81

Сотрудники Министерства соцзащиты приносят коробки и ставят их на белый стол в форме эллипса в помещении с высокими потолками.

– Все материалы будут здесь. Если вам понадобится что-то еще, скажите, – услужливым тоном говорит первый замминистра и направляется к двери. – Счастливо поработать.

В освещающих коробки солнечных лучах плавают пылинки, но тут за окнами собираются тучки, и роль солнца берут на себя лампы дизайна Поуля Хеннингсена. Опера вынимают из коробок папки с делами, однако для Хесса они не представляют никакого интереса. Он в состоянии дежавю. Ведь всего лишь несколько дней назад он стоял в другом конференц-зале, в Копенгагенской ратуше, со стопкой других дел, и ему представляется, будто преступник поместил его в подобный кафкианскому мир абсурда с новыми делами, которые теперь придется проверять. И чем больше папок он видит в коробках, тем яснее становится ему, что заняться им следует совсем иным, что надо выйти за рамки предсказуемости; вот только неведомо ему, как это осуществить.

Вообще-то Хесс возлагал большие надежды на допрос Розы Хартунг. После невразумительного разговора с Фогелем, который напомнил им с Тули́н, что они будут не допрашивать Розу Хартунг, а беседовать с нею, они вошли в кабинет министра, где та уже ожидала их. Полицейские подробно рассказали ей о каждой из жертв, но, по ее словам, она о них ничего не знала. Хесс понимал, что она действительно старалась припомнить, сталкивалась ли ранее с ними или с их родственниками, но ничего вспомнить так и не смогла. Ему даже пришлось подавлять в себе чувство сострадания к ней. Роза Хартунг, красивая, одаренная женщина, потеряла дочь и за то короткое время, что Хесс знал ее, сильно сдала. Взгляд у нее стал какой-то растерянный и поникший, точно у загнанного зверя, а когда она рассматривала фотографии и документы, было видно, как дрожат ее тонкие пальцы, хотя министр всеми силами старалась унять их.

И все же Хесс говорил с ней жестким тоном, потому как считал Розу Хартунг ключом к разгадке преступления. Трех убитых женщин объединяло нечто общее. Во всех трех случаях их дети подвергались домашнему насилию в грубой форме. Во всех трех случаях преступник рассылал анонимные заявления с призывом изъять детей из семьи. И во всех трех случаях система ошибочно отвергала обвинения в адрес их семей, не предпринимая никаких действий в защиту детей. А поскольку на месте преступления всякий раз оказывался каштановый человечек с отпечатками пальцев дочери Розы Хартунг, не исключено, что преступник тем самым хотел привлечь ее к ответственности, и эти убийства должны были донести до нее какое-то послание, о чем-то напомнить ей.

– Нет, не знаю. Сожалею, но ничем не могу помочь вам.

– А как вы думаете, почему в последнее время в ваш адрес поступали угрозы? Я так понимаю, что вы получили весьма неприятное электронное послание и кто-то намалевал слово «убийца» на министерском автомобиле. Как вы полагаете, кто бы это мог сделать? А главное, с какой целью?

– Контрразведчики задавали мне тот же вопрос, но у меня нет никаких предположений на сей счет.

Хесс сознательно не стал говорить, что история с автомобилем может иметь отношение к убийствам, – ведь, по данным спецслужб, надпись нанесли на радиатор машины в тот же период времени, когда случилось нападение на Анне Сайер-Лассен. То есть, судя по всему, речь идет о не связанных друг с другом происшествиях. Если, конечно, не считать, что на самом деле орудовали двое преступников в сговоре друг с другом, – но пока что не было никаких оснований рассматривать такую версию.

Тут в разговор вступила потерявшая терпение Тули́н:

– Но ведь вам должно быть понятно, о чем идет речь? Ведь есть же свидетельства, что вас не все уважают. И может быть, вам известно, за что кто-то хочет отомстить вам?

Советник министра Фогель сразу же заявил, что такой резкий тон в данной беседе недопустим, однако Роза Хартунг снова подтвердила свое желание все-таки помочь следствию. Вот только ей не вполне понятно, каким образом. Всем ведь известно, что она всегда выступала на стороне детей и призывала изымать их из семей, в случае если они подвергаются домашнему насилию. И именно поэтому министр обратилась к местным властям с просьбой ввести у себя систему приема анонимных заявлений соответствующего характера, как это уже сделано в копенгагенском муниципалитете. Защита интересов детей – главный пункт ее программы, и когда Розу Хартунг назначили министром, она первым делом призвала власти на местах активнее выступать в защиту прав ребенка. Потребность в этом была высока – ведь как раз тогда всплыли грубые нарушения в деятельности некоторых муниципалитетов в Ютландии. И, ясное дело, по этой причине у нее могли появиться противники, в первую очередь из числа чиновников, ну и, конечно, семей, на себе ощутивших ужесточение политики министерства в этом вопросе.

– Но ведь наверняка есть люди, считающие, что вы предали именно интересы детей?

– Нет, этого я представить себе не могу.

– Почему нет? Разве министру не может помешать…

– Потому, что я не такая. Не потому, что это меня напрямую касается, но я сама была ребенком, и мне пришлось жить в приемной семье. Так что я знаю, что это такое, и поэтому всегда буду защищать интересы детей.

В глазах министра мелькнул гневный огонек, когда она ставила Тули́н на место. Для Хесса были важны и вопрос, и ответ – ведь он, ко всему прочему, понял, в чем секрет популярности Розы Хартунг. Проведя два, мягко говоря, сложных года на министерском посту, она сохранила в себе ту искренность, каковую любой политик старается отыскать в себе и выказать, выступая в прайм-тайм перед телекамерами, но ей она была присуща от природы.

– А каштановые человечки? Вы можете предположить, кому понадобилось напомнить вам о каштановых фигурках или о каштанах вообще? – Хотя на дворе и стояла осень, посыл преступника был весьма необычен, и если Роза Хартунг и вправду ключевая фигура, Хесс надеялся, что она благодаря его наводке может вспомнить нечто важное.

– Нет, к сожалению, ничего не могу вспомнить. Разве что придорожный киоск Кристине осенью. Когда они сидели за столом, она, Матильде и… Но ведь я уже об этом рассказывала.

Министр едва сдерживала слезы, и Фогель попытался закончить беседу, однако Тули́н возразила, сказав, что Роза Хартунг еще может им кое в чем помочь. Поскольку именно она инициировала увеличение дел об изъятии детей из неблагополучных семей в муниципалитетах, Тули́н и Хесс хотели бы ознакомиться со всеми делами такого рода, рассмотренными за время пребывания Розы Хартунг на посту министра. Преступник мог оказаться лицом заинтересованным и таким вот образом решил отомстить министру и вообще всей системе, которую она представляет. Роза Хартунг кивнула в знак согласия, и Фогель отправился к первому замминистра, чтобы тот дал необходимые указания сотрудникам. Засим Хесс и Тули́н поднялись и поблагодарили министра за встречу, но теперь уже она ошеломила их своим вопросом:

– Прежде чем мы расстанемся, я бы хотела узнать: остаются ли еще шансы на то, что моя дочь жива?

Оба сыщика растерялись. Такой вопрос им следовало бы ожидать более всего, но тем не менее они оказались к нему не готовы. Впрочем, Хесс все-таки решился ответить:

– Дело вашей дочери раскрыто. Преступник дал признательные показания и осужден.

– Но как же быть с отпечатками пальцев… в трех случаях?

– Если преступник имеет что-то против вас и у него есть на то свои причины, он может заставить вас и вашу семью поверить в самое ужасное.

– Но вы ведь не знаете это наверняка. Вы не можете этого знать.

– Как уже сказано…

– Я сделаю все, что вы скажете. Но вы обязаны найти ее.

– Мы не можем этого обещать. Как уже говорилось…

Роза Хартунг больше ничего не сказала. Она просто смотрела на них влажными от слез глазами, пока не взяла себя в руки и Фогель не увел ее. А Тули́н и Хессу выделили в распоряжение конференц-зал, и Нюландер немедленно отправил десяток оперативников помогать им в проверке дел…

Найя входит в зал с коробкой в руках и ставит ее на стол.

– Вот еще одна. Я буду рядом, у меня там ноутбук. Давай принимайся за дело.

Оптимистическое настроение, охватившее Хесса, когда им разрешили переговорить с министром, улетучилось – поминай как звали. Снова им предстоит сидеть и просматривать дела. Вагон и маленькую тележку страниц о неблагополучном детстве, оскорбленных чувствах, утраченных надеждах, вмешательстве местных властей в дела семейные, предательстве и обмане, с чем, скорее всего, преступник сильно желает познакомить полицейских и представителей власти. Хесс не выспался. Мысли разбегаются, ему трудно сосредоточиться. Неужели им удастся обнаружить следы преступника в лежащих на столе делах униженных и оскорбленных? Предположить такое логично. Но следует ли преступник обычной логике? Он наверняка давным-давно понял, что они в первую голову примутся именно за эти дела; так зачем ему рисковать и подставляться? И, кстати, зачем он делает каштановых человечков? И почему отрезает у жертв кисти и ступни? С какой стати он ненавидит матерей, а не отцов? И где же, где находится Кристине Хартунг?

Убедившись, что пластиковая папочка по-прежнему у него в кармане, Хесс идет к дверям.

– Тули́н, мы уходим. Скажи своим людям, чтобы позвонили, если найдут что-то стоящее.

– Зачем? Куда мы едем?

– Назад, к началу.

Хесс выходит за дверь, не имея понятия, следует ли Тули́н за ним. Встретившийся ему по дороге Фредерик Фогель кивает в знак прощания и закрывает за собой дверь в кабинет министра.