Я признаю: когда позвонила Кэролайн, я была довольно-таки оторвана от реальности. Мне нравилось наблюдать за восстановлением израненного мира, сидя в относительно спокойном Париже, как бы со стороны – позиция вполне в духе Дженкинса.

После Второй войны мир сильно переменился.

Хотя марсианская угроза была отражена за несколько дней, последствия были столь же болезненными, как и всегда: поиск выживших, захоронение тел, начало восстановления того, что было разрушено, – а также неблаговидные схватки за осколки марсианских технологий. А потом дали о себе знать другие, более долгосрочные проблемы. Марсиане улетели, но банки по-прежнему не выдавали ссуды, биржи не работали, и в США, как и в Лондоне и в Берлине, не был в безопасности даже золотой запас. Глобальная торговля была нарушена, так что через пару недель нас настигли перебои с электричеством, нехватка продуктов, недостаток питьевой воды – даже в тех городах, жители которых и краем глаза не видели ни единого марсианина. Потом начались болезни.

А потом – восстания. А следом – революции: в Дели, в турецких провинциях и даже во Франции – против немецкой оккупации. Некоторые опасались, что весь мировой порядок стоит на грани катастрофы.

Эти первые послевоенные дни на самом деле и были причиной, побудившей Микаелян созвать свой «парламент отчаявшихся» в Басре.

Хорен Микаелян была армянской монахиней, которая во время Второй марсианской войны находилась в Париже, спасаясь от преследований османов. После войны ее появление в качестве ключевой политической фигуры стало знаменательным событием – и не менее знаменательной была ее способность к убеждению, благодаря которой были предприняты первые робкие попытки установить новый мировой порядок после нашествия марсиан. Одним из первых ее серьезных достижений было заключение перемирия между Германской и Российской империями. Совместное выступление двух армий против марсиан под Санкт-Петербургом и в других местах этому поспособствовало.

А затем, уже имея за плечами это достижение, Хорен созвала президентов, императоров, монархов и дипломатов, а также ученых, историков и философов собраться в Басре, древнем городе, в сердце одной из первых мировых цивилизаций (откуда перед этим спешно вывели британские войска). На той первой конференции были заключены соглашения об объемах гуманитарной помощи, банки быстро договорились о том, как облегчить давление на мировую экономику, и были запущены более долгосрочные проекты – эти институты позже стали опорными столбами нового порядка. Поначалу придуманная Микаелян «Федерация федераций» была не более чем гарантией взаимной поддержки и разрозненными мерами по восстановлению торговли и разграничению сфер интересов. Но тем не менее «Басрский междусобойчик», как это со злой иронией называл Черчилль, способствовал тому, что человечество научилось управлять собой несколько более разумно, чем это происходило до сих пор.

Конечно же, Уолтер Дженкинс, этот известнейший утопист, бывал частым гостем саммитов в Басре. Годы отнюдь не прибавили ему благодушия. Он неоднократно писал об известных персонах, которых там повстречал – в частности, о Ганди, представителе только обретшей независимость Индии, или Ататюрке, посланце Оттоманской империи. Но главным впечатлением Дженкинса, судя по всему, было чувство раздражения из-за того, что его полностью затмил давний противник. «Вы, конечно, его знаете, – писал он. – Это тот самый «человек тысячного года» с его нагнетающими тревогу романами и необоснованными предсказаниями. Постоянно на ножах с какими-нибудь социалистами, с вечно тянущимся по пятам шлейфом амурного скандала. А этот его чертов писклявый голос!..» Человечество чуть было не распростерлось ниц перед марсианами, а мы, как видите, вопреки всему продолжаем наши смешные склоки. Как ни странно, это вселяет в меня веру в наш вид.

И здесь я должна отметить, что благодарные потомки не забудут старания «человека тысячного года», который продвигал Декларацию прав человека как краеугольный камень новой Конституции.

Все это, похоже, работало. Институты, создания которых добивалась Микаелян и которые ранее выглядели столь утопичными – глобальная транспортная сеть, национализация прав на разработку природных ресурсов вроде полезных ископаемых, международная система финансовой помощи для раннего медицинского вмешательства, за которую так ратовал Кейнс, – быстро доказали свою полезность. Даже скептически настроенные американцы, предпочитавшие изоляционистскую политику, изменили свое мнение относительно нового порядка, получив щедрую финансовую помощь на восстановление страны – после разрушительных наводнений, устроенных вышедшей из берегов Миссисипи в 1926–1927 годах, и позже, когда биржевой крах на Уолл-стрит чуть не вызвал глобальный финансовый кризис. А вторжение Японии в Китай в 1931 году стало еще одной проверкой новых способов управления. Восстановленный на престоле император Пу И обратился к совету за помощью, и согласованное международное давление заставило японцев отказаться от затеи. Даже древние империи постепенно смещались в сторону более мягкой и свободной формы правления: будучи рудиментами эпохи покорения и грабежа, теперь они постепенно превращались в формы мирного человеческого сосуществования.

Тем временем китерийцы, наши невольные гости с Венеры, – то есть, конечно, те из них, которых марсиане не забрали с собой при поспешном бегстве, – были предметом международного междисциплинарного изучения. Они обитали в зоопарках и специальных резервациях по всей планете, и публика жадно следила за исследованиями, новости о которых появлялись в газетах и на телевидении. Некоторые, впрочем, утверждали, что китерийцев стоило бы поселить не в резервациях, а в здании их собственного посольства. Но решение столь непростых вопросов, я полагаю, следует оставить на будущее.

Что касается меня, я инкогнито отправилась в Басру на масштабное празднование 24 апреля 1925 года, когда была принята Конституция. А также должна признать, что приезжала в Лондон на празднества в честь независимости Ирландии и Индии, и, кроме того, когда женщины – наконец! – получили право голоса, в 1930 году.

Но я всегда сбегала обратно в Париж. Думаю, за время войны что-то во мне изменилось. Оказываясь среди людей – особенно в толпе, – я в какой-то момент перестаю чувствовать за физической оболочкой душу, словно люди превращаются в резервуары с кровью, ожидающие, когда марсиане их опустошат. Легкая форма «синдрома Дженкинса», скажете вы. В Лондоне, например, мне было спокойнее у монумента Неизвестному солдату перед пустой гробницей, чем в окружении живых людей.

В общем, мы наслаждались эрой надежды и единства, вселявшей во всех энтузиазм, даже несмотря на вечное бурчание Дженкинса. Но эта эра оказалась слишком короткой; напряжение снова нарастало. Виной тому было устройство Солнечной системы, из-за которого Марс неумолимо приближался к Земле, – и это напряжение рукой какого-то сумасшедшего демонстранта уже унесло жизнь неутомимой евангелистки мира, самой Хорен Микаелян.

И вот я была здесь, готовая снова броситься в водоворот.