Я дома! – подумала Мадлен, пытаясь убедить себя в этом. Она сглотнула слюну и, пока поднималась до шестого этажа, мысленно повторяла аргументы, которые выстроила в определенном порядке. К обсуждению необходимо подойти спокойно, но решительно. Она нажала кнопку звонка.

Гено сам открыл дверь.

– Господин Гено?

– Мэтр Гено! – тут же поправил он.

Это был довольно высокий, широкий и плотный мужчина, с редкими волосами, физиономией фиолетового оттенка, с огромными, жуткого цвета отвислыми мешками под глазами. В глаза бросалось сильное косоглазие, глаза расходились в разные стороны: один на нас, другой на Аррас, как говорится. Он был одет в пестрый халат, видавший лучшие дни.

– Не возражаете, если я зайду на минутку? – спросила Мадлен.

– Нет, не позволю.

В твердом и решительном тоне угадывалась готовность к схватке. Разряди обстановку, сказала себе Мадлен, покажи, что пришла с миром, избегай конфликта.

– Я пришла, чтобы…

Мадлен не сомневалась, что у остальных дверей на лестничной площадке подслушивали. Деликатная ситуация. Перспектива уйти с пустыми руками дала ей необходимый толчок:

– Я писала вам три раза. Ответа не было, я пришла сама.

Он просто посмотрел на нее, чтобы усложнить ей задачу. Мадлен собрала всю свою храбрость в кулак:

– Вы задержали оплату за два месяца, госп… мэтр.

– Верно.

Этого она и боялась. Смущенный арендатор изображает удивление, уверяет, что это случайно, обещает, обязуется, но что делать со съемщиком, который не спорит?

– Я пришла… Я хотела бы… Можем мы обсудить эту маленькую проблему?

– Нет.

Она чувствовала, что дрожит, хотя ей тоже стоило показать свою решимость, сказать: Право – это право, закон на моей стороне. Она была у нотариуса, который составил договор аренды, все официально.

– Так, – сказала она, – если вы не хотите обсуждать задержку оплаты, придется положить этому конец. Оплатите задолженность.

– Невозможно.

Он не пошевельнулся, но, несмотря на кажущееся спокойствие, раздувался от гнева, лицо темнело, мешки под глазами набухали.

Он отвечал коротко, чтобы сдержаться, иначе поток слов пролился бы, как вода из открытого шлюза.

– Тогда я буду вынуждена выселить вас из моего дома!

– Вы имеете в виду – из моего дома! У меня есть договор, госпожа Перикур! Так что это мой дом.

– Но чтобы он был ваш, вы должны платить арендную плату.

– Вовсе нет. Отсутствие оплаты не отменяет договора.

Да, даже нотариус запутался в этой теме, надо было отличать право занимать место от обязанности платить, вроде бы они никак не связаны.

– Но… вы обязаны заплатить за аренду!

– Теоретически – да. Но так как у меня нет на это денег, вам придется смириться.

Эта арендная плата была единственным доходом Мадлен.

– Я заставлю вас заплатить!

Он улыбнулся. Мадлен сразу поняла, к чему именно он хотел ее подвести, и ему это удалось.

– Вам придется начать процедуру выселения. Это очень долго. У надлежащим образом информированного арендатора, адвоката на пенсии например, имеется множество рычагов, которые помогут отложить срок погашения. Процедура длинная, вы себе даже не представляете. Она может длиться годами.

– Это невозможно! Мне нужны эти деньги, чтобы жить!

Он отпустил дверь и двумя руками запахнул халат.

– Как и всем остальным, госпожа Перикур. Вы вложили деньги в квартиру, которая долго не принесет вам никакого дохода. Свои я вложил в банк, который обанкротился в ноябре прошлого года…

Мадлен была ошарашена.

– Кстати, вы хорошо знаете этот Учетный банк промышленного кредита.

– Я не имею к этому банку никакого отношения!

То, что нужно сказать в свою защиту, ужасно.

– Это разве не тот, что назывался банком Перикуров? Ваша семья, разорившись, отняла все, что у меня было. Я считаю проживание в этой квартире законной компенсацией и никогда не съеду отсюда. Я посвящу все оставшиеся силы тому, чтобы оставаться здесь, потому что иначе я окажусь на улице. Возможно, это не ваша вина, но меня это не волнует.

Мадлен открыла рот, но дверь уже захлопнулась.

На площадке царило молчание, оглушающее, как шум турбины самолета, у Мадлен стучало в висках, ее замутило.

Она протянула руку, чтобы снова нажать на звонок, но отступилась, она не знала, что сказать. В дверном глазке было темно. С той стороны двери за ней наблюдал Гено.

Произошедшее было хуже, чем все, что она себе представляла. Была середина мая. Она могла протянуть до декабря. А если подсчитать гонорары Дюпре и планируемые расходы, то деньги закончатся в сентябре.

Что будет с ее жизнью и с Полем, если она быстро не найдет решения?

И вдруг гнев утих. Она поняла, таковы признаки времени: она стала ужасно жестокой.

По вторникам Гено отправлялся на рынок на улице Пото. Он пересек двор, где в ряд стояли мусорные баки, но, добравшись до лифта, услышал шум позади и обернулся.

– Господин Жено? Грено?

Какой-то тип, с близко посаженными глазами и приоткрытым ртом, читал какой-то документ, он выглядел не очень уверенно.

– Гено! И не «господин», а «мэтр»!

Робер удовлетворенно улыбнулся и засунул бумажку в карман. Он казался таким довольным, что Гено на мгновение показалось, что тот сейчас уйдет, как будто задачей было только проверить, как пишется его имя.

– Не возражаете?

Жестом, полным предупредительности, Робер взял у Гено сумку в шотландскую клетку и осторожно положил ее на первую ступеньку лестницы. Он держал в руке очень толстую трость, с большим деревянным набалдашником, какие иногда встречаются у демонстрантов из «Огненных крестов» или монархистов «Французского действия».

Удар пришелся на правую бедренную кость адвоката. Послышался сухой неприятный треск. Гено открыл рот, боль была такой, что оттуда не вылетело ни звука. Молодой человек сразу поспешил помочь ему присесть на ступеньку рядом с сумкой, приговаривая, вот так, здесь вам будет лучше, присядьте.

Гено, в поту, как завороженный смотрел на ногу и собирался зажать ее обеими руками, когда прилетел второй удар, ровно в то же место с точностью часовщика. Звук не совсем такой же, чуть более глухой, мягче, но силы вложено гораздо больше. А его бедренная кость сложилась теперь под углом в сорок пять градусов.

Он наконец осознал боль, но Робер помешал ему закричать, зажал рот рукой, приговаривая: тсс, тсс, тсс.

– Ничего страшного. Хороший гипс, и все срастется, вот увидите.

Глаза у мэтра Гено вылезли из орбит, он быстро переводил взгляд с ноги, согнутой в неправильном направлении, на улыбку качающего головой молодого человека.

– Очевидно, если вы не заплатите за квартиру, то со второй ногой будет совсем по-другому. Я раздроблю вам оба колена, и вы уже не сможете ходить. А если вы обратитесь в участок, то раздроблю и локти. Ложась в постель, вы сможете складываться вчетверо, как махровое полотенце.

Робер прищурился. Он пытался вспомнить, не забыл ли чего. Нет. Все в порядке. Он встал:

– Ладно, арендная плата. Это очень важно, ага! – Он указал на ногу адвоката. – Я завязал вам узелок на память.

Когда он пересек двор, вопль Гено огласил окрестности.

В чайной дамы заняли круглый столик.

– Все прошло хорошо, цыпленочек? – спросила Леонс.

Когда она разговаривала с Робером, то всегда заканчивала фразы улыбкой поощрения, как Мадлен с Полем, когда тот отчаянно пытался что-нибудь сказать.

– Как по маслу, – сказал Робер.

Леонс повернулась к Мадлен: вот видите, я же вам говорила.

– Спасибо, господин Ферран.

Робер отдал честь, поднес руку к козырьку:

– К вашим услугам. Если вам нужно, чтобы я снова туда сходил… Мы друг другу понравились.

В квартире Дюпре пахло мастикой, – вероятно, кто-то делал уборку. Мысль о женщине, входящей в это безликое монашеское жилище, казалась настолько нелепой, что Мадлен представила, как в воскресное утро Дюпре ползает на коленях, сам проходится металлическим скребком по полу и вощит паркет.

– Он идиот, полный усердия, – предупредил Дюпре. – Таких людей трудно направлять.

С тех пор как Робера Феррана наняли в мастерскую, Мадлен с ужасом наблюдала его рвение и боялась разоблачения. Она давала ему очень четкие инструкции и регулярно напоминала угрозы про полицию и тюрьму в случае неповиновения – только это могло его вразумить.

Мадлен взглянула на часы. 21:30, в некоторые вечера отчет проходил быстрее, чем в другие. У нее оставалось немного времени. Она обернулась:

– Господин Дюпре, помогите мне расшнуровать корсет, пожалуйста…

– Конечно, Мадлен.

В сексе, как и во всем остальном, Дюпре был энергичен. Это не имело ничего общего с юношеским пылом, как раньше с Андре, но в некотором отношении так даже лучше. Она открыла для себя прелюдию. Ни с мужем, человеком спорым, ни с Андре, человеком пассивным, такого не было. Все больше становилось вещей, о которых она не говорила священнику из прихода Святого Франциска Сальского. Во время соития они мало общались; в конце, однако, Мадлен не забывала сказать:

– Спасибо, господин Дюпре.

– Мне в удовольствие, Мадлен.

Но в тот вечер, когда она уже оделась, быстро приведя себя в порядок за ширмой (Дюпре курил у окна соседней комнаты), она не подошла к двери, как обычно.

– Возможно, вам известно, господин Дюпре… в каком возрасте мальчики… я хочу сказать: когда?..

– Многое зависит от темперамента. Некоторые уже в двенадцать лет настоящие маленькие мужчины, другим это чуждо лет до шестнадцати и старше, очень по-разному.

Ответ не устроил Мадлен.

– Просто… Поль немного беспокоит меня в этом плане…

Дюпре сжал губы.

– В его случае это и правда… сложно.

Он без труда представлял трудность, с которой столкнулась Мадлен. И не знал, что он будет делать, если она попросит его об услуге… Может ли он взять с собой несовершеннолетнего мальчика в инвалидной коляске, которого никогда прежде не видел, в один из тех домов, куда сам так редко в прошлом наведывался? Это казалось затруднительным.

Время шло. Мадлен ждала того, что Дюпре не хотел делать, слов, которые он не хотел произносить.

– Может, вы встревожились раньше времени?

– Возможно…

Она решилась на разговор с Полем.

Боже, как это сделать, с чего начать, и потом, что она может для него сделать? Завтра, вот так, завтра она поговорит с Полем, она посмотрит, придумает что-нибудь.

Когда она вернулась, Поль не спал, он слушал музыку. Она быстро зашла в ванную, ей не хотелось целовать его, не совершив сначала… полный туалет.

Она краснела от таких мыслей, даже когда была одна.

Раздевшись, она села перед большим, во весь рост, зеркалом. Она не была толстой, так, немного полноватой, мужчинам это нравилось. Но формы были круглее, чем позволяла мода, в том и проблема. Мадлен не чувствовала себя несчастной, а вот вышедшей из моды – да. Сегодняшний стиль – худые, даже тощие женщины, достаточно посмотреть на рекламу, не толще мизинца, с маленькими подтянутыми ягодицами и грудями, не как у нее. Она показала себе язык, вскрикнула и, хоть не была раздета, быстро прикрыла грудь. На нее через приоткрытую дверь смотрел Поль. Он засмеялся над реакцией своей матери:

– Н…ну, ма…ма…

Мадлен поспешно схватила пеньюар, а затем подошла к нему и присела возле кресла, как делала обычно:

– Что ты здесь делаешь, милый?

Поль схватился за свою доску: «Я слышал, как ты вернулась, хотел пожелать тебе спокойной ночи».

Она посмотрела на сына. Он тоже поправился. Теперь у него круглое личико, нужно следить за сахаром и жирами…

Было поздно, здание погрузилось в тишину, которую иногда нарушали шипение батареи, редкие шаги на лестнице, проезжающая на улице машина… Подходящий момент для разговоров по душам, Мадлен почувствовала, что представилась хорошая возможность поговорить с сыном, и поняла, что у нее не хватит на это мужества.

Она решила увильнуть:

– Я толстая…

Поль тут же ответил:

– Н…нет, вовсе н…нет!

– Толстая, сяду на диету.

Он улыбнулся, схватился за доску. «Ты должна попробовать один из этих кремов для похудения, стоит целое состояние, но… могу тебе посоветовать».

Мадлен не успела даже ничего подумать, а Поль уже развернулся.

Ей стало неудобно, когда он вытащил свои тетради и положил на стол, одна из них была ей незнакома, он терпеливо листал ее. Он внезапно остановился:

– С…скажи м…мне, ма…ма…

– Да, милый?

Он снова взял доску:

«Человек, с которым ты встречаешься по вечерам… Почему это секрет?»

Мадлен покраснела, раскрыла рот, чтобы ответить, но Поль уже отвлекся. Он показывал рекламу товара:

– Вот!

На странице изображена довольно крупная женщина с удрученным видом. Послание уверяло: «Ожирение – нелепый и опасный недуг. Только он вызывает насмешки и нелестные замечания». Альтернативой было тонуть в депрессии или воспользоваться таблетками «Маттель».

Поль широко улыбался. Мадлен, все еще удивленная вопросом, который он ей задал, чувствовала легкое головокружение. Слова наконец дошли до нее: «Ожирение – это нелепый недуг». Она не понимала.

– Мне нужно это купить?

– Или… эт…это…

Поль переворачивал страницы, на которых промелькнули таблетки профессора Потала, крем «Лофираль», мазь святой Одили, помада «Вертей». Женщины там были иногда худые и сияющие или толстые и подавленные – в зависимости от того, использовали они средство, рекомендованное рекламщиками, или нет.

– У м…меня т…тут м…много…

Мадлен обнаружила только одну тетрадь из трех, он начал их пролистывать с серьезным и довольным видом. «Дентол» для здоровых белых зубов; уголь Беллока, ешьте все, что вам нравится; вазелин «Чезбро», выбирайте качество… и гвоздь программы: «Термоген» от кашля, ревматизма, гриппа и люмбаго, всего-то.

– Очень интересно, – сказала Мадлен.

Так она когда-то говорила Гюставу Жуберу, когда он заводил речь о кредитах под залог или страховых процентах на облигации.

Очередь дошла до тетради, знакомой Мадлен, но это не произвело на нее такого удручающего действия, как раньше. Она украдкой смотрела на красивый профиль Поля, сын был задумчив и… – какое подобрать слово? – удовлетворен.

– Скажи мне, милый, что все это такое?

Поль подъехал на кресле к своему шкафу и вернулся с другой тетрадью, толще, большого формата, как книга записей в мэрии. Это были математические формулы.

– Н…нет, – сказал Поль, – х…химические.

Он схватил свою доску: «Эти средства продаются тысячами, мама…»

– Знаю…

«А ты знаешь, что это?»

– Новые средства, предназначенные для…

«Нет, мама, в них нет ничего нового! Большинство этих продуктов известны очень давно. Добавляют просто несколько растений, аромат, что-нибудь, чтобы придать текстуру, цвет, и все».

– Я не поспеваю за твоей мыслью, милый…

Поль указал на тетрадь. «Все эти средства не что иное, как формулы „Кодекс“, немного улучшенные».

– А, «Кодекс»…

«Это сборник формул, одобренных университетом. Они доступны, кто угодно может их использовать. Что они и делают».

Ясно. Мадлен наконец-то поняла. Она была довольна. В первую очередь ей стало легче оттого, что интерес Поля к этим средствам является чисто научным, и счастлива, что его интеллектуальная деятельность не ограничивается оперой.

– Надо же, ты меня кое-чему научил.

Поль вопросительно на нее посмотрел.

– Да, это очень интересно, – добавила Мадлен. – Время позднее…

«А ты знаешь, почему эти средства продаются?»

– Мы можем обсудить все это завтра, Поль, тебе пора ложиться спать.

«Благодаря объявлениям. Они не имеют никакой ценности, их легко изготовить, и люди покупают, когда объявления хорошо составлены!»

Мадлен улыбнулась:

– Да, и правда хитро.

«Это дорогие средства, мама, потому что для людей тело значит так много, что цена уже не имеет значения».

Мадлен тихонько рассмеялась:

– Я так счастлива, что ты наконец-то нашел что-то, я имею в виду профессию… химия – это хорошая идея.

«О нет, мама, химия меня совсем не интересует!»

– Правда? Значит, ты хочешь заниматься… объявлениями, верно?

«Нет, мама…»

Он показал на вырезки из газет:

– Они д…дают… об…объявления. Я х…хочу д… делать… р…рекламу.

Шарль Перикур нанял Альфонса Креман-Герена в качестве помощника и официально представил его коллегам.

– Если вам что-то понадобится, не стесняйтесь, обращайтесь к нему, он очень расторопный.

После чего Шарль сказал молодому человеку:

– Мы были бы рады видеть вас у себя.

На следующей неделе Альфонс ответил:

– Не хочу показаться назойливым, но мне бы хотелось прийти выразить свое почтение вашей жене и очаровательным дочерям…

Ортанс распереживалась. Кого выберет Альфонс? И кстати, как отреагирует та, которую он не выберет?

– Тебе не нужно нанять еще одного помощника, Шарль?

Шарль не ответил.

Альфонс пришел на ужин. Он не идиот, так что понял, на что надеется Шарль Перикур, но обе его дочери настолько уродливы, что в некотором роде он не мог ни о чем думать.

Близняшки решили упростить ему дело. Они понимали, что мальчик всего один и, хотя не блистали ни в арифметике, ни в других дисциплинах, знали, что он должен сделать выбор. Роза считала, что ее положение старшей дает ей привилегии, и Жасинта, которая всегда подчинялась сестре, согласилась в ожидании того момента, когда придет и ее черед.

Поэтому принести печенье было поручено Розе, тот еще акробатический трюк. Все в гостиной восхитились тем, как легко и просто ей это удалось.

Шарль был раздавлен. Он страдал вдвойне, потому что любил Розу и понимал Альфонса.

Для разнообразия заговорили о политике.

Создание комиссии под председательством Шарля Перикура широко обсуждалось. Не всегда в положительном ключе.

Политики настолько дискредитировали себя в глазах избирателей, что, даже когда говорили правду, их не хотели слушать. На этот раз подозрительного ничего не обнаружили. Долг страны искренне заботил парламентариев. Многие поддерживали идею, довольно призрачную, что Франция может вернуться к нормальной экономике, как раньше, они думали, что переживаемый кризис по определению временный, и не понимали, что таково новое состояние мира, что оно закрепилось надолго.

Все газеты говорили о «комиссии Перикура».

– Это очень обнадеживает, – сказал Альфонс.

Роза положила локти на стол, оперлась подбородком на руки и восхищенно кудахтала.

– Вы находите? – спросил Шарль.

– Все только об этом и думают. Ждут с нетерпением даже. Правительству будет трудно отклонить ваши меры. Это очень прочная позиция.

Шарль выдохнул. Хорошо сказано. Эх, ему бы такого зятя.