Как рассказал Фрэнк, когда до него долетела весть, что я собираюсь за Кордон, он настоял на том, чтобы встретить меня лично, прежде чем это сделает отряд солдат. Он был готов отвезти меня в нужное место, но Тед Лейн сказал, что в таком случае будет меня сопровождать.

Мы оставили выживших саперов на лугу, пообещав как можно скорее прислать за ними, и уехали. У меня ныло сердце, когда мы ехали прочь, оставляя позади этих молодых израненных ребят, чьи товарищи погибли у них на глазах ради того, чтобы я выполнила свою миссию, о сути которой они не имели ни малейшего представления.

Мы с Лейном сидели рядом, покрытые грязью, пылью и кровью. В этом светлом зеленом мире я чувствовала себя чужой, неуместной. В ушах звенело, и это усугубляло ощущение нереальности всего происходящего. Фрэнк сказал, что на заднем сиденье есть аптечка. Мы нашли ее, открыли, отпили воды из фляжки, протерли руки и лицо и смазали порезы дезинфицирующим средством. Когда я тряхнула головой, из волос посыпалась цементная крошка.

– Представляю, какой у меня вид.

– Отличный, мисс, – отозвался Лейн.

Все еще стояло раннее утро, яркое, свежее, невинное.

– Неужели это все было на самом деле, Тед? – спросила я. – Многорукая машина, погибшие солдаты… Бен Грей…

Он взял меня за руку.

– Мы все еще в опасности. Это территория марсиан. Отложите эти мысли на потом, когда будет время к ним вернуться.

– Значит, это ваш способ…

– Важно сохранять ясность мышления. Очень важно.

Я кивнула.

Фрэнк не оборачивался. Он прожил со мной достаточно долго и понимал: не стоит приставать с расспросами, пока я не буду к этому готова. К тому же ему нужно было следить за дорогой.

«Роллс-ройс» катился по рытвинам, увозя нас все дальше от бывшего поля боя, и открывшаяся моим глазам картина после всего, что я пережила, поражала своей обыденностью. Передо мной расстилалась английская сельская местность, залитая лучами майского солнца, и ее покрывала влажная от росы зелень, такая густая и сочная, какой больше нигде в мире не найдешь. Я смотрела на живые изгороди, старинные каменные дома, красные головки мака и очного цвета и, кажется, заметила овсянку, которая с важным видом восседала на ветке.

По сравнению с Германией здесь все было куда древнее и хаотичнее. Полевые межи, возможно, проложили еще во времена кельтов, а то и раньше, а постройки, которые раньше служили амбарами или дровяными сараями, превратились в беседки и садовые павильоны для новых поколений местных жителей. Эти земли веками жили без войн, пребывая в мирной дремоте. Я вдруг почувствовала связь времен, ощутила цепочку, тянущуюся от Уота Тайлера к Шелли, а от него к Дарвину – эти трое были моими героями. Здесь чувствовалось дыхание истории Англии, к которой марсиане не имели ни малейшего отношения, и в тот момент я осознала, что твердо намерена спасти эту Англию.

Но, если приглядеться, в привычной картине можно было заметить неожиданные детали.

Для начала, на дороге, по которой мы ехали, больше не было ни одной машины. Тут и там на обочине ржавели брошенные автомобили, а на железнодорожном переезде мы увидели рядом с рельсами опрокинутый поезд. Пассажирские вагоны разбились вдребезги, а грузовые лежали, задрав вверх ржавые колеса, точно упавшие кверху лапками огромные тараканы. Меня впечатлило не столько крушение поезда, сколько тот факт, что этот поезд так и не убрали с путей.

Чуть позже мы на скорости пронеслись мимо места, которое казалось пострадавшим от пожара: дорога, дома, поля – все было покрыто, словно сажей, слоем черной пыли. Фрэнк, помрачнев, рассказал, что это последствия атаки черным дымом. Во время Первой войны марсиане использовали его в Суррее, истребив на многих территориях всякую жизнь. Но та субстанция, произведенная на сухом Марсе, при соприкосновении с водой превращалась в безвредную пыль. Марсиане усовершенствовали состав дыма, и теперь яд не терял своего действия даже на влажной английской почве. На этой войне, сказал Фрэнк, марсиане применяли черный дым нечасто – только в виде карательной меры, когда сталкивались с сопротивлением. В конце концов, у них не было цели нас истребить.

Еще одной странностью этого дня стало то, что Фрэнк постоянно поглядывал на небо.

Я видела, как он изменился: заметила потрепанный воротник его рубашки, грубые кожаные заплатки на локтях. Это было не в духе Фрэнка, который всегда ценил аккуратность. И держался он по-новому: постоянные взгляды, которые он бросал вверх, говорили о не покидающем его внутреннем напряжении. Уже потом он в подробностях рассказал мне, что пережил во время высадки марсиан. Такие вещи неизбежно оставляют на душе шрамы. А после этого он два года провел на оккупированной территории. И все же, глядя бывшему мужу через плечо, я понимала, что он с удовольствием управляет машиной. И, возможно, он был рад видеть меня в безопасности.

– И давно у тебя этот «роллс-ройс»?

Уши у меня все еще были заложены, и собственный голос гулко отдавался в голове, но я решила не обращать на это внимания.

– Если бы он был мой! – ответил Фрэнк. – Это автомобиль вдовствующей леди Бонневиль – вы скоро встретитесь, она в этих местах важная птица. Он ей достался несколько лет назад после смерти супруга. Часть коллекции.

Мы въехали в довольно неказистую деревушку: ряд закрытых магазинов и мастерских в окружении полей. Но здесь была железнодорожная станция и рядом с ней – несколько приземистых особняков. Рельсы терялись в зеленой траве.

– Вдова, так сказать, несколько месяцев держала эти автомобили под покровом тайны. Марсиане в первые часы и дни уничтожили все машины, какие им попадались, но эти красавцы были надежно спрятаны. Теперь они, само собой, оказались очень кстати – хотя, конечно, надо всегда быть начеку.

Мы затормозили перед обветшалым зданием вокзала. Фрэнк, снова взглянув на небо, вылез из машины.

Я последовала за ним. Тед – вспотевший, с запекшейся на лице кровью, в запыленной измятой форме – не отставал.

Заднюю стену вокзала снесли, заменив ее брезентовым пологом. Фрэнк потянул за веревку, и брезент начал подниматься, словно театральный занавес.

– Поможете?

Тед взялся за другой конец веревки, я тоже присоединилась, и вместе мы подняли брезент.

За ним обнаружилось то, что когда-то было вокзалом. Билетная касса осталась на месте, как и вокзальный туалет, дверь в который была открыта нараспашку, но остальное здание переделали под гараж. Половину его занимал небольшой трактор; вокруг лежали наборы инструментов, промасленные тряпки, канистры с маслом и бензином.

Фрэнк помахал нам, чтобы мы ушли с дороги, быстро загнал внутрь «роллс-ройс» и выскочил наружу, задернув за собой брезентовый полог.

– Видали фокус? – спросил он. – Вот была машина, а сейчас ее нет. Знаю, теперь здание не слишком-то похоже на вокзал, но я бы не рассчитывал, что марсиане обладают глубокими познаниями в области английской архитектуры конца XIX века, так что это надежное укрытие. До Эбботсдейла, боюсь, придется идти пешком, но здесь недалеко. Строго говоря, внутри Кордона до всего недалеко – как вы знаете, он не более двадцати миль в диаметре…

Мы направились на север. Дорога шла в горку, и я вскоре почувствовала усталость. Мы были в Чилтерне, среди меловых холмов, крутых подъемов и скрытых от глаз долин, в землях, где, куда ни пойдешь, обязательно наткнешься на какую-нибудь возвышенность – в последующие дни мои ноги в этом убедились. Но тишина и спокойствие этого места благотворно действовали на нас с Тедом после пережитых потрясений.

Хотя, конечно, после всего ужаса, которому я стала свидетельницей, этот привычный пейзаж казался мне миражом.

Был он, впрочем, не такой уж и привычный. Это было заметно еще из машины и стало очевиднее, когда мы пошли пешком. Придорожные живые изгороди давно никто не подстригал. Повсюду пышно разрослись кусты куманики и остролиста. Некоторые дома, мимо которых мы проходили, явно были заброшены, иные – сгорели или были разорены. Кое-где на земле лежали оборванные провода. У меня кольнуло сердце при виде плаката на покосившемся телефонном столбе. Он зазывал на сельскохозяйственную выставку, которая должна была состояться осенью 1920 года, но осень прошла, и никакой выставки, конечно, не случилось, и только выцветший плакат остался висеть там же, куда его прибили.

Фрэнк достал из сумки фляжки с водой, и мы с Тедом жадно к ним прильнули.

Тед понемногу приходил в себя, и к нему возвращались наблюдательность и практичность.

– Где вы берете бензин? – спросил он.

– Из запасов, сделанных еще до вторжения, – ответил Фрэнк и указал на небо, где вдалеке осой кружил аэроплан. – Еще нам сбрасывают грузы. Но, к сожалению, марсиане сбивают изрядную часть самолетов, так что на это надеяться нельзя. У нас все строго нормировано – вы увидите. В конце концов, конечно, запасы кончатся, – он взглянул на меня. – Но, может быть, до этого момента что-то изменится? Мне сказали, что ты приедешь, но не сказали зачем…

Я знала, что с теми, кто находится внутри Кордона, худо-бедно поддерживается связь, так что в том, что Фрэнк ожидал меня, не было ничего особенно удивительного. До этого мне казалось, что, увидев Фрэнка, я сразу же захочу все ему выложить – в том числе о своей миссии, о крови и о Большой Лжи – и положиться на его помощь, его здравомыслие и силу духа.

Но сейчас, когда я оказалась внутри Кордона, где расхаживали марсиане и валялись брошенные машины, я вдруг почувствовала тревогу. Я жила во Франции, на оккупированной территории, и видела, как это печальное обстоятельство влияет на решения и поступки людей, как само общество трещит по швам. Эти смутные мысли не давали мне покоя и заставляли чувствовать тревогу даже рядом с Фрэнком. В итоге я решила держать мою истинную миссию в секрете, пока не изучу обстановку как следует.

Мы свернули за угол и наткнулись на перевернутую повозку со сломанным колесом. Рядом лежал скелет лошади. Кости были начисто обглоданы, запах выветрился, и уже трудно было представить, что когда-то это было живое существо.

Фрэнк указал на скелет.

– Она сломала ногу, видите? Вот место перелома, а вот дырка в черепе от пули – извозчик решил избавить животное от страданий.

Тед посмотрел на него.

– А человеческие останки тут тоже есть?

– Иногда попадаются, – ответил Фрэнк. – В канавах, в заброшенных домах, куда мы забираемся, чтобы пополнить запасы, – конечно же, с разрешения Комитета бдительности. Тех, кого мы находим, мы хороним по всем правилам. Викарий произносит над могилой несколько слов и записывает себе имена и даты жизни, если они известны. Обычно таких людей убивают голод и болезни – от тех, у кого отняли жизнь марсиане, как понимаете, ничего не остается. Пойдемте, уже недалеко. Скоро вы увидите наши посевы.