На лицах присутствующих отразились различные реакции. Годфри Хед задумчиво поглаживал подбородок; Раковский слегка рассерженно моргал; пухлые губы Когсвелла скептически покривились; Келсо выглядел мрачновато и разочарованно.

«В таком случае вы недвусмысленно допускаете, что независимая загробная жизнь не существует!» – заключил Раковский.

Дон усмехнулся: «Я не ожидал аплодисментов».

Когсвелл обиженно произнес: «Ваша теория, в сущности, нелогична».

Усмешка Дона стала несколько натянутой: «Моя теория позволяет объяснить спиритуалистические явления, не прибегая к допущению бессмертия личности. Разве это не логично? Что мы пытаемся сделать? Обмануть себя? Или докопаться до истины независимо от того, насколько безрадостной она может оказаться?»

«Мы хотим узнать правду, разумеется! – отозвался Раковский. – Но пока что…»

Когсвелл прервал его: «Я продолжаю считать, что наилучшим объяснением является простейшее – таков, по меньшей мере, общепринятый принцип, а следовательно…»

Хед потерял терпение: «Давайте выслушаем господина Бервика до конца!»

Все не слишком дружелюбно повернулись к Дону.

Дон рассмеялся: «Любая теория, не позволяющая доказать существование загробной жизни, обречена навлечь на себя безжалостную критику. Все присутствующие неспособны проглотить и переварить наживку религиозной догмы – но при этом мы всё еще хотим верить в загробную жизнь. Именно поэтому мы занимаемся исследованиями такого рода. Мы пытаемся нечто доказать самим себе, а не опровергнуть какой-либо предрассудок. Сохранять беспристрастность очень трудно. Но если мы не будем беспристрастны, если мы не преодолеем внутренние позывы, мы не сможем называть себя учеными. Мы останемся мистиками».

«Продолжайте! – пробурчал Раковский. – Неплохо было бы познакомиться с более подробным обоснованием вашей теории».

«Наверное, ее лучше было бы называть гипотезой. Я делаю минимальное количество допущений, применяя по отношению к сверхъестественным явлениям те критерии, которые используются научными специалистами в других, традиционных областях. Мы не нуждаемся в оккультных предрассуждениях по поводу „смысла жизни“, „предопределенной цели эволюции“ или „бесконечности непознаваемого“. Мы можем подходить к поставленной задаче достойно – подобно тому, как уверенный в себе и уравновешенный исследователь объективно систематизирует множество полученных данных, а не так, как ведет себя смиренный приверженец мистической догмы, надеющийся на случайное „откровение“ или „разоблачение тайн“».

«Хорошо сказано! – проворчал Когсвелл. – Продолжайте».

«Одну минуту! – вмешался Годфри Хед. – Хотел бы сказать, что целиком и полностью согласен с господином Бервиком в одном отношении. Мне пришлось прочесть множество книг и статей, посвященных парапсихологическим явлениям, и во многих случаях я находил эти материалы тошнотворными. Существа из потустороннего мира постоянно выступают с высокопарными наставлениями типа „мне не позволено поведать больше, чем было сказано“ или „ты не готов постигнуть высшие истины“ или „ты все еще не переступил порог познания“… У меня всегда вызывал удивление и возмущение тот факт, что, будучи хранителями якобы неведомых истин, эти существа отказываются делиться своими знаниями».

«Бетти Уайт дала описание того, что называла „неограниченной вселенной“», – заметил Раковский.

Хед кивнул: «Совершенно верно – но при этом она использовала нарочито усложненную терминологию и принципы, которые, как она заверила господина Уайта, с огромным трудом поддавались пониманию – причем господин Уайт не преминул послушно подтвердить непостижимость этих принципов. А на самом деле они не так уж непостижимы. Когда господин Уайт задавал вопросы о вещах, которые, по мнению Бетти, ему не следовало знать, она упрекала его и советовала не отклоняться от обсуждаемой темы… Прошу меня извинить за отступление. Но для спиритуалистических текстов характерны недосказанности, всегда приводившие меня в отчаяние».

Дон рассмеялся: «Хорошо вас понимаю! Но продолжим, однако. Что содержится в коллективном подсознании? Прежде всего – фактическая современная действительность: наши города, автомобили, самолеты, злободневные знаменитости. Во-вторых, воображаемые места и сцены, удаленные во времени, а также более или менее знакомые всем нам представления – о Царстве Небесном, о преисподней, о сказочных странах, об Изумрудном городе, о Древней Греции и Древнем Риме, о Таити, Париже, Москве и Северном полюсе. В-третьих, исторические знаменитости – точнее, стереотипные представления о них: Джордж Вашингтон с портрета работы Гилберта Стюарта, Авраам Линкольн, такой, каким он изображен на банкноте – однодолларовой или пятидолларовой? Не помню. В-четвертых – концепции, условности, символы расового подсознания, существенно отличающегося от коллективного общечеловеческого. Естественно, подсознание белых американцев – часть общего коллективного подсознания кавказской расы. В свою очередь, оно состоит из элементов меньшего объема. Подсознание калифорнийцев отличается от подсознания жителей Невады. Подсознание горожан Сан-Франциско отличается от подсознания жителей Лос-Анджелеса. Подсознание нас шестерых отличается от подсознания шести соседей. Таким образом, мы имеем дело с узорчатым ковром, сотканным из переплетающихся элементов. Издали оно выглядит однородным – коллективное подсознание рода человеческого. Чем внимательнее мы его рассматриваем, однако, тем более разнообразным оно становится – до тех пор, пока мы не сосредоточиваем внимание на подсознании индивидуального человека. Как только индивидуальный человек узнаёт о существовании той или иной личности, представление об этой личности занимает место в его подсознании. Чем больше людей осведомлены об этой личности, тем сильнее их ощущения, относящиеся к этой личности, тем ярче их коллективное представление о ней.

Частью коллективного подсознания становятся воображаемые явления – такие, как представления о призраках и феях. Суеверия и предрассудки усиливают эти представления до тех пор, пока, наконец, в определенных условиях даже тот, кто не подвержен влиянию суеверий, начинает видеть подобные воображаемые явления.

Когда человек умирает, яркое представление о его личности остается в умах близких и друзей. Их привязанность к этому человеку, в сочетании с верой в загробную жизнь, придает существенность памяти о нем, он психически материализуется, посылает сообщения и так далее. При этом не следует забывать, однако, что духовное представление, дух умершего – не более чем функция мышления живущих умов, помнящих покойного. Дух умершего говорит и ведет себя так, как говорил бы и вел бы себя в представлении тех, кто его помнит».

«Не спешите с выводами! – воскликнул Когсвелл. – Существует дюжина достоверно подтвержденных случаев явления дýхов, предоставлявших информацию, ранее неизвестную никому из живых свидетелей!»

Дон кивнул: «Я всего лишь предполагаю, что дýхи – будем называть их дýхами за неимением лучшего термина – действуют в соответствии с теми характеристиками, которыми их наделяют живые люди. Предположим, что некий Джон Смит – пренеприятнейший субъект, отличающийся десятками отвратительных тайных пороков. Никому это не известно. В глазах родственников и друзей он выглядит благожелательным и щедрым человеком. Джон Смит умирает, что вызывает всеобщую скорбь. В его честь воздвигают памятник; его дух посылает сообщения из потустороннего мира. Позволяют ли эти сообщения догадаться о тайных пороках Джона Смита? Нет! Они только подтверждают общее представление о его добродетелях».

Доктор Когсвелл содрогнулся: «Вы описываете ситуацию, настолько же невероятную и такую же отвратительную, как характер Джона Смита».

Годфри Хед усмехнулся: «Для доктора Когсвелла, по-видимому, „невероятное“ и „отвратительное“ – примерно одно и то же».

Когсвелл начал было возмущаться, но Дон поднял руку, призывая собеседников к спокойствию: «Мы должны удостовериться в объективности нашего подхода к парапсихологическим исследованиям. Если мы приступили к исследованиям только для того, чтобы найти подтверждение предрассуждениям и надеждам, нам лучше прекратить экспенименты и посещать церковь. Если мы хотим докопаться до истины…»

Когсвелл разозлился, его круглое лицо покраснело: «Вы предложили любопытную теорию, Бервик, но она слишком удобна для вас самих. Она неубедительна».

Раковский рассмеялся: «Не волнуйтесь, доктор. Идеи Бервика вполне убедительны – все, что он сказал, имеет смысл. Проблема в том, что его гипотеза не соответствует фактам».

«Фактам? – спросил Дон. – Каким фактам?»

Когсвелл дернул себя за подбородок: «Бетти Уайт дала всестороннее описание загробного существования. Подробности, о которых она сообщила… неопровержимы».

«Что ж, – пожал плечами Дон Бервик. – Не хотел бы бесконечно спорить на эту тему. Тем не менее, следует отметить одно обстоятельство, относящееся к ее „неограниченной вселенной“ – дух Бетти Уайт говорил с Уайтом, но в качестве идеализированной версии Бетти Уайт. Она описывала коллективное подсознание таким, каким его представляли себе только сам Уайт и его приятель Дарби».

«Должен признать, – заметил Раковский, – что существуют другие, не менее существенные описания загробной жизни, и что изобретательная теория Бервика позволяет объяснить многие детали этих описаний… Однако, подобно всем остальным теориям, она не может быть фактически подтверждена».

«Почему нет? – Дон поднялся на ноги. – Если человек желает изучить коллективное подсознательное представление о загробной жизни, как ему следует подойти к решению этой задачи?»

«Он должен умереть. Таков традиционный ответ на этот вопрос», – сказал Раковский.

«Ну хорошо, он умрет. Что дальше?»

«Он попадет туда, куда хотел попасть».

«Верно. Но в представлении тех, кто его знал, он останется таким, каким его помнят – со всеми слабостями, пороками и неприятными свойствами, которыми они его наделяют».

«Понимаю, к чему вы клоните, – кивнул Годфри Хед. – Для того, чтобы дух – назовем его духом – оптимально функционировал в так называемом „потустороннем мире“, его должны помнить как личность с оптимальными характеристиками».

«Вот именно! Влиятельным, умным, находчивым!»

Джина усмехнулась: «И любопытным – достаточно любопытным для того, чтобы стремиться к изучению загробной жизни. Кроме того, он должен быть наделен стремлением сообщать о своем опыте тем, кто остался в живых».

Доктор Когсвелл ударил кулаком по ладони: «Как насчет Гудини? Он обладал всеми упомянутыми свойствами. Он был хорошо известен. Но его дух никогда никому не являлся».

«Существенное наблюдение, – согласился Дон. – Думаю, что это препятствие преодолимо. Как выглядел Гудини в коллективном подсознании? Какова была его репутация?»

«Несомненно, его представляли себе как умного и находчивого человека».

«Разумеется, – согласился Дон. – Но он был известен также, как глубоко убежденный скептик – именно Гудини утверждал, что спиритуализм – стопроцентное шарлатанство».

«Да, утверждал».

«Поэтому очень немногие ожидали бы возможности связаться с его духом. Общественность была взволнована скептицизмом Гудини. По сей день призрак Гудини бродит в потустороннем мире как вечное воплощение скептицизма, ни во что не верящее – даже в свое собственное существование».

Когсвелл взглянул на Дона Бервика с невольным восхищением: «Вам удалось выскользнуть из этой ловушки».

«Я не пытаюсь отвертеться с помощью словесной эквилибристики, – отозвался Дон. – Я пытаюсь продемонстрировать надежность моей гипотезы перед лицом возражений».

«Вам это еще не удалось. Что, в сущности, вы теперь намерены делать?»

«Хочу продолжать изучение потустороннего мира. Другими словами, хочу изучать коллективное подсознание. Несомненно, это связано с риском: в подсознании водятся всевозможные страшилища, драконы, демоны, телевизионные монстры – стереотипные представления об ужасах. Взаимодействие с этими феноменами может оказаться даже опасным. Я не хотел бы покидать этот мир слабаком».

«Дон!» – тихо воскликнула Джина.

«Покидать этот мир? Что вы имеете в виду? – спросил Раковский. – В традиционном смысле?»

«Нет-нет, боже упаси! – отозвался Дон. – Я не планирую самоубийство. Я имею в виду глубокое погружение в подсознание – под воздействием наркотика или каким-либо иным способом. Конечно, существуют методы умерщвления тела – таким образом, чтобы человек умер в юридическом смысле слова – с последующим оживлением. Доктор Когсвелл лучше понимает такие вещи, чем я».

Когсвелл осторожно выбирал слова: «Такие процессы известны – но они носят исключительно экспериментальный характер. До сих пор нам удавалось оживить после смерти только нескольких собак. Среди людей добровольцев не нашлось».

«Конечно, сначала мы воспользуемся не столь радикальными методами… – сказал Дон. – Кстати, желает ли кто-нибудь из присутствующих отправиться в такое странствие? Я сам вызвался только потому, что не хочу нести ответственность за других».

«Честь называться первопроходцем должна принадлежать вам, – заметил Годфри Хед. – По меньшей мере в том, что касается меня».

«Каков наилучший метод погружения в глубокий транс? Такой, при котором обмен веществ максимально замедляется и мозг практически бездействует?» – спросил Дон, обращаясь к доктору Когсвеллу.

«Таким требованиям удовлетворяет новое анестезирующее средство – колабризол».

«Вы не возражаете против его применения?»

«Нет никаких возражений. Когда вы хотели бы… покинуть этот мир? Я правильно выражаюсь?»

«Такая формулировка не хуже любой другой. Как вы думаете, мы могли бы подготовиться до следующей субботы?»

«В субботу я должен оперировать, – ответил доктор Когсвелл. – Эксперимент придется отложить до воскресенья».

«Хорошо – значит, в воскресенье».

Келсо вмешался: «Я чего-то не понимаю. Вы ожидаете, что вам удастся вспомнить после пробуждения то, что вы испытывали в состоянии наркотического транса?»

«Нет, – ответил Дон. – То, что я буду испытывать, должны будут сообщать „связные“ трех или четырех самых надежных медиумов – Айвали, Майрона Хогарта, господина Боза, госпожи Керр. Если мой дух сможет отделиться от плоти и странствовать в потустороннем мире, возможно, меня там заметят Кочамба, Молли Тугуд или Лью Ветцель. Надеюсь, что заметят».

«Любопытно!» – отозвался Келсо. «У вас не будет никакой возможности взять с собой фотоаппарат?» – с надеждой прибавил он.

«Если вы придумаете способ, позволяющий мне взять с собой камеру, я это сделаю».

Келсо безнадежно покачал головой. Доктор Когсвелл сказал: «Потребуются приготовления… Лучше всего проводить такой эксперимент в больнице. Но в таком случае может оказаться под угрозой моя профессиональная репутация…»

«В конечном счете наш фонд сможет приобрести необходимое оборудование, – сказал Дон. – Но пока что лучше всего проводить такие эксперименты здесь».

«Это связано с расходами», – напомнил доктор Когсвелл.

«С этим не будет проблем, – пообещал Дон. – Сколько бы это ни стоило».