Несмотря на тысячелетнее соперничество Англии и Франции, расстояние между ними по прямой составляет всего две сотни миль. И поздней осенью 1936 года мне потребовалось всего два часа, чтобы переместиться из Парижа в Лондон. Два часа!

И хотя мне еще не было пятидесяти, я чувствовала себя очень старой в этом новом веке. Например, монорельсовая дорога между Лондоном и Парижем была чудом марсианской технологии – мы смогли обратить себе на пользу их виртуозное владение электромагнитными полями. (Сейчас эта технология используется научными институтами по всей Федерации, но в те времена была монополизирована Британией.) Когда я была маленькой – напомнила я себе, словно старая карга в кресле-качалке, – даже автомобилей еще не было, а теперь такое. Вагон, в котором я находилась, продвигался вперед под действием невидимой электрической энергии, балансируя на монорельсе при помощи ряда одиночных колес, удерживая равновесие благодаря законам механики, как эквилибрист на уницикле. Так что, надеюсь, вы извините тот факт, что я с тревогой вцеплялась в подлокотники кресла, пока поезд мчался вперед высокотехнологично и беззвучно.

Но я утешала себя созерцанием восхитительных видов. Монорельсовая дорога держалась на высоких колоннах, и поезд несся над крышами домов. Сам Париж – к радости его жителей – практически не был затронут буйными первыми десятилетиями двадцатого века. По большому счету, от рук немцев он пострадал значительно больше, чем от нашествия марсиан. Было приятно смотреть на осенний старый город в мягком вечернем свете.

Наиболее важное здание в современной части города было построено недавно, и его из окна поезда не было видно: я говорю о посольстве Федерации федераций на площади Фонтенуа. Скромное здание из стекла и марсианского алюминия хорошо вписалось в парижскую панораму, хотя, конечно, оно всегда будет выглядеть блекло на фоне Эйфелевой башни, с большими затратами восстановленной к Олимпийским играм 1924 года.

По пути я заметила, что погода меняется: с востока шли темные грозовые тучи, угрожая вскоре закрыть осеннее солнце. Я проклинала свою неудачливость, хотя жалобы на судьбу вряд ли были справедливы. В Северном полушарии в последнее десятилетие климат лишь ухудшался и часто происходили стихийные бедствия – ливни, снежные бури, ураганы с градом, яростные ветра, – которые совершенно не способствовали попыткам человечества оправиться от разрушений, нанесенных марсианами. Пожилые люди, к числу которых я осторожно начинала относить себя, часто с ностальгией вспоминали о прежних, домарсианских временах, о Поздней Викторианской эпохе и солнечных днях юности, которые сейчас казались идиллически прекрасными. Впрочем, возможно, все люди помнят о далеком прошлом только хорошее. Но у меня, конечно, были доказательства, что это не так.

Преодолев Париж, состав понесся по полям северо-западной Франции, без остановки миновал Амьен и Булонь, а затем в полной тишине, словно на невидимых электромагнитных крыльях, мы понеслись над Па-де-Кале. Над головой снова засияло яркое солнце, внизу поблескивали, волнуясь, воды пролива и сверкали изящные металлические опоры – еще одно творение Эйфеля.

Когда мы пересекали канал, кофе разносили стюарды, говорившие на обоих языках. С моей точки зрения, это было ненужное пижонство.

Затем мы миновали Хрустальный дворец – новое здание станции в Дувре, – а потом пронеслись над небольшими симпатичными городками Кента и зеленью холмов Норт-Даунс. И очень скоро прибыли в Лондон.

Через Ватерлоо мы промчались с такой скоростью, что мне удалось лишь одним глазком взглянуть на разрушения, которые устроили марсиане во время оккупации Англии, и на восстановительные работы. Но кое-где я увидела многорукие машины и экскаваторы, которые что-то скребли и копали, испуская жуткие клубы зеленого дыма, повсюду сопровождавшего марсианские технологии. А в фешенебельных районах типа Челси и Кенсингтона, а также на Набережной тем временем возводили новые высотные здания – впечатляющие небоскребы с террасами, сверкавшие марсианским алюминием. По крайней мере мне они казались впечатляющими; я давненько не бывала в США и не видела восстановленные здания Манхэттена, которые, по словам Гарри Кейна, заставили бы меня «съесть свою шляпу».

И все же Лондон изменился. В конце концов, после нашествия 1920 года марсиане регулярно обстреливали его, и он пострадал больше других городов Земли – разрушения были заметны везде. Но, как и Великий пожар, это послужило стимулом к обновлению. Так что какой-то современный Рен воздвиг на месте собора Святого Павла новый собор, увенчанный, однако, не куполом, а шпилем из марсианского алюминия с крестом на вершине. Я знала, что многие из новых зданий занимают под землей не меньше места, чем на поверхности: под ними располагались кладовые, бункеры и спальные помещения. Под зданием каждого из министерств правительство также выкопало огромные бункеры – так поступали по всему миру. Некоторые говорили, что, опасаясь возвращения марсиан, мы сами загоняем себя под землю, уподобляясь им.

Мы добрались до Ватерлоо, и я обрадовалась, увидев, кто ожидает меня на платформе. Там стоял Джо Хопсон – почти сорокалетний, с заметной проседью, но как всегда бодрый, одетый в отутюженную свежую униформу. После совместных операций во время Второй марсианской войны нам пришлось также вместе отчитываться перед командованием, и с тех пор мы старались поддерживать связь – по крайней мере, обменивались рождественскими открытками. Он хотел заключить меня в объятия, но я уклонилась. Мою кровь уже давно очистили, но физических контактов я избегаю до сих пор. Вместо этого я в шутку отдала честь – так старательно, как только могла.

– Вольно, солдат, – улыбнулся он.

После некоторой борьбы его старомодного воспитания и моей привычки к независимости я все же позволила ему нести свой рюкзак – как обычно, мой единственный багаж.

– Пойдемте, – сказал Хопсон. – Машина ждет.

– Значит, ты теперь капитан? – спросила я. – Если я, конечно, верно читаю погоны.

– Боюсь, что так. Не слишком далеко ушел, верно? Мой инструктор в училище, старина Одноухий Круксвелл, был бы разочарован. А еще я в отставке. Ну, наполовину. Я что-то вроде резервиста, как и большинство ветеранов. Даже жалованье нам полагается, пусть и не ахти какое. Вторая марсианская была такой короткой, что не так много осталось тех, кто успел повоевать по-настоящему, – а тех, кто выжил, и того меньше. Так что оно того стоит – держать нас, старых лошадок, в конюшнях и периодически кормить овсом, чтобы мы могли время от времени поделиться с молодыми поколениями крупицами бесценного опыта. Как видишь, стараюсь оставаться в форме – на случай, если марсиане решат сделать еще один заход. Я время от времени сталкиваюсь с Тедом Лейном, и он говорит, что до сих пор не может тебя простить.

Я скорчила гримасу.

– Ну, у него есть полное право обижаться.

Джо говорил о тех временах, когда мы вместе с Верити Блисс сбежали из Эбботсдейла, отправившись на поиски бакингэмширских вольных стрелков, и не сказали об этом ни слова Теду, который сопровождал меня с самого Северного моря.

Я добавила:

– Полагаю, оставаться в форме полезно – если ты, конечно, веришь в то, что марсиане собираются вернуться.

Он взглянул на небо – судя по всему, непроизвольно. Это было что-то вроде тика, которому были подвержены все, кто пережил те дни, – и я тоже, вне всякого сомнения.

– Ну, это всегда возможно, – пробормотал он.

Мы добрались до машины с военным флагом, припаркованной на самом удобном месте. Я подавила вспышку тревоги, увидев, что это одна из новых моделей на моноколесах: она каким-то образом удерживала равновесие, даже стоя на месте.

С некоторой опаской я села в машину, и мы помчались по Лондону.

Добравшись до пустоши, на месте которой когда-то был Аксбридж, мы наткнулись на многочисленные кордоны, охраняемые военными и полицией. Это напомнило мне Суррейский коридор.

Пара слов, вполголоса оброненных Хопсоном, – и мы быстро миновали кордоны. Джо успел понюхать больше пороха, чем я, и война пришлась на его юность. Он был из тех, кто скрывает свои чувства: в его случае – под притворной неискушенностью, свойственной выпускникам престижных школ. Но даже несмотря на это, время от времени можно было заглянуть в истинную глубину его души, словно луч солнца пронзал мутную воду, освещая то, что таится на дне.

Миновав Аксбридж, мы добрались до остатков Траншеи – сложного укрепления, воздвигнутого вокруг марсианского Кордона. Сейчас сквозь Траншею просто прорубили проход, и я с интересом глядела снизу вверх на укрепления, которые выглядели словно искусственные холмы, покрытые редкой травой и кипреем. Мне было очень странно видеть это место без солдат, которые наводняли его в былые годы. Затем мы въехали непосредственно за Кордон – через то изрытое кратерами пространство, куда упали первые пустые марсианские цилиндры. Спустя годы на этом месте все еще была безжизненная пустошь.

Однако еще более странно было ехать по сельской местности внутри Кордона, сквозь городки и деревушки, зеленые холмы и сонные окрестности Чилтерн-Хилс, сравнительно нетронутые даже сейчас. Этот регион марсиане, по выражению военных аналитиков, «возделывали», чтобы всегда иметь под рукой гуманоидов, лишенных возможности убежать. Так что здесь можно было увидеть деревушку с несколькими открытыми трактирами, а неподалеку – церковь с расплавленным шпилем. В полях бродили стада коров и овец, и среди них – телята и ягнята, благополучно родившиеся в этом году.

Но я знала, что эта область – вся территория внутри марсианского Кордона – до сих пор находится под управлением военных, как в прежние времена вся страна. Здесь продолжалось в высшей степени секретное расследование: кого из местных жителей можно было обвинить в активном пособничестве марсианам. Конечно, все это было четырнадцать лет назад, и виновные – или, по крайней мере, те, кто опасался, что их обвинят, – давно сбежали. Например, последнее, что я слышала об Альберте Куке, – что он живет под вымышленным именем в Аргентине вместе со спутницей Мэри и дочерью Бэлль, и мне казалось немилосердным лишать этого сурового, однако здравомыслящего человека спокойной старости. Я была рада, что с Фрэнка сняли обвинения в пособничестве, однако с моего горизонта он с тех пор пропал – насколько я слышала, он работал врачом в странах, все еще оправляющихся от атаки марсиан. А Мариотт получил Орден Британской империи, к его вящему удовлетворению.

И вот наконец мы приехали в Амершем.