Глава 26

В недалеком прошлом

Марк знал, что иногда ездит слишком быстро. Так было и сейчас. «Только не гони», – говорила ему Софи каждую неделю, когда он звонил ей и сообщал, что направляется в Девон.

Быстрая езда была не только необходимым злом в нелепых ночных попытках избавиться от этой географической западни («Где-где вы живете?»), но и удовольствием, которое давало ему возможность думать и строить планы. А еще это была возможность послушать любимую музыку (Софи ее ненавидела) на такой громкости, которую жена, вкупе с этой скоростью, находила просто безответственной.

На этой неделе Марк очень много ездил – и у него была возможность всё обдумать. Он почувствовал, как его руки сжали руль – так, что побелели косточки, – когда в голове у него возникла самая последняя фотография Джил и Энтони, размещенная в местной газете. А потом ему в голову пришли последние новости от Малкольма, касающиеся денег: «Недостаточно, Марк. Недостаточно».

Ладно, значит, ему придется схитрить. Он нашел два дома в Суррее, которые сдавали в аренду с опцией последующей покупки. Отлично.

Марк взглянул на часы и перевел взгляд на пассажирское сиденье, на котором была разложена информация от агента по недвижимости, чтобы прочитать адреса. Позже он воспользуется навигатором, чтобы не терять время, а сейчас собирается навестить свою маму. Это было одно из немногих преимуществ раздельного проживания – он мог заезжать к ней без того напряга, который вызывало присутствие Софи.

Марк всегда был близок с матерью, а после смерти отца старался не спускать с нее глаз. Софи – и здесь надо отдать ей должное – много раз пыталась наладить отношения с его семьей, но между ними существовало прискорбное подспудное трение, возникшее в период ее депрессии, которое никакое время не могло излечить. Мать Марка, к его большому удивлению, приняла устаревшую и, честно говоря, безжалостную точку зрения на состояние своей невестки – она была представительницей поколения, главным для которого было «держать себя в руках». Марк изо всех сил старался смягчить это ее отношение, особенно после того, как был наконец поставлен окончательный диагноз послеродовой депрессии. Но мама видела лишь мучения своего собственного дитя в те страшные недели, когда Марк пытался одновременно заниматься делами, нянчить младенца и заботиться о жене, которая находилась в каком-то зазеркалье.

Однако, несмотря на все эти серьезные трения в прошлом, Марк любил свою маму и не мог отрицать удовольствия, которое доставляли ему эти поездки в детство в одиночестве, особенно теперь, когда его бабушка переехала жить к дочери. Это была худая, крепкая женщина с копной густых седых волос и с удивительно гладкой кожей, эксцентричность которой соответствовала ее святому неведению о том, насколько ухудшается ее умственное состояние. Деменция одарила ее зубодробительной смесью острого юмора и наблюдательности во всём, что касалось событий давно минувших дней, – и полной, а иногда даже комичной, неспособностью разобраться в том, что произошло всего несколько минут назад.

Марк повернул на знакомую улицу и почувствовал привычное, но от этого не менее приятное, ощущение узнавания. Это было то, чего Софи, детство которой было довольно фрагментарным, как географически, так и эмоционально, никак не могла понять до конца. У Марка же газетный киоск на углу вызывал не только воспоминания, но и реальный вкус лимонного щербета и лакричных полосок на языке.

Когда он был мальчишкой, палисадники перед домами на улице были организованы по принципу открытого пространства, и Марк с друзьями играли на них в футбол, а некоторые матери трясли кулаками, сгоняя их с травы. Большинство домов из красного кирпича было давно продано жильцам в собственность, и они уже много лет как закрепили свой новый статус домовладельцев, самодовольно построив вокруг палисадников стены с воротами и цепями или причудливыми коваными решетками.

Марк взглянул вдоль ряда домов и вспомнил тот день, когда его собственный отец, с закатанными рукавами и покрасневшим от усилий лицом, покрытым бисеринками пота, трудился над большой кучей кирпичей, купленных со скидкой на строительном складе и никак не совпадавших по цвету с самим домом. В тот день в обязанности Марка входило проверять каждый выложенный ряд спиртовым уровнем, и он с гордостью сигнализировал отцу поднятыми вверх большими пальцами, когда желтоватый пузырь замирал точно между делениями.

Самым милым и трогательным было то, насколько его мать продолжала гордиться своим небольшим домом. Его окна всегда были отполированы до блеска. Тюлевые занавески регулярно погружались в отбеливатель, а внутри дома стоял вечный запах стирального порошка, выпечки и мастики на пчелином воске.

Марк остановился прямо перед домом и распахнул ворота, которые заскрипели так же, как они скрипели в его предыдущий приезд, – входная дверь открылась еще до того, как он дотронулся до звонка, и на пороге появилась его лучезарно улыбающаяся мама, торопливо вытирающая руки о передник.

– Надо будет заняться твоими воротами.

– Ты это уже говорил в прошлый раз. – Она закатила глаза в притворном негодовании, а потом крепко обняла его всё еще влажными руками. – Чайник уже на плите. Заходи, милый. Я приготовила тебе перекусить. Так, ничего особенного…

На кухонном столе Марк увидел результат ее приготовлений – три чайных полотенца гордо и с размахом топорщились, покрывая большие тарелки.

– Я знаю, что Софи не любит печь.

Слегка улыбнувшись, Марк с покорным согласием покачал головой. И пока его мама ждала, когда закипит чайник, он прошел в заднюю комнату поприветствовать свою бабушку, которая сидела в углу, в кресле с высокой спинкой, и с ногами, укрытыми лоскутной циновкой.

– Марк. Как мило… Я не знала, что ты приедешь. Как университет?

– Универ я окончил, бабуля. Теперь работаю. А семья живет в Девоне. Софи и Бен. Ты их помнишь? Я теперь работаю в рекламе.

– Девон? А что, ради всего святого, ты делаешь в Девоне?

В комнату вошла мама с большим подносом, на котором стояли лучшие чайник и фарфоровые чашки. Она остановилась и опустила поднос на стол, а Марк быстро вернулся на кухню и принес тарелки с выпечкой и сэндвичами. Все это он по очереди предлагал своей бабушке, которая сначала заявила, что у нее нет аппетита, а потом стала радостно их надкусывать. Сэндвич за сэндвичем. Пирожное за пирожным.

– Ну, и как у тебя дела в университете? Всё в порядке?

– В университете все было просто отлично, бабуля. Налить тебе чая? У меня с собой новые фотографии Бена. Моего сыночка. Они в телефоне. Тебе понадобятся твои очки.

– Милый, мне не нужны очки. Я всё прекрасно вижу.

Нахмурившись, Марк бросил вопросительный взгляд на маму, которая заговорщически подмигнула ему. Когда он повернулся, то увидел, что бабушка держит перед собой громадную лупу, и ее глаз за этим стеклом увеличился до размеров циклопьего.

Как Шерлок Холмс, она внимательно изучала каждую из фотографий, которые пролистывал перед ней Марк, с трудом сдерживавший смех.

Позже, в машине, рассмеявшись в голос, он понял, насколько полезным для него оказался этот визит. Первый раз за долгое время отвлечься от своих проблем и от всей неразберихи и страданий, которыми теперь была полна Тэдбери…

Его огорчало, что мама так редко спрашивает, как дела у Софи. Почему она должна чувствовать какую-то угрозу со стороны его жены? Почему не может понять, что он просто любит их обеих всем сердцем? Но Марк давно уже понял, что давить на маму в этом вопросе значило только еще больше осложнить ситуацию. А еще он знал, что, несмотря на жуткое раздвоение личности, которое вызывали подобные визиты, для него этот час, проведенный с мамой и бабулей – двумя женщинами, для которых он всегда будет центром их Вселенной, – был как подзарядка аккумулятора.

Когда, повинуясь указаниям навигатора, Марк ехал к первому дому – трехэтажному строению в георгианском стиле на окраине большой деревни, всего в сорока минутах езды на электричке от Лондона, – на глаза ему попались вазоны с цветами на фотографиях, которые лежали рядом с ним на пассажирском сиденье, и он почувствовал, как изменилось его лицо, когда вспомнил о других цветах – медленно умирающих в двух больших вазонах перед домом Джил и Энтони. Тот, кто их поливал, прекратил это делать. А еще Марк подумал о беременности Софи, всем сердцем желая ответить на ее ожидающий взгляд без того волнения, которое грызло его изнутри.

Если б только он мог открыто обсудить с мамой, бабулей, Малкольмом или еще с кем-то, насколько растерзанным себя ощущает… Насколько его радует мысль о сестренке или братишке для Бена! И в то же время… Насколько страшит вероятность возврата в те черные дни четыре года назад, когда он долгие часы в темноте добирался до Девона, а его внутренности скручивались в узел от чувства вины, страха и ужаса. Измученный работой, он заранее знал, что, как только войдет в дверь, перед ним сразу же появится Софи, с мертвыми и пустыми глазами, и сунет ему в руки Бена.

Марк знал, что теперь он уже будет следить за симптомами, узнает их, и помощь придет быстрее. Ведь тогда, давным-давно, он просто не знал, что это депрессия. Тогда это было страшно, тяжело и (вот именно!) изнурительно, потому что в конце каждой рабочей недели Софи словно передавала ему посылку.

Все было совсем не так, как он это себе представлял, совсем не так, как они это себе представляли…