Где-то в княжестве Бейхан. Пограничная зона. Сентябрь 1949 года
Соломон…
Он никогда до конца не понимал то во что превратился. Ибо не понимал сущности и природы власти. Власти над телами и душами людей. Он был тем, кем он был — кровавым, но все же ограниченным, родившимся в бедной семье террористом с гор, и не более того. Его воображение — не шло дальше того, чтобы обстрелять из миномета воинскую часть или подложить бомбу куда-нибудь в присутственное место. Да, он мог быть лидером — но лидером местечковым. Есть люди, у них есть оружие, есть лошади. И есть он — кто говорит им что делать. Амир. Не более того.
Родившись в мире, где поклонялись одному лишь Аллаху, а с головой выходили на связь разве что торгуясь на базаре, да и то не всегда — он не понимал самой сути слова «идеология», что означает это понятие, и что оно в себя включает. В его голове — был Аллах как единственный, достойный поклонения, и был он, который вел джихад во имя Аллаха. Он никогда не думал о том, что живой человек, обычный живой человек, живущий в одно и то же время с ними, может придумать и написать нечто такое, что в глазах его последователей может поднять его до уровня божества, требующего поклонения и жертв. Жертв кровью — своей, чужой, неважно — ибо только кровь как жертва весома и ценима. Злобный как крыса, но не способный причинить зло иначе как личным усилием, он не понимал и сотой доли масштаба того зла, которое выпустил в мир тот же Леон Троцкий своей перманентной революцией. Вечное восстание, вечная борьба, раскол и разлом народов, гибель всех, кто может встать на пути — и неважно, сколько их будет. До того, как он прочитал Троцкого и заразился троцкизмом, он представлял себе идеальное будущее так: они прогонят русских со своей земли и будут жить в мире, жить простыми общинами, как жили до этого. Крестьяне будут трудиться, феодалы — сдавать землю исполу, купцы торговать — главное, чтобы все были мусульмане и боялись Аллаха. Теперь — он понимал, что для этого надо сбросить не только русских, но и собственных князей — так он понимал троцкизм. Но на деле — он не понимал и десятой доли истинного масштаба троцкизма. Ведь троцкизм — это восстание всех и против всего. К недостижимому идеалу всеобщего равенства — через горы трупов. Разрушение всего социума, даже его первичной ячейки — семьи, с заменой ее на сожительство в грехе и детские сады для детей, где их будут растить без родителей. Революционные трибуналы, где казнят за то, что ты сделал, за то, что ты не сделал и даже за то, что ты думаешь.
Он скрылся в тюрьме и не видел то, что делается его именем. Именем Соломона. Прозрение приходило только сейчас. Через — залитую кровью камеру. Через — восхищенные глаза чайханщика, у которого он остановился по дороге в нужное место. Чайханщик — а особенно его сын — даже не вставали на намаз в тот день, не молились Аллаху. Потому что Аллах — был у них в доме. Он — был для них Аллахом.
К чему он сам не был готов.
Он видел тайные тропы, по которым его вели. Кишлаки и городишки — и в каждом ему находилось убежище, и в каждом — были те, кто смотрел на него как на Аллаха, как на седьмого Пророка, сошедшего на землю. Они верили, что вот он, живой человек, из крови и плоти, что вкушает сейчас выставленное угощение — поведет войско на врагов и избавит их от бедности и унижений, прервет бесконечную череду быдластых, униженных лет. Он готов был вести войско. Вот только — на кого. Бедность и унижение — не крепость, которую можно взять штурмом.
А под рукой — Леон Троцкий, хитрый еврейский бес с улыбкой и внешностью Мефистофеля, который советует на страницах своих книг — подними мятеж. Подними мятеж. Подними мятеж.
В борьбе обретем мы право свое.
Подними мятеж…
Новый том сочинений Троцкого, который уже был кем-то заботливо переведен на арабский — назывался: «Покоренные народы»…
Это было про них. Покоренные народы.
Подними мятеж…
Так — через несколько дней он прибыл в княжество Бейхан, пограничное княжество. Это был последний кишлак на его пути, дорога резко уходила в горы. С рафиком — который был убежденным идаратовцем — он пошел по тропе, и шел, пока совсем не стемнело — а из темноты, не выступили люди, которые преградили ему путь. Они носили подсумки с боеприпасами, какие он иногда видел у руси, и в руках у них были автоматы, автоматические винтовки и ручные пулеметы. Когда они воевали с неверными в Междуречье — у них были пистолеты, револьверы и винтовки, добыть Томпсон или ППД было большой удачей, но ненадолго — патроны быстро кончались. Теперь — он видел в руках окруживших его людей автоматическое оружие, такое, какого он раньше никогда не видел, короткие автоматические винтовки с длинными и узкими изогнутыми магазинами, пулеметы с лентами, которые мог переносить один стрелок. Боевики одеты были как местные, на головах чалмы черного и песочного цвета — как у непримиримых. Лица закрыты платками тоже однотонно-серого цвета, на ногах — ботинки армейского образца, роскошь по местным меркам — настоящая армейская обувь. Они были не затравленными и загнанными в угол бандитами — они были регулярным подразделением тайной, все увеличивающейся армии.
Террористической армии.
— Кого ты привел, Самед — спросил один из боевиков, ничем не отличавшийся от других
— Со мной Соломон… — сказал рафик
Молчание. Потом — все склонили головы…
* * *
У костра — Соломону предложили жареное мясо. Бросилось в глаза то, что, по меньшей мере, двое — едят не так как местные.
— Как твое имя? — спросил Соломон того, кто видимо был главным. Ему не давало покоя то, что несмотря на окружавшее его почтение — он не знал этих вооруженных людей. Не знал он и то, что в их головах, против кого они и за кого они. Когда он был амиром — он был амиром, и знал каждого, знал что он думает, и от кого чего ждать. Этих людей — он не знал. Вообще.
— Мое имя Дананир, эфенди… — почтительно сказал боевик
— Кем был твой отец? — слово «дананир» означало «динары» и такого имени не было среди простого народа
— Мой отец купец из Саны, эфенди…
— А почему ты примкнул к джихаду?
Боевики замолчали. Соломон — не понимал, что их война давно уже не джихад. И это непонимание — чревато было бедой
— Мы ведем войну за освобождение всех угнетенных и униженных, эфенди — сказал боевик — за братство угнетенных народов.
— А как же твой отец?
Глаза Дананира вспыхнули ненавистью.
— Мой отец один из угнетателей. Клянусь вам, эфенди, я лично убью его, как только представится возможность…
И снова — перед тем, кто когда-то начал называть себя Соломон — всего на миг раскрылась бездна. Как и тогда, в той залитой кровью камере. Соломон вдруг понял, к чему все это приведет — когда отец живет с одной только мыслью — убить отца. Он не знал того, что Дананир — сын от служанки, изгнанной отцом ребенка из дома, как только она забеременела. Но если бы даже и знал — он ужаснулся бы этому. Сын мечтает убить отца.
Но у него был тонкий нюх. И он понял, когда надо прекратить говорить на эту тему. Или ему — не дожить до утра.
— Ты прав, Дананир, смерть угнетателям.
— Смерть угнетателям! — как один повторили сидящие у костра
— Послушай, Дананир — сказал негромко Соломон — а кто вон тот человек. Он ведь не нашего народа, верно?
— Это руси, эфенди. Брат руси, который учит нас войне.
— Представь его мне.
— Брат Лех! Брат Лех!
Тот, о ком шла речь — пересел поближе.
— Слушаю тебя, брат…
— Эфенди Сулейман хочет говорить с тобой.
Незнакомец — приложил руку к груди в жесте почтения.
— Кто ты? — спросил Сулейман — из какого народа?
— Меня зовут брат Лех, и я из польского народа…
— И ты ненавидишь руси?
— Весь мой народ ненавидит руси
Соломон понимающе кивнул
— … а я нет. Я верю в справедливость, эфенди. В справедливость для всех. Раньше я ненавидел русистов, а теперь понял, что они находятся под тиранией так же как и мы.
— Смерть тиранам! — сказал Дананир
— Смерть тиранам! — эхом повторили все у костра. Соломону опять стало жутковато. Он не знал, что «смерть тиранам» — лозунг, пронесенный через века. В первом веке от рождества Христова еврейская террористическая секта зелотов убивала с ним римлян, а заодно и тех евреев, что имели дела с римлянами: в те времена, когда проповедовал Иисус Христос или Пророк Иса как его знали правоверные — Восток был залит кровью. И его призывы к миру и любви — возникли вовсе не на пустом месте. Под этим лозунгом — секта хашишинов, людей старца горы убивала крестоносцев. Историю этой секты прервали монгольские всадники — они просто уничтожили хашишинов и их семьи и даже тех, кто мог быть хашишином — до последнего человека. С этими словами кровавая буря пронеслась по одной из важнейших стран европейского континента — Франции, где гильотины работали и днем и ночью, казня сначала контрреволюционером, потом потенциальных контрреволюционеров, потом тех на кого поступил донос — а потом и самих революционеров, кто все это начал. Благодаря разожженному этими словами пожару — Франция навсегда выпала из состава великих держав, а потом и вовсе прекратила свое существование.
И теперь эти слова звучали в горах Дофара — и так щедро политых кровью.
И снова — Соломон проявил мудрость и не сказал, того что хотел
— Ты учишь братьев сражаться. Как ты этому научился?
— Я служил у руси, эфенди. В армии руси.
Соломон покивал головой
— А почему же не служишь до сих пор?
— Я убил офицера, эфенди. Был мятеж. Если меня найдут, то расстреляют.
Соломон посмотрел в глаза поляка — и понял, что тот лжет.
* * *
Через несколько дней — он встретился с тем, кто в отрядах Идарата занимал пост валия всего княжества (вилайета). Был пост военного амира — а был пост валия. И его занимал Али — тот самый Али, который однажды попал к нему в тюрьму. И которого пытали руси. А они — перековали его, и отправили сюда. Только Соломон никогда не думал, что он станет начальником княжеской стражи.
А стоило бы подумать. Потому что просто так — на такие места не становятся.
Али немного постарел — но совсем немного. Короткая бородка, жесткие складки у рта. У него был автомобиль и оружие — он носил автомат Маузер на груди на ремне и пистолет Кольт с удлиненным магазином в кобуре. Его одежда была отглажена и чиста, в волосах — пробивалась седина.
— Ас саламу алейкум, эфенди… — обратился он к Соломону и поцеловал руку
— Ва алейкум… — сказал Соломон, и помедлив добавил — тебя не удивляет, почему я обращаюсь к тебе как к неверному?
— Сейчас не лучшее время для веры, эфенди… — сказал Али
— Как у тебя язык поворачивается говорить такое?! — крикнул Соломон, схватив его за ремень кобуры — ради чего сражаться, если ты перестанешь быть самим собой. Разве ты не видишь, что только вера в Аллаха — позволяет нам оставаться теми, кто мы есть?!
— Мы верим в Аллаха, эфенди.
— Почему же вы не проявляете усердия в вере?! Вчера я сидел у костра — и не услышал ни одного слова о джихаде?
— Усилие лучше всяких слов
— Тогда почему никто не встает на намаз?
— В шариате сказано, что тот то вышел на пути Аллаха как будто совершает салаваты каждым своим вдохом.
Соломон еще до конца не понимал, во что превратилась его организация, у основания которой он волей судьбы стоял, и живым Богом которой он, в конце концов, стал. Религия — такая как шариат — предполагает во многом слепую веру, когда человек не докапывается до сути вещей, до потаенного смысла слов — а просто и безыскусно верит. Потому что от пересказывания, споров, поиска истинного смысла до утраты веры вообще — один шажок, настолько крошечный, что его подчас и не заметишь. В Идарате же — ислам подхватили те, кто был искусен в спорах и поисках смыслов — искусство это они отточили в долгих диспутах в тюремных камерах, в ссылках, в «ленинском университете» Лонжюмо, в троцкистских штудиях на партийных съездах — в Лондоне, конечно, а где же еще. И они препарировали ислам, как препарировали до этого примитивные и безыскусные крестьянские догматы Руси, препарировали, как ученый препарирует лягушку. И они познали суть ислама и освоили его и превратили из веры в инструмент, в кнут, которым погоняют народы. Они нашли оправдания в шариате на все, а если где и не нашли — то придумали. И потому теперь идаратовцы не совершали намаз — строго в точности по тому, как говорит Коран. И на все, что бы они не делали — они находили ответ. Даже сам Соломон, с его куцым, полученным от отца знанием и тем своим, что он набрал в ходе наблюдений и борьбы — был беспомощным ребенком по сравнению с ними.
И теми, кто за ними стоит…
— Совершать намаз иногда бывает опасно, эфенди — извиняющимся тоном сказал Али — правитель Абу очень злобен и подозрителен. Те, кто усерден в вере — не живут долго. Если бы я открыто совершал намаз каждый день — и мне бы не жить…
— Речь не о тебе… — сказал Соломон, досадуя на себя за то, что в свое время согласился спрятаться в тюрьме — почему у тебя в отрядах русские?
— Они хорошие воины и наши братья, эфенди Сулейман. Они учат нас, как сражаться и убивать. И у них правильные взгляды…
Сулейман покачал головой
— Ты ошибаешься, мой маленький брат, руси очень хитры. Они подослали к тебе своих людей, а ты и не заметил. Я делал джихад в Междуречье, и знаю, сколь руси искусны, в провокации и обмане. Они подсылали к нам своих людей… я и сам попал в руки кяфирам благодаря одному из таких провокаторов. Никому кроме своих доверять нельзя. ты понял?
Али кивнул
— Понял, эфенди Сулейман
Соломон решил, что Али — можно доверять. Он не проявил открытого неповиновения.
— Сколько у тебя людей в вилайяте?
— Больше тысячи, эфенди…
Это было очень солидно. Больше, чем он мог представить. Но меньше, чем было в других группировках. Если не считать вооружения идарата, которое было новее и эффективнее.
— И что ты собираешься делать со своими людьми?
— Центральный совет принял решение атаковать правителя. Мы — готовим атаку.
— Это почему?
— Потому что правитель — враг и угнетатель нашего народа, разве нет?
Соломон помолчал, подбирая ответ
— Мой маленький брат, помни, что, выбирая сторону в битве, надо вставать со слабым, против сильного. Сильные сейчас руси.
— Правитель связался с ваххабитами. Мы ведем войну с ними. Они нападали на нас вместе с англизами. На их руках, наша кровь.
Али помолчал и добавил
— Теперь ваххабиты, которые орудуют в городе — опора режима. Племена, которые ранее поддерживали Абу, племена из которых он происходит — недовольны им, хотя и не показывают этого. Ударив по ваххабитам— мы выбьем из-под режима одну из опор. А кроме того — мы ударим по самому нечестивому Абу. Мы убьем его и возьмем власть в государстве, чтобы построить справедливое общество.
Али снова взял паузу
— Эфенди, разве не ради этого мы сражаемся?
Теперь паузу выдержал Соломон. Он очень многое не понимал — но вот что касается выживания — здесь ему было мало равных
— Ты прав, брат. Давай, сделаем это. Когда?
— Скоро. Я знаю, когда он выбирается за пределы Шук Абдаллы с минимальной охраной. И скажу вам об этом. Все пройдет как надо.
Соломон кивнул
— Я лично возглавлю атаку…
