Последняя любовь в Ютербоге

Хорошие грешники сразу попадают в ад, плохие грешники летят туда из аэропорта Ататюрка, – думал он, стоя на курительной веранде с сигаретой в одной руке и бутылкой ледяной колы в другой. Сейчас, когда четыре огромные очереди – у входа в аэропорт, к стойке регистрации, на паспортный контроль и проверку багажа – остались позади, шутить на эту тему было не то чтобы легко и приятно, но хотя бы в принципе возможно. Уже хлеб.

Чувствовал себя после всех этих мытарств, мягко говоря, странно. Как будто исстрадавшееся в очередях тело с перепугу решило, что больше не хочет быть человеческим, и начало стремительно превращаться – во что получится, наугад. Ноги у этого существа были воздушные, звонкие и невесомые, но с огненными ступнями, на зыбком, текучем, судя по ощущениям, туловище каким-то чудом удерживалась каменная голова, и только руки остались прежними, человеческими, вполне способными удержать бутылку и сигарету, а больше от них ничего не требовалось. Во всяком случае вот прямо сейчас.

Пил ледяную сладкую колу, вдыхал горький дым, смотрел через мелкую сетку на бескрайнее летное поле, по которому неторопливо ползали автобусы и самолеты, придумывал мрачные шутки про грешников каменной своей головой; в целом совсем неплохо проводил время. Могло быть и хуже. Например, если бы приехал сюда на час позже. Тогда бы до сих пор в какой-нибудь очереди стоял, рискуя опоздать на посадку, которая начнется через тридцать минут. Куда как лучше курить, прижавшись щекой к горячей от солнца металлической сетке, пить ледяную колу и ждать.

– Даничка?

Он даже голову не повернул, не сообразил, что сказанное может как-то его касаться; кажется, просто не считал заполнивших огромный аэропорт людей в достаточной степени настоящими, чтобы среди них могли отыскаться знакомые, способные вспомнить, узнать и зачем-то окликнуть по имени такого же ненастоящего, наскоро овеществленного и добавленного в толпу для количества, его.

– Даничка, – повторила маленькая кудрявая женщина, на этот раз утвердительно. Осторожно коснулась запястья сухими прохладными пальцами, и вот тогда он ее узнал. И сказал: «Дора». И зачем-то повторил: «Дора, Дора», – то ли упиваясь возможностью снова называть ее по имени, то ли просто убеждая себя, ошалевшего от усталости, с каменной головой и огненным телом, в реальности происходящего. «В реальности»! Господи, какая может быть «реальность», если рядом стоит самая настоящая Дора. Даже не смешно.

Так и стояли, глядя друг на друга одинаково круглыми от удивления глазами; у Доры глаза были серо-зеленые, очень светлые, прозрачные, как вода у берега. Холодная озерная вода.

Пока молчали, его сигарету докурил ветер, окурок слегка обжег пальцы прежде, чем погаснуть, только тогда и пришел в себя. Спросил:

– Хочешь колы?

И Дора кивнула, как будто так и надо, словно это и есть самый уместный вопрос после тридцати с лишним лет разлуки:

– Да.

Взяла у него бутылку, отпила глоток, вернула. Сказала:

– Ты не представляешь, как я соскучилась.

И он ответил сердито, как будто все случилось не вечность назад, а вчера:

– А потому что не надо было исчезать.

И Дора ответила:

– Ну так ты сам меня не загадал.

Ему было двенадцать лет, а Доре, наверное, десять; никогда об этом не спрашивал, но был уверен, что она младше. По крайней мере, выглядела ровесницей Ленки, его младшей сестры. Но дружила не с Ленкой, а с ним.

Они тогда жили в военном городке под Ютербогом, практически в глухом лесу. Впрочем, до города было рукой подать, офицерских жен возили туда за покупками специальным автобусом, мать иногда предлагала ему поехать вместе; он один раз съездил из любопытства, а потом наотрез отказывался, оставался дома. То есть в лесу, который окружал их городок со всех сторон. Был совершенно им очарован, сбит с толку, ошеломлен; будь старше, сказал бы «влюблен», и это было бы ближе всего к правде. На самом деле понятно, почему его так шарахнуло: родился и вырос в городе, окруженном степями, лес видел только в кино, и вдруг оказался там, где лес совсем рядом, где все вокруг – он.

Был конец мая, впереди сияло бесконечно долгое лето, сестру до осени оставили у бабки, чтобы не путалась под ногами, а его взяли, но родителям было не до него: отец почти круглосуточно пропадал на службе, мать обустраивала доставшееся им служебное жилье, по ночам они тихо, чтобы не услышали соседи за тонкой стеной, ссорились в спальне, разочарованные недостаточно заграничной заграницей, скверной квартирой, общей кухней с соседями, друг другом и жизнью в целом; ничего хорошего, но ему было плевать. Думал: они отдельно, а я отдельно. И завтра снова пойду разведывать лес.

«Разведывать лес»! Одного этого было достаточно для счастья. Думать: «Я снова пойду разведывать лес», – и это была не фантазия, а просто план действий на завтра. И на послезавтра. И на много-много дней, месяцев, лет вперед.

Дору он тоже нашел в лесу. Ну то есть как «нашел», просто случайно встретил. Маленькая девчонка сидела на дереве, так высоко, что он бы ее не заметил, если бы не платье, вызывающе яркое, красное в крупный белый горох. Остановился, задрав голову; сперва подумал, кто-то закинул на дерево большую нарядную куклу, например, чтобы позлить сестру. Сестры, особенно младшие, как будто специально для этого созданы. Вроде нормально живешь, занимаешься своими делами, ни с кем специально не ссоришься, но как только в зоне видимости появляется младшая сестра, в тебе как будто кнопку какую-то нажимают. Прямо терпеть невозможно, так хочется ее разозлить.

В общем, смотрел на куклу, прикидывал, как же это ее туда затащили, дерево высокое, ствол гладкий; сам бы наверное смог залезть, но с огромной куклой в руках все-таки вряд ли, – и тут кукла сказала писклявым девчоночьим голосом: «Привет, я тебя знаю, ты из серого дома, вы недавно приехали. А я Дора. Отсюда такое видно! Залезай, покажу».

Пришлось лезть, не пасовать же перед какой-то мелкой девчонкой в кукольном платье. И оно того стоило. В смысле вид сверху открывался такой, что дыхание перехватывало. Крошечные человеческие домики и невероятный огромный лес. Но Дора явно имела в виду не красоту мира в целом, а что-то конкретное. Пихала его острым локтем, показывала куда-то: «Смотри, смотри! Ты видишь?» Ничего особенного он там не видел, но на всякий случай сказал: «Круто!» – и Дора удивленно переспросила: «Ты тоже видишь Белую Рощу? Точно-точно? Вот хорошо!»

Присмотревшись, он понял, о чем речь. Почти на самом краю леса, в той стороне, где стоял их дом, и правда было очень светлое пятно. Группа каких-то деревьев с белыми, как у берез стволами и серебристой листвой. Никогда прежде таких не видел, но это неудивительно, он и леса тоже прежде не видел. Спросил: «Белая Роща – это вон те деревья, которые немножко блестят?» – и Дора просияла: «Да!» Объяснила: «Ее сверху хорошо видно, а внизу все никак найти не могу. Хотя понятно, где искать. Ясно, в какой они стороне. Я же не совсем дура! Вот твой серый дом, потом еще три, забор, склад, сразу за складом пустырь, где растет ежевика, потом немножко пройти, и должна быть Белая Роща. Но я уже столько раз искала, а ее нет! Хочешь вместе поищем?» Он тогда сразу кивнул: «Хочу!» – даже не подумав, что Дора – совсем маленькая девчонка, как Ленка, глупо с такими связываться, им ничего нельзя обещать, потом не отвяжутся, будут ходить следом и ныть. Как-то сразу стало ясно, что с Дорой все обстоит иначе. Еще неизвестно, кто будет ходить следом и ныть: ты обещала, что мы пойдем искать Белую Рощу! Ну так пошли!

– Я – знаешь что? Ужасно хочу кофе, – сказала Дора. – Сейчас возьму и вернусь.

И прежде, чем он успел ответить, не просто ушла, а натурально растворилась в толпе. Была, и не стало. Была, и не стало – вот и вся история про Дору. Вот и вся…

Погоди, – сказал себе он. – Какая, к лешему, Дора. Какой, в задницу Ютер… Утер… – как его там? – в общем, что-то там «бог». Я же вообще никогда там не был. Даже теоретически не мог. У меня в семье вообще нет военных. Мой папа был поваром, что ему делать в Германии в середине восьмидесятых? Кто бы его, да еще и вместе со всеми нами туда пустил?

Залпом допил уже не ледяную, но еще довольно прохладную колу, выбросил бутылку в мусорное ведро. Достал сигарету, закурил так жадно и торопливо, словно перед этим сутки терпел. Спросил себя: что это вообще было? Ладно, женщина с кем-то меня перепутала, чего только не бывает. Речь вообще не о ней. Но я-то, я-то? Что случилось со мной? Почему не только сразу ее узнал – мало ли на свете похожих лиц – но и вспомнил?.. Черт знает что я, честно говоря, вспомнил. Чье-то чужое детство в военном городке, чужих родителей, чужую младшую сестру – у меня же нет младшей сестры, у меня только Сашка, брат, и он старше на целых одиннадцать лет, но о нем я тогда даже не вспомнил. И о своих настоящих родителях. И о самом себе – настоящем, родившемся в Ленинграде, росшем в Хабаровске, Мурманске и Риге, проводившем каждое лето у бабушки в Прикарпатье, а не в каком-то там Ютербоге, тем более, не в степях.

Подумал: господи, я же даже не «Даничка». Не Даниил, не Денис или кто там еще бывает с корнем «дан». Я – Миша, Михаил Янович. Из «Михаила» «Даничку» захочешь не сделаешь. Но когда она ко мне прикоснулась, я даже об этом забыл. Как такое возможно? Что со мной происходит вообще? Четыре очереди – это не объяснение. От очередей вполне может подскочить давление; именно это оно, зараза такая, похоже, и сделало. Но это не причина внезапно сходить с ума.

Докурил, достал телефон, посмотрел на часы. Пора на посадку. Ну, то есть вот прямо сейчас еще не пора, но пока дойду, она как раз и начнется. Аэропорт огромный, – думал он, пробираясь через курительную террасу, битком набитую азиатами в деловых костюмах, студентами с разноцветными дредами и женщинами в черных платках.

…Успокоился только в самолете, заняв свое место. Откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. С наслаждением чувствовал, как расслабляется тело, наконец-то поверившее, что испытания закончились, больше не надо пробиваться, толкаться и куда-то бежать. Подумал: ладно, черт с ним, с Ютербогом. И с ней – как ее? – Дорой. И с «Даничкой», который так ловко прикинулся мной. Ну вот так интересно меня накрыло. Бывает… наверное. Ай ладно, чего только не бывает. Хотя лучше бы все-таки не со мной.

Уже после того, как женский голос в динамике объявил: «Boarding completed», – на его руку легла прохладная ладонь.

– Видишь, успела, – улыбнулась Дора. – И кофе взяла.

Сказал, стараясь не сорваться в совсем уж сварливый тон:

– Любишь ты помотать нервы. То появляешься, то исчезаешь, то опять появляешься. Не надо со мной так, пожалуйста. Я же живой человек.

– Извини, Даничка, – откликнулась Дора. – Я не нарочно. Я так устроена. Внезапно появляться и исчезать – просто свойство моего организма. Это как вдыхать и выдыхать.

Дора жила на другом краю городка, в красном кирпичном доме, о котором мать говорила, что в нем хорошие отдельные квартиры с толстыми стенами, и постоянно пилила отца, что их поселили не там, а в каком-то бараке. На самом деле все это неважно, главное, Дора жила в красном кирпичном доме. Ну или просто сказала, что там живет, как ее проверишь, в гости она его не звала. И сама к нему ни разу не заходила. Они всегда встречались в лесу. Говорила, не надо, чтобы взрослые знали, что мы с тобой дружим. Взрослые всегда глупости думают. И гадости. А от чужих глупых и гадких мыслей что угодно может испортиться, – объясняла Дора, нарисовав на измятой тетрадной странице дерево и чиркая поверх рисунка карандашом. Один штрих ничего не меняет, и два, и десять. Но если продолжать черкать, рано или поздно рисунка не станет видно. Вместо него останется просто грязное пятно. Вот так и с чужими мыслями, – говорила она. – Рано или поздно их станет достаточно много, чтобы все испортить. Взрослые никогда не умеют вовремя остановиться, уж если начнут думать разные гадские глупости, будут думать их каждый день, прямо с самого утра, пока мы не перестанем дружить.

У Доры было много удивительных идей в таком роде. Но он почему-то всегда ей верил. Очень уж странная она была. С виду – дурацкая маленькая девчонка, а по деревьям лазает, как белка, и пауков не боится, и никогда не ревет, и рассуждает, как взрослая – не настоящая, вроде мамы, или соседок, а выдуманная взрослая из книжки, специально придуманная для того, чтобы говорить вслух всякие хорошие, интересные вещи, которых в жизни обычно никто не говорит.

И интересно с Дорой было тоже как в книжке, которая на то и книжка, чтобы каждый день случалось что-нибудь удивительное, иначе ее никто не станет читать. Вот и у них случалось, когда целыми днями не просто гуляешь по лесу, а «разведываешь лес», обязательно случается интересное: то заблудишься и будешь выбираться на звук электрички, то увидишь косулю, то найдешь тайный проход на старый аэродром и бывшее летное поле, заросшее земляникой, то встретишь бодро бегущую по лесной тропинке старушку, одетую по моде двадцатых годов, как в кино.

Но главным их делом стали поиски Белой Рощи. Он поначалу думал, Дора не может ее найти, потому что бестолковая, как все девчонки. Видно же все, если залезть повыше, ясно куда надо идти. Но это его «ясно» быстро накрылось медным тазом. Каждый день ходили мимо забора и склада, через пустырь, где растет ежевика, и дальше, но деревьев со светлыми стволами и серебристыми листьями не было. Думал: может, они только сверху такими кажутся, потому что так на них падает свет? А если смотреть снизу, выглядят обыкновенными. Скорее всего, так и есть.

Думал: скорее всего, так и есть, но все равно, конечно, надеялся, что однажды они найдут эту удивительную Белую Рощу. Не то чтобы деревья со светлыми стволами и листьями были нужны ему сами по себе – что с ними делать? – просто очень любил добиваться поставленной цели и вообще побеждать. Поэтому когда после долгих поисков, то ли в самом конце июля, то ли уже в августе Дора сказала: «Надо попросить о помощи духов леса, иначе мы Белую Рощу никогда не найдем», – он сначала обрадовался: а вдруг духи и правда помогут? – и только потом сообразил, что никаких духов на свете нет. Это сказки и предрассудки необразованных древних людей. «Вот именно что необразованных! – сказала ему тогда Дора. – Они просто не умели сочинять. Этому же надо специально учиться. Так что они, скорее всего, иногда кого-нибудь такого удивительного встречали, а потом рассказывали, что поняли и запомнили, как есть». Он сперва начал спорить, но потом решил: да ладно, пусть просит, кого захочет, лишь бы не папу с мамой. К тому же, если допустить, будто в лесу есть какие-то невидимые сказочные духи, сразу становится гораздо интересней. И веселей, и страшней.

Всю дорогу Дора сидела рядом, держала его за руку. Это почему-то ощущалось как счастье, причем такое непростое счастье, честно заслуженное, словно искал ее всю жизнь и вот наконец-то нашел. Хотя это неправда. Не искал он никакую Дору. Не вспоминал даже. Ни ее, ни – теперь-то смешно подумать – себя самого.

Когда объявили посадку, Дора неожиданно встрепенулась. Сказала:

– Ой, мне надо сам знаешь куда. Прости. Я сейчас, – и убежала, но почему-то не в сторону туалетов, а вперед, в бизнес-класс.

Он даже не проводил ее взглядом. Сидел, разглядывал левую руку, которой она только что касалась. Чувствовал себя не просто идиотом, а самым настоящим безумцем. Думал почти равнодушно: вот как оно бывает, оказывается. Вот так люди и сходят с ума. А со стороны, наверное, незаметно. Спорим, все остальные думают, я совершенно нормальный человек. Интересно, сколько нас таких, тайных психов, приученных прилично вести себя в общественных местах, не кричать, не вращать глазами, не плеваться, не биться в судорогах, не выть, не кружиться, как дервиши, а сохранять спокойствие, что бы в головах ни творилось? А ведь, наверное, много. Смешно, если вообще все.

Достал телефон, но тут же спрятал обратно в карман: лучше бумага. Не поленился встать, достал из сумки черный маркер и одну из открыток, купленных для девчонки с работы, которая собирает открытки из разных городов. Подумал: удивительно все-таки, какая ясная сразу стала голова, снова все помню, даже такую незначительную ерунду – про маркер и открытки для Габи. И главное, что я – Михаил.

Записал на открытке очень мелко, чтобы побольше вместить, торопливо, пока она не вернулась: «Я – Михаил Янович, папа – Ян, мама – Галя, в позапрошлом году умерла, старший брат – Сашка, никаких сестер нет, я родился в Ленинграде, жил в Мурманске и Хабаровске, с пятнадцати лет живу в Риге, объездил почти весь мир, но при этом не был ни в каком Ютербоге, никогда, никогда, никогда, никогда…»

Начав писать «никогда», уже не смог остановиться, пока не исписал всю открытку. Спрятал маркер обратно в сумку, но открытку держал в руках на тот случай, если снова вернется кудрявая женщина со странным именем Дора. Думал: я тогда прочитаю и сразу все вспомню. А если не вспомню – ну елки, тогда не знаю, что делать. Я еще никогда не сходил с ума.

Даже на паспортном контроле не выпускал из рук открытку. И с подозрением косился на кудрявую пограничницу – а вдруг это Дора меня морочит? Нет, глаза темно-карие. Точно не она.

Дора появилась, когда он ждал чемодан. Неслышно подошла сзади, взяла за руку, сказала ласково: «Даничка», – что-то еще добавила, вроде: «Задержалась, прости». Он не стал слушать. Показал ей открытку:

– Смотри, это я написал, пока тебя не было, чтобы снова не сбила с толку. Тут написано, я – Михаил. И никогда не бывал в Ютербоге. На самом деле, смешно. Я совершенно точно сошел с ума, только не понимаю, я вот прямо сейчас сумасшедший или был, когда это писал.

– Михаил, – вслух прочитала Дора. Улыбнулась: – Тебе идет. – Помолчав, добавила: – Ты просто так тогда загадал. Не знаю, что именно, ты же не вслух говорил, но…

– Чтобы все стало иначе, – сказал он, потому что наконец-то вспомнил и это. – Чтобы началась какая-нибудь новая веселая интересная жизнь. Меня тогда так все достало, не представляешь. Вся эта бесконечная ругань в спальне каждый вечер, мамины тихие охи, чтобы соседи не слышали, ее запудренные синяки. Отца трезвым с весны не видел, мать каждый день перестирывала постель и мыла полы с хлоркой, до сих пор не понимаю, зачем, но видно ей так было легче. И еще школа скоро. И Ленку, сестру, должны были привезти. И все это такая тоска, что когда ты сказала: «Загадывай все, что хочешь», – я сразу подумал: «Пусть все будет как-нибудь по-другому, лишь бы не так, как сейчас». А потом спохватился, добавил: «Весело, интересно, и чтобы много путешествовать». Похоже, это тоже зачлось, по крайней мере, поездил я много: и с родителями, и по работе, и просто для удовольствия, сам.

– А я тогда загадала стать удивительной феей, – призналась Дора. – И всю жизнь дружить с тобой. Первое получилось, а второе – как-то не очень. Ты-то меня не загадал!

Он стоял, смотрел, как по ленте транспортера медленно плывет его чемодан с яркой наклейкой в виде головы тигра, чтобы не перепутать. Но почему-то так его и не взял.

Сказал:

– Стать удивительной феей. Получилось. Ну надо же. Зря говорят, что девчонки дуры. Вам палец в рот не клади.

Дора тогда настояла на том, что надо, во-первых, остаться в лесу на всю ночь. Предложила: скажем, что гуляли и заблудились, не нашли дорогу домой. Подумаешь, ну будут ругать, ну накажут. А то нас раньше не ругали и не наказывали, ничего в этом нет такого уж страшного. А если до конца лета дома запрут, все равно как-нибудь удерем.

Он тогда даже удивился: почему раньше сам до этого не додумался? Провести ночь в лесу – это так здорово, что пусть потом ругают и лупят, сколько хотят. Не такая уж дорогая цена.

Во-вторых, – сказала Дора, – надо принести духам леса жертву. Все равно что, лишь бы очень ценное. Уж точно не какую-нибудь конфету. Нельзя предлагать духам ненужный пустяк.

Долго думали, что бы это могло быть, и поняли, что ничего особо ценного у них нет. Правда у него был велосипед, а у Доры – роликовые коньки, но их купили родители. Так что, наверное, это их имущество, а не наше. А чужое как-то некрасиво дарить.

Ну кровь-то у нас точно своя, – наконец решила Дора. – В детских сказках такого не пишут, но в настоящих легендах духи любят человеческую кровь. И он, конечно, сразу с ней согласился, хотя совсем не хотел резать себя ножом; он даже кровь из пальца на анализ сдавать боялся. Собственно, именно потому и согласился: чтобы Дора не догадалась, какой он на самом деле трус, а не потому что действительно верил, будто от кровопускания выйдет какой-то толк.

Но толк все равно вышел. Видимо, верить не обязательно, достаточно делать. Например, остаться ночью в лесу, забраться подальше, так далеко, что даже врать не придется: «Мы заблудились», – это чистая правда, действительно же заблудились, все так и есть. Брести куда-то в темноте со слипающимися глазами, сидеть на сухом мягком мху, протыкать руку перочинным ножом, пока Дора бормочет какие-то глупости: «Духи леса, примите наш дар, приведите нас в Белую Рощу», – хотя, будем честны, в тот момент это совсем не казалось глупостями, мороз по коже от ее бормотания продирал. А потом Дора трясла его, кричала: «Ты что, нельзя сейчас спать!» – куда-то тащила, и он брел за ней с закрытыми глазами, ничего уже не понимая, и ни о чем не думая, надо так надо, пусть будет так.

– Ты меня не загадал, – сказала Дора. – Но я-то тебя загадала! Противоречие. Поэтому у меня все-таки получилось тебя найти. Но не сразу и только наполовину. Вот так. Извини. Я понимаю, что это то еще удовольствие – две памяти сразу, две жизни, обе хорошие, поди пойми, какая на самом деле нужна. Но я по тебе очень соскучилась. И пришла, чтобы…

Она замолчала, сжав его руку так крепко, словно он пытался удрать. Хотя он не пытался, конечно. Если бы Дора сейчас вдруг решила уйти, сам бы ее удержал.

Спросил:

– Чтобы – что? Зачем ты пришла?

– Просто сказать, что если ты тоже соскучился, можно попробовать это исправить. Приезжай в Ютербог, когда сможешь. Погуляй по окрестным лесам, может, встретимся… Да ладно, не «может». Обязательно встретимся, точно тебе говорю. Прогуляемся вместе до Белой Рощи. Там как минимум очень красиво, ты помнишь? Да помнишь, конечно – пока я рядом с тобой. А будешь ли помнить потом, не факт. Но тут ничего не поделаешь. Жалко все-таки, что ты тогда меня не загадал.

Пожал плечами:

– Да просто в голову не пришло, что это надо как-то специально оговаривать. Соображал я тогда не очень, все-таки ночь перед этим не спал. И вообще не верил, что от моих желаний что-то изменится, а оно еще как изменилось. Кто ж знал?.. Помоги мне открыть сумку, одной рукой неудобно. Попробуем так.

Достал маркер, написал на открытке: «Дора есть, зовет в Ютербог погулять по лесам, посмотреть на Белую Рощу. Надо ехать, даже если сейчас кажется, что не надо. Обязательно надо поехать туда!»

К Белой Роще они вышли на рассвете. Вернее, еще до рассвета, в сумерках, когда все вокруг становится голубым, перламутровым, текучим и зыбким, как поземный туман. Но стволы у деревьев действительно были белые, как у берез, это и в сумерках видно. А листья совсем не березовые, длинные, узкие, как у ивы и серебристые, как у тополей, только гораздо светлее. Это было очень красиво, красивей, чем смотреть с высоты.

Но самое удивительное, что роща оказалась чем-то вроде озера – деревья росли из воды. Было совсем неглубоко, даже не по колено, по щиколотку. А на дне сверкали мелкие камни; ему сперва показалось, драгоценные, но это все-таки вряд ли. Камни часто кажутся драгоценными, пока лежат в воде.

Дора тогда пихнула его локтем в бок: «Скажи, зыкинско!» – и это почему-то было очень смешно – услышать здесь дворовое, детское словечко. Он тогда ответил: «Клево!» – Дора подхватила: «Опупительно!» Шли по щиколотку в воде среди белых стволов и кричали: «Суперско!» «Нехило!» «Классно!» «Зачетно!» «Круто!» «Шикардос!» Этот «шикардос» их тогда доконал, натурально упали от смеха, вымокли насквозь, плескались, брызгались, швырялись друг в друга драгоценными донными камнями, и вдруг Дора сказала: «Мы пришли в Белую Рощу, и теперь все будет, как мы захотим, загадывай, что захочешь». Он тогда насмешливо подумал, что девчонки все-таки немножко дуры, даже самые лучшие вроде Доры. Но желание все равно загадал.

– Это же твой, – сказала Дора, когда чемодан с головой тигра сделал полный круг и снова поплыл им навстречу. – Забирай. Не стоит оставаться без чемодана только потому, что мы наконец-то встретились. Чемодан – это пустяк. Плохая жертва. Все равно, что конфета. Нет смысла так мало терять.

Проводила его до выхода, стояла рядом, пока он курил, ожидая маршрутку в город. Наконец сказала:

– Постараюсь больше тебе не мерещиться. Это и правда немилосердно – так тебя дергать. Кто угодно с ума бы сошел. Лучше приезжай в гости. А если не захочешь приезжать, не беда. Я не обижусь. Может еще что-нибудь придумаю. Или просто наконец-то перестану скучать.

Улыбнулась, развернулась и неторопливо пошла обратно, в здание аэропорта. На этот раз людей вокруг было мало, и он успел заметить, что Дора исчезла прежде, чем переступила порог. Стоял как дурак с сумкой на плече, чемоданом у ног, окурком в одной руке, исчерканной открыткой – в другой. Думал: она обещала, что больше не будет мерещиться. Интересно, галлюцинации держат слово? Было бы хорошо.

Уже в маршрутке перечитал открытку. Оптимистическое «никогда, никогда, никогда» на одной стороне, шизофреническое «надо ехать» на другой. Усмехнулся: кому, интересно, надо? С другой стороны, почему бы и правда не съездить? Интересно, где это? Погуглив, выяснил: в Пруссии, земля Бранденбург. Никогда не был в той части Германии, хотя совсем рядом. Нелепый пробел, – думал он, небрежно, не глядя, засовывая открытку в сумку.

Впрочем, тут же достал и переложил в нагрудный карман.