5
Ты говоришь, что тебе любопытно узнать о прозвище «актёр О»? Значит, ты точно сходил к моему двоюродному брату – кроме этого дурака, никто меня так не называет. И что? Как у него сейчас с автобизнесом? Конечно, это не моя забота, но я надеюсь, что ты не отдал ему свою машину, только чтобы разузнать побольше о прозвище.
Конечно, ты наверняка уже знаешь, что такое прозвище дала мне его мать-старшая сестра моей матери, моя тетя. Именно поэтому я в своё время прожил в их доме всего несколько дней. Их квартира находилась на последнем этаже пятиэтажного дома в районе Тансандон в Сеуле. Помнится, тогда мне было двенадцать лет. Я учился в пятом классе начальной школы Серён. У моей мамы было твёрдое убеждение: чтобы поступить в престижный университет, причем на медицинский факультет, надо обязательно с малых лет учиться на уровне детей из Сеула. Поэтому, не спросив моего мнения, меня, единственного – уже в третьем поколении – сына, перевели в сеульскую школу. Самое интересное, что в то время моя мама была учительницей в школе Серён. Другим детям она говорила, что главное – это прилежно учиться, тогда можно всего добиться, а сама в это не верила. Иначе она не отправила бы меня в Сеул вопреки нежеланию отца.
Жизнь в Сеуле была не такой и лёгкой. Прежде всего я должен был жить с тем дураком, двоюродным братом, в одной комнате. Но не только. Ещё он без разрешения брал мои вещи. Я больше всего ненавижу, когда трогают мои вещи. Более того, дети в школе относились ко мне как к деревенщине. Спрашивали у меня, есть ли в деревне Серён электричество, есть ли телевизор, есть ли автомобили. А классная руководительница была и того хуже. Велела мне убираться в туалете. Сказала, что это наказание за то, что я в первый же день после перевода подрался с соседом по парте. Я его ударил по губам. Он заслужил. В тот день я был в новом костюме, который на заказ сшили мне в городе С. А этот засранец потянул меня за галстук и сказал, что я пришёл в перешитом костюме отца.
А я вообще-то сын землевладельца, влияние которого распространялось на многие километры вдоль реки Серёнган. Каждое утро мой отец, взяв меня за руку, ходил осматривать огромное поле. «Ёнчжэ, вся эта земля принадлежит тебе». Но каждый раз, когда папа это говорил, мама подливала масла в огонь. «А кому известен какой-то деревенский помещик?» Для моей мамы её замужество было равноценно обману. Я слышал, что, когда она поступила на работу в школу Серён, мой дедушка запудрил ей мозги и женил на своём сыне. Она только после свадьбы узнала, что мой отец всего-навсего окончил сельскохозяйственный техникум. В деревне с самого рождения ко мне обращались с уважением, как к сыну хозяина. А в школе я был сыном учительницы и одновременно председателя попечительского совета, поэтому все дети в школе знали, кто здесь главный.
Я рассказал про это своей классной руководительнице в Сеуле, подумав, что она понятия не имеет, кто я такой, и поэтому так со мной обращается. Она ответила, что мы находимся не в деревне Серён. И добавила, что она простит меня, так как считает, что я в первый школьный день поступил плохо по незнанию. Но если это повторится, то она накажет меня недельной уборкой туалета. Однако на следующий день произошло похожее происшествие. Учительница сказала, чтобы я выбрал себе наказание: убираться или сидеть на коленях. Я вышел из учительской, собрал рюкзак и вернулся домой. Как я и ожидал, она, похоже, позвонила моей тёте. Когда я вернулся, тетя ругалась, и слова её стучали мне по мозгам, точно клюв дятла. Я был не в себе.
Я очень хотел вернуться в деревню Серён, хотя уехал оттуда всего два дня назад. Но я не знал, как это сделать. Позвонишь маме – понятно, что она скажет. Отправляя меня в Сеул, она повторяла, что Сеул – это не деревня, там нельзя себя вести как хочешь, а надо уметь терпеть. А я и в то время, как и сейчас, ненавидел терпеть. Я хочу жить в мире, где всё происходит по-моему.
Когда я, расстроенный, вошёл в свою комнату, то увидел, что на столе разрушен макет дома, сделанный мною из спичек. Я строил его несколько месяцев. Я спросил двоюродного брата, кто это сделал, но тот безразлично ответил, что Бабочка, увидев муху, гонялась за ней и разрушила. Бабочка – это была их кошка. У неё были жёлтые глаза. По спине проходила жёлтая полоса. Это сделала кошка, но всё равно за неё должен отвечать её хозяин, поэтому я головой ударил этого дурака по носу. У него пошла кровь. Он заплакал и побежал жаловаться маме. Моя тетя, эта сучка, лишила меня ужина. Сказала, что накормит меня, только если я попрошу прощения.
Поэтому я ничего не ел и не спал. Я не спал, потому что у меня были дела, которые надо было сделать после того, как все уснут. В гостиной стоял предмет, похожий на чемодан, – это был дом Бабочки. Когда я подошёл, кошка спала внутри. Я быстро закрыл молнию на этом чемодане, взял его и вышел из квартиры. На лестнице у окна я открыл молнию и вытряхнул кошку наружу. Она и правда полетела, как бабочка. Я убрал чемодан на место и вернулся в комнату. И только тогда смог уснуть.
С утра все сбились с ног. Сучка опять не покормила меня. Она с ума сходила из-за поисков кошки и про меня вообще забыла. Когда я стал искать, в чём пойти в школу, то обнаружил, что штаны и рубашки, и вся одежда, которую мама упаковала в сумку, так и лежат неразложенными. Сучка не то что не погладила, даже на вешалки её не повесила. Мне пришлось самому достать то, что и одеждой-то не назовёшь, и голодным, пропустив два приёма пищи и без коробки с завтраком, идти в школу. Я чувствовал себя бездомным попрошайкой… А моя мама гладила даже мои трусы.
И в школе возникла проблема. Классная мучительница велела мне выйти в коридор, сказав, что уйти из школы я могу сам, а входить – только с её разрешения. Я не вышел. Я очень сильно рассердился и злобно смотрел на эту дуру. Её лицо побагровело, она схватила меня за руку и потащила из класса. В этот момент откуда-то донеслось хихиканье. Обернувшись, я увидел, что мой сосед по парте уткнулся лицом в книгу и хихикает. Он как бы бросил спичку в склад боеприпасов. Моё тело загорелось, передо мной всё залило красным, а в животе стали взрываться бомбы.
Когда я очнулся, то увидел, что лежу в медпункте. Медсестра сказала, что у меня был приступ. Глаза закатились, и я потерял сознание, прикусив язык. Классная мучительница испугалась и на руках отнесла меня в медпункт. Все подумали, что у меня эпилепсия. В обеденный перерыв она пришла и сказала, что я могу уйти пораньше, потому что в Сеул приехали мои родители и мне надо сходить с ними в больницу.
Я быстро прибежал домой. Когда я открыл дверь квартиры, то увидел ужасную сцену. Сучка, бросив тело кошки у ног моей матери и отца, громко рассказывала, что я натворил. Сказала, что мой двоюродный брат, проснувшись, видел, как я выходил из комнаты. Когда я вышел из квартиры, он совсем проснулся от звука захлопывающейся двери. Через некоторое время я вернулся и заснул, он тоже уснул. Утром сучка, услышав его рассказ, подумала, что исчезновение кошки связано со мной. Она пошла поискать за домом. Там она увидела погибшее животное, лежавшее на клумбе.
Папа спросил меня, правда ли всё это. Я ответил, что нет. А мама сказала, что вряд ли тетя врёт, значит, я к этому причастен. И сказала, что это я что-то сделал с кошкой, поэтому она и погибла. Как она могла такое сказать своему сыну? От обиды у меня потекли слёзы. Изо рта, словно вода из разрушенной дамбы, полились слова. Я сказал, что тётя трижды лишала меня еды за то, что я дрался с двоюродным братом. Я был очень голоден и мне было грустно, я очень скучал по папе и не мог заснуть, поэтому я вышел в коридор, чтобы не разбудить брата. Я плакал, глядя на небо, пока глаза не опухли от слёз. Когда я пошёл в школу снова голодным, классная руководительница ни за что выгнала меня из класса.
У слов есть магическая сила. Когда я рассказывал печальную историю, мне и в самом деле стало очень грустно. Закончив свой рассказ, я почувствовал, что силы покидают меня. Было такое ощущение, что я сейчас рухну, поэтому я решил поэкспериментировать. Я сымитировал приступ, который случился со мной в школе. Эффект был ошеломляющим. Получилось так правдоподобно, что меня даже увезли в больницу, там взяли анализы, сделали уколы и другие процедуры.
В тот же день я вернулся в мою деревню Серён. Папа избил маму за то, что она отправила сына из дома в столицу и сделала из него больного. За то, что она не поверила словам сына, а встала на сторону своей старшей сестры. Это был первый случай, когда папа поднял на маму руку. С тех пор стало возникать много поводов её наказывать. Вплоть до того момента, когда она умерла от рака груди спустя несколько лет. Бедняжка. Я только на её похоронах узнал, что в семье маминой старшей сестры меня называют «актер О».
Я сложил письмо и убрал его обратно в конверт. Из писем, которые я начал читать на рассвете, теперь осталось только два непрочитанных. Я их прочитал не потому, что изначально хотел их прочитать, а чтобы заглушить голос отца. Цель была достигнута, значит, выбор был правильным. Если голос отца был средним по силе, вроде шарика в пинг-понге, когда его отбивают через сетку, то голос О Ёнчжэ, который в письме передавала Мун Хаён, звучал сокрушительно, как решающий победный удар.
В течение двух месяцев пришло семь писем, похожих по воздействию на ураган. Вопросы Сынхвана были разными, а ответы О Ёнчжэ, написанные Мун Хаён, – очень откровенными. Они касались свиданий до свадьбы, самой свадьбы, страсти, отношения к жене и дочери, повседневной жизни и даже сексуальных предпочтений. О Ёнчжэ, каким он представал в письмах, был очень похож на настоящего, можно было даже подумать, что всё это действительно написал сам О Ёнчжэ. Меня больше всего удивила сила воображения О Ёнчжэ. Перед тем как подать на развод, Мун Хаён дважды убегала с дочерью от мужа. Не проходило и двух дней, как её ловили. О Ёнчжэ сидел за столом, представлял себя на месте Мун Хаён и думал, куда бы она могла податься. Этот его метод отслеживания убежавших был очень скрупулёзным и точным, отчего мурашки бежали по коже. Он с гордостью рассказывал об этом и получал что-то вроде морального оргазма.
Я положил письма на пол и прислушался. Однако голоса отца больше не было слышно. Он не появлялся десять минут, двадцать, тридцать. Значит, О Ёнчжэ хорошо заткнул ему рот. Если что-то шумело, то только мой желудок. Там сильно бурлило, меня тошнило, и я чувствовал изжогу. Я вспомнил тот день зимой прошлого года, когда я в течение двух часов стоял у двери магазина, чтобы получить зарплату. Сейчас симптомы очень напоминали те, что были тогда. Я подумал, что на этот раз мне понадобится еда в таком количестве, которым можно накормить целое стадо коров, хотя и в прошлом году съеденной мною еды хватило бы, чтобы утолить голод у всех бездомных на Сеульском вокзале. В холодильнике были два яйца, открытые консервы с тунцом и бутылка воды. Магазин находился за тридцать ли, но я всё равно решил туда съездить. Если хочешь есть, значит, надо есть.
Когда я выкатил из-за дома во двор велосипед, у ворот стоял почтальон.
«Здесь проживает Чхве Совон?»
У меня сердце ушло в пятки. Со вчерашнего дня так много корреспонденции для меня.
«Это я».
Почтальон отдал мне телеграмму. Она была отправлена из сеульской тюрьмы.
Пока я стоял в растерянности, почтальон уже уехал. На телеграмму падал снег. Небо было серым. Воздух был по-весеннему теплым. Я затащил велосипед обратно на задний двор. Я очень не хотел читать телеграмму и искал для этого повод, но у меня не нашлось ни одной отговорки. Я вернулся в комнату и сел за стол. Мне было так страшно от адреса «Сеульская тюрьма». Спустя полчаса я открыл телеграмму.
Сообщаем о приведении в исполнение смертного приговора Чхве Хёнсу в 9:00 27.12…
Телеграмма расплылась перед глазами. Кажется, там было ещё что-то написано. Но я не мог ничего увидеть. Я почувствовал под языком тёплую слюну. Держа в руке телеграмму, я по полу на коленях подполз к холодильнику. Достал оттуда бутылку воды и выпил. Было такое ощущение, будто я влил в себя расплавленную сталь, бурлящую в доменной печи. Вдруг я не смог ни сидеть, ни стоять. Когда садился, живот горел так, что я вскрикивал. Когда пытался встать, ноги дрожали, казалось, я сейчас упаду. Поэтому я с трудом прислонился к стене и попытался дочитать текст до конца.
Члены семьи… после 9:00 28-го числа… просим забрать тело…
Телеграмма постоянно выпадала из рук. Несколько раз я поднимал её, и она снова выскальзывала. Всё плыло перед глазами, а потом я вообще перестал что-либо видеть. Даже ничего не слышал. Весь мир и все звуки одновременно исчезли. Во мраке и в полной тишине я пытался вспомнить, что же я только что прочитал. Память вернула мне голос, который недавно отогнал прочь О Ёнчжэ.
Если бы я всё время был рядом с моим Совоном, наверняка я бы не заметил такой магический прыжок во времени.
Голос говорил мне изнутри: «Он умер, как было предопределено. Что ты так переживаешь из-за этого?»
Я почувствовал тогда за него большую гордость и решил обязательно рассказать об этом Совону, когда он станет мужчиной.
Как он умер? Может быть, его повесили, как в моём сне? Что он чувствовал перед смертью? Может быть, ему было страшно? Может быть, он почувствовал страх девочки, погибшей от его рук? Может быть, он дрожал? Может быть, он сожалел? Может быть, ему было печально? Или он спокойно принял смерть? Знал ли он, что много дней и много мгновений умирал от рук своего сына? Какими были его последние слова?
Ты умолял о спасении? Ты просил о прощении? Надеюсь, что ты меня не звал.
«Совон!»
Всё-таки зов папы вернулся. Этот голос словно поджёг мои кости в самых их основаниях. Я достал гидрокостюм и надел его. Затем взял снаряжение для дайвинга. Я напрочь проигнорировал предостережение Сынхвана: нельзя погружаться без напарника. Мне нужно было срочно потушить огонь.
Хозяина гостиницы не было дома. Я открыл дверь его комнаты и пошарил рукой наверху телевизора. Найдя связку ключей, я без колебаний взял её.
На море хлопьями падал снег. Ветер был тихим, волны ниже и спокойнее, чем обычно. Я спустился у маяка и поплыл на лодке. Миновав скалу, я прибавил скорости. Из-за снега видимость была плохой, но я не обращал на это внимания. Я даже не обратил внимания на водоворот, который образовался около каменного острова из-за сильного течения. Кажется, что пламя, бушующее в моём теле, совсем вывело из строя инстинкт самосохранения.
Лодка приплыла к западному пику. Я пришвартовался и сразу же погрузился в воду. Добравшись до кромки обрыва, я устремился вниз вдоль отвесной стены. Я начал падать, и одновременно мощное течение подхватило меня. Оно было раз в двадцать сильнее, чем обычно. Это было падающее течение. То, которое убило дайвера с камерой. Моё дыхание стало прерывистым, все мысли вылетели из головы. Водяной столб, словно водопад, с огромной силой бросил меня в сторону дна.
Я не предпринимал никаких мер. Не поддувал жилет, не искал нависающее козырьком место на стене обрыва, где можно было спрятаться, и не проверял глубиномер. Сама смерть меня схватила, и не было никакой воли ей сопротивляться. Меня уносил вниз водяной столб, а я бездействовал. Я совсем не хотел дышать в регулятор.
В какой-то момент показалось, что сила потока начала уменьшаться. На плечи больше ничего не давило. Словно кто-то нажал на тормоз, и моё падение остановилось. Водяной столб над моей головой поднялся вверх и растворился.
Лифт высадил пассажира не на том этаже и исчез. Я остановился на месте, которое напоминало развалины древней крепости. Широко открытые железные двери, шлагбаум, обвитый колючими вьющимися растениями. Над ними плавали рыбки серого цвета. Внутри проволочного ржавого забора стояли огромные кипарисы; в воде, как оголённые провода, плавали стебли от вьюнка. Я стоял в лесопарке «Серён». Я скользнул над шлагбаумом и выплыл на центральную дорогу, покрытую илом. Я медленно двигался над чёрными гнилыми брёвнами, которые её устилали. Бетон на дорожном покрытии местами потрескался. Потом я увидел доску, на которой было объявление.
Пропал ребёнок.
Имя: О Серён
Пол и возраст: жен., 12 лет, 5-й класс школы Серён.
Особые приметы: длинные волосы до пояса, белая кожа.
На левой стороне шеи родимое пятно.
Время пропажи: 27.08 около 21:40.
Была одета в белую блузку без рукавов, похожую на платье.
Контакты: телефон управления лесопарком 000-…, мобильный 000-…
Как и в тот день семь лет назад, мой взгляд был опять прикован к её фотографии. Если бы я не услышал звук мелодии, то, наверно, совсем бы забыл о необходимости двигаться. Мелодия доносилась из особняка.
Fly me to the moon. And let me play among the stars…
Я поплыл к дороге перед особняком. Там виднелся дом номер 103, у которого обрушилась крыша. Штукатурка осыпалась, окно гостиной было разбито. Я проплыл рядом с клумбой у дома 102, лестница перед домом провалилась, затем я вплыл в задний двор дома номер 101. Я остановился у окна, где обычно стоял и смотрел внутрь. В разрушенном течением лесопарке нетронутой осталась только комната Серён. Окно было приоткрыто. Фотография висела на прежнем месте. На столе горела красная свеча. Плюшевый Винни-Пух с колпачком на голове сидел перед вращающимся колесом обозрения. Воздушные шарики парили по комнате, словно огромные мыльные пузыри.
Я открыл окно шире и вплыл внутрь. На кровати лежала спящая девочка. Она выглядела точно так же, как я её запомнил. Длинные чёрные волосы, белое лицо, тонкие ноги, босые ступни. Вдруг я почувствовал усталость. Глаза закрылись, из тела ушло напряжение. Я лег на спину рядом с ней. Положил свою руку на руку девочки. Лунный свет лился через окно, освещая комнату. Воздух был тёплым, рука девочки – нежной. На душе у меня было спокойно. Мне захотелось поспать. Казалось, что если я закрою глаза, то сразу усну навсегда.
«Совон!» – разбудил меня низкий мужской голос. Я открыл глаза, но не смог пошевелиться. Сознание было спутанное, и перед глазами струился тёплый дрожащий воздух. Несмотря на это, я сразу понял, кто меня разбудил. Это был отец.
«Совон!»
Голос отца раздался в моих ушах, словно хлопок от взрыва. Я почувствовал, будто кто-то ударил меня по щеке, и проснулся. Я оглянулся вокруг. Девочки рядом не было. Как не было кровати, колеса обозрения, шариков, лунного света. В пространстве, где рассеялась магия, осталась только темнота. Дышать было трудно, и меня охватил страшный холод. Я захотел подняться, но сделать этого не смог, потому что был зажат. Надо было подумать над своими дальнейшими действиями, но ничего не приходило на ум. Я не понимал, где нахожусь. Круглый предмет, прикреплённый к моей шее, казался мне не головой, а рисовым хлебцем. Послышался голос:
«Остановись, подумай, действуй».
На этот раз это был не голос отца. Это был голос Сынхвана, который повторял эти слова с первого дня, как я начал заниматься дайвингом. Я прекратил попытки встать. Восстановил дыхание и осмотрелся. Я был окружен чёрными камнями. Я запрокинул голову и посмотрел наверх. Там была изогнутая щель. Пространство за ней было намного светлее, чем то место, где я сейчас находился. На края щели падали тени от кораллов. Я проверил компьютер на запястье. Я был под водой всего двадцать четыре минуты. Глубина 48,5 метра. Количество кислорода на красной отметке. Я наконец-то понял своё положение. Значит, водяной столб воткнул меня глубоко между подводными камнями, словно восковой мелок в стаканчик. На этом месте я испытал азотный наркоз. Действовал так называемый закон мартини – это когда каждые десять метров вниз, в глубину ощущаются как выпитый на пустой желудок стакан мартини. Согласно этому закону, я выпил пять стаканов одним махом. Поэтому я испытал такую галлюцинацию.
Прежде всего мне надо выбраться из-под камней. В сидячем положении невозможно было проверить, могу ли я всплыть. Я пошарил вокруг себя и нашёл выступ на камне, от которого можно было оттолкнуться и начать всплытие. Я держался за него рукой и поднимал своё тело. Постепенно освободились ноги, находившиеся в щели между камнями. Медленно приподнявшись над камнями, я сначала проверил остаток кислорода. 51 бар. Мне стало страшно. Если учесть объём воздуха, который я обычно трачу, и абсолютное давление, то воздуха осталось только на три минуты. Я вспомнил, что в прошлый раз после погружения я не наполнил кислородный баллон. Более того, я не взял с собой резервный баллон. Не хватит времени не то чтоб вывести из крови азот, а на то, чтобы добраться до поверхности. Я в спешке начал подъём, но, может быть, я был очень напряжён и потому тратил больше воздуха, чем обычно. На пятнадцати метрах он закончился. Я снял пояс с грузами и, держа во рту регулятор, поднял голову, освобождая дыхательные пути. Впервые я выполнил аварийное всплытие.
Пятнадцать метров показались вечностью. Как только я вынырнул над волнами, мне показалось, что мои лёгкие сейчас взорвутся. Кости и мышцы сильно сжались, и я испугался – вдруг у меня кессонная болезнь? Держа во рту трубку, я лежал на волнах. Вдыхая холодный воздух, я перебирал пальцами воду. Они двигались. Я встряхнул ногами и увидел, что концы ласт шевелятся. Я понял, что опасность паралича миновала.
На море была метель. Далеко в мутном воздухе мерцал свет маяка, предупреждая о тумане. Я поплыл, ориентируясь на свет фонаря в лодке. Когда почти все силы иссякли, я еле-еле смог схватиться за борт лодки. Через пятнадцать минут я приплыл к маяку. На краю обрыва кто-то стоял. Лица не было видно. Это точно был не Сынхван и не председатель молодёжной организации.
Когда я поднялся по склону, мужчины уже не было. Только следы шин от автомобиля тянулись до дороги, словно рельсы железнодорожного полотна. Я вернулся домой. Переоделся в сухую одежду, закутался в одеяло, достал кислородный баллон и маску. Дыша кислородом, я ещё раз прочитал телеграмму.
Сообщаем о приведении в исполнение смертного приговора Чхве Хёнсу в 9:00 27.12…
Там было написано, что я могу завтра забрать тело отца. Послезавтра его день рождения.
Я положил телеграмму на пол и взял рукопись.
Я до сих пор точно не знаю, почему моего отца приговорили к смертной казни.
