28
Гюстав прибыл в мастерскую почти на рассвете. Больше для успокоения нервов, чем ради того, чтобы сделать что-то. Он провел некоторое время, разговаривая с уборщиком, в очередной раз выслушал про поездку Париж – Мант в «Blue Train Special», жаль, что у этого типа двести слов словарного запаса, «потрясающе» и «чертовски быстро», «обалдеть!», «чудо просто!»… Какой болван, если бы он прокатился на Восточном экспрессе, то и тогда сказал бы то же самое.
На самом деле Робер видел ее только однажды, эту чертову машину. И довольно издалека, она просто проезжала мимо по улице. Когда Жубер заговаривал о ней, ему приходилось ломать голову, что бы такое еще придумать…
Ему очень нравилась работа в авиамастерской. Уборка велась по ночам, что позволяло ему трахать Леонс рано утром и ходить на скачки днем. В исследовательских бюро наверху убирала девушка. Ему достался первый этаж, цехи и склады. Жубер настаивал: «Здесь мы делаем высокоточную работу. Я хочу пространство чистое, как новый пятак». Робер очень поверхностно проходился метлой, пыль оседала под станками. Быстро пару раз махнув туда-сюда шваброй, он выливал на пол целые бутыли моющего средства, чтобы запах распространился повсюду, – с первого взгляда все действительно казалось безупречным. Так что Робер большей частью играл в карты с ночными охранниками, коротая время до утра, в ожидании прибытия персонала.
Чтобы обмануть ожидание и успокоить нервы, Жубер поднялся на второй этаж и стал осматривать мастерскую.
Мир промышленности гораздо более жесток, чем финансовый. Когда он управлял банком Перикуров, на сотрудников тоже давили, их тоже увольняли, отказывали в повышении зарплаты и ускоряли темп работы, но все происходило по-тихому, никаких криков в коридорах, и дверями не хлопали. Когда выставляли какую-нибудь машинистку, можно было услышать ее рыдания в туалете, такие пустяки быстро забывались, все переключались на что-то другое без труда и особых усилий. На производстве все было совсем иначе, все происходило на глазах у всех. Неудачи, которые посыпались за последние несколько недель, не остались тайной, все бригады говорили лишь о них, что отразилось на общем настроении и спираль начала разворачиваться в неправильном направлении.
Пожар, вспыхнувший в «Лефевр-Штрудаль», сначала сильно ударил по Жуберу.
Поджог, заключила полиция. Дальше расследование не продвинулось.
Этот поставщик, обеспечивавший более половины торгового оборота «Меканик Жубер», сразу же отправил рабочих в отпуск за свой счет и отменил все заказы. Форс-мажорные обстоятельства, Жубер ничего не мог поделать, финансы дали течь.
Турбореактивный двигатель находился еще в стадии разработки, бюджет уже трещал по швам, пришлось договариваться о прибавке в двести тысяч франков, а технические происшествия не прекращались, из-за этого срок откладывали на неделю-две, все затягивалось, и график, и бюджет.
Насколько Робер ненавидел работу, настолько же он обожал саботаж. Он справедливо приписывал себе авторство некоторых, возникших после открытия осложнений. Он таких насчитывал пять, и каждое из них задержало производство на несколько дней. Последняя диверсия заключалась в том, что он бросил три наперстка пыли в резервуар. Пыль осела на дно бака, как спящая рыба. Когда его заполнили, она поднялась. Это вызвало огромные помехи в проведении испытаний, запланированных на конец недели. Еще четыре потерянных дня.
– Саботаж? – спросил Жубер.
Слово, засевшее у него в голове, теперь преследовало его. В это время международной напряженности и подозрительности оно пугало всех. Жубер вел счет происшествиям… Здесь, в этой мастерской, теперь столько сотрудников, как уследить за всеми? Специалист по жидкостям немедленно отреагировал:
– Саботаж? Да нет, господин Жубер! А чего вы хотите, мы фильтруем, фильтруем, и все равно попадают загрязнения.
Он считал, что на этот раз их было многовато, но ничего не сказал, потому что сам отвечал за фильтрацию и не хотел, чтобы в этом стали копаться.
И словно этих трудностей было мало, стало очевидно: выбранный ими вариант радиального компрессора совершенно не подходит.
Исследования показали, что только у осевого компрессора при условии замены профиля лопаток будет достаточная производительность. Такой вывод не отбрасывал их к исходной точке графика, но разом откладывал сроки почти на полгода…
На этой новости терпение «Французского Возрождения» было исчерпано, и они решили прийти с… проверкой. Всего-то. Делегация из пяти человек, которая потребовала выдать для ознакомления бухгалтерские книги, графики работ, счета, расходные материалы, личные дела работников, Жубер не верил своим ушам, это напоминало налоговую инстанцию! Он создал это предприятие, он душа этого движения, а его проверяли, как недобросовестного налогоплательщика!
Лобжуа очень серьезно отнесся к своей роли проверяющего.
– Эти сто двадцать тысяч франков, скажи мне, Гюстав, откуда они?
– Перевод от моей компании на счет мастерской, которой требовались дополнительные субсидии…
– Это финансовая яма, и ты пытаешься это скрыть!
Напряжение повисло – хоть ножом режь.
Даже Робер, делающий вид, что убирает в соседней комнате, понял, что у босса дела плохи. Так что весь вечер он провел, срезая с шины куски размером с обрезки ногтей. Запах жженой резины вызвал у всех внезапную дурноту.
Жужжание турбины, в котором тонула мастерская, резко замедлилось, как будто машина стала задыхаться, Жубер уже вскочил и направлялся к парапету.
Дым поднимался черным облаком, прогремел взрыв.
Охранник бросился туда с двумя ведрами песка, техники и инженеры вышли из кабинетов, побежали на мостик. Сверху турбина выглядела неутешительно, она напоминала машину, выброшенную на свалку. Жубер спустился, перепрыгивая через несколько ступеней.
Турбина нагревалась, нагревалась…
– Патрубки не выдержали, – сказал итальянец. – Слетели…
В перчатках из авиационного брезента он откручивал картеры. Вокруг него собралась толпа, люди выглядели обеспокоенными. Можно было только сказать, что там расплавилась резина, а стало отсоединение патрубков причиной или следствием, поди знай, определить невозможно. Никто не мог и слова вымолвить, все знали сроки и оценивали последствия этого сбоя. Одиннадцать дней коту под хвост.
Пятеро членов делегации, последовав за Жубером, не могли не отреагировать на присутствие резкого запаха, распространяемого турбинами, смеси жженой резины, бензина, горячего масла, они отмахивались от него, как от мухи, дым был очень неприятным.
– Это серьезно? – спросил кого-то.
– Небольшое осложнение, – уклончиво ответил Жубер.
Он был очень бледен. Все члены делегации – инженеры, так что нет необходимости объяснять им, что происходит.
Оборачиваться Жуберу не хотелось, но он спиной чувствовал улыбку Лобжуа, ранящую, как кинжал.
Андре тратил много энергии, чтобы найти людей, готовых поставлять новому профашистскому ежедневнику, который он возглавит осенью, статьи, хронику, отчеты о событиях, обзоры книг. Их оказалось много, что успокаивало Андре: фашизм витал в воздухе, и интеллектуалы, писатели, с которыми он встречался, все были воодушевлены, убеждены, что он является лучшим бастионом нацизма, укрепляющего и завоевывающего новые позиции.
Андре был на своем месте, он мог убедить, увлечь.
Дело все еще сохранялось в тайне, но деньги уже поступили. Ему предстояло нанять троих журналистов среди новичков, чтобы он мог их контролировать. И он не хотел переплачивать. Тем временем он использовал «Суар», чтобы транслировать идеи, которые скоро выведет на новый, авторитетный уровень.
ПРЕСТУПЛЕНИЕ
У аборта, этой ужасной напасти, существуют политические и нравственные последствия.
Во-первых, политика. Можно ли допустить, чтобы женщины покушались на жизнь детей в стране, которой они так сильно нужны, – в стареющей Франции? Нашим немецким соседям такое заблуждение чуждо: они хотят получить сильную нацию благодаря энергичной молодежи. И кто окажется на их пути, немощная Франция с малочисленной молодежью?
Но главное – нравственные последствия, потому что это недопустимое посягательство на основополагающее право, право на жизнь!
К чему приговаривают кровавых преступников, виновных в предумышленной жестокости? К смертной казни. Так почему бы не поступать так и в этом вопросе? Становится необходимым подвергать подобных, самых подлых убийц суровейшему наказанию во имя высшей силы, против которой никто не может идти, – любви.
Идущие на аборт совершают не только уголовное преступление, они совершают преступление против любви – любви, которая превыше всего: будущего, судьбы, несчастья…
Любовь – священное благо всех рабов Божьих.
