Андре два-три раза встречался с ним на парижских ужинах, такой елейный господин с легкими, выразительными руками и таким тихим голосом, что иногда приходилось прислушиваться. Он сделал служебную карьеру в Министерстве юстиции, где теперь занимал очень высокий пост, и был превосходно осведомлен о механизмах его работы. Андре выбрал его именно по этой причине, он показался ему самым подходящим из тех, кто мог бы взять на себя это столь деликатное дело.

Несколько дней назад Мадлен Перикур принесла ему господина Гюстава Жубера на блюдечке. Андре Делькур упрочивал свою репутацию самого осведомленного человека в Париже, и, если требовалось найти внимательного слушателя, информацию направляли именно ему.

Еще одна новость, которой «Ликтор» не сможет воспользоваться, потому что ее необходимо изложить без промедления, но сам факт владения этой информацией уже подтверждает, что, когда придет время, его издание станет одним из самых осведомленных, а значит, и самых влиятельных.

– Говорят про какую-то новую газету, – сказал магистрат. – Пока мало что известно, но вообще…

Андре поднял руку, это… Это хороший знак. В кулуарах и салонах об этом уже говорили. А Гийото в течение последних недель демонстративно дулся, и это тоже весьма недурной знак.

Теперь, когда предварительные переговоры завершились, его собеседник таращил на него глаза, чтобы показать свою заинтересованность, внушить доверие и подчеркнуть, что, хотя он и рад принять Андре Делькура, ему есть чем заняться.

– Дело щекотливое… Письмо…

– Дайте взглянуть, – сказал магистрат, протягивая руку.

Андре не шелохнулся:

– Это донос…

– Мы привыкли, французы обожают писать в полицию.

– Я не из полиции.

– Отправители не особо требовательны, им подходит все, что связано с полицией. И кого же разоблачают на сей раз?

– Это список французских клиентов одного швейцарского банка, которые уходят от налогов. Их там, кажется, больше тысячи.

Магистрат побледнел. Он протянул руку и вдруг непонятно почему задвинул правый ящик, который был слегка приоткрыт.

– Ну-ка, ну-ка… – произнес он, как школьный учитель, заметивший речевую ошибку.

– Тысяча восемьдесят четыре, как мне сказали. В переданном мне списке всего около пятидесяти имен, но в нем коммерсанты, художники, два епископа, военные, один генерал армии и один генеральный инспектор, трое магистратов (прошу прощения, дорогой друг), один советник апелляционного суда, немало людей благородного происхождения.

– Если это достоверная информация…

– И очень известный промышленник. Очень заметный. Образец патриотической добродетели. В целом достаточно показательный образ французской элиты… Полный перечень можно будет найти в помещениях банка при обыске.

– А источник?

– Понятия не имею. Вероятно, сведе́ние счетов. Я могу передать вам эти данные для расследования. Взамен я хочу быть первым, кто сможет воспользоваться вашими результатами и опубликовать их.

Магистрат глубоко вздохнул, откинулся в кресле.

– У нас нет опыта в подобных делах, – соврал он. – Видите ли, правосудие…

– Я могу опубликовать все это без проверки, каждый раз приписывая «якобы», «якобы», «якобы». Если все это правда, представительство банка закроется в тот же день, сотрудники банка в тот же вечер сядут в поезд и заведение укроется за стеной банковской тайны. Моя статья вызовет совершенно естественный переполох, и к правосудию обратятся с требованием начать расследование, которое оно провести уже не сможет. И я опубликую нашу сегодняшнюю беседу, объяснив, что вас она никоим образом не заинтересовала.

Провожая собеседника до двери, магистрат на всякий случай вновь высказал ему свои сомнения: ситуация и правда исключительная. Андре улыбнулся: конечно, конечно. Оставалось только надеяться, что все это окажется правдой и очень быстро подтвердится.

Список положили в большой конверт вместе с разоблачающим письмом за подписью «Истинный француз». Два часа спустя он уже находился в прокуратуре, в руках начальника финансового отдела, который прочел его (Бог ты мой, да что же это такое…). Вступление к его обвинительному заключению было закончено тем же вечером, следственный судья уже собирался начать предварительное расследование, и на следующий день около семи часов автомобиль без опознавательных знаков, принадлежавший Главному управлению сыскной полиции на набережной Сены, остановился на углу улицы Тур. В нем находились агент сыска и еще трое, которым была поручена слежка за всеми посетителями указанного в анонимном письме здания.

Шарль поднялся, подошел к окну и посмотрел на мокрый бульвар.

– Вы что, издеваетесь? – заорал министр. – Вы не находите, что у нас и так много неприятностей с этими остолопами, которые вообще не понимают, что к чему, а вы тут нам пропихиваете закон, который является чистой провокацией!

– Но, но, но…

– Что «но, но, но»? Вы подумали, что́ может произойти, если мы начнем обсуждать ваше идиотское предложение? У нас половина страны вышла на улицу, вы хотите, чтобы к ней присоединилась и вторая половина? – Министр бросил на стол листки, которыми так гордился Шарль. – Я зарою этот закон в землю – и вас вместе с ним. Через два дня ваша комиссия прекратит свое существование. Подите вон, рыцарь без страха и упрека!

– Как это?

– Мы создали эту комиссию в тот момент, когда она была необходима. Потребность исчезла, и комиссия тоже исчезнет.

– По какому праву?

Шарль кричал. В кабинете министра такое случалось нечасто, но времена были трудные для всех.

– Ах, право…

– Эта комиссия будет существовать, пока сама не вынесет свое окончательное заключение!

– Это уже сделано. Вы в прошлом месяце, в августе, подали отчет, он сойдет за окончательное заключение. Комиссия замечательно выполнила свою задачу, через несколько дней вы получите наши поздравления. И благодарность.

Для Шарля это было шагом назад. Оставаться депутатом после того, как он являлся председателем этой комиссии, практически невозможно. Его несостоявшийся зять отправится искать себе лучшего будущего подальше от семьи Перикур. Половина проблем его дочерей, которую он полагал решенной, – бракосочетание Розы – вновь становилась целой проблемой.

Все это представлялось ему весьма досадным, однако, самое главное, правительство собиралось лишить его всего, что стало его жизнью. Миссии. Его борьбы. Не смейтесь, именно так он понимал происходящее.

Эта комиссия стала вершиной его карьеры, и он никому не позволил бы отнять ее, но не видел возможности это сделать. Напрасно он величаво вздергивал подбородок, заявляя восхищенному и ошеломленному Альфонсу, что «его ничто не сломит», чувствовал он себя очень одиноко и уже спрашивал себя, чем все это закончится. Он засунул руки в карманы. Нет, мы еще посмотрим, сказал он себе, я…

– Папа?

Обеспокоенная Роза просунула голову в дверь.

– Да?

– Маме нехорошо.

Шарль вздохнул и пошел к двери. Ортанс лежала на диване, она, как всегда, держалась за живот, и Шарль не видел в этом ничего особенного. Разве что жаловалась сильнее. Да, действительно, живот вздут чуть сильнее обычного, но, в конце-то концов…

Роза и Жасинта испуганно жались друг к другу.

– Я думаю, – сказала Ортанс с улыбкой, которая, вероятно, казалась ей привлекательной, – что мне нужно к врачу. В больницу.

Бог ты мой, девятый час… Шарль вызвал водителя, дочери одели мать, он натянул сюртук, и они поехали в Сальпетриер, где наблюдалась Ортанс и хранилась ее медицинская карта.

– Спасибо, Шарль, – сказала Ортанс, сжимая ему руку.

Ее раздели и уложили на койку в большой, плохо освещенной палате, укрыв простыней, жесткой, словно накрахмаленный воротничок.

– В кухне есть суп, – сказала она, схватившись за живот.

– Да, да, – сказал Шарль, – посмотрим…

Ему надо возвращаться к дочкам. На самом же деле ему просто хотелось уехать. Он был очень озабочен, этот законопроект не выходил у него из головы.

Роза и Жасинта поужинали, перешептываясь, словно монашки. Шарль читал новости, которые были не очень хорошими. На рыцаря нападали со всех сторон, никто бы дорого не дал ни за него, ни за его комиссию, ни за продолжение его карьеры. Он стукнул кулаком по столу, его борьба справедлива, черт побери.

Дочери подняли голову. Он и не заметил, что рассуждает вслух. Ему захотелось проявить общительность.

– Вы же мне не рассказали! Что вы делали в субботу с Альфонсом?

Они прыснули. Они снова поменялись местами, а очаровательный юноша даже не заметил. Родилась идея о том, что замуж за него выйдет одна, но делить с ним ложе обе будут по очереди, это так интересно. Они снова прыснули, но теперь грустно, потому что именно в этот момент Ортанс неизменно говорила:

«Девочки, съешьте еще супа, надо доесть!»

Шарль работал допоздна, перечитал написанное Альфонсом выступление перед комиссией, в котором ему еще следовало пересмотреть некоторые выражения, даже если в целом написано неплохо.

Наутро он встал рано и, прежде чем явиться на службу, поехал в больницу.

Когда он прибыл в больницу, там только что обнаружили, что ночью Ортанс умерла.