, но на самом деле ты почтальон, иногда извозчик, форма – она скорее для того, чтобы обманывать противника.

Несмотря на врожденную астму, отягощенную запущенной дистрофией, мотор твоей аврошки отличается изрядным аппетитом, а емкость баков не так уж и велика. Ты привык экономить топливо, подлетая к хребтам, привычно убираешь газ и планируешь, радуясь тому, что восходящие потоки воздуха поддерживают крылья твоего допотопного аэроплана. Стрелка альтиметра ползет, отсчитывая потерянные метры высоты, но вы оба знаете – над гребнем хребта удастся проскочить метрах в пятидесяти. Потом машина просядет, мотор заурчит, подстегнутый увеличенной порцией бензина. Все, как всегда, как много раз до того. Несутся навстречу знакомые серые камни. Здесь не бывает людей, слишком плохие склоны – крутые и ненадежные, даже козопасы не гоняют сюда своих косматых подопечных. Если и мелькнут внизу изогнутые рога – это дикий козел, единственный хозяин здешних мест.

Летишь навстречу солнцу, тень стелется сзади, подпрыгивая на скалах, потом резво начинает приближаться – темной помогает подъем хребта. На седловине ей почти удается допрыгнуть до самолета, но сил не хватает, и она вновь падает вниз, мазнув по кепкам людей, что, опираясь на альпенштоки, цепочками взбираются по ненадежному склону.

До тебя не сразу доходит ненормальность происходящего, но тело реагирует прежде мозга – сектор газа вперед, толчок правой педалью, ручку чуть вправо и на себя.

Люди в чужой форме, много, рассыпаны по всему склону. Они тоже не ожидали увидеть здесь самолет – ты спланировал почти беззвучно, и стрелять немцы начинают не сразу. Зато потом открывают огонь почти все, одиночные вспышки карабинов, короткие очереди ручных пулеметов. Этот полет мог стать для тебя последним, спасает слепящее стрелков солнце. Пули рвут перкаль на плоскостях, с рояльным звоном лопается расчалка, боль кипятком обжигает левый бок, но ты уже набрал высоту и уходишь к северу – туда, где на перевалах третьи сутки гарнизоны дотов шквальным пулеметным огнем вколачивают на тот свет рвущихся к перевалам гитлеровцев. Именно к ним в тыл собрались немецкие горные стрелки. В другое место твоя машина не дотянет – старенький мотор чихает и кашляет, тянется из-под капота дымок… Хорошо, что лететь недалеко. Все, что ты сейчас можешь – добраться до телефона. Кажется, такая мелочь – сказать десяток слов в хрипящую трубку. Как много от этого зависит.

Хорошо, что ты сидишь в кабине допотопного биплана! Разве могут «харрикейн» или советский «ястребок» вот так зависнуть в потоке встречного ветра, почти не двигаясь относительно горного склона? Рука в кожаной перчатке ласково проводит по скудно оснащенной приборной доске.

– Прости, старик.

Выключено зажигание, замер винт, рванулась навстречу земля. Старенькая машина, сминая свое фанерно-перкалевое тело, смягчает удар, остатки самолета проползают десяток метров по заросшему молодой травой склону. Через минуту к куче обломков подбегают усатые бойцы с винтовками наперевес, разглядев восьмиконечную белую звезду на обломках, подхватывают раненого пилота и на руках относят в дот. К врачу. К телефону.

Через седловину хребта связка за связкой уверенной походкой проходят группы солдат. Крепкие, спокойные и уверенные в себе парни без заметных усилий несут на себе огромные рюкзаки, оружие и мотки веревок. Еще бы – их готовили тщательнее, чем многих офицеров линейной пехоты, за плечами годы тяжелой, выматывающей учебы. Каждый прошел и выдержал. Результаты не заставили себя ждать. Зайцами убегали от егерей французы и англичане, Альпы и норвежские горы стали для горных стрелков полями воинской славы. Их дивизии достался второй номер, не могут быть первыми все. Ничего, номер это не главное, славой мериться они станут после войны, в уютных пивных Мюнхена и Вены. Рыжие и белокурые бестии знают себе цену, у каждого на кепи раскинул острые лепестки цветок эдельвейса. Они привыкли смеясь делать то, о чем остальные не могут думать без дрожи в коленках. Будущее за ними, а все кто против, пусть убираются в ад. Егеря готовы помочь.

Греки за годы выгрызли в скалах над перевалами подземный город, залили в котлованы тысячи тонн бетона, в несколько слоев накрыли подходы пулеметным огнем. Героическая немецкая пехота встала, не сумела преодолеть свинцовый шторм, откатились на безопасное расстояние уцелевшие танки. Артиллеристы разводят руками – им просто нечем выковыривать греческих сусликов из таких нор. Люфтваффе тоже пока не может помочь – не так много сил удалось выделить для греческой операции, а воздух над Балканами оказался неожиданно горяч. Таких потерь не было даже над Францией.

В сороковом бельгийские форты оглушили и взяли десантники, неожиданно упавшие на головы защитников. Сейчас они не в форме – приходят в себя после мальтийской операции. Судьба наступления зависит от крепких горцев в тяжелых ботинках. Фюрер может быть уверен – егеря из второй горнострелковой не подведут.

Четверка «эмилей» двадцать минут покружила над перевалом, качнула плоскостями и ушла обратно на болгарский аэродром – подошло к концу горючее. Похоже, пролетевшая над головами керосинка все-таки рухнула где-то в горах. А может, у греков просто нет свободной авиации – учитывая, какая драка сейчас идет на дальних подступах к Салоникам, это не удивительно.

Батальоны, привычно рассредоточившись, преодолели треть спуска по западным склонам хребта, когда в небе появились греческие бомбовозы. Они просто не могли успеть раньше – ни старые «Бреге-19», ни Р-5 физически не способны летать быстро, и бомбы у них не слишком тяжелые. Зато их много.

Проходящие крутой склон в связках егеря заметны, как мухи на оконном стекле. Греки и русские выбирают самые аппетитные грозди и ложатся на боевой курс. Взрывы, визг разлетающихся осколков, клубы грязного дыма на склонах. И самое страшное – грохот сорвавшихся с места камней.

«Мессершмитты» возвратились к тому времени, когда бомбы закончились, а уцелевших немцев расстреливали скупыми пулеметными очередями стрелки кормовых установок. Ребята Геринга хорошо пополнили в этот день личные счета, но ветераны второй горнострелковой отчего-то не сильно этому радовались. Те, кому повезло выжить.

Потери, даже серьезные, ничего не решают – задача должна быть выполнена. Оставив тяжелых раненых на попечение санитаров, потрепанные роты и батальоны завершили спуск, избавились от лишнего, не нужного в бою снаряжения. Перекличка, уточнение потерь, корректировка задач и вперед: война – это работа, камараден, каждый зольдат знает свою задачу.

Пусть большая часть тяжелого вооружения потеряна при налете, оставшегося вполне достаточно для того, чтобы перерезать пути снабжения греческой армии. Тирольцы и баварцы, перехватив удобнее свои карабины, серыми ручьями устремляются к своим целям. Вот только Вотан сегодня явно оставил своих служителей без опеки.

Свист снарядов, хлопки рвущейся в воздухе шрапнели – греческие артиллеристы используют оставшиеся с прошлых войн боеприпасы. Тяжелые фугасные чемоданы прилетают чуть позже, и выбитые взрывами тонны щебня убивают и калечат больше германских солдат, чем горячий чугун. В грохоте разрывов шорох минометных мин и хлопки их разрывов практически не слышны, но веера разлетающихся над землей осколков сеют смерть еще эффективнее, чем снаряды тяжелой артиллерии.

Егеря пытаются броском уйти из-под огня, но натыкаются на пулеметные очереди и меткий винтовочный огонь – греческая кавалерия успела подтянуться к месту прорыва.

Щелкает стопор люка, старший лейтенант Клитин проводит рукой по короткой стрижке, надевает шлем и опускается в башню.

– Вперед!

Смешанная линия из двух десятков Т-26 и легких «виккерсов», поливая землю пулеметным огнем, начинает разворачиваться на фланге оглушенных артподготовкой немцев…

Восьмерка bf-110, попытавшаяся отбомбиться по позициям артиллерии, попала под удар зашедших со стороны солнца «харрикейнов». Над местом избиения егерей завертелась очередная воздушная карусель.

Три часа спустя Клитин спрыгивает с надгусеничной полки и оглядывается по сторонам. Командир похож на черта: черное от нагара лицо, злые глаза – победа обошлась недешево.

– Твою мать, несколько сотен ублюдков без пушек и бронетехники! Хреновая получается война…

К тому моменту, когда выжившие фрицы начали сдаваться, в роте Клитина осталось тринадцать танков, при этом все уцелевшие бронеходы британского производства имеют по несколько пробоин. Оказалось, германские противотанковые ружья прошивают тонкую броню «виккерса», как бумагу. Пули у них винтовочного калибра, для того, чтобы угробить танк, нужно пять-шесть попаданий, но такого оружия у противника оказалось много.

Усиленную броню экранированных Т-26 ружья не пробивают, вся лобовая проекция клитинского танка в шрамах от рикошетов, там и тут торчат из металла приварившиеся сердечники пуль.

Но и здесь без потерь не обошлось – метко брошенная граната перебила гусеницу одной из машин, потом какой-то сумасшедший егерь метнулся к танку с ящиком взрывчатки. Был застрелен, но ящик под днище забросить успел. То, что от экипажа осталось, даже похоронить по-человечески нельзя – перемешано все. Придется братскую могилу делать, вместе погибли, пусть вместе и лежат.

Конные греки конвоируют небольшую колонну пленных – чуть больше сотни человек, большинство в свежих бинтах, но рожи наглые, смотрят с вызовом – рука сама тянется к кобуре.

– Да, это не итальянцы.

Старший лейтенант сплевывает на землю тягучую темную слюну. Тяжелых раненых собирают греческие санитары, не разбирая своих и немецких, грузят в двуколки. Полные телеги уезжают вниз по дороге, раскачиваясь на неровностях дороги, мотаются брезентовые тенты с красными крестами. Победители обшаривают трупы и кусты в поисках трофеев. Клитин приказал подобрать пару противотанковых ружей и набрать к ним патронов – вдруг подвернется случай накормить немцев их собственным блюдом.

Подбежавший посыльный отрывает старлея от размышлений – через пятнадцать минут сократившаяся почти вдвое танковая рота вытягивается в колонну и гремит траками в сторону перевала – на отдых времени просто нет.

В нескольких километрах южнее, там, где дорога выбралась наконец из тесноты ущелий на более-менее ровное место, на санитарный обоз падают со стороны солнца две пары стремительных теней. Хлещут по доскам и брезенту очереди скорострельных пулеметов, наискось пересекают дорожную пыль параллельные цепочки разрывов малокалиберных снарядов. Дико визжат раненые лошади, орут мулы, в этом аду не расслышать стоны и крики умирающих людей.

Рев форсированных моторов проносится над дорогой и уходит дальше. Тают в синем небе самолетные силуэты, превращаются в безобидные черточки, исчезают совсем. Секунды – и нет их. Остаются на земле трупы людей и лошадей, обломки двуколок, опрокинутые фургоны. Если бы не это, можно подумать – пригрезилась летучая смерть, померещились черные кресты на угловатых, словно топором рубленных, крыльях. За колючий куст зацепился обрывок брезента, трепыхается на ветру красный крест в белом круге. Тот самый, который так удобно ловить в оптику цейсовского прицела.

Ранним утром 15 мая вермахт нанес удар одновременно на огромном фронте от Заполярья до Албании. Его ждали, к нему готовились, но сдержать не смогли. На стороне фашистов сыграл опыт нескольких успешных кампаний, великолепная связь, мобильность и отточенное взаимодействие всех видов войск.

Советские дивизии стоят насмерть, но противник находит уязвимые места, концентрирует силы, взламывает оборону, в образовавшийся прорыв уходят танковые клинья, разрывая коммуникации, нарушая управление войсками, срывая…

А вот сорвать мобилизацию в приграничных округах не удалось. Потому что она закончилась за две недели до немецкого нападения. Повторить великолепный рывок, в считанные недели решивший судьбу Франции, на востоке не получается – на пути танковых клиньев встают новые дивизии РККА, заставляя топтаться на месте, искать обходные пути. По планам немецкого командования большая часть советских войск должна была быть окружена и разгромлена на границе, но красные дивизии и корпуса, теряя в непрерывных боях людей и технику, все-таки умудряются вырываться из сжимающихся клещей. Пусть не все и не всегда. Советская армия пятится, обливаясь кровью, но гасит мощь первого, самого страшного удара врага.

Почти вдоль всей границы противник за первые три дня боев продвинулся в глубь советской территории на несколько десятков километров. Потеряны Вильнюс, Каунас, Гродно, Брест, в Прибалтике тяжелые бои идут на подходах к Риге. Между Барановичами и Новогрудком навстречу отрезанной Гудерианом и прорывающейся на восток белостокской группировке РККА наступает шестой механизированный корпус, в белорусских лесах немецкие панцеры то и дело сталкиваются во встречных боях с БТ и Т-26. Немецкие танкисты при любой возможности уклоняются от таких схваток, советские танки чаще горят от огня противотанковых орудий и пуль многочисленных панцербюше немецкой пехоты.

Южнее полесских болот танковый балет еще только готовится – многочисленные танковые корпуса Киевского военного округа и танковая группа Клейста сходятся, выискивая у противника слабые места. Клейст осторожничает – здесь слишком мало доброй немецкой пехоты, а боевые качества венгров и словаков вызывают у него большие сомнения.

У самого Черного моря изготовившаяся к победоносному возврату Бессарабии армия Румынии неожиданно оказалась вынуждена откатиться от Дуная и судорожно отбивает атаки форсировавших пограничную реку дивизий Одесского военного округа.

Уже вечером пятнадцатого мая авиация и корабли Черноморского флота нанесли удар по порту и береговой обороне Констанцы.

Артиллерия ПВО не смогла сделать ничего. Как назло, самую боеспособную авиацию Антонеско сосредоточил в Бессарабии. Пилоты истребительной эскадрильи на антикварных PZL р.11 мужественно взлетели на перехват. К тому времени, когда они набрали высоту и подтянулись к району порта, советские бомбардировщики уже уходили, а прикрывавшие их истребители как раз прикидывали, стоит ли везти обратно в Крым неизрасходованный боекомплект. Ни удрать, ни победить румыны не могли, но все равно приняли безнадежный бой. Они даже сумели сбить один советский МТИ – истребитель сел на воду, пилота и стрелка подобрал из воды экипаж дежурного МБР.

Под бомбами и снарядами погибли береговые батареи Констанцы, в том числе немецкая батарея «Тирпиц», оснащенная новейшими двадцативосьмисантиметровыми орудиями. На дно гавани легли эсминец «Марашти», миноносец «Смеул», подводные лодки «Дельфинул» и «Марсунул», четыре канонерки типа «С», минные заградители «Реджеле Кароль Первый» и «Румыния», несколько транспортов. Прочие суда королевского флота Румынии с разной степени повреждениями той же ночью от греха подальше ушли в Варну.

На неразведанных своевременно минных полях погибли три севастопольских эсминца. Обстрел порта провели линейный корабль «Парижская Коммуна» и тяжелый крейсер «Каганович», дальности их орудий хватило. До двадцатого мая советские бомбардировщики ударов не повторяли – город был затянут дымом от пожаров нефтехранилищ, элеваторов, портовых сооружений и железнодорожного вокзала настолько, что невозможно было найти цель.

Над полями сражений в скоротечных воздушных боях сцепились сталинские соколы и увешанные крестами асы Геринга. Итоги боев оказались неожиданностью для командования обеих сторон: на каждый сбитый «мессер» или «юнкерс» приходится три-четыре «ястребка» и СБ. Прекрасное соотношение? Но ведь это не битва за Британию, к исходу третьего дня боев истребительные части люфтваффе уже на грани истощения своих ресурсов, а советских самолетов в воздухе все еще много! Безусловное господство в воздухе только над Белоруссией – там собрана треть истребительных эскадр Германии. А на флангах ситуация обратная, особенно под Ригой – пользуясь нейтралитетом Финляндии Советы перебросили сюда авиацию Балтийского флота и большую часть сил Ленинградского военного округа.

Геринг срочно перебрасывает на восток немногочисленные эскадры из Франции и Голландии, выпускники летных школ перегоняют выпущенные заводами машины, но этого уже не хватает.

В Албании немцам удалось разгромить одну из греческих дивизий, однако решительного перевеса это не принесло, эпирская армия греков, медленно пятясь, отходит в сторону греко-албанской границы. На линии Метаксаса греки без особых усилий остановили атаку восемнадцатого армейского корпуса. Оборонительную линию обошел по территории Югославии двадцать третий армейский корпус. При поддержке авиации ему удалось прорвать греческую оборону в долине Вардара, к месту прорыва выдвигаются дивизии пятой танковой группы.

Утро привычно начинается с лая зениток и нарастающего рева моторов в голубой пропасти неба. Странно – даже на слух чужие и свои различаются без труда. С севера наползает угрюмый, давящий гул, разбавленный обиженным завыванием. Навстречу ему с ближайших аэродромов рвется веселое, звонкое или басовитое гудение моторов «ястребков», «харрикейнов» и «гладиаторов». На плоскостях многих истребителей рядом с греческими белыми появились красные пятиконечные звезды. Волны самолетов сталкиваются, перемешиваются. Если не поднимать глаза, кажется что где-то там, наверху отрывают от рулонов новые портянки. Время от времени из круговерти крылатых машин вываливается то одна, то другая, кувыркаясь, сыплется к земле – из пропасти неба падают только вниз.

– Опять наших сбивают, – провожая взглядом горящий биплан, сплевывает на землю Котовский. От невозможности вмешаться потеют ладони и сводит челюсти.

– Крестатые тоже падают, – Фунтиков не спорит, просто отмечает факт. – Бомберов сбивать труднее, живучие. К городу и порту прорываются только одиночки, это главное.

Котовский в ответ роняет затейливую словесную конструкцию, в которой непечатными словами сконцентрировано его отношение к творящемуся в небе безобразию. По всей границе идут бои, а первый добровольческий танковый батальон третьи сутки, задрав лица к небу, следит за воздушными схватками. Сидеть в кустах, укрывшись маскировочными сетями, особенно невыносимо потому, что знаешь – такие же бои идут над Минском, Киевом и Одессой, и чем больше фашистов пойдет на удобрение греческих полей, тем меньше их будет топтать советскую землю.

– Командиров к комбату!

Посыльный орет изо всех сил, старается перекричать вой авиамоторов. Слышно плохо, и, проорав команду в одном месте, боец бегом несется в расположение самоходчиков.

Котовский на радостях крепко хлопает Фунтикова по плечу:

– Что, капитан, пощупаем Адольфа за вымя?

– Не кажи «гоп», Леха, смотри, не слейся ненароком. В запале-то. – Фунтиков еще раз поднимает глаза к небу. – Если нас поднимают, значит, фронт прорван.

– Фигня дело, заштопаем. Пошли, брат, задачу получать.

Танкисты привычно, экономными движениями сбрасывают с машин маскировку. Фигурки в черных комбинезонах обманчиво медлительны, никакой суеты, но батальон собирается стремительно. Проходят считанные минуты, и от танков доносится визг стартеров, который быстро сменяется рокотом прогревающихся моторов. В наушниках четкие, спокойные доклады о готовности к началу движения. Ветераны. Битые, стреляные, золотой фонд войны.

Барышев ерзает на башне, поправляет под собой плоскую подушечку из итальянского шинельного сукна – уж больно заразителен оказался пример командира второй роты, после последнего боя с макаронниками такая есть даже у самого последнего писаря. Да и удобно на ней сидеть, чего уж там.

– Ветка, я главный, двинулись!

Из оркестра моторов выделилось тарахтение мотоциклов, разведчики, пришпорив своих коней, двинулись по маршруту. За ними пошла пара трофейных «панаров», свои броневики батальон давно передал на охрану аэродрома – слабосильные БАшки только связывали батальон, останавливаясь перед первым же крутым подъемом. Да и вооружение у французов сильнее.

Отпустив разведку на положенное расстояние, потянулись по их следам танки. Среди бронированных корпусов то и дело мелькают угловатые контуры трофейных грузовиков. С их платформ в небо смотрят стволы трофейных же зенитных автоматов и спаренных крупнокалиберных пулеметов. Зенитчики – единственное подразделение батальона, которое после боев с итальянцами не уменьшилось, а выросло втрое.

Подполковник верит в своих людей, но отдает себе отчет – те, что катят сейчас навстречу, тоже не новички. И их больше, причем в разы. Значит, для победы придется прыгать выше головы. Ничего, его мальчикам не впервой. Комбат, привычно ухватившись левой рукой за крышку люка, прижимает тангенту:

– Увеличить скорость!

Благодаря полученной от сербов информации греческое командование сумело определить направления немецких ударов, но на то, чтобы выстроить надежную оборону на границе с союзной до того Югославией не хватило ни времени, ни сил. Прокатившаяся по дорогам северного соседа серая волна ударила в жидкую плотину полевых укреплений, отхлынула, дождалась подкреплений, ударила снова, потом еще раз – и проломала оборону на стыке позиций двух греческих дивизий. В брешь немедленно устремились механизированные части, расширяя участок прорыва.

Смятые, но не сломленные греки под их напором отходят на восток и на запад – к горам, открывая врагу долину Вардара, столбовой путь к заливу Термаикос. Рыча моторами, по берегам реки двойным потоком движутся к морю танковые дивизии. Все, как всегда, противостоять вермахту не может никто. Доблестным германским солдатам уже мерещится на горизонте Акрополь, они желают показать развалинам Спарты настоящих героев нашего времени.

Наступающая по левому берегу шестая танковая дивизия на десять километров опережает шестнадцатую – на многочисленных правых притоках Вардара греки успели уничтожить почти все переправы, и танкам приходится ожидать их восстановления. Не беда – серьезных сил у греков на правом берегу нет, а задачи у дивизий различные – шестая торопится захватить город и порт Салоники, шестнадцатая, достигнув моря, по приморскому шоссе устремится на запад, отрезая эпирскую армию противника.

Разъезды мотоциклистов, усиленные бронеавтомобилями и легкими танками, растекаются по многочисленным дорогам и тропам, за ними поднимаются к небу хвосты пыли, поднятые колоннами панцеров и бронетранспортеров с пехотой. Выбирая удобные дороги, передовые части все сильнее отклоняются от реки – ближе к горам речки и ручьи мельче, там разбитые мосты не замедляют движения. Скорость и маневр – вот козыри германской армии, швырнувшие под немецкие сапоги большую часть Европы.

Сильно мешают продвижению налеты вражеской авиации – экипажи «блейнхеймов» и СБ неприятно удивляют высокой точностью бомбометания, а смешные бипланы оказались летающими батареями реактивных снарядов, способных залпом накрыть сразу несколько замешкавшихся на дороге грузовиков. «Мессершмиты» без особого труда отбивают такие налеты, но истребителей не хватает на всех, вопреки ожиданиям, греческая авиация оказалась весьма многочисленной.

Они столкнулись нос к носу в небольшой греческой деревушке, одновременно выкатив на площадь у выстроенной из серого камня маленькой церкви. Одновременно вскинули оружие, но десяток «беретт» на дистанции броска камнем оказался эффективнее пары МГ и нескольких маузеровских карабинов. Потеряв троих, срезанных пулеметной очередью, советские разведчики положили немецкий дозор.

– Быстро! Сякин, Журба – пулеметы, Мишка на колокольню, Мыкола – на тот бугор. Остальные – за мной!

Пара кургузых бронеавтомобилей с пулеметами в открытых башнях совершенно напрасно не остановилась перед тем, как въехать на деревенскую улицу – натянутая поверх башенки сетка защищает от гранаты, брошенной издалека. Если гранату забрасывают прямо под нее, шансов у экипажа не остается. Замыкающий броневик после негромкого и нестрашного снаружи взрыва вильнул и уткнулся мордой в каменную кладку забора. Первый ударил длинной очередью по крышам и окнам ближних домов и увеличил скорость, по его броне застучали пули. Неуязвимый для автоматных очередей, двести двадцать второй проскочил через деревеньку и на выезде нарвался на снаряд двадцатипятимиллиметровки, затем на второй, третий. Во Франции немцам практически не пришлось сталкиваться с разведывательными машинами этого типа – в Греции ситуация немного изменилась. Пара AMD-178 со звездами на броне обошла селение по дуге и притаилась в кустарнике на склоне холма. Советские танкисты в этот раз оказались быстрее своих противников.

Рядовой-разведчик Журба ставит на сошки длинное тяжелое тело трофейного пулемета, уронив рядом брезентовую сумку с лентами. Позиция удобная, сектор обстрела отличный, но стоит прикопаться – если накроют из миномета, пропадешь ни за понюшку табака. Боец вытаскивает лопатку и принимается выгребать каменистый грунт и выкладывать бруствер, но затем резко опрокидывается на спину, вскидывая автомат.

Нет, не враг – по склону поднимается немолодой грек с немецким карабином в одной руке и мотыгой в другой.

– Отец, – за полгода все добровольцы худо-бедно заговорили на демотике, – Тебе здесь плохо, будет бой здесь, семью бери, прячься.

Грек на удивление сноровисто выбирает позицию недалеко от пулемета, аккуратно пристраивает «маузер» на камень, кладет рядом снятое с убитого немца снаряжение и берется за мотыгу.

– Убегай, скрывайся, – бормочет он себе под нос. – А всякие ксенос будут отгонять от твоего дома бошей. Это мой дом, и я помру у него на пороге.

Грек поворачивается к Николаю:

– Детей вчера в Салоники отправили, остальные будут тут до конца. Оружие нам еще месяц назад раздали.

К каменным заборам, окружающим деревенские поля, группами выбегают оставшиеся в деревне жители – старики, женщины в темных платках, подростки. На вершину холма поднялась одна из них, сбросила на землю хлюпнувший бурдюк, лязгнувшую сумку и принялась сноровисто заряжать трофейную итальянскую винтовку.

К деревне подлетает одиночный немецкий разведчик, но на него откуда-то падает шестерка греческих истребителей – Журба не знает, как называются, видит только, что крыло одно и колеса не убираются. Немец уворачивается от атаки первой тройки, но вторая расстреливает его в упор – разведчик разваливается раньше, чем падает на землю. К обломкам едет на мотоцикле командир отделения, возвращается со снаряженными лентами к пулемету.

– На, пригодится.

Металлическая лента лязгает о камни.

– Хотел пулемет прихватить, а он на кочергу согнулся.

Борис выворачивает ручку газа, мотоцикл скатывается с холма и исчезает за домами.

На гребень дальнего холма выезжает немецкий мотоцикл, притормаживает, но не останавливается, а снова разгоняется и исчезает из виду раньше, чем его успевают обстрелять. Через несколько минут в воздухе повисает шелест подлетающих мин. Они взрываются на деревенских улочках и во дворах, разбрасывая по сторонам жадные до крови осколки. Калибр минометов невелик, палят немцы наугад, вреда обстрел не приносит, но давит на мозги, заставляет втягивать голову в плечи. С севера слышен лязг гусениц и звук моторов, затем на гребне холма показываются четыре небольших угловатых танка и редкая цепь пехоты – человек сорок. Чуть позже наверх выбирается пара бронетранспортеров, чем-то напоминающих формой носа старый, с царских еще времен, колун, лежавший у Николая под навесом для поленницы.

Немцы начинают спускаться к деревне, когда их накрывает серия разрывов – у батальонных самоходок калибр не игрушечный, пехоту сдувает со склона, один из танков разворачивает близким разрывом. Он сползает по инерции еще на несколько метров и останавливается. Второй танк и один из транспортеров расстреливают экипажи бронемашин – за разрывами тяжелых снарядов немцы даже не замечают, откуда по ним бьют. Греки открывают беспорядочную, но довольно точную стрельбу, видно, как падают убегающие немецкие пехотинцы. Уцелевшая бронетехника, огрызаясь пулеметными очередями, уползает из зоны видимости.

У всех воевавших командиров мозги работают одинаково, по крайней мере, похоже. В этом добровольцы убеждаются на практике.

Узнав о стычке разведчиков, Барышев тут же отдает команду, и рота Фунтикова уходит вправо, обходя селение против часовой стрелки, прямо по целине, развернувшись на всякий случай в линию взводных колонн. Управление, артиллеристы, зенитчики и тыл движутся к деревне, а Котовский увеличивает скорость и принимает влево, на случай если противник попытается прорваться мимо реки.

– Слева!

Михаил и сам видит, как в борт идущего в полукилометре западнее Т-26 командира третьего взвода входит трассер бронебойного снаряда, потом еще один. Стрелявший находится за обратным скатом холма, на гребень которого сейчас поднимается танк командира роты.

Оставшиеся три танка третьего взвода разворачиваются вправо и открывают огонь, от лобовой брони второго рикошетит очередной снаряд.

– Танки, колонна, ноль первому прямо-снизу!

– К бою! – Михаил рывком поворачивает перископ прямо.

Когда танк переваливается на обратный склон, капитан видит борта и крыши панцеров, темно-серых, запыленных так, что крестов почти не различить. Судя по всему, немцы точно скопировали их маневр, и роты, пошедшие в обход, столкнулись. Фунтиков понимает это за доли секунды, успевает еще удивиться тому, сколько всякого барахла навешано на чужие машины.

– Короткая! – и сразу удар пушки. Снаряд входит немцу прямо под нижний обрез башни, и панцер взрывается. Вспышка, дым, летящие во все стороны обломки, запасные траки и катки, выломанные взрывом люки.

Петр без команды принимает вправо, выходит немцам в тыл. По броне почти сразу лязгает снаряд.

– Небольшой, ерунда, – определяет на слух Фунтиков, а танк снова замирает по команде наводчика. В этот раз снаряд вламывается в корму немца, взрыва нет, но над вентиляционными решетками поднимается почти бесцветное на ярком солнце пламя. Из танка начинает выпрыгивать экипаж, и оба стрелка передних башен обстреливают их короткими очередями.

Поставленные в два огня немцы не теряются, успевают подбить еще один танк третьего взвода, но сорокасемимиллиметровые снаряды их броню вполне пробивают – панцер, шедший головным в немецкой колонне, утыкается мордой в откос и не подает признаков жизни. Немцам становится все жарче – в бой вступили уже все Т-28 и трофейный француз. Их снаряды легко пробивают немецкую броню, когда удается попасть, что получается не всегда – танки противника очень грамотно маневрируют.

Наводчики тоже не лыком шиты, видя, что их пушки лобовую броню танков противника не берут, переносят огонь на гусеницы. Второй взвод, который, по замыслу Михаила, должен был выйти во фланг немцам, и добить, нарывается на колонну бронетранспортеров с пехотой. Транспортеры расстреливаются за две минуты, но фрицы рассыпаются по полю, и Сонькин, заменяющий застрявшего в госпитале лейтенанта, без пехоты на них не идет, прижимает к земле, и начинает обходить, но время теряет. С севера подходит еще одна танковая колонна, и политрук отступает, обстреливая противника с дальней дистанции.

Танкисты головной роты фашистов не выдерживают, пятятся, ловко прикрываясь дымом горящих машин, но удрать не удается ни одному. Михаил насчитал четырнадцать подбитых панцеров. Фунтиков потерял два Т-26 безвозвратно, четыре танка требуют ремонта – замены траков и одного направляющего колеса. Будь у фрицев пушки посерьезнее тридцатисемимиллиметровок, так легко бы не отделались.

К месту боя подъезжает летучка в сопровождении пары грузовиков зенитчиков, у подбитых машин уже гремят кувалды, и Михаил с остатками первого взвода уходит на помощь Светикову.

В виноградниках и садах, там, где разведчики батальона натянули глаз на задницу фрицевскому дозору, рвутся приличного калибра мины – значит, немцы подтянули батальонные минометы. А они далеко не стреляют, если проскочить вот по той балке и вот у этой кочки всем развернуться вправо, рота как раз окажется в тылу у немецкого батальона – голенького, не успевшего закопаться!

Котовский сворачивает карту и засовывает ее за голенище сапога – там она куда удобнее лежит, чем в планшете.

– Я второй-один, за мной, аккуратно, в колонну марш!

Вторая рота, «бесшумно лязгая гусеницами», втягивается в приглянувшийся командиру овраг.

Вот и приметная «кочка» – поросший редкими кипарисами холм. Сейчас направо, на полной скорости, на выходе из лощинки развернемся в линию машин и – смерть фашистским оккупантам!

Команда флажками: «Командиры ко мне!», ротный на пальцах объясняет замысел, пять минут на подготовку и – «Вперед!»

Трофейный француз резвее «двадцать шестых», механик знает – и придерживает своего коня, хоть мандраж перед боем заставляет его крепче, чем надо, вцепиться в баранку рулевого колеса. Алексей забросил в казенник осколочный снаряд – немчура наверняка возит минометы на грузовиках, вот он один и ахнет – с ходу, чтоб удрать не успел.

В смотровой щели качаются выросшие над лощиной кусты – сейчас узнаете, суки, почем фунт лиха, – опытное ухо Котовского еще на остановке засекло хлопки минометных выстрелов. Только бы не испугались лязга гусениц и рева моторов – разбежится пехота, гоняйся за ней потом! Они должны бежать только в одну сторону – на пулеметы разведчиков, зенитные автоматы, под гусеницы барышевских танков!

Вторая рота выскочила на немцев, как чертик из табакерки. Первой под удар попала группа кургузых легковушек, рядом с которыми блестели сапогами несколько фрицев в фуражках.

– Это уже просто подарок какой-то, – решил Леха и срезал нескольких одной длинной очередью. «Сомуа» качнулся, подмял под себя один из автомобильчиков и пошел дальше, не обращая внимания на остановившуюся на холме колонну из нескольких легковушек побольше, – их приласкает третий взвод, сейчас нужно дотянуться до минометчиков, по дороге расстрелять группу бронетранспортеров. Тем более что немцы в легковушках паникуют, в боковой прибор наблюдения Котовский мельком успел заметить – бросились разворачиваться, и как-то неловко, проблемы у них. Ротный припал глазом к прицелу, вылавливая крест на боку ближнего «ганомага».

Когда оказалось, что вылетевшие из ложбины прямо на их колонну танки – вражеские, командир первой противотанковой роты разучился дышать. Слава Господу, эти идиоты не обратили на его «хорьхи» никакого внимания. Раздавили несколько «кюбельвагенов» и пошли дальше, подставляя задницы прямо под стволы его «колотушек»!

За ужас, который испытали доблестные наследники Нибелунгов, надо платить! Отработанным маневром тягачи развернулись, расчеты на руках сняли орудия.

– Фойяр! – собирался уже скомандовать трясущийся от возбуждения командир, но из ложбины выбрался опоздавший танк, на который за шумом и грохотом не обратили внимания. Обер-лейтенант разлетелся на составляющие от прямого попадания осколочного снаряда, и командиры расчетов открыли огонь без команды.

Корма Т-26Э дополнительного бронирования не имеет, и половина машин второй роты перестает быть уже после первых двух залпов немецких «колотушек». Остальным спасает жизни экипаж сержанта Адамкуса.

Задержавшийся на поехавшем под гусеницами грунте танк выбрался наверх как раз на фланге роты тридцатисемимиллиметровок. Думать времени нет, и Арунас, поймав в прицел вражеского офицера, инстинктивно стреляет из пушки. Потом несколькими очередями опустошает диск пулемета, благо расчеты игрушечных немецких пушечек выстроены в одну линию. К лязгу затвора перезаряженного пулемета добавляется скрежет сминаемого гусеницами металла. Выстрел из пушки, пулеметные очереди, скрежет, разбегающиеся фигурки в непривычных касках.

– Второй-один, я Адамкус, слява немцев танки! Много танки!

С танками Котовский разберется, Арунасу некогда – справа пятью чадными кострами горят машины ребят его роты, а из-под гусениц крысами разбегаются их убийцы.

– Души сук, души! – сержант поливает немцев свинцом, танк вминает в землю хрупкие тела пушек, и лишние слова не нужны, экипаж без команд понимает друг друга, он превратился в Змея Горыныча, трехголовое, но единое существо, одержимое жаждой мести. Лязгает по броне и отлетает в сторону граната, взрывается в траве, осколки лишь царапают краску. Еще одна пушка сминается под гусеницами…

Семидесятипятимиллиметровый фугасный снаряд взрывается на боковой броне башни, двигатель глохнет, и в замерший танк попадает сразу несколько бронебойных болванок. Вспыхивает бензин, в разгоревшемся костре сначала трещат патроны, потом детонирует боекомплект орудия. Ни один люк танка не открылся.

– Отлично, Гюнтер, с первого выстрела!

– Мы вовремя, эти греки здорово дрались!

– Они были крепкие парни, Отто, но их слишком мало, чтобы нас остановить.

– Несколько штук успело сбежать к реке.

– Пускай. Парням из шестнадцатой тоже надо повесить на башни несколько скальпов.

Когда в наушниках смешались крики командиров подбитых танков, Котовский сработал механически, будто в мозгу включился какой-то прибор. Бездушный агрегат заменил растерянного, смятого Леху, жестяным голосом отдавал команды, вертел рукояти наводки, стрелял из пушки и пулемета, а где-то внутри, разрывая сердце, в истерике метался обделавшийся человек. Не капитан Котовский – вбитые за годы службы рефлексы спасли роту от окончательного истребления.

Как потом сумел вспомнить Алексей, минометы они все-таки снесли – их позиция оказалась на кратчайшем пути, по которому можно было удрать с линии огня противотанковых пушек. Изгиб местности спрятал от обстрела, но слева открылась дорога, по которой сплошным потоком двигались танки и грузовики. Серые, чужие. Хорошо, немцы оказались достаточно далеко – стреляли неточно, в танк Котовского угодил только один снаряд небольшого калибра, крепкая французская броня выдержала. Этого не может быть, но в воспоминаниях Алексея его танки летели не хуже БТ последних выпусков, маневрируя и отстреливаясь на ходу. Проскочили в очередную ложбину, посчитались. Котовский-человек взвыл – понял, сколько парней осталось там, на склоне холма из-за его дурацкой и неуместной лихости. Котовский-механизм спокойно отметил, что в строю осталось семь танков, и нужно срочно прорваться к своим, потому что массу войск, накатывающую с севера, ему не то что остановить, задержать толком не получится.

Впрочем, путь назад им уже отрезали – на очередную колонну танков и бронетранспортеров напоролись, выскочив с тыла. Обстреляли, кого-то подожгли и удрали еще дальше к реке раньше, чем немцы опомнились. Этот вынужденный маневр спас жизни полусотне греческих зенитчиков, прикрывавших от налетов мост через Вардар. Греки еще отбивались, но немецких мотоциклистов было в три раза больше. Одними винтовками против пулеметов и минометов много не навоюешь, а три немолодые шведские трехдюймовки без щитов против многочисленной и грамотной пехоты не аргумент.

Фрицы танков противника с тыла не ждали и отпора дать толком не смогли, хотя сопротивлялись отчаянно. Танкисты расстреляли их с расстояния в сто–двести метров, греки ударили со своей стороны – остатки вражеской пехоты разбежались, но спаслось немного.

– Архимед Михаилос, за командира батареи, – подносит ладонь к кепи молоденький греческий офицер. – Спасибо, я уже слышал пение ангелов на небесах, и тут вы.

Грек невысок, щупл, традиционно носат, на удивление безус.

– Капитан Котовский, командир остатков танковой роты.

Доброволец не говорит ничего обидного или неверного, но у лейтенанта Михаилоса холодок пробегает вдоль позвоночника. У танкиста нет лица – неживая маска, лишенная даже подобия мимики – только губы шевелятся, выпуская тусклые, лишенные эмоций слова. Архимед проводит ладонью по лицу. Да нет, не может быть, показалось, просто лицо собеседника покрыто толстым слоем пороховой копоти.

– Лейтенант, у нас есть минут десять, в лучшем случае полчаса. Потом сюда придут немецкие танки. Много.

Котовский перехватывает взгляд, брошенный греком на его технику.

– Намного больше, чем их у меня осталось. У вас бронебойные снаряды есть?

– По пять штук на орудие. И еще пять штук от разбитого. Всего двадцать.

Губы на серой маске на миг растягиваются во что-то, похожее на улыбку.

– В крайнем случае можно стрелять шрапнелью, поставленной на удар. А мост заминирован и подготовлен к взрыву.

Кивок, дающий собеседнику понять, что его услышали. Капитан шарит взглядом по окрестностям. Не человек, помесь дальномера с арифмометром. Только щелчков не хватает.

– Лейтенант, снимайте орудия с позиций и ставьте два здесь, а третье во-от там, дальности хватит. Я танки замаскирую в кустах вдоль реки. Если останется время, займемся трофеями, пусть ваши люди постараются собрать пулеметы и снаряженные ленты.

Доброволец поворачивается, собираясь идти к своему танку, но передумывает и оглядывается:

– Не забудьте намочить землю перед стволами орудий, лейтенант! Хотя бы по два-три ведра перед каждой пушкой.

И, не давая возможности задать вопрос, уточняет:

– Чтобы пыль после выстрела не выдавала позицию.

У лейтенанта Михаилоса даже на секунду не возникло сомнения в праве странного танкиста распоряжаться его батареей. Ему, изучавшему в университете классическую литературу, показалось вдруг, что за танкистом, как за Аидом, стоят многие шеренги мертвых – тех, кто погиб, сражаясь на его стороне, и тех, кто бился против.

Грек поворачивается и бежит на огневую, рассыпая по дороге распоряжения.

Им досталось больше получаса, за это время танкисты успели наскоро обшарить разбросанные на той стороне трупы, собрать то, что им показалось наиболее ценным и привезти добычу на свой берег на нескольких мотоциклах с колясками. Пулеметные стволы в дырчатых кожухах торчали из люлек, как охапки поленьев. Зенитчики успели перетянуть единственным итальянским грузовичком пушки и даже перевезли на новое место большую часть снарядных ящиков.

К удивлению Котовского, дозор из нескольких мотоциклистов и небольшого броневика остановился на несколько минут вне досягаемости огня из стрелкового оружия, осмотрел мост в бинокль и двинулся дальше, туда, где за рекой все громче раздавались звуки нешуточного сражения. Должно быть, греки успели подтянуть подкрепления – их батальон на такой концерт не способен. Алексей несколько раз пытался связаться со штабом, но не услышал ничего, кроме треска помех и лая немецкой речи. Видимо, дальности не хватает. До ближайшего моста на ту сторону больше десяти километров, через час-два они доберутся к своим. Отдать приказ о подготовке к маршу Котовский не успевает – немецкие дозоры появляются на этом берегу Вардара.

– Лейтенант, у вас телефонная связь со штабом есть?

Солнце застряло прямо над головой, жарит изо всех сил. Просоленная гимнастерка коробится на спине – хорошо, пока не ломается на сгибах.

– Да, это не макаронники, – боец сплевывает вязкую слюну, прополаскивает рот водой из фляжки и отправляет воду следом за плевком.

– Если бы те так огребли, пару дней сидели бы тихо, как мыши под веником.

Его не поняли, но кивают оба – и старый грек, и его родственница.

Вне зоны видимости гремят гусеницы, завывают многочисленные моторы. Начинают рваться в селе и окрестностях минометные мины – уже не ротные хлопушки, серьезные гостинцы, батальонного калибра.

– Пойдут опять. Скоро. Мы не стрелять, пока не дойдут здесь, – говорят, пальцем показывать нехорошо, а как иначе объяснить, если слов не хватает? Вроде поняли, опять кивают.

Пожилой припадает к бурдюку, вытирает усы рукавом, протягивает питье разведчику. Вино. Легкое, кисленькое. Николай делает пару глотков, благодарит, возвращает емкость хозяину.

На дальнем гребне редкой расческой прорастают фигурки топающих немцев, за ними выползают на обозрение непонятные машины. Выглядят, будто папа-танк надругался над грузовиком-мамой. Но пулеметов на каждом по два – и патронов экипажи не жалеют, стреляют с понятием. Очереди хлещут по склонам холма, верху невысоких каменных изгородей, окнам домов, заставляют защитников опускать головы, не дают целиться.

Прут хорошо, четко держат дистанции и интервалы: отлаженный механизм, выверенный, не раз опробованный в деле. Идут, как косилка по лугу, всем видом дают понять – не стой на пути, сдавайся или беги, после нас останется только выкошенная пустошь. Козлоногова и его хозяйство в расчет не принимают или не знают о нем – те, с мотоциклами, могли быть из другой части.

По пристрелянной цели самоходчики сразу бьют на поражение. Осколки хлещут по немецкой цепи, прямым попаданием снаряда буквально выворачивает наизнанку один из бронетранспортеров. Но пехота не теряется – уцелевшие броском вперед уходят из-под артиллерийского огня, под обстрелом защитников добираются до небольшой лощины, укрывающей их от пуль. Зато с позиции Журбы они видны отменно, он для них почти с фланга. Немцы деловито рассредоточиваются, командиры машут руками, указывают подчиненным позиции. Пехотинцы готовят гранаты, цепляют к карабинам штыки – собираются рывком выскочить из укрытия и сойтись с защитниками деревни накоротке.

– А вот хрен вам, – Журба прижимает удобный приклад трофейного пулемета к плечу и плавно тянет пальцем спусковой крючок.

Попавший в цель под острым углом снаряд выбивает искры из борта неловко подставившегося броневика и с обиженным визгом рикошетит в сторону и вверх. Барышев дергает щекой от досады – практически промазал. Мазать нельзя – слишком много противника, своей пехоты нет – если панцергренадеры подберутся слишком близко, придется отходить.

Пока немцев удачно сдерживают очереди трофейных итальянских зениток, после бани, которую они устроили при отражении первой немецкой атаки, противник стал весьма и весьма осторожен.

Броневик виляет и укрывается за разбитым каменным сараем, там его не достать. Подполковник дает команду на смену позиции и глядит на часы – батальон уменьшился почти вдвое, но немцы уже три часа топчутся на месте.

Сглазил – вокруг начинают подниматься столбы разрывов, немцы подтянули и развернули дивизионную артиллерию. В воздухе, закрывая обзор, повисают клочья дыма, за которыми подполковник с трудом различает резкие, рубленые силуэты немецких танков – больше трех десятков машин нескольких марок. Растерявшая недавний фасон пехота топает на полусогнутых, кучками, старается укрыться за танковой броней.

Несколько выпущенных экипажами «гочкисов» снарядов бесполезно отскакивают от лобовой брони панцеров. На бугор выскакивает грузовик с установленной в кузове зениткой. Получивший очередь немецкий танк разворачивается на перебитой гусенице, видно, как разлетается в стороны какое-то барахло, сорванное снарядами с брони. Барышев всаживает бронебойный в открывшийся борт, кто-то добавляет второй.

Поймав болванку бронебойного семидесятипятимиллиметрового, машина зенитчиков подпрыгивает, следом прилетает фугасный, еще один, лупят по металлу пулеметные очереди. Грузовик вспыхивает, из кабины вываливается горящий водитель, катится по земле, пытаясь сбить пламя. Из кузова не спрыгивает никто.

Следящий за происходящим на земле комбат не замечает, что воздушный бой у него над головой прекратился, уцелевшие истребители обеих сторон потянулись к своим аэродромам.

Взрывается один из трофейных французских танков, другой просто замирает на месте, не подавая признаков жизни. Барышевская машина накрывается клубами дыма от близкого разрыва тяжелого гаубичного снаряда, осколки барабанят по броне, танк на заднем ходу расстилает перед собой разбитую гусеничную ленту. Не повезло, сейчас добьют.

На правом фланге наступающих останавливается танк, затем второй – непонятно, кто их подбил. Неожиданно раздается знакомый звонкий и гулкий звук выстрела дивизионной трехдюймовки, и «четверка» в самом центре вражеского построения окутывается дымом. Когда ветер сносит дым в сторону, становится видна сорванная внутренним взрывом с погона башня, выбитые изнутри люки.

Дивизионок не меньше батареи, с расстояния в километр мощные орудия без особого труда проламывают броню любого немецкого танка. Гитлеровцы не выдерживают избиения и откатываются, умело прикрываясь поставленной их артиллеристами дымовой завесой.

Барышев счастливо матерится, прикидывая, сколько спирта должен командиру артиллеристов, и поднимает крышку люка – после боя в танке нечем дышать. Заглушая звуки артиллерийской канонады, раздается незнакомый до сих пор танкистам вой заходящих на бомбометание Ю-87.

– Ну, что?

Руки бойца не находят себе места, шарят по бедрам, теребят ремень. Ноготь безымянного пальца на правой руке черный и, наверно, очень болит, но рядовой не обращает на него внимания.

– Всех, товарищ капитан. Танкистов, зенитчиков… Бомбами. В командирский, видно, прямое попадание – там и от танка мало что осталось…

Два десятка «ястребков» догоняют эскадрилью «юнкерсов» на отходе. Неуклюжие медленные машины плотнее смыкают строй, стрелки встречают истребители плотным огнем, четверка «худых» бросается наперерез атакующим, сбивает пару лобастых машин, но «штуки» уже не спасти.

После того, как последний бомбардировщик падает на землю, три уцелевших «мессера», дымя моторами на форсаже, отрываются от противника и уходят на север. Четырнадцать истребителей с белыми звездами на крыльях возвращаются на аэродром. Сверху хорошо видны грузовики, перебрасывающие от Салоник к линии фронта пехоту и артиллерию. Город всего в нескольких десятках километров, наверняка машины успеют до темноты сделать несколько рейсов.

Когда врагов столько, что в какую сторону ни плюнь – попадешь кому-то из них в рыло, теряет значение проблема выбора. Безразлично, где и кого валить, лишь бы побольше. Положив тяжелую трубку на коробку телефонного аппарата, Котовский хищно повел ноздрями и криво ухмыльнулся.

– Слушай, что мы с тобой сейчас будем делать, лейтенант.

К тому моменту, когда солнце скрывается за горой Вермильон, между рядами виноградных лоз за Алексеем пробираются два десятка вымотанных бойцов, половина из которых носит форму греческих артиллеристов. На половине белыми пятнами бинты свежих повязок. За их спинами остался изрытый воронками гаубичных снарядов пятачок земли, густо усыпанный телами друзей и врагов, но вражеских трупов больше. Чтобы провести там транспортные колонны, немцам придется славно поработать, растаскивая с пути остовы сгоревших танков и бронемашин – пока танкисты сдерживали врага, сойдясь с панцерами ствол к стволу, зенитчики били через их головы – на выбор.

Шлемофон не налезает на замотанную бинтами голову, болтается за спиной. Капитан Леха шагает, стараясь выбирать путь подальше от дорог, бормочет себе под нос:

– Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве. – Напевать не рискует, чтобы не распугать оставшихся с ним бойцов.

Темнота накрывает мир, пряча от глаз творимое людьми непотребство. Тянет от недалекого моря легким прохладным ветерком, начинают медленно остывать нагревшиеся за день камни. Броня охлаждается быстрее. Экипажи, рассевшись прямо на земле, черпают из котелков жидкую кукурузную кашу, приправленную оливковым маслом. Тьма давит на людей, они без особой нужды разговаривают приглушенными голосами. Кажется, даже ложки стучат тише обычного. Остальные звуки заглушает шум, устроенный насекомыми.

В ночи длинными вереницами спускаются с гор греческие пехотинцы, собираются в отведенных для них начальством местах, усаживаются на скатки шинелей, перематывают обмотки, подгоняют амуницию, затягивают ремни касок, крепят к винтовкам штыки. В пятнадцать минут двенадцатого открывает огонь переброшенная на западные склоны гор артиллерия, запускают моторы танки. Во фланг споткнувшейся о развалины безвестной деревушки шестой танковой дивизии немцев наносит удар снятая с позиций на линии Метаксаса двенадцатая пехотная дивизия греков, усиленная танковой бригадой.

Первыми под удар попадают тылы оторвавшейся от пехоты дивизии. Бойцы запасного батальона и тыловых служб дерутся до последнего, но что они могут против танков и громадного численного превосходства?

Оказавшись в полном окружении, отбивают все атаки греков крепкие немецкие парни из саперного батальона. Связистам, ремонтникам и колоннам снабжения устоять не удается. После жарких, но непродолжительных схваток эллины поднимают на штыки всех, не успевших убежать.

Ночной бой внезапен и быстротечен, он не похож на благородное фехтование на рапирах, он родной брат поножовщины в темной подворотне, когда бьют в упор, а врага определяют на ощупь.

Белесый свет осветительных ракет то там, то тут на время разгоняет темноту, но стрелять в этом неверном освещении нужно уметь, находя цель среди стремительно ползущих в разные стороны теней. Со стороны это, наверно, красиво – ракеты, отмеченные трассерами очереди немецких пулеметов, разрывы гранат, снарядов и минометных мин. Внутри этого фейерверка пирует смерть, там страшно, и только добела отмытая адреналином ярость и желание убить врага раньше, чем он успеет сделать это с тобой, гонят бойцов вперед.

Это не было похоже на Польшу, Бельгию и Францию. Там, когда скальпели танковых дивизий вскрывали оборону врага, добираясь до нежной требухи путей сообщения, отрезанные полки и дивизии, немного потрепыхавшись для соблюдения приличий, честно капитулировали, а не били доблестным германским воинам в спину.

С большим трудом избежавший столкновения с нарушающими сложившийся порядок греками, генерал-майор Ландграф, несмотря на сложную обстановку, сумел принять правильное решение. Шестнадцатая танковая в конце дня также столкнулась с серьезным сопротивлением и понесла значительные потери, кроме того, мосты через Вардар взорваны местными фанатиками, оказать помощь она может только после наведения переправ. Своих сил для разгрома превосходящего противника недостаточно. Оценив сложившуюся обстановку, командир дивизии принял решение об отходе на соединение с отставшей пехотой.

С рассветом, оставив для прикрытия сильный заслон, части дивизии атаковали греков, освобождая дорогу на север. Поддержанная танками мотопехота внезапным ударом пробила путь по идущему вдоль реки шоссе, и колонна двинулась на север – туда, откуда пришла. Ни один из бойцов доблестной шестой дивизии не сомневался – отступают, чтобы вернуться.

Под утро греческих танкистов отвели в тыл – для обслуживания техники, дозаправки и пополнения боекомплекта. Роте Клитина место, как всегда, отвели на отшибе – БТшки бригады жрут авиационный бензин, его танки не настолько привередливы. Зато заправщик к ним подъехал в первую очередь. До рассвета успели привести технику в порядок и даже немного вздремнуть по очереди. Клитин уже собирался дать команду на разогрев сухого пайка, когда на юге вновь началась канонада.

Немецкая артиллерия стреляла, как в последний раз, не жалея снарядов. Потом заработали пулеметы, залпами и вразнобой ударили винтовки.

– На прорыв пошли, – объяснил командирам взводов ротный.

Довольно скоро германская артиллерия замолчала, начала стихать ружейная трескотня.

– Отбили, – молодой, но уже обстрелянный взводный-раз отхлебывает пару глотков из фляги, отирает горлышко и предлагает ротному.

– Или не отбили, – Клитин отказывается от воды и затягивает застежку шлема. – По машинам, товарищи.

Прорвавшаяся колонна движется уже далеко не в том безупречном, выверенном и утвержденном порядке, как всего сутки назад, но это немецкая колонна, и, несмотря на то что разведчики понесли тяжелые потери и мотоциклистов теперь катастрофически не хватает, а бронеавтомобилей практически не осталось, интервалы и дистанции выдерживаются, а приказы исполняются. Орднунг.

В голове приближающейся колонны идут танки. Странные какие-то, не похожи на немецкие. Чем-то напоминают Т-26, но крупнее. Подвеска на тележках, горбатый силуэт. Но цвет серый и кресты на броне имеются, со своими не перепутать.

– Все-таки прорвались.

Клитин машинально бросает взгляд влево и вправо. Танки роты развернуты в линию, расстояние между машинами строго соответствует уставу. Командиры машин стоят, высунувшись по пояс из башенных люков, следят за местностью и флажными сигналами. И не важно, что до обеда никто из них не доживет. Клитин отмахивает сигнал, и механики запускают моторы. Еще один взмах флажков, и рота двигается вперед – разом, без отставших и вырвавшихся. Дружно лязгают крышки люков. Порядок.

До первого фрица метров пятьсот, пора. Щелчок гарнитуры, и командир роты впервые нарушает правила радиообмена:

– Я – Клитин. Простите, если что было не так. В первую очередь выбиваем танки. С коротких остановок – огонь!

В головного разом приходят четыре снаряда, Клитин недовольно морщится. Панцер останавливается, из башенного люка высовывается танкист, перегибается через край башни и замирает. Огибая подбитую машину, немцы разворачиваются навстречу и открывают огонь. Поймав момент, Клитин на ходу вгоняет снаряд в подставившего борт фрица. Успевает удивиться странной форме ленивца и ведущего колеса.

– Как тазики прикрутили.

С тонких стволов вражеских машин срываются вспышки дульного пламени. Немцы стреляют часто и метко, но снаряды их пушек с такого расстояния редко пробивают усиленную броню модернизированных танков. Дистанция боя быстро сокращается, и вот уже загорелся первый греческий танк, за ним второй…

Лязгает затвор…

– Короткая! Получи, сука!

Снаряд пробивает люк механика, вражеский танк останавливается.

– Готов!

Башня подбитого противника поворачивается, ствол орудия смотрит прямо в лицо. Вспышка. Она разворачивается в сверкающее покрывало, заливает весь мир и гаснет, унося его с собой.

Рота старшего лейтенанта Клитина в этом бою погибла вся – до единого человека. Они даже не успели увидеть, как наперерез уходящим немцам вылетели десятки стремительных БТ-5 и бой разгорелся с новой силой.

Шестая танковая пробилась к спешащим по ее следам пехотным дивизиям. Без артиллерии. К этому моменту из двухсот пятидесяти шести танков в ней осталось пятьдесят четыре. Тяжело раненный при прорыве генерал-майор Ландграф так и не оправится от ран, будет долго болеть и скончается в июле сорок четвертого.

Их нашли последними, после того, как обшарили руины селения, осмотрели сады и вытащили из подбитых бронемашин останки экипажей. Пожилой крестьянин, женщина средних лет и молодой парень в нездешней форме лежали рядом, иссеченные осколками минометных мин так, что на телах почти не осталось целого места. Левая рука бойца даже после смерти сжимала приклад искореженного немецкого пулемета, из приемника которого свисал огрызок ленты с четырьмя оставшимися патронами. С головы женщины взрывной волной сорвало платок, темная ткань зацепилась за покосившийся кол изгороди и вяло трепыхалась на ветру. Юбка женщины тоже разорвана, кто-то из немцев накрыл ее истерзанные ноги пустым мешком. Рядом с крестьянином лежали остатки бурдюка, и густой тяжелый запах смерти мешался с запахом домашнего вина. Судя по количеству воронок, немцы расстреливали их позицию даже после гибели всех защитников.

Всех троих похоронили в общей могиле там, где они приняли свой последний бой, по недостатку времени расширили и углубили один из окопов. Над могилой поставили простой крест из подобранных на руинах ближайшего дома досок, чуть ниже которого уложили кусок известняка, на котором кто-то штыком процарапал две звезды, на пять лучей и на восемь.

Часовой срывает с плеча карабин, опускается за валун и выставляет его в направлении оглушительного топота, внезапно раздавшегося где-то рядом. Лунный свет отражается от вороненой стали ствола, бросает тусклый блик на матовую поверхность каски. Оглушительно шуршит трава, топот приближается, и на тропинке появляется еж, с деловым видом топающий по своим ежиным делам.

Часовой облегченно выпускает воздух – оказывается, в ожидании нападения он задержал дыхание. Улыбается, глядя вслед уходящему зверьку, ставит карабин на предохранитель и умирает. Крепкие руки придерживают тело, подхватывают карабин, чтобы не лязгнул о камень. Снявший часового боец опускает его на землю, выдергивает из-под челюсти винтовочный штык.

Быстрые тени пробираются между стоящими у обочины машинами, подбираясь к затухающим кострам, частью задерживаются у грузовиков, возятся у горловин бензобаков. Водительская дверь одного из «Опелей» распахивается, и из кабины вылезает не вовремя проснувшийся водитель. Спросонья, еще ничего не понимая, тянет с сиденья «маузер»:

– Хальт!

Выпущенная в упор пистолетная пуля отбрасывает его на капот, выстрел наповал убивает пугливую ночную тишину. Спящие у костров немцы подхватываются, им под ноги летят гранаты, уцелевших перечеркивают очереди нескольких пулеметов и автоматов.

– Уходим, быстрее, быстрее!

Как ни спешат налетчики, а то один, то другой задерживаются у трупов, переворачивают, вытаскивают содержимое кобур и гранатных сумок, собирают патроны.

Вдоль дороги взлетают в воздух ракеты, раздаются выстрелы, несколько очередей в темноту выпускает спохватившийся пулеметчик.

Поздно – налетчики, вытянувшись в цепочку, уходят в сторону ближайшего ручья. За их спинами все ярче разгорается веселое бензиновое пламя.

Отходящий последним Котовский оглядывается – и зло ухмыляется. В темноте не видно, как дергается его правая щека. Его группа третьи сутки волчьей стаей рыщет в ближнем немецком тылу, утратив инстинкт самосохранения, с одной целью – убить как можно больше врагов, причинить максимальный ущерб. Пробраться к своим пока не удалось – слишком много на передовой немцев, накапливаются перед продолжением наступления.

После каждого нападения на хвост налетчикам садятся преследователи, часто с собаками, но в округе много ручьев и небольших болот, вода помогает сбрасывать погоню со следа.

Разгром зарвавшейся немецкой дивизии не вызывает у Фунтикова эйфории. Потому как непонятно, кто кого разгромил. Похороны погибших друзей, эвакуация подбитой техники – своей и немецкой, подготовка новых рубежей обороны на подступах к Салоникам, все это, вместе взятое, не внушает надежд на скорую победу. В порту на корабли грузят не только требующую серьезного ремонта технику, но и промышленное оборудование. А в свежих окопах занимают позиции полки, пару дней тому назад защищавшие укрепления на линии Метаксаса. Значит, на оборону всех рубежей сил не хватает, и приходится ослаблять болгарскую границу.

От их батальона осталось всего ничего – две пережившие налет немецких пикировщиков самоходки, четырнадцать боеспособных танков, три грузовика с зенитными автоматами и полный комплект тылового обеспечения. За один бой. Это еще много – в греческой танковой бригаде уцелело восемь БТ – десятая часть. Еще один такой подвиг, и фашисты гордо промаршируют к Салоникам по телам защитников. При существующем соотношении сил так воевать нельзя. А как прикажете? Кто объяснит? Никто, из выживших танкистов ты, капитан, старший. Думай, Михаил. Думай.