Глава 33

На весь остаток рабочего дня я погрузился в бумажную работу, которую в избытке генерирует федеральная судебная система и которая в моем случае стала прекрасным предлогом не вступать ни с кем в разговоры.

А вечером вернулся на эмоциональное минное поле, в которое превратился наш дом. Немного поговорил с Элисон и поинтересовался, как они с Сэмом провели день. Жена, вероятно, решила, что я таким образом оцениваю ее моральное состояние – как у нее дела? а у Сэма? чем они занимались? Но как только она вышла, я перепроверил все детали, задав те же вопросы Сэму. По крайней мере, сегодня их истории совпали.

После безмолвного, напряженного ужина – по соседству с пустым стулом, смотреть на который было невыносимо, – я уснул перед телевизором. Меня настолько вымотали несколько последних ночей, когда я либо не спал совсем, либо вынужден был просыпаться, что я даже не дождался, когда Сэм ляжет в постель.

В какой-то момент я проснулся и перешел в комнату для гостей. Когда на следующее утро я собирался на работу, этот факт мы с Элисон обсуждать не стали.

По пути в офис я предвкушал ничем не примечательный день, но моя надежда рухнула, как только вдали показалось серое здание Федерального суда имени Уолтера Э. Хофмана.

У главного входа выстроилась вереница фургонов новостных телеканалов. Я увидел логотипы местных отделений «Эй-би-си», «Эс-би-эс», «Эн-би-си» и «Фокс». На тротуаре налаживали оборудование операторы. Да, на обычное утро это было не похоже.

Я свернул на стоянку для судей – угол здания скрыл от меня шумную толпу. Потом вышел из машины и поторопился войти внутрь, полный дурных предчувствий, хотя еще не зная, есть ли для этого причины.

– Что здесь происходит? – спросил я Бена Гарднера, минуя пост охраны.

– Пресс-конференция, – ответил он.

– По чьей инициативе?

– Нашего глубокоуважаемого конгрессмена мистера Джейкобса.

Мое тело инстинктивно напряглось. Гарднер ворчал, что их никто не предупредил и что персонал не готов.

– Уже известно, о чем пойдет речь? – спросил я как можно равнодушнее.

– А кто его знает? Может, он просто хочет привлечь внимание к своей персоне. Я только слышал, что начало в девять. Надеюсь, в девять ноль две все уже закончится.

Я выдавил из себя улыбку, которая, наверное, была больше похожа на гримасу, и быстро поднялся наверх. У нас был небольшой телевизор на офисной кухне. Переключив несколько каналов, я остановился на «Си-би-эс» – там как раз шел утренний выпуск новостей.

Было без четверти девять. Ведущая с неестественным рыжим цветом волос рассказывала об антициклоне. Я вытащил телефон и набрал в «Гугле»: «Судья Скотт Сэмпсон конгрессмен Майкл Джейкобс». Но поиск тоже ничего не дал.

В конце часа картинка на экране сменилась прямой трансляцией у здания суда. Вскоре появилась лысая яйцевидная голова Майкла Джейкобса. Он мрачно взирал с импровизированной трибуны, уставленной микрофонами с логотипами ведущих телекомпаний. Короткие рукава рубашки-поло открывали предплечья, покрытые татуировками со времен его службы в морской пехоте. Наверное, консультанты рекомендовали ему при каждом удобном случае выставлять татуировки напоказ, помня, что среди избирателей округа много военных.

– Доброе утро. – начал он резко, голосом сержанта на учениях. – Спасибо, что пришли. В прошлый четверг в здании этого суда правосудию было нанесено оскорбление. Преступника, который всю свою жизнь торговал наркотиками и готовился провести в тюрьме не меньше пятнадцати лет, выпустили на свободу. Это не просто торговец наркотиками. Он представляет собой угрозу для общества, его неуважение к закону стало причиной гибели славного молодого человека по имени Дилан Берд.

На экране появилось лицо Дилана. У меня скрутило желудок, когда я вспомнил слова его отца: «Мне очень не хватает моего мальчика… У меня без конца болит душа. Вы хоть представляете, Ваша Честь, что это такое?»

С другой стороны, я испытывал отвращение к Джейкобсу и его жадным до крови пиарщикам. Они наверняка заблаговременно разослали фотографию всем местным каналам, взяв с них обещание не показывать ее до пресс-конференции. Это был политический спектакль, срежессированный, чтобы показать широкой публике, как ее верный слуга, отстаивая справедливость, сражается за права избирателя против неуправляемого небожителя, федерального судьи. Целью было умножить заложенный в нем трагический потенциал перед лицом электората, которому через каких-то семь недель предстояло решить, сохранит ли сенатор Джейкобс свою работу.

Я легко распознал все эти уловки, потому что неоднократно наблюдал за ними, находясь по другую сторону баррикады.

– Судью, вынесшего этот приговор, зовут Скотт Сэмпсон, – продолжал Джейкобс, в то время как лицо Дилана на экране сменилось моей официальной фотографией. – Налогоплательщики отдают ему свои деньги, чтобы он отправлял в тюрьму таких, как Рэйшон Скаврон. Вместо этого судья Сэмпсон отпустил его и дальше творить беззакония на улицах, где стоят наши дома, в школах, где учатся наши дети, подвергая опасности самих уязвимых из граждан нашей страны.

На экране вновь появилось здание суда, хотя теперь под более широким углом, и я увидел, что стратегическую позицию за правым плечом Джейкобса занимает оскорбленный отец Томас Берд.

Сенатор сделал широкий жест.

– Я не могу сказать вам, почему судья Сэмпсон так поступил. Это лучше спросить у него самого, поставить под вопрос решение, в результате которого высокопоставленный член известного наркокартеля остается безнаказанным. Думаю, каждый из нас знает, как отправляется правосудие в Мексике. Я не могу допустить, чтобы в Соединенным Штатах Америки воцарилось мексиканское правосудие.

Я сжал кулаки. Джейкобсу удалось сделать намек на то, что я беру взятки, ограничившись общими замечаниями и избежав прямых обвинений. А Рэйшон Скаврон, маргинал и ничтожество, его стараниями превратился во второе пришествие Пабло Эскобара.

Под конец своей обвинительной речи Джейкобс представил собравшимся Томаса Берда. Отец жертвы повторил, в несколько сглаженной форме, свое выступление в зале суда, в котором – на мой взгляд – с еще меньшей охотой признавал вину сына, зато делал акцент на оскорблении, нанесенном ему моим приговором. Но если он от этого и вызывал меньше сочувствия, то лишь отчасти. Его мука оставалась искренней.

Где-то на середине пресс-конференции, видимо узнав о происходящем, мне позвонила Элисон. Я выключил на телефоне звук и перенаправил ее звонок на голосовую почту.

Берд не смог завершить свою речь из-за подступивших слез, но успел все-таки произнести около пяти удачных, эмоционально заряженных фраз, которые сегодня весь день будут воспроизводить разные новостные каналы. Джейкобс очень вовремя протянул ему платок – еще одна мастерски разыгранная мизансцена, которую тут же заглотили операторы, – и дружески похлопал по спине.

Вновь заняв место на трибуне, Джейкобс приступил к пышному финалу.

– В офисе Федеральной прокуратуры меня заверили, что сделают все возможное в рамках закона, чтобы отменить это вопиющее решение и засадить наркодилера обратно за решетку, где ему и место, – сказал он, – но мы не можем допустить, чтобы судья, вынесший вердикт, оставался на своем посту. Я попытался обратиться с жалобой в официальные инстанции, однако главный судья округа ответил, что данный приговор судья Сэмпсон выносил (цитирую): «руководствуясь соображениями совести», и что давать делу дальнейший ход он не намерен.

В этом месте Джейкобс поднял бровь – херня какая-то, да? – и какую бы благодарность я ни испытывал по отношению к Джебу Байерсу за то, что он встал на мою защиту, ее в одночасье смыла волна ненависти к конгрессмену.

– Теперь у меня нет другого выбора, кроме как публично потребовать отставки судьи Сэмпсона. Если он без промедлений не уйдет добровольно со своего поста, я обращусь к своему другу и коллеге Нилу Кизи, главе Комитета Конгресса по юридическим вопросам, с требованием возбудить процедуру принудительного отстранения его от должности.

После этого заявления он сделал небольшую паузу и закончил:

– Теперь мы с мистером Бердом готовы ответить на все ваши вопросы.

Я выключил телевизор, отказываясь дальше терпеть шоу Майкла Джейкобса. В определенном смысле ничего из того, что он сказал – или мог предпринять против меня в ближайшее время, – меня не обеспокоило. Только чтобы начать расследование, которое могло бы привести к импичменту, может уйти несколько месяцев.

Более насущная проблема заключалась в том, что теперь орды репортеров начнут совать нос в мои дела, пытаясь выяснить, почему судья Скотт Сэмпсон принял такое странное решение. Да, докопавшись до правды, они могли бы сохранить мне работу.

Но вынесли бы смертный приговор моей дочери.

Первый звонок с просьбой дать комментарий поступил в приемную к миссис Смит двадцать минут спустя. Я сказал, что ничего говорить не буду. Вскоре звонки и письма хлынули бурным потоком.

Пресс-конференция, видимо, закончилась. В окно было видно, что несколько бригад телевизионщиков переместились ближе к парковке для судей. Я прекрасно знал, что им хочется снять: выражение ужаса и сознание своей вины на моем лице, когда я буду выходить под градом провокационных вопросов, как будто их и в самом деле интересовало мое мнение об этой истории.

Доставлять им такую радость у меня желания не было. Я мог дожидаться, пока они разъедутся, прячась в здании суда целый день и еще полночи, если потребуется.

От чего я не мог уклониться, так это от звонка Джеба Байерса, который последовал вскоре после пресс-конференции. Едва успев отметить, что сердце застучало быстрее, я тут же услышал в трубке голос главного окружного судьи.

Не тратя времени на приветствие, он начал так:

– Думаю, вы в курсе спектакля, который только что закончился у вас перед зданием суда?

– К несчастью, да.

– Я бы, конечно, хотел сказать, что удивлен, но это не так. В понедельник, во время разговора с Кизи, я сказал, что хотя ваш приговор и не совсем обычный, ничего предосудительного, на мой взгляд, в нем нет. Кизи недвусмысленно дал мне понять, что Джейкобс, по его убеждению, от своего не отступится.

– Могу себе представить, – сказал я и добавил: – Спасибо за доверие, Джеб. Я очень вам благодарен.

– Не стоит. Признаюсь – я не уверен, что до конца понял ваше решение. Но я буду до самой смерти защищать ваше право его принять. И не допущу, чтобы на моих судей обрушивались с угрозами, тем более если они исходят от какого-то второсортного законодателя, который просто пытается слепить какую-нибудь скандальную историю для вечерних новостей.

– Аминь.

– Но должен вас предупредить, – сказал он и после зловещей паузы продолжил: – я думаю, журналисты начнут задавать непростые вопросы.

Мог бы и не подливать масла в огонь, я и без него это знал.

– Даже не сомневаюсь, – сказал я.

– В связи с этим, я думаю, стоит выступить с заявлением. Все это теперь переместится в общественно-политическую плоскость, и если оставлять претензии такого рода без ответа, то это не лучшим образом отразится на судебной системе. Я не люблю, когда нас обвиняют в том, что мы прячемся за своими мантиями.

Я покачал головой, хотя Джеб и не мог этого видеть.

– При всем моем уважении, Джеб, я не думаю, что это хорошая идея. Работая с сенатором Франклином, я нередко имел дело со средствами массовой информации. Журналисты как паразиты: чем больше их кормишь, тем больше и ненасытнее они становятся. Поэтому отбить у них интерес можно только одним способом – посадив на голодный паек.

– Я понимаю, чем вы руководствуетесь, и в любой другой ситуации с вами бы согласился. Но думаю, что на этот раз им надо дать отпор. Когда-то давно отец учил меня, что задира признает только одно – силу. Мне кажется, вам нужно выпустить заявление и рассказать о Ките Блуме.

Я на всех парах несся в пропасть. Заявление о Ките Блуме привлечет к себе повышенный интерес и в конце концов не выдержит проверки на прочность. Я уже видел, как толпа предприимчивых репортеров носится по школам, пытаясь взять интервью у несуществующего футбольного тренера. И сколько времени им понадобится, чтобы понять, что они гоняются за плодом моего воображения?

Нет, Байерс должен был отказаться от этой пиар-стратегии, и достичь этого, к несчастью, я мог только одним способом: солгав еще раз и удвоив ставки в уже проигранной игре.

– Видите ли, Джеб, я не могу поступить так… с Китом. У него своя жизнь, карьера, семья, соседи – им совсем не обязательно знать о его прошлом, разве что он сам захочет о нем рассказать.

Поскольку Байерс не ответил сразу, я добавил:

– Это не его битва, а моя. И с моей стороны было бы нечестно его в это втягивать.

– Вы с ним общаетесь?

– Нет, мы не виделись уже много лет.

– Может, вам связаться с ним и рассказать о своих намерениях? – предложил Байерс. – Добейтесь его согласия использовать эту историю. Готов поспорить, он постоянно говорит о грехах своей молодости со своими подопечными. Скорее всего, он будет горд тем, что его дело вдохновило вас, и захочет, чтобы по тому же пути пошли и другие.

– Я не… не знаю, Джеб, – я буквально выдавливал из себя слова. – Это очень похоже на грубое вмешательство в личную жизнь. Насколько я знаю Кита, он посчитает, что обязан мне помочь взамен на услугу, которую я тогда ему оказал. Но это все равно будет неправильно.

– Один мой друг работает корреспондентом «Таймс Диспетч». Хороший и порядочный человек. А что, если я шепну ему на ушко имя Кита Блума и попрошу заняться этим делом?

Я умолк, пытаясь справиться с нарастающим приступом паники. Репортер из «Таймс Диспетч» был не панацеей от моих бед, а воплощением самых худших страхов.

Поскольку Байерс ждал ответа, я сказал:

– Это то же самое, что устраивать слушание дела по телевизору или на страницах газет. Лично я бы не стал ничего предпринимать. Если Конгресс инициирует расследование и назначит специального прокурора, так тому и быть. Они все равно ничего не найдут. У меня нет офшорных счетов на миллионы долларов.

Вновь повисла тишина. Мне уже показалось, что я выиграл, как Байерс нанес новый удар:

– Вы уверены, что можете слушать другие дела, пока эта история не закончится?

В качестве главного судьи округа Байерс возглавлял местный Судейский совет, который вполне мог выдать предписание изъять у меня из производства все дела. Конечно, для этого потребовались бы голоса всех членов совета, а не одного Байерса, но его влияние было огромно.

А как только «дело Пальграффа» передадут другому судье…

Я приложил все усилия, чтобы мой голос не выдал, как бешено у меня колотится сердце.

– Я понимаю, о чем вы говорите, но, боюсь, такой шаг будет воспринят как признание вины, и тогда моему обидчику ничто не помешает добиться своего. Даю вам слово, что это дело никак не повлияет на принимаемые мной решения.

Немного подумав над моими словами, он сказал:

– Ну хорошо. Давайте посмотрим, как события будут развиваться дальше.

– Согласен, на мой взгляд, это хороший план.

– И будем на связи, – добавил он.

– Договорились. Спасибо вам за все, Джеб.

Я положил трубку и закрыл руками лицо.